1-я часть

2-я часть

— Принес? Давай, — Владимир принял из рук подростка лопату, воткнул ее в землю и выворотил огромный ком земли.

— Бать?

— Ну?

— Вы ее положите в психушку?

— А тебе бы этого хотелось? — огрызнулся отчим, опираясь на лопату, — Ревнуешь? Или у нас квартира недостаточно просторная?

— Ты чего, бать? Ты сам не видишь? Ей лечиться надо! Я с ней так-то в одну школу хожу, и… У нее нет ни друзей, ни подруг. Ее сторонятся, понимаешь? Ее боятся!

— А ты? Ты боишься?

Подумав, подросток кивнул.

— Знаешь, бать, боюсь. Боюсь, что в следующий раз она пришибет молотком не подаренного на день рождения щенка, не лесного грызуна, а маму или тебя. А ты так и будешь таять от умиления, если она при этом пропищит «Я люблю тебя, папочка!»

— Так, — Владимир, выкопав небольшую, в полметра глубиной, ямку, выпрямился и с силой воткнул лопату в землю рядом, — Во-первых, следи за помелом. Во-вторых, не надо думать, что ты тут один здравомыслящий. Если Валерич скажет, что без стационара никак, значит…

— Значит, ты сунешь ему в зубы бутылку коньяку и договоришься на домашний стационар, как было и в прошлый раз.

— А ты там был, психиатр херов? — со злобой спросил отчим, — Врачеватель душ, блядь! Ты эти приемные покои видел? Там воняет ссаниной и хлоркой, а по коридорам ходят гашеные детишки и пускают слюни! Ни книжек, ни файфая, ни компьютеров! А это тебе не ПНД Малой Пышмы, это, между прочим, институт детской психиатрии…

Распаленный, он едва ли не швырнул коробку из-под видеокамеры на дно ямы. Схватив лопату, он принялся ее закапывать.

— И, знаешь, если тебе сестру совсем не жалко, так ты хоть мать пожалей! Агния пока там лежала, Женька ночей не спала. Конечно, я ее оттуда вытащил! Знаешь, если у тебя там между ног что-то болтается, иногда стоит брать на себя ответственность…

— А если она кого-нибудь убьет или искалечит? Ты тоже возьмешь на себя ответственность, а?

— Я этого не допущу! — выдохнул Владимир, играя желваками.

— Ну, тогда подготовь еще две-три коробки побольше. А места на участке нам всем хватит! — горько бросил Артем, развернулся на пятках и зашагал в сторону дома.

Яма давно уже была закопана, но Владимир продолжал набрасывать комья земли сверху, так, что получился небольшой курган. Ладони саднили, солнце напекло шею, комары не забывали напоминать о своем присутствии раздражающим писком и еле заметными укусами. Водная гладь то и дело покрывалась рябью от легкого ветерка и, черт возьми, как же хотелось курить! Сорвав какую-то тростинку, Владимир с силой втягивал через нее воздух, после чего с наслаждением выдыхал, наблюдая как закат ложится за ощетинившийся верхушками елей горизонт.

Он и сам был не рад, что сорвался на пасынка. Болезнь Агнии — уж точно не его вина. Тем более, что Артем по-своему прав — больного ребенка действительно нужно лечить, и заниматься этим должны специалисты, а вся эта домашняя терапия — самая настоящая «самодеятельность», как выразился бы Андрей Валерьевич. Но сколько он ни пытался принять решение, перед внутренним взором вставало заплаканное лицо его принцессы. Такая маленькая, беззащитная, в своей смешной пижаме, купленной специально для госпитализации, она стояла в коридоре и заплаканными, неверящими глазенками смотрела, как мама с папой уходят, оставляя ее в этом скорбном заведении.

***

После ужина Владимир отправился проведать Карелина-старшего. В руке он нес тарелку горохового супа с грудинкой, остуженного, чтобы старик не обжег себе язык. Грудинка была разварена и раздавлена ложкой до состояния каши на случай, если тот забудет жевать.

— Пап, я принес поесть! — громко возвестил о своем присутствии Владимир. Егор Семенович лежал на боку, ремни натягивались на худом плече. По телевизору очередной пыльный, едва ли не покрытый паутиной реликт скромно жевал слова, точно сомневался, слушает ли его хоть кто-то, или он, как городской сумасшедший, бормочет себе под нос:

— ...героиня греческих трагедий, чьим именем Зигмунд Фрейд назвал женский аналог одноименного комплекса… Гхм… — лектор брезгливо откашлялся, точно даже само слово «комплекс» намекало на какую-то грязь и вульгарщину, — Но, разумеется, дочь Агамемнона не испытывала к своему отцу… влечения, и ее поступок — убийство матери — был обусловлен прежде всего жаждой мести за предательство…

— Пап, я принес тебе поесть! — повторил Владимир с нажимом, не рассчитывая, впрочем, что тот отзовется.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — проскрипел он в ответ.

— Пап?

— Будет всем сестрам по серьгам! Не все коту масленица!

Владимир выдохнул сквозь зубы. Что ж, пословицы всяко лучше его голозадых пробежек по дому в поисках еще не испорченных книг.

— Пап, хватит. Повернись, я тебя покормлю!

— А мы еще наедимся! Ох, наедимся досыта, мало не покажется! Отвыкайте, привыкайте, дупу пальцем подтирайте!

— Ладно. Ясно, — выслушивать эти бредни у Владимира не было никакого желания. Поставив тарелку с супом на тумбочку рядом, он поморщился — снова пахло дерьмом. Отца нужно было подмыть, — Поешь сам. Потом сходим в ванную.

— Пустоцвет, — взбрехнул Егор Семенович, точно старый пес, резко сменив тон, — Говно ты, а не отец.

— А ты был лучше? — неожиданно для себя вскипел мужчина.

— Уж всяко лучше тебя. Что с ней теперь, с психопаткой делать? Удавить к чертям, как того щенка, да и дело с концом! Зачем она теперь такая нужна?

— А ты зачем?

Ноздри у Владимира раздувались, зубы сомкнуты до скрипа, а кулаки сжимались и разжимались. Его доченька, его принцесса…

— Низачем, сынок. Я все, что должен был, уже сделал… Теперь ваше время, молодые да ранние… Все-то вы лучше других знаете и умеете. И книжки у вас самые умные, правильные, храмы самые красивые, а священники самые праведные, а чебуреки самые круглые, а числа самые натуральные, а песни самые задорные, а казни самые приятные, а носы самые длинные…

Похоже, сознание старика вошло в какое-то отчаянное шизофазическое пике. Продолжать «разговор» смысла не имело. Прежде чем уйти набирать воду в ванную, Владимир проверил, застегнуты ли ремни, скривился, нагнувшись к собственному отцу, после — гадливо прошмыгнул в дверь, а вслед ему все неслось:

— …а коты самые сытые, а войны самые мирные, а огонь самый холодный, а космос самый бескрайний, а боги самые милостивые…

***

— Милый, когда вернется Татьяна Ильинична? В воскресенье?

Рука Владимира растерянно блуждала по гладкому Жениному бедру, а мысли его витали где-то далеко.

— А?

— Я говорю, может, мы выедем уже завтра? Я беспокоюсь за Агнию. Непохоже, чтобы ей эта поездка была на пользу… Мне кажется, это место на нее влияет не лучшим образом.

— Ерунда, — отрезал мужчина, отдернув руку, — Я здесь все детство провел, и ничего — ни щенков не душил, ни белок.

— Я рада, что ты у нас такой адекватный и психически здоровый. Давай только, пожалуйста теперь серьезней. Вполне возможно, что рецидив вызван именно нашим сюда приездом. Вспомни, мы подарили ей щенка, она была такая… возбужденная. Нездорово возбужденная. Слышал, что говорил Андрей Валерьевич? Серьезные перемены, яркие события и впечатления — все это может вывести ее из равновесия, и тогда…

— А сейчас-то что произошло? Вот так впечатление — на дачу съездили!

— Ты не понимаешь, — раздраженно в который раз протянула Женя, — Теперь для нее это место — прочный якорь на… Помнишь, какими словами на нее орал твой отец? Маньячкой ее называл… Опять-таки, этот дурацкий пожар…

— Он-то тут причем? Животное она замучила с утра, а поджог отец устроил уже ночью.

