На самой первой фотке мой дед живее всех живых. Ему там лет 9. Четверо идут с удочками на плечах. У деда ведро в левой руке. Весь жилистый, смеётся над чем-то. Все весёлые, как дети из заставки Ералаша. Разные, будто в каждом уже сидит по неординарной личности. Откуда только фотоаппарат тогда взялся, непонятно. Середина тридцатых. Может, эту фотку распечатали в газете, а дед мой стал местной звездой? Может. Я о нём мало, что знаю.

Он умер, когда мне было три.

На следующем кадре дед в школьной форме. Я раскладываю фотки в хронологическом порядке, чтобы следить за переменами в его лице. Он здесь примерно того же возраста, но всё же старше. Наверно, осень. Тогда умерла его мать. И это видно в возрасте глаз.

Возраст фотки можно понять не по морщинам, а просто по глазам. Это замечаешь не сразу. Даже осознаёшь, что заметил — не сразу. Только почувствуешь, что вот, взгляд совсем другой. И отмахнёшься, как от какого-то суеверия.

А что ещё делал дед? Вот, чистил картошку. Сидит на табуретке. Ракурс чуть сверху, и видно гору светлых клубней в ведре. Пол усыпан толстой кожурой, как с апельсина. Ему там лет 15. В объектив не смотрит. Кому-то что-то говорит. Здесь возраст можно определить только по фигуре: на ключицах наросло мясо, коленки уже не похожи на кукольные шарниры.

Выпускная. С преподом, сигаретой и какой-то девушкой. На этой фотке одни старики. Идёт война. В каждом взгляде хороводы потерь, утраченные веры в будущее.

Фронтовая. Снова четверо лихих пареньков. Только теперь с винтовками вместо удочек. Дед, как будто помолодел, переродился. Осколком ему едва не снесло голову в 42-м. Прикрыл друг, посмертно ставший героем. Может, эта фотка тоже прошлась по газетам?

Групповая фотография в парадной форме. Победа за спиной. Все взгляды нацелены куда-то в глубину. Строгие лица подсчитывают утраты. Думают о проклёвывающемся будущем.

С бабушкой на берегу моря. Оба молоды, но отлично знакомы со смертью. Зубы обнажены улыбками. Смеются в лицо старухе с косой. Что ты ещё можешь против нас? Нет, это уже я додумал. Вряд ли, они тогда так шутили. А впрочем...

Снова вдвоём. С детской коляской. Вроде бы, те же две улыбки. Тот же изгиб губ и блики на зубах. Но это уже для жизни, а не для смерти. Спасибо, что подарила нам это сокровище.

Где-то через 10 лет на бескрайнем поле. Далеко позади комбайн выше облаков. А рядом девочка со светлым пятном волос. Моя мама. И ещё двое ребят постарше: дяди. В глазах устоявшаяся череда дней. Возраст глаз тот же, что на фотке с коляской.

Дальше фотографии с, казалось бы, чуть меньшей значимостью. Вот дед на знакомом мне балконе. Позади не хватает домов, которые стоят там теперь, и деревья все маленькие.

Ещё пара фоток, сделанных, будто вскользь. Между делом, как принято сейчас. Без оглядки на оставшуюся плёнку. Дед сидит в электричке на деревянной лавке. В меховой шапке и с полосатым шарфом: "Ну что ты там всё щёлкаешь?!"

Потом в цеху с коллективом. Дед здесь чуть поодаль. В глазах полное спокойствие. Жизнь устоялась. Ясно, что дальше. Будущее предсказуемо. Но так и должно быть. Ведь об этом он мечтал, стоя на фото с винтовкой.

Ещё есть сцена с застольем. Дедушка во главе стола. Вот-вот должен появиться я. У мамы платье, которое ей велико. Она ещё не сказала. Она будет растить меня одна. А дед в неведении. Ему даже скучно за тем столом: "Опять щёлкаете старика?"

И последняя. Со мной на руках. Дед встал с постели, чтобы сделали это фото. Ему уже не скучно. Бабушка умерла. Дети все со своими детьми. Он уверен в их будущем. Он увидел всё, что хотел и что должен. Он доволен тем, что оставляет после себя. Он не знает о том, что этой страны скоро не станет.

Он на этой фотке живее всех живых.