Вернемся в середину 1990-х годов. Уже закончилась первая чеченская кампания, ставшая по воле тогдашнего руководства позорным пятном в  истории. А криминальный режим на Кавказе не успокаивался и требовал от Москвы полной политической самостоятельности и выплаты фантастических по сумме репараций. И кажется, что правители нашей страны были готовы идти до конца в умиротворении бандитов и террористов. На полученные огромные средства чеченцы станут вооружаться и закупать российскую недвижимость, то есть произойдет попытка оккупации России Чечней. А люди, отдавшие свое здоровье за российскую территориальную целостность, будут прозябать на грани нищеты – как Константин Н., житель мордовской деревни, потерявший ногу на этой войне. Он не хочет называть свою фамилию: «Я не верю в способность государства защитить меня и моих родителей». В те годы мне неоднократно приходилось встречаться с земляками, прошедшими чеченскую войну, и вот рассказ об одном из них.

Нога

Протез Костя держит в тесном коридорчике. Пластиковый макет человеческой ноги, обутый в «адидасовскую» кроссовку – занимает почетное место среди разнокалиберной обуви. На вешалке – память о службе в десантно-штурмовом батальоне южной группы войск – голубой берет десантника. Есть несколько праздников, которые он считает святыми: 2 августа, День ВДВ, – один из них. Мы сидим в маленькой прокуренной комнатке, по окну барабанит нудный августовский дождь, Костя, обхватив руками культю, вспоминает:

– Сначала протез мне сделали у нас. Грубый, кожаный, со шнуровкой по самые яйца. Весил 14 килограмм! Иду в магазин за сигаретами – у меня язык, как у собаки, на плече. А тут повезло: с ребятами-афганцами» познакомился, мне путевку в подмосковный реабилитационный центр «Русь» дали. Там поменял наш протез на германский. Только немецкая «ножка» стоит 12 миллионов 800 тысяч рублей. Спасибо правительству Мордовии – помогли. И мне за пять дней сделали отличнейший протез. Легкий, удобный, при ходьбе не скрипит. Весит всего 700 грамм. Чувствую себя полноценным человеком, хожу без клюшки. Никто и не догадывается, что я безногий. Неудобства все же есть: ногу натирает, вдобавок оставшиеся осколки кости лезут наружу. В последнее время погода испортилась, от этого нога распухла и протез надевать стало больно. Но куда деваться – дела-то мои никто не сделает. А если хорошая погода, могу проходить целый день. Дома протез у меня «отдыхает»: все больше на здоровой ноге прыгаю или на коленях. Искусственная нога рассчитана на семь лет, но ее нужно время от времени ремонтировать. Сейчас культя тоньше стала, значит, снова необходима подгонка. Опять ехать в Москву и платить полтора миллиона. Где взять деньги – ума не приложу.

Война

Сейчас вспоминаю школу, уроки НВП, «Зарницу»… Это называлось военно-патриотическим воспитанием, но никогда и мысли не было, что придётся воевать. Даже когда проходил в начале 80-х срочную, не верилось, что буду стрелять из автомата по живым людям. И вот тебе на – на четвертом десятке лет оказался на войне. До отправки в Чечню нам говорили: «Приедете в Тоцк, там пройдете нужную для войны подготовку». И что же?

Прибыли в расположение части. Нас, добровольцев-контрактников, построили на плацу, и один из командиров обратился с речью. Думаете, он говорил о предстоящей службе? Как бы не так. Он попросил нас не приставать к офицерским женам. «В гарнизоне полно разведенных, вот их и трахайте».

Десять дней мы пропьянствовали, потом нас одели, подогнали эшелон – и все: здравствуй, Чечня. Бегунки появились уже в Тоцке. Кое-кто понял, что война – совсем не то, что показывают в иностранных боевиках, что там запросто могут убить. Один парнишка, бывший «афганец», уехал уже после прибытия в район боевых действий. Все жаловался: «На сердце что-то тяжело…». Когда он вернулся домой, оказалось, что умер его брат. Другой доброволец из Мордовии в Тоцке постоянно показывал хорошую физическую подготовку, все висел на турнике. Сбежал первым. Помню 37-летнего мужика, отца троих детей. Он поехал в Чечню, чтобы заработать денег на дорогую операцию, нужную для четырехлетнего сына. Командир батальона отправил его домой: «За деньгами, браток, поезжай в другое место, а то и денег не заработаешь, и детишек своих сиротами оставишь».

Попали служить в одну из мотострелковых частей федеральной группировки. Меня назначили командиром отделения. Начались боевые будни. Наша часть считалась одной из лучших в группировке, поэтому бросали нас в самую задницу. Объездили всю Чечню – легче назвать места, где мы не были. Много времени торчали на блокпостах в горах. Днем жара, хоть раздевайся до трусов, ночью холод, впору ватные штаны надевать. Со жратвой проблемы. Воду – и ту за сотни километров, чуть ли не из Моздока везут. Боевики все колодцы перетравили. Встречаем как-то омоновцев, чистенькие такие все, стоят, над нами прикалываются: «Вы чего такие грязные, как черти?» Я им в ответ; «Вас, таких нарядных, да на пару дней в горы…»

Во что превратили армию?.. Когда в Венгрии служил, бардака, конечно, хватало. И дедовщина была, и тупость офицерская, но все равно чувствовалось, что это армия. А здесь – пацаны-срочники воевать ни хрена не могут, автомата ни разу не видели, а их – в бой.

Первая кровь

Первое ранение получил под Шали. Врезался осколок. Ничего – вытащили. Тяжело там было. Первый обстрел – и из 2-го батальона сразу 12 человек убило. Второе осколочное ранение – в палец. Во время одной из зачисток столкнулись нос к носу с чеченцами. Поворачиваем за угол, а навстречу – мужики бородатые (впрочем, мы тоже тогда не брились), у них такая же камуфляжная форма, такое же оружие, на лбах – повязки. А у нас на головах – полоски материи, чтобы пот глаза не заливал. Застыли мы, уставившись друг на друга. Чечены очнулись первыми, заорали: «Аллах Акбар!», открыли огонь в упор из автоматов. Двоих наших сразу положили. Мы в ответ: «Пидоры, суки!». Соображать некогда было. Я в одного чечена из подствольного гранатомета врезал. Тот свалился, даже не крикнув. Тут на меня кинулся другой, а я ему – пальцами в горло. Душил, пока он не обмяк. Как замочил третьего – не помню. Но жалости не было, это точно. До сих пор не могу сообразить, как за такое короткое время мы ввосьмером уложили 12 чеченцев, потеряв убитыми двоих. Во время рукопашки страха не было, но потом нервишки задергались, ручонки задрожали – на полшага был от смерти.

Военные хитрости

Отправляясь на операцию, мы никогда в жизни не надевали касок, да и бронежилеты ни к черту не годятся. Пули их прошивали только так. Лишь в области сердца крепились четыре бронепластинки.

Чего на себе лишнее железо таскать? Чем не пренебрегали, так это боеприпасами. Я был буквально увешан ручными гранатами и выстрелами к подствольнику, плюс 14 магазинов к автомату. За спину забросишь парочку одноразовых гранатометов «Муха», и все – готовый Рэмбо.

Много километров по Чечне намотал на БМП или, как мы их называли, «бэшках». Хорошая машина, но броня тонкая. Ее граната из РПГ прожигает от борта до борта. Только наш человек всегда что-нибудь изобретет. К бортам крепились цинковые ящики от патронов, в каждый такой ящик помещалась ручная граната – выходило что-то вроде реактивной брони. Если ты в школе проходил НВП, поймешь. Кумулятивная струя, попав в ящик с гранатой, размазывается, не доходя до брони, – своеобразный бронежилет для БМП. Машина у меня была именная, на борту краской написал: «МОР-2». Такой вот, понимаешь, ребус, обозначавший, что мы из солнечной Мордовии.

«Обезьяны»

На многих БМП наводчиками-операторами были солдаты срочной службы. Я их звал «обезьянами». Пацаны и есть пацаны. Жалко их. Обколются промедолом, травой обкурятся и давай из-за всякой ерунды отношения между собой выяснять. Просто детство у них еще… Вот и приходилось их все время учить, советы давать типа: «Прежде чем в дом войти, брось гранату». Потом много кривотолков было, что, мол, контрактники в пекло не лезли – срочников вперед себя посылали. А мы своих пацанов берегли, относились к ним если не как к сыновьям, то как к младшим братьям, это уж точно.

Еще говорят, что воевавшие в Чечне контрактники – все алкаши. Не знаю, как в других частях, но в нашей части спиртным особо не увлекались, хотя сам слышал, как командир части советовал принять 250 граммов – как лучшее средство после боя. Бывает, так навоюешься, что и водка не прошибает – голова ясная, словно воду пьешь. Еще нам велели всех раненых и убитых не бросать, забирать с поля боя. Да мы и сами всегда об этом помнили.

Дружили все, стали как родные. Помню, в одном бою я двоих раненых вынес. Брали мы одно ущелье. Три чеченских лагеря заняли, наткнулись на стену, пробили ее «бэшками», потом техника вся ушла, а чечены как начали нас колошматить, пули рядом так и шмякают: цок, цок. Где-то за полчаса – 101 труп, практически вся рота была уничтожена! 14 человек в живых нас тогда осталось. А стали отходить, я сначала Юрку вынес, потом Лешку. Юрка, не помню его фамилии, – радист нашего комроты. У него нос пробило насквозь, глаз вылетел, руку всю разрывной пулей разворотило. Ребра и полрации напрочь снесло. У Лехи – он умер потом – половину задницы гранатой из РПГ оторвало. Вот их двоих я вынес. И один гад – он мне никак до сих пор не попадется, а то бы я ему кишки-то выпустил! – замкомвзвода, бросил нас, когда я двоих тащил на себе. Спасибо, что один «зема» из Саранска, со Светотехстроя, меня прикрыл. Врезал по чеченам тремя «Мухами». А тут еще подоспел другой парнишка, с 3-го взвода, принял раненых…

Чеченцы

Ничего не скажешь, чеченцы воюют хорошо. Во время одного боя наши долго атаковали дом. Там засела семья: отец и два сына. Младшему – 12 лет. Их вроде бы забросали гранатами, но, когда мимо проехала БМП, малец врезал по ней из гранатомета. Офицера, сидевшего за броней, разрезало пополам. Вместе с ним погибли еще шестеро наших. Мы потом на этом месте крест поставили, рядом башню, слетевшую с несчастной «бэшки». Как хороших солдат чеченцев уважаю, как людей – нет. Убил – ладно, но над трупами зачем издеваться, зачем на куски резать? Одного парня эти твари привязали и собственными кишками обмотали. Двух других, попавших в плен, опустили. Их потом обменяли на новый КамАЗ.

Ранение

Как подорвался на мине, не забуду никогда. Шла колонна – 9 машин, обстреляли нас. Я сделал шаг в сторону, и вдруг как грохнет! Меня метров на восемь отбросило. Лежу на пузе, не врубаюсь, что произошло. Мужики мне веревку кидают. Когда вытащили – опустил голову вниз, смотрю, а левой ноги нет. Как ножницами отрезало. Чуть не заплакал. Что я теперь делать буду, кому я такой нужен? Черт его знает, какая жизнь дальше пойдет… Сразу в задницу два шприца промедола вкололи, спиртяги глотнул, водки. Положили меня на БМП, а рядом – еще одного парнишку (ему осколками ноги посекло).

Когда везли, понял – моя война закончилась