"А днём вітаецца з табой

І не пазнаць па ём ніяк,

Што прыхаваў за барадой

Ён ад вачэй смяротны знак.

Там зубы ваўка ў два рады

І іклы вострыя тырчаць.

За ўсе мінулыя гады,

Ніхто не змог пра іх празнаць.

Старанна беражэ сакрэт,

Шмат перажыў ён за свой лёс.

Амаль увесь пабачыў свет,

Дзе ліхадзейства свае нёс"

Александр Михан

instagram.com/vadimsadovski

Помещение казалось безликим и пустым. Хотя, конечно, в нем что-то и было. Какая-то мебель – стол, стулья – все это имелось в наличии. И телевизор, возможно, был. О, точно! Был же еще и телек, и диван. И коврик какой-то.

Да! И картина на стене. Вот только то, что было изображено на той картине, хотелось сразу же забыть. Нет-нет! Там не изображались какие-то ужасы или уродства. Картина была нейтральной настолько, что хоть час на нее смотри, а все равно потом не скажешь – пейзаж это был или натюрморт. Впрочем, никому бы и в голову не пришло рассматривать эту картину целый час. Она была настолько невзрачной и блеклой, что тут же улетучивалась из быстрой памяти.

Точно то же самое можно было сказать и про все помещение. Случайному человеку оно представлялось настолько неинтересным, что все, кто в нем бывал, тут же его забывали. Спросят их: «И что там за обстановка была?» «Ну, квартира и квартира», – промямлит спрашиваемый. Он, скорее, облако припомнит, которое видел по пути, очертания попутной лужи встанут в памяти, всех встречных расскажет, продиктует номера автомобилей. А эту квартиру не вспомнит.

И хозяева у этой жилплощади – еще больше неинтересные. Мужики какие-то.

– Так ты рожи, блядь, их опиши! – заорет на спрашиваемого злой вопрошающий.

– Да рожи как рожи, – скажет отвечающий, поерзает на жестком стуле, к которому привязан эластичной веревкой. – Отпустите меня, слушайте, да! Я – простой учитель музыки из Куляба. Я заказы доставляю. Пиццу-хуиццу. Мужики, вы чего, а? Я в разборки не влезаю. Оно мне не надо. У меня родители старенькие в Кулябе-то.

– Рожи вспоминай!

– Ну, телосложение спортивное. Вроде бы…

– Рожи!

– Ай, блядь! Ну, что ж ты делаешь, сынок, отродье ты траханой овцы. Ай!!! Уй! Уй! Уй! Уй! Только не это! Нет! Ну, сыночки, ну, что же вы… Аааааа!!! Аааааа!!! Мамой клянусь, все скажу! Могилами предков! Родиной клянусь! Родиной! Ну, что же вы? Только уберите! Пожалуйстапожалуйстапожаааааа!!! Ааааа!!!! Аааааааа!!!

– Рожи! Опиши нам их рожи.

– Ну, у одного – борода. Такая вот. Борода.

– И? Какая она? Эта борода?

– Я хуй знает, сыночки! Ну, пожалуйста, не надо, сыночки! Я не помню, что это за борода. Ааааа!!! Ааааа!!!!

– Рожи описывай! Рожи!

– Да не помню я их, сыночки! Там такие рожи, что забыть их хочется.

– Почему?

– Не держатся они в памяти. Посмотрел и забыл.

Свет от лампы был направлен в лицо отвечающему. Он при всем желании не мог видеть тех, кто его допрашивал. Все, что фиксировало в этот момент его зрение, представляло собой лишь расплывчатые и резкие пятна света.

А между тем спрашивающие – их было двое – видели друг друга прекрасно. Они переглянулись.

– Пиздит? – спросил один другого.

– Не думаю, – ответил второй. – Но полной уверенности нет.

– Думаешь, профи?

– Я не знаю, надо удостовериться.

– Сывороткой, что ли? У нас ее что – много, что ли? На этого еблана тратить сыворотку?

– Мальчики, отпустите меня, – заблеял допрашиваемый. – Если деньги нужны, то я земляков попрошу. Соберут! Соберут!

– А наркотой твои земляки барыжат?

– Барыжат! Барыжат! – мгновенно ответил допрашиваемый. – Гашиш, героин, насвай. Скажите, что нужно, и вам по оптовым ценам, сколько хо… Аааааа!!! Ааааа!!!!

– Быстро своих вложил, – сказал один допрашивающий другому.

– И какой из этого вывод?

– Он ни хуя не помнит.

– Это может быть «выдай одно, но скрой другое»?

– А вот хэзэ. Жучок-то у нас – мутненький. С кем у тебя был первый секс, блядина хитрожопая?

– С женой! Ааааа!!! Аааааа!!! Ааааа!!!! Сыночки, сыночки, зачем, зачем?!!!

– С кем, блядь?

– С козой! Пятнадцать мне было, мы с пацанами на пастбище пошли…

– С кем?! Отвечай, блядь!

– С ишаком.

– С кем, с кем?

– С ишаком. Я все скажу, ребята. Я его отвафлить решил. А он меня за хуй цапнул, опухло потом. Врачу барашка резали, чтобы гной выкачал.

– С тройным дном хорек, – сказал первый из допрашивающих. – Тут у него одна правда. Под ней – другая. И под только под второй – правда правдивая.

– Херово. Может, и пиздеть.

– Сыночки! Сыночки! Сто тысяч долларов завтра соберу, привезу вам! Почкой расплачусь. Своей, жены, детям вырежу – дам вам денег, будьте здоровы только. И забудьте про меня, как я про тех мужиков.

– А если ты тех мужиков увидишь, ты их узнаешь?

– Узнаю, сыночки! Узнаю!

Один из допрашивающих пригнул гибкую колонну настольной лампы так, что плафон – рассеиватель света – оказался у самой поверхности стола.

Те, кто задавали вопросы, шагнули в пятно мутного света.

– Мужики! Так это же вы! Вы же там и были – в той квартире, ха! Я – могила, мужики! То есть, это вы меня сами про себя спрашивали?

Допрашивающий с небольшой, больше похожей на небритость, бородкой положил одну руку отвечавшему на подбородок, другую – на затылок.

– Конечно, будешь молчать, – сказал он.

– Мужики! Мужики! Что вы! Я вас уже забыл! Не надо! Ой!

Бородатый резко и быстро повернул подбородок вправо. Хрустнули, ломаясь, позвонки. Допрашиваемый обмяк на жестком стуле.

– Да уж, блядь, похавали пиццы, – сказал безбородый мужик, с совершенно незапоминающимся лицом.

– У него же и адрес наш зафиксирован. И телефон.

– Это было глупо, товарищ Баширов, – сказал безбородый.

– Сознаю, товарищ Петров. Пиздец, как глупо. От такого, к сожалению, никто не застрахован.

– Ладно, выводы обсудим потом, а сейчас надо избавляться от жмура.

***

Фантомас сильно сдал за последний год. Хотя много, чего происходило. Ни Петрову, ни Баширову вспоминать об этих событиях без нужды не хотелось. Но, конечно, они все помнили.

За этот год у Фантомаса обвисли уголки рта, а глаза обросли мелкой сеточкой морщинок, и при особом освещении могло показаться, что органы зрения пустили корни. А в самих глазах поселилась едкая, как кислота, печаль. Она обжигала.

И Петров, и Баширов ежились от этой убийственной печали товарища Фантомаса.

– В глаза мне смотреть, – ревел Фантомас. От этого рева по коже бежали даже не мурашки, а целое стадо крупного рогатого скота, как перед корридой в Памплоне.

О своем кураторе ни Петров, ни Баширов не знали ничего. Ни как его зовут, ни воинское звание, ни отдел, в котором он работает. Зато Фантомас знал о них все.

– Меня тревожит не то, что вы, долбоебы, задвухсотили разносчика пиццы, – очень зловеще громыхал печальный Фантомас. – Хер бы с ним. Можно было бы списать на вынужденные обстоятельства. Но этот несанкционированный жмур у вас уже какой по счету?

– За какой-то период или вообще? – спросил Петров.

– За год давайте посмотрим, – сказал куратор. – Какой?

– Седьмой, – мрачно сказал Баширов.

– Вот! Седьмой! – провозгласил Фантомас. – Отсюда вывод. И какой?

В промышленном подвале безлюдной в этот час промзоны подмосковного Домодедова сгустилась тишина.

– Мы больше не будем, – одновременно сказали Петров с Башировым.

– Вы пизданулись! – загромыхал в бетонных стенах голос Фантомаса. – Что мне с вами делать? За что вы убили этого несчастного?

На полу подвала лежал труп. Совсем не страшный, скорее жалкий. Выражение страдания теперь уже навеки застыло на хитром смуглом лице.

– Ну, короче, сегодня же у нас дела были, – осторожно начал Петров.

Фантомас закивал: знаю-знаю. Ну, так еще бы он не знал. Под его руководством и работали.

– Ну, и приехали мы домой, – продолжал Петров. – А уже одиннадцать вечера. А нам жрать хочется.

– Так, – подтолкнул забуксовавшую телегу рассказа Фантомас.

– Ну, а что у нас в холодильнике? Хуй да ни хуя. Пельмени. Ну, этот чудак говорит: «Давай пельмешков ебнем?» – Петров кивнул на Баширова, который тут же виновато потупился. – А их и мало, и стремные они какие-то.

– И?

– Ну, неправ был, товарищ куратор. Это от меня пошло. Я предложил пиццу заказать. Чтобы нам ее привезли.

– Пошиковать решил, – сказал Фантомас.

– Да видели бы вы эти пельмени!

– Я, блядь, такие пельмени видел, что ты усрешься от ужаса! – гаркнул Фантомас. – Дальше! Вы друг с другом в этом вопросе – не поладили?

Это был очень стремный и принципиальный вопрос.

– Мы не вступали в спор, – быстро ответил Баширов. – У нас возник консенсус. Я тоже поддержал идею о пицце.

– Итого два долбоеба пришли к консенсусу. Что потом, дубиноголовые вы мои?

– Ну, и приходит через двадцать две минуты вот этот вот, – продолжал Петров, кивая на мертвое тело. – И сразу мне не понравился.

– И мне, – подтвердил Баширов.

– Взглядом – шнырь-шнырь-шнырь, – продолжал Петров. – Рожа хитрая.

– И портреты наши срисовал, – добавил Баширов.

– Но вы его отпустили?

– Да, – ответили киллеры абсолютно синхронно.

– Ну, а потом Русик пиццей подавился, – продолжал Петров.

– Да, товарищ Фантомас. Я ее ем-ем, и вдруг – фигак: мысль ко мне в голову влетает.

– Ну, надо же! – всплеснул Фантомас руками в притворном удивлении. – И что же это была за мысль?

– Мутный это был пассажир, вот, что я понял, товарищ начальник! – сказал Баширов. – Как он смотрел. Как он запоминал. И ебальник… Ебальник, сука, хитрый. Простите, товарищ Фантомас. Запараноило меня.

– Что запараноило – так это правильно, – сказал Фантомас. – Но мания преследования у тебя, дорогой мой, должна была включиться раньше. Когда ты соглашался эту ебаную пиццу заказать. Уже тогда ты, Баширов, и ты, Петров – вы оба вошли в очень опасные воды. Кстати, с какого телефона вы совершали заказ?

Телефонов было три. По одномуу каждого – для связи с Фантомасом. А третий – телефон фирмы спортивного питания, которой Петров и Баширов руководили.

– С фирменного, – сказал Петров.

– Дай проверю, – потребовал Фантомас.

Петров протянул ему мобильный – старую кнопочную «Нокию». Фантомас вошел в историю звонков.

– Вот этот номер, да? А это кто звонил?

– Это вот он нам перезванивал.

– Так. И запараноило вас. Что вы сделали дальше?

– Ну, мы решили с этим мужиком пообщаться. Потому что – ну, были у нас опасения, Фантомас Фантомасыч, что эта сука ебальники наши срисовала.

– Спохватились. И что потом?

– Ну, стали его искать, – Петров отвешивал слова медленно и веско, как щелбаны.

– Как? Как, интересно, стали вы вести розыскную деятельность? И как вы его нашли? Он же, пока вы опомнились, уже далеко, наверное, усвистал? Вы ему позвонили? Договорились о встрече?

– Ну, что вы, Фантомас Фантомасович, – нашел в себе силы улыбнуться провинившийся Петров. – Мы по науке сделали. Русик нос себе приклеил, брови. Вылитый чечен стал.

Словно в подтверждение слов напарника, Баширов взял со стола, на котором стояла лампа, бесформенный на первый взгляд кусок пластмассы. Будучи приставлен к центру лица, пластмасса эта словно наполнилась смыслом и приобрела вид носа, вполне достоверного, орлиных очертаний, и даже правдоподобного – вплоть до искусственных волосков в ноздрях.

Фантомас кивнул, посмотрел на Петрова.

– А я виниры вставил, отчего сильно прикус изменился, ну, и лицо другим стало. И усы приклеил. И бейсболкой верхнюю часть лица прикрыл.

– И? Как вы этого несчастного нашли? Людей расспрашивали? Куда пошел, да?

– Обижаете, – натужно рассмеялся Петров. – Мы по уму сделали.

– Интересно, это как?

– Мы же не в большой фирме заказывали, а в ресторанчике, на районе. И вот мы сели в «семерку», и к ресторанчику поехали.

– И давай там светиться.

– Зачем? В тени встали, на другой стороне.

– И ебальниками с приклеенными носами на всю улицу торговали.

– Да зачем же? Мы в машине сидели, не высовывались. Русик налево смотрел, а я направо.

– А номера вашей «семерки» только ленивый не срисовал.

– Все как надо, грязью заляпаны были.

– И ни с кем в разговоры не вступали? Внимание к себе не привлекали?

– Нет-нет! Ну, что вы! – Петров и Баширов снова, не сговариваясь, заговорили одними словами, в один голос.

Фантомас задумчиво кивнул.

– Потом я вижу – идет. Со стороны Скобелевской, – продолжал Петров. – Русика в бок толкаю, показываю. Ну, Русик выходит из машины. «Э, дарагой, слюшай-хуюшай, дело к тебе есть, да». И тут же я подхожу и инъекцией усыплятора его в бедро хуячу.

– На глазах у прохожих. И тех, кто проезжал.

– Ну, тут стопроцентной уверенности быть не может, – сказал Баширов.

– И что же дальше? – спросил Фантомас.

– Ну, в «семерку» его припаковали, как вырубился, – сказал Петров.

– В багажник? – не без ехидства спросил Фантомас.

– На заднее. Что мы, уебаны, что ли, в багажник человека паковать на улице?

– Сложный вопрос ты поднял. Дискуссионный.

– Чо? – спросил Петров.

– Нет-нет, все в порядке. Продолжай, – потребовал Фантомас.

– А продолжать-то и нечего. Сюда, на подвал его привезли. На стуле зафиксировали. Ну, и вопросы позадавали.

Фантомас закурил. Курил он много, сигареты «Родопи». Те страшно воняли. Но Петров с Башировым терпели. Им и в головы не приходило делать своему куратору замечание.

Размышлял Фантомас долго. Смотрел печальным взглядом то на одного бойца, то на другого, хмыкал, откашливался, щурился.

Петров и Баширов стояли ни живы, ни мертвы, по стойке смирно. Души обоих царапали когти страха.

– Значит, так, долбоебы, – принял решение босс. – Это – последний двухсотый, которого я вам… Не прощаю, не спускаю с рук. Последний двухсотый, на которого я закрываю глаза. Больше поблажек не будет. Вы меня достали. Вы создаете проблемы, парни. Вы это понимаете.

– Больше не повторится! – гаркнули бойцы.

– Я надеюсь. Я очень надеюсь.

Фантомас распорядился свалить все на скинхэдов. Черным маркером (в подвале было много всяких разных предметов) Петров и Баширов разрисовали тело свастиками и призывами «Бей чурбанов!»

Деньги Фантомас распорядился забрать, пересчитал их, насчитал восемь тысяч с копейками, швырнул их Петрову с Башировым:

– В супермаркет сходите, холодильник затарьте.

Мобильный телефон оставили убитому. Было двадцать семь непринятых вызовов и несколько эсэмэсок, типа: «Фарход ишак ебаный где ты ходишь сука», «Заказ ждет нахуй э». Было что-то на таджикском языке.

– Его уже ищут, – констатировал Фантомас.

Тело вынесли со склада, упаковали в багажник. На «семерке» поехали в лес и выкинули двухсотого в ельнике.

– Молитесь, долбоебы, чтобы менты поверили в скинхэдов, – сказал на прощание Фантомас.

***

А поздно утром, около десяти, Петров проснулся от назойливого звука.

Это звонил телефон, зарегистрированный на фирму спортивного питания. Слабосильная кнопочная «нокия». Сколько Петров и Баширов держали его при себе – он не звонил практически никогда.

Сейчас «нокия» лежала на кухонном столе. И пиликала. Номер определился, но последовательность цифр ничего проштрафившимся киллерам не говорила.

Баширов в трусах уже стоял, смотрел на телефон, чесал плоский живот, заросший темными кудрями.

Телефон разрывался. Напарники смотрели друг на друга.

– Меня параноит, – признался Баширов.

– Меня тоже, – сказал Петров.

– Надо ответить.

– Блядь. Может, на хуй?

– Вдруг менты, таджика ищут? Будет подозрительно, если не ответим.

– Блядь.

Быстро сыграли в камень-ножницы-бумагу. Петров выбросил «бумагу» и проиграл башировским «ножницам».

– Алё, – сказал Петров, нажав зеленую кнопку. – Слушаю вас.

Продолжение следует...

Каждый год 15 февраля в Кремлевском дворце встречаются ветераны афганского похода. Мужчины стареют, некоторые женщины молодеют, так как это уже следующее поколение жен. Но есть и те, кто не изменился за четверть века. Мы не можем воспринимать их по-другому. В нашей памяти они остались такими же, какими были там, «за речкой». Остались молодыми, красивыми и удивительно отважными. Их было много – тысячи. Они служили на узлах связи, в медицинских подразделениях, в штабах. Через войну прошли сотни тысяч солдат и офицеров, героями и легендами стали единицы. Имя женщины-легенды афганской войны – Мавлюда Турсунова.

Она пронзительно красива. Если вы знакомы с персидской литературой, то ее внешность там описана. Читайте Фирдоуси, Саади, Омара Хайяма. Не мне с ними состязаться.

Она блестяще образована – окончила исторический факультет Душанбинского университета.

Она очень смелая – служила спецпропагандистом. Кто не знает – это специальная структура по психологическому воздействию на войска противника и население с целью их деморализации и склонения к прекращению сопротивления. В Советской армии этим занималось 7-е управление Главного политического управления СА и ВМФ. В 1992 году, захватив власть, демократы по требованию США наряду со стратегическими вооружениями уничтожили и органы спецпропаганды.

Она молода – в те времена ей 24.

Она таджичка, поэтому ее призвали на войну для работы среди местного населения. В Афганистане живет больше таджиков, чем в Таджикистане. Но у нас они стали нацией на высокой стадии цивилизационного развития, а у них остались племенами. У нас это результат «русской оккупации», а у них – свободного владычества Британии. Вы можете себе представить, чтобы в английских колониях, протекторатах, доминьонах и зависимых территориях хотя бы обсуждался вопрос о независимости какого-нибудь народа, тем более таджиков? Русские, отобрав таджиков у Бухарского эмирата, устроили им Таджикскую республику.

Мавлюда ходила по кишлакам, заходила в дома. Ее пускали и на женскую половину. Нашелся один афганец, который придумал легенду, что он вырос вместе с ней в одном кишлаке и прекрасно ее помнит, а потом девочка с родителями уехала в Кабул. Афганцы принимали Мавлюду за свою и спрашивали, почему она с шурави. Но особо остро этот вопрос не стоял. Когда спрашивали, Мавлюда уверенно отвечала, что она афганка.

Проблема многих наших была в плохом знании ислама. Мавлюда знала очень много молитв. Откуда это в советской девушке, секретаре комсомольской организации? Говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. В 1983 году у нее умер отец, и в течение 40 дней мулла приходил каждую субботу читать молитвы и потом весь год каждый четверг. Она накрывала дастархан и слушала. Память была не девичья. Запомнила все. Это не раз спасало. Потом в Афганистане, войдя в дом и чувствуя недоверие, всегда начинала с молитвы. Контакт устанавливался, и дальше начиналась работа.

Турсунова служила инструктором по работе среди женщин и детей политического отдела 5-й гвардейской мотострелковой Зимовниковской Краснознаменной ордена Кутузова дивизии им. 60-летия СССР. Дивизия дислоцировалась в Шинданде и Герате. Это запад Афганистана. До войны она стояла на Кушке. Оттуда вошла, туда же и вернулась. «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют», – говорили офицеры русской армии с 1885 года. Но в декабре 1979 года поступил приказ об отмене этой максимы.

Задачей красивой, хрупкой девушки было объяснять местному населению, что шурави – их друзья. Представьте, как это можно делать в средневековой, неграмотной стране. Первый раз Мавлюда приехала в кишлак, куда спустилась банда, недавно перешедшая на сторону Кабула. Она долго не могла свыкнуться с ужасным словосочетанием «дружественное бандформирование». Надо было поговорить, и она не думала, что их обстреляют. Уехали чуть раньше, а минут через 10–15 начался обстрел. Потом она много думала: «Ну, сколько можно делать хорошего и что еще нужно делать для этого народа, чтобы к тебе хорошо относились?»

Ответ для себя нашла в словах афганской женщины: «Вы знаете, вы нам помогаете. Очень много сделали. У нас есть еда и лекарства. Но я не могу накрыть дастархан и видеть кровь. Пусть на моем дастархане ничего не будет, ни кусочка лепешки, но я буду знать, что мои дети сидят со мной. А сейчас у меня есть сыновья, но я не знаю, где они».

Вторым рождением для нее стала ночь с 25 на 26 мая. Она вылетала из Кабула. На борту Ан-26 было 12 человек. Перед самым взлетом подсел 13-й. Для Мавлюды это было счастливое число. Она родилась 13 октября. Обычно 13-го не брали. Только колеса оказались в воздухе – обстрел и загорелся левый двигатель. Машина еще не набрала высоту, и по прямой командир ее посадил. Это было минное поле за полосой. Вокруг всех аэродромов были такие поля. Взрыва не было, паники тоже. Выжили все. Мавлюда вначале ничего не поняла, только очень болела нога. Они пошли вслед за командиром на огни взлетно-посадочной полосы... по минному полю. Выбора не было. Сзади оставался самолет, по крыло зарытый в землю. Капитан их вывел. Он погибнет потом, в другом полете. Их сразу загрузили и отправили другим бортом. Мавлюда потом признается, что если бы не улетела в ту ночь, никогда бы потом не села в самолет.

Когда прилетели, еще сама дошла. Стресс. Постучала. Открыла подруга Наташа: «Эх вы, такие-сякие. Родные называетесь». Она не понимала, что гостья пришла с того света. Было 3 часа ночи. Еще чай пили. Все началось на следующий день. Страшная головная боль, рвота. Увезли в госпиталь. Черепно-мозговая травма. С красивыми черными волосами пришлось расстаться. Отправили в Союз. Уже там ее парализовало. Отнялась вся левая сторона. Страшный момент. Брат поседел. Мама очень сдала. Потом Мавлюда поправилась.

Тогда, очень давно, кажется, что в прошлой жизни, я спросил у Мавлюды Турсуновой:

– А зачем женщины идут на войну?

Она отвечала очень эмоционально. Жаль, что у меня сохранилась только расшифровка. Привожу дословно:

– Я оправдаю здесь любую женщину. Я прошла через все страшное, что было. Я молодая, а была взрослая женщина, которую я всегда осуждала – у нее взрослые дочери. Так вот, эта женщина мне сказала: «Знаешь, Мавлюда! Страшно, когда прожита серая жизнь и не о чем вспомнить». Как ведет себя женщина – зависит от мужчины. Не у всех женщин есть сила воли, характер, выдержка. Мужчины так научились объясняться в любви сразу нескольким женщинам, что нам очень трудно. Я никогда не скажу однозначно, зачем здесь женщины. И в основном ехали не зарабатывать – не те деньги. Они ехали, чтобы устроить свою жизнь, и я рада, что многим это удалось. Я рада. А те, которые не были «за речкой» и осуждают нас? Им ничего не понять. Надо все пропустить через себя, а потом судить. А скольких ребят женщины потеряли? У нас были такие случаи: встретились, решили пожениться, а он погибает. Мало женщин, которые могут пережить такое.

Мавлюда Турсунова награждена орденом Почета, медалями «За отвагу», «От благодарного афганского народа», «10 лет Саурской революции» и «70 лет Вооруженных Сил СССР».

В Душанбе есть школа 201-й дивизии. Там учатся дети наших офицеров и сотрудников посольства. В декабре 2010 года указом президента РФ за большой вклад в сохранение и популяризацию русской культуры директор федерального государственного образовательного учреждения – средней общеобразовательной школы № 6 Министерства обороны Российской Федерации Мавлюда Тешабаевна Турсунова награждена медалью Пушкина.

ИСТОЧНИК