КОЛЫМСКАЯ ПОВЕСТЬ. ТРАДИЦИИ И ЧЕРТИ
Двадцать седьмая глава "Колымской повести" Станислава Олефира. Предыдущие главы см. в профиле.
***********************************************************************
В стойбище довольно часто случаются странные вещи, объяснить которые бывает довольно трудно. Скажем, возвращается Николай Второй от базовой стоянки, куда ездил за продуктами, дорога дальняя, олени не сколько бегут, сколько плетутся по тундре, почти не обращая внимания ни на погонялку, ни на вымазанный кровью калакал. Да и куда спешить? Погода хорошая, в любом месте можно устроить привал. Почаевничал, отдохнул и снова в путь.
Где-то к вечеру из-за растущих вдоль Омолона лиственниц показывается стойбище. Николай Второй оживает, усаживается поудобней и принимается что есть силы нахлестывать оленей. Свистит прут, калакал острым клювом впивается в оленьи бока, на землю летят клочья шерсти. Олени срываются в отчаянный бег, а нарты буквально взмывают над кочками. И чем ближе стойбище, тем азартней Николай Второй гонит оленей. Кажется, еще немного и они выпрыгнут из собственных шкур. Но ему все равно мало. Привстал на полозьях, свистит и дергает за вожжи, словно хочет свернуть бедным оленям шеи.
В великой панике упряжка проносится через стойбище и останавливается далеко за крайней палаткой. Довольный собой Николай Второй неторопливо распрягает хватающих ртами воздух оленей и принимается таскать ящики к палатке, до которой ему теперь добираться едва ли не полкилометра.
Однажды я поинтересовался, почему он никогда не останавливает оленей прямо в стойбище? К чему все эти заполошные гонки? Ведь можно совершенно спокойно подъехать к палатке или яранге и разгрузить ящики у самого порога.
Все оказывается до удивления просто. Пока Николай Второй добирался от базовой стоянки, впереди его упряжи собралась целая толпа чертей. Один выскочил из-за кустов, другой с болота, третий спустился с сопки. Черти пугали оленей, кружили им головы, хватали за рога, уши и хвосты. Короче, хулиганили, как могли. Николай Второй, конечно, старательно гонял их калакалом, но совсем прогнать не смог. Так в сопровождении нечистой силы и катил по тундре.
Если после всего этого остановить упряжку посреди стойбища, черти разбредутся по ярангам и палаткам, чтобы морочить головы людям, точно так, как совсем недавно морочили оленям. Но если хорошенько разогнать упряжку, да еще шугануть над нею «чертом-на-черта» – калакалом, черти в растерянности проскочат стойбище, а возвращаться у них почему-то не принято.
Я, конечно, понимал, что черти здесь совершенно ни при чем, и традиция гнать упряжку через все стойбище появилась по какой-то другой причине, но как ни прикидывал, найти объяснение не получилось.
Разгадка пришла после того, как Прокопий убил дикого оленя-буюна, что забрался в стадо домашних оленей. То ли дикарю надоело пастись в одиночестве, то ли слишком напугали волки, и дикарь решил отсидеться за спинами пастухов. Домашние олени ничего не имели против такой компании, но буюн быстро освоился, и стал гонять по стаду чалымов и корбов, наставляя на них огромные рога. Прокопий отправился узнать, почему заволновались олени, увидел буюна и подстрелил.
Как и Николай Второй, сначала он вез разделанного оленя довольно спокойно, но лишь приблизился к стойбищу, разогнал упряжку так быстро, что едва не передавил молодых собак бабушки Мэлгынковав. С улюлюканьем и свистом он пронесся к самому подножью сопки, там взвалил половину оленьей туши на плечи и, сгибаясь под ее тяжестью, понес в стойбище. Принес к палатке бабушки Мэлгынковав, чуть передохнул и отправился за второй половиной. Скоро к нам в гости пришли Надя с Моникой, затем явилась Рита, потом бабушка Хутык и жена Дорошенка Галя. Бабушка успела разрубить оленя на большие куски, вручала их женщинам, а те уносили мясо к своим жилищам. Они не благодарили ни бабушку Мэлгынковав, ни Прокопия, и вообще не произносили ни слова об удачной охоте. Просто брали оленину, кивали на прощанье и уносили, словно отоваривались в магазине или на складе.
Я лишь увидел все это, сразу понял откуда к оленеводам пришел обычай, возвращаясь домой на упряжке, проноситься с таким звоном через все стойбище. Черти здесь ни при чем. Их выдумали гораздо позже. Просто, явись Прокопий тихонько, мало кто заметил бы, что он привез мясо, а так услышало и увидело все стойбище. И все стойбище пришло за угощением.
Наверное, точно так торопились соседи в ярангу рыбака или охотника, когда тот возвращался домой без добычи. Но в тот раз каждый нес с собою то ли кусок мяса, то ли лепешку, то ли пластину юколу. Хозяйка должна накормить своего добытчика, пусть даже сегодня ему не повезло. Кто знает, что ожидает любого из жителей затерявшегося в бескрайних северных просторах стойбища завтра?…
Как ни странно, олень для оленевода, по моему твердому убеждению, далеко не священное животное. Стоит только посмотреть, как Николай Второй и Прокопий истязают свои упряжки, подъезжая к стойбищу, как Абрам обгрызает своему учику уши, а Николай Второй делает ездовику сотрясение мозга-чиклятку, сразу поймешь, что ни о каком благовейном отношении к оленям здесь не может быть и речи.
Конечно, здесь уважают медведя, щадят большую и малую зверюшку, приносят жертвы воде, сопкам и даже деревьям, но поистине священными для оленевода являются ворон и огонь. Но ворон живет в стороне от человека, и его как Бога достаточно просто почитать, огонь же всегда рядом с человеком, и является не только частью его жизни, а, в какой-то мере, и частью его самого.
Сегодня утром бабушка Хутык призналась, почему не полюбила меня раньше. Оказывается, я обидел ее в первый же день, лишь только появился в стойбище на Омолоне. Мне, как самому дорогому гостю развели полученный от двух палочек новый огонь, приготовили целую кастрюлю оленины, заварили индийский чай и даже постелили свежие шкуры, на которых еще никто не спал.
Бабушка Мэлгынковав ухаживала за мной, а бабушка Хутык просто сидела и смотрела. Ей было интересно, что я за человек – не начальник, не пастух, а уже несколько месяцев живет с оленеводами и никуда не тороплюсь.
С вареным мясом я справился довольно успешно, хотя и не без усилий. Дело в том, что здесь не принято обращать внимание на оленьи шерстинки, которые довольно часто попадаются в еде. Они в отличие от шерсти других животных рыхлые внутри, хорошо усваиваются и даже считаются у некоторых оленеводов полезными. Когда я еще жил у деда Кямиевчи и бабы Маммы, первое дни во время еды чувствовал себя не очень уверенно, пытаясь незаметно выловить эти шерстинки из супа или собрать с куска мяса. Случалось, из-за этого ложился спать голодным и тайком грыз сухари. Наконец приспособился – садясь за столик, отодвигал подальше свечу, а так как в яранге даже в самый светлый день сумеречно, можно легко представить, что ешь обыкновенную еду. Тем более, что на губах и во рту оленья шерсть почти не ощущается. Со временем я научился есть сырую печень, почки, глаза и даже полюбил мозговать.
В тот раз я под одобрительные взгляды обеих бабушек съел оленью грудинку, а вот с чаем получилась накладка. Бабушка Мэлгынковав заварила чай, положила на столик кусок сливочного масла и свежую лепешку. Затем достала из ящика большую цветастую чашку, которую специально держит для гостей, старательно вымыла и даже обдала кипятком. Ей бы на этом и остановиться, но она решила еще и протереть. Покопалась в лежащих под столиком ветках, вытащила засаленную до черноты, наполовину съеденную щенками тряпку и тщательно протерла предназначенную мне посудину. На чашке появились черные жирные полосы, и я сразу понял, что не смогу выпить и глотка. Чтобы отвлечь внимание бабушки Мэлгынковав, попросил у нее немного печенья. Мол, в стойбище бабы Маммы я привык пить чай только с печеньем.
Ни у одной из бабушек печенья но нашлось, бабушка Мэлгынковав и отправилась занять его к Наде с Моникой. Я быстренько ополоснул чашку кипятком и выплеснул воду возле костра. Сделал это без злого умысла. Пол везде был покрыт шкурами, лишь возле костра проглядывала полоска тундры. Вот туда и плеснул. Получилось не совсем удачно. Кипяток попал в костер и немного залил его. Особой беды не случилось. Дрова в костре лежали хорошие, углей много. Через минуту пламя разгорелось снова. Но для бабушки Хутык нет ничего в мире священнее огня. Подобное святотатство так возмутило ее, что она готова была выставить меня из стойбища.
– Вы огонь не любите, – сказала она мне, имея в виду всех приехавших на Колыму с «материка». – Поэтому он вас тоже не уважает. В прошлом году на Хенкелях палатку вместе с рацией спалил, тундру возле поселка спалил, потом два тракториста вместе с трактором сгорели.
Я заявил, что огонь здесь вообще ни при чем. Пьяные были, вот и сгорели. А тундра могла и по другой причине вспыхнуть. Может, от молнии, а может, пустую бутылку или банку бросили, солнце в стекле собралось и подожгло.
– У нас на Украине огонь уважают ничуть не меньше, чем здесь. Даже праздник такой устраивают – Иван Купала называется. Вечером девушки плетут из цветов венки, ставят на них горящие свечи и пускают по реке. Знаете, как красиво! Чей венок проплывет далеко, та девушка будет счастливой, а чей потонул – скоро умрет. И еще: на лугу или вообще где-нибудь за селом разводят большие костры и прыгают через них. Считается, что огонь снимает с человека все плохое. А если ты кого обидел – никогда через огонь не перепрыгнешь. Обожжешься или сгоришь.
А со штанами у нас вообще настоящая комедия! Девушки, которые хотят поскорее выйти замуж, воруют у парней штаны, набивают сеном и сжигают там, где перекрещиваются дороги. Матери, у которых сыновья не женаты, еще за месяц до Ивана Купала не стирают им штаны и не оставляют без присмотра, чтобы девушки не украли.
Бабушке Хутык мой рассказ очень понравился. Она только поинтересовалась, зачем девушкам воровать штаны? Если уж очень эти штаны им нужны, попросили бы у парней или сами сшили. В крайнем случае, можно заказать по рации и первым же вертолетом пришлют этих штанов сколько угодно. А то украдут штаны и сожгут, а вдруг вся одежда парня хранится в дальнем лабазе или фактории. Ходить по тундре без штанов очень холодно, а летом комары совсем закусают.
Потом бабушка Хутык рассказала, что у них тоже когда-то, чтобы узнать, хороший человек или плохой, его проводили между двух костров. Если хороший – огонь обязательно расступится и пропустит, а плохого – ни за что.
– Потом его убивали?
– Зачем? – удивилась бабушка Хутык. – Выгоняли из стойбища, пусть себе живет, где хочет.
Вдруг она внимательно посмотрела на меня и спросила:
– А ты так делал?
– Как? – не понял я.
– Через огонь вместе с парнями прыгал?
– Конечно, прыгал. У нас не только парни, даже пожилые мужики прыгают. Это только с виду страшно, а попробуешь – нормально.
– А почему управляющий Бойченко и директор совхоза так не делают? Уже давно в тундре живут и не прыгают. Приедут в стойбище, когда костер возле яранги горит, посидят, покурят, а прыгать даже не пробуют. Ты сам говорил, они раньше у тебя на Украине долго жили.
– Откуда я знаю? Может, просто не хотят, а может, стесняются. Сами вообразите – приехал человек в гости и вместо того, чтобы пить чай, новости рассказывать, принялся прыгать через костер. У нас на Украине тоже не всегда так делают, а только на праздники.
– А я знаю, – стоит на своем бабушка Хутык. – Плохие они, через огонь не перепрыгнули, поэтому их с Украины выгнали. Каждый раз обманывают, что скоро домой поедут. Бойченко говорил, только пенсию получу, сразу уеду. Уже много лет получает, и все время не едет. Боится, наверно. Людей обмануть можно, а огонь не обманешь. Вот они и не уезжают…