— Но теперь-то это все слилось воедино, и она… — Женя вдруг замерла и принялась сосредоточенно вслушиваться в ночную тишь, — Ты слышал?

— Нет, что…

— Тш-ш-ш! — приложила она палец к губам. За дверью раздавались шлепки чьих-то босых ног. Агнию она уложила час с лишним назад — та никак не желала засыпать без своей дурацкой книжки для глухонемых и даже потащила ее в постель. Конечно, это мог быть Артем — захотел пить, или в туалет. Но Артем всегда носит тапочки… А эти шлепки, стук пальцев ног о доски пола, старческое пришаркивание явно указывали, что на ночном страннике нет никакой обуви…

— Володя, — сдавленно прошептала Женя, чувствуя, как по позвонкам ласково пробегает кончиками пальцев страх, — Ты отца проверил? Он пристегнут?

— Да, вроде… Там, правда, крепления слабые, но и он уже не мальчик…

— Вова, он там! Слышишь? Это он!

— Да Артемка это бродит… Я бы на его месте тоже не уснул — новое место, вайфая нет, ни фильм посмотреть, ни…

Крик, раздавшийся из соседней комнаты, заставил Владимира соскочить с кровати. Подскользнувшись на лакированных досках, он растянулся на полу, но, не теряя инерции, тут же вскочил на ноги. Едва не высадив дверь он, как был, в семейных трусах, застыл в коридоре. Из дальней двери по коридору лился мягкий свет ночника. И оттуда же раздавался, отражаясь от книжных полок и дрожащих стекол пронзительный девчачий визг. «Агния!» — отчаянно мелькнуло в мозгу.

Агния лежала в своей кроватке, и с ужасом смотрела вверх, перед собой, закрываясь какой-то книжонкой. А над ней, голый, бледный, страшный, возвышался дед. Перед собой он держал какой-то предмет, скрытый от глаз Владимира тощей, с опрелостями, спиной. Через крики дочери можно было слышать, как Егор Семенович издает яростное, слюнявое шипение, точно взбешенный паук.

«Не шипение, а стридуляция!» — сами собой вплыли в мозг слова отца из далекого прошлого, из того времени, когда он еще не измазывал калом книги и не заявлялся голым в комнату собственной внучки, — «У пауков нет голосовых связок, бестолочь!»

Приближаясь к нему со спины, майор МВД, старался ступать осторожно, чтобы не скрипнули доски пола. Шаг за шагом, Владимир подбирался к старику, и уже оказался достаточно близко, чтобы различить в шипении бессвязный набор слов:

— Маньячка… Не ангел… Дьяволица! Чертовка! Ошибся, как же я ошибся!

— Папа! — пискнула Агния, заметив отца. Тут же Егор Семенович резко развернулся на пятках и чем-то болезненно резанул Владимира по голой груди. Отступив на шаг, он схватил с полки первую попавшуюся книгу — ей оказался так любимый Агнией «Волшебник Изумрудного города» — и закрылся ей от второго удара разящих портняцких ножниц. Раздвоенные лезвия вошли почти на всю глубину в книгу, пропороли бумагу насквозь и остановились в каких-то миллиметрах от глаз. Владимир попытался увести свой импровизированный щит на сторону, но, проснувшаяся в старике какая-то психопатическая сила удерживала ножницы на месте. Его брызжущее слюнями шипение стало едва разборчивым, сливалось в бессмысленный булькающий шепот:

— Чудовищ-щ-ще… Ты воспитал чудовищ-щ-ще… Я исправлю ош-ш-шибку…

Осознав, что несет в очередном бреду Карелин-старший, Владимир внутренне похолодел. Так вот, к чему был тот проклятый пожар — первая попытка избавить мир от юной маньячки.

— Агния, беги к маме! — взревел он, пытаясь удержать на расстоянии от себя смертоносные лезвия, — Сейчас же!

Девочка с готовностью, не выпуская из рук книги, вскочила с кровати, шмыгнула в дальний угол комнаты. Поколебавшись немного, видимо, перебарывая страх, она рванулась в сторону двери. Ей не хватило одного шага, чтобы обойти по дуге своего жуткого деда. Тот бросил краткий взгляд безумных, будто стеклянных, глаз влево, после чего одним сильным и метким ударом ноги саданул девочку в живот. Та с хеканьем напоролась на желтую заскорузлую пятку, отлетела к батарее под окном и закашлялась.

Владимир знал это состояние. Ловил его пару раз во время оперативной работы, а разок и в молодости. Тогда он чуть было не уехал «валить лес». Заступился за девчонку, которую какой-то хмырь прижал в подворотне. Потом на суде Владимир удивлялся — совсем мальчишка же. К счастью, его откачали, поэтому обвиняли Владимира не в убийстве, а в причинении умышленного тяжкого вреда здоровью. К тому же девушка, которую ублюдок пытался изнасиловать, выступила на процессе в качестве свидетеля, из-за чего судья приняла сторону обвиняемого, и назначила ему лишь исправительные работы. Пострадавший же на суде мог только кивать или качать головой — челюсть у него к тому моменту еще не восстановилась. Заплывшим глазом он то и дело с ужасом косился на Владимира — тогда еще четырнадцатилетнего подростка из интеллигентной семьи — и что-то возмущенно мычал.

То же самое произошло и сейчас. «АЗУ упало», как говорили частенько в органах. Зарычав, Карелин-младший рванулся на собственного отца, не обращая внимания на впившиеся в плечо ножницы. Перед собой он теперь видел не больного родителя, но злейшего врага, вошь, падаль, тварь, что подняла руку на его маленькую принцессу, и теперь жаждал возмездия.

Старик грохнулся спиной совсем рядом с Агнией, точно дед присел поболтать с внучкой. Затылок его с глухим стуком ткнулся о подоконник, но это, похоже, лишь прибавило ему злости. Карелин-старший всегда обладал недюжинной мощью для человека такой интеллигентной профессии как историк, и даже сейчас, скорбный разумом, он не потерял ни моторных навыков, ни выносливости, вопреки прогрессирующей деменции.

Его стопа взлетела с пола и саданула Владимира снизу в пах, отчего у того тут же потемнело в глазах. Сжав артритные пальцы на рукоятке ножниц, он щелкнул ими, выщипнув у сына из плеча кусок плоти, после чего с силой выдернул их из «Волшебника изумрудного города», намереваясь всадить в кровь от крови своей. Видя приближающийся к лицу блестящий металл, Владимир был уже неспособен думать. В пустой черепной коробке плескался гремучий коктейль из боли и ярости. Отключив сознание, он просто позволил рукам действовать.

Правая мягко, но настойчиво, точно танцевальный инструктор, взялась за острый локоть Егора Семеновича, левая же легла на запястье, перенаправляя лезвие. Движения были плавны и лишены агрессии, все, чтобы не погасить инерцию, позволяя совершить одно единственное па.

С чавканьем сомкнутые ножницы врезались в яремную вену на морщинистой черепашьей шее. Кровь фонтаном брызнула во все стороны, заливая детскую — мелкие капли рубиновым бисером осели на книгах, на руках Владимира, на оконном стекле и на испуганном личике Агнии. В глазах старика плеснулся ужас и осознание происходящего, отразившись в глазах сына.

Поняв, что только что произошло, он кинулся зажимать рану на шее Карелина-старшего, но, кажется, безрезультатно — кровь бежала неистощимым веселым ручейком по бледной коже, а ножницы, кажется, вошли до самого позвоночника. В ушах звенело, комнату наполнял какой-то странный звук, точно многократно помноженный комариный писк. Ноги старика елозили по полу, стекленеющие глаза безумно вращались, а на беспрестанно шевелящихся губах пузырилась кровавая пена. На секунду Владимиру даже показалось, что он разбирает слова. Вернее, одно повторяющееся слово:

— Сожги...сожги...сожги…

Лишь, когда отец затих, Владимир понял, откуда взялся этот звук — точно звон в ушах после контузии от взрыва. Это визжала Агния.

***

Прибежавшего на крики Артема Женя заперла в комнате. Тот что-то орал из-за двери, но Владимир рявкнул на него как следует, и тот замолк, поняв, что случилось что-то из ряда вон.

Дрожащую Агнию Женя схватила на руки, и отвела в ванную, где долго смывала кровавые пятна с личика и шеи. Пижаму сняла и закинула в стирку, запоздало подумав, что лучше ее выбросить или сжечь. Девочка никак не желала выпускать из рук желтую книжицу. При попытках отобрать она начинала тоненько и печально скулить, поэтому пришлось оставить ту в покое.

Маленькая, голая, точно новорожденный птенчик, она выглядела такой уязвимой и беззащитной, что Женя сама едва не срывалась на рыдания, глядя на дочь. Уложив ее в родительскую постель, она было приготовилась увещевать и успокаивать малышку, но та уснула, едва коснувшись головой подушки — похоже, произошедшее ее страшно вымотало.

Женя и сама бы хотела остаться в темной, уютной комнате, на еще помнящем тепло их тел, матрасе, но теперь помощь требовалась мужу. В этом понимании не было никакой жертвенности, никакого апломба «декабристской жены», лишь простое осознание — когда любимому человеку плохо, нужно быть рядом, чтобы поддержать его.

Владимир не терял времени даром. Рану на плече он туго затянул бинтами, с толстым ватным компрессом. После, стащив простыню с кровати дочери, он основательно завернул тело собственного отца, так что снаружи торчали только стопы с желтыми пятками и растопыренными пальцами ног. Ткань, разумеется, тут же пропиталась кровью, которая теперь растекалась по доскам пола, проникая в стыки и впитываясь в дерево.

Зажав рот, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы, Женя почти бесшумно облокотилась о дверной косяк, но муж услышал — болезненно резко, нервно обернулся, точно ожидая удара, но выдохнул, увидев в дверях любимую жену.

— Жень, я…

— Не надо ничего объяснять, — отмахнулась та, — Если ты это сделал, значит, другого выхода не было.

— Он хотел… Агнию… Ножницы… Я только успел…

— Милый. Ты защищал нашу дочь. Мне не нужны никакие оправдания. Ты все сделал правильно.

— Я отца убил…

Лицо Владимира некрасиво скривилось, сморщилось. Блеск в глазах обрел объем, набух на краях век и скатился по щекам двумя одинаковыми каплями-близнецами.

— Ну же, дорогой, ну что же ты…

Женя приблизилась было к мужу, собираясь обнять его, как он отступил в суеверном ужасе.

— Не подходи! Стой, где стоишь?

— Что? Слушай, я отношусь к тебе также, как и ран…

— Нет, я не об этом, — посерьезнев, Владимир кивнул подбородком на пол перед собой, — Здесь повсюду следы, да и я тоже… Короче, не подходи. Растопчешь по дому, перепачкаешься, следакам работы добавишь… Будем потом доказывать, что ты тут ни при чем. Обоих родителей на кичу, а детей — в приют. Вот так съездили на дачу…

— И что нам делать? — когда казалось, что опасность отступила, новый Дамоклов меч завис над их семьей. Лишь сейчас Женя поняла, что проблемы только начинаются, — Если тебя посадят, я не выдержу…

— Не истери! — взяв себя в руки, Владимир принялся лихорадочно анализировать ситуацию, — Смотри, здесь у нас превышение допустимых пределов самообороны плюс убийство по неосторожности. Если добазариться — два условно. Ну и карьере, само собой, пизда.

В ответ Женя лишь всхлипнула — в горле застрял тугой ком рыданий — ни туда, ни обратно.

— Не реви, кому говорю! Наши спят все, если участковому звонить, этот ушлый хер столичного майора за милую душу примет. Еще придумает, что мы его по предварительному сговору грохнули, чтобы на лекарства не тратиться, — мужчина напряженно потирал виски, оставляя на коротко стриженой голове кровавые разводы, — Так! Слушай мою команду! Принеси мне все чистящие средства, какие есть, воду и тряпки! Папу… Тело я отнесу в подвал. Завтра с утреца позвоню полкану, кинусь в ноги…

— Марьяну Константиновичу? А если он не согласится?

— Куда он денется? Я столько его дерьма под ковер замел, уж разок можно и меня уважить…

Женя растирала безостановочно текущие по лицу слезы. Страх, улегшийся было, теперь наполнял ее с новой силой, в глазах все двоилось, плыло и мутнело, и через эту пелену будущее казалось мрачным, туманным и безнадежным.

— Евгения! — окликнул ее муж, — Тряпки, средства! Я жду!

— Сейчас-сейчас…

Взяв себя в руки, Женя кинулась в ванную и включила воду. Поставив ведро наполняться, сама сгребла все, что нашла под раковиной — порошок «Комет», средство для очистки труб, какую-то дурно пахнущую хлорную дрянь и два флакона «Силита», пару щеток. Тряпка оказалась всего одна, так что в дело пошла испачканная пижама Агнии.

— Вот, Володь, что нашла.

— Хорошо. Спасибо, — уже совершенно спокойный, он внимательно осматривал книжную полку в детской. Те книги, на которые попала кровь, он беспощадно сбрасывал на пол, — Иди спать.

— Володь, я могу помочь! Сейчас я, вот…

— Иди! Спать! — почти со злобой отчеканил он, — Ты и так наследила больше нужного… И вообще — не надо тебе этого касаться...

Не в силах сопротивляться, Женя лишь кивнула и неровной походкой отправилась в спальню. У самого порога ее затошнило, и она поспешила вернуться в ванную, где долго и мучительно блевала желчью в раковину. За спиной вновь раздались крики Артема:

— Да что у вас там случилось-то? Хрена ли вы меня заперли как собаку? Опять дед хату поджег?

Женя уже собиралась пойти к сыну, объяснить ситуацию или бессмысленно, истерично наорать — она сама была не уверена, на что сейчас способна, когда щелкнула дверная ручка и послышался твердый, густой бас Владимира:

— Артем, послушай внимательно. Отец пытался убить Агнию. Я его остановил. Сейчас мне нужно прибраться дома, и я хочу, чтобы ты сидел в своей комнате и не мешал мне. Думаю, для нас обоих будет лучше, если ты просто пойдешь в свою кровать, ляжешь спать и до завтрашнего дня никуда не выйдешь. Мы договорились?

Ответа Женя не услышала, но дверь в комнату сына закрылась. Щелкнул внешний замок, и вновь воцарилась тишина. Руки тряслись, зубы стучали, ужасно хотелось курить. Кощунственно, она даже на секунду подумала — не выскользнуть ли на улицу, чтобы выкурить сигарету? А, впрочем, учитывая исключительные обстоятельства, нужно ли ей от кого-то скрываться?

«Да» — ответила совесть, — «Нужно!» Если в поле зрения Владимира сейчас появится сигарета, он сорвется, и не бросит уже никогда. А ведь он так мучился с этими пластырями и таблетками, пытаясь избавиться от пагубной привычки. Нет уж, она не сделает эту ночь еще хуже.

Агния лежала на самом краешке кровати, свернувшись в клубок. Чертов песенник для глухонемых она так и не выпустила из рук. Пусть! Из косметички Женя извлекла блистер Мелаксина, выдавила пару таблеток. Подумав, добавила еще две. Проглотила, запила водой из бутылки и легла на кровать. Обняв дочь и прижав ее к себе, Женя лежала в темноте, уверенная, что все равно не сможет уснуть. В ночной тиши из дальней комнаты раздались резкие «вжих-вжих» — Владимир начал чистить пол каким-нибудь «Кометом». Эти звуки заставляли ее дрожать и вслушиваться, как ее муж заметает следы собственного преступления. «Вжих-вжих» — ножницами по горлу. «Вжих-вжих» — вся жизнь наперекосяк. «Вжих-вжих» — поводок на шее щенка. «Вжих-вжих» — летят на сверхсветовой скорости кометы по бесконечному космосу, приземляясь на окровавленном полу. Женя и сама не заметила, как провалилась в тягучее, черное забытье без сновидений.

***

Продолжение следует...

Автор - German Shenderov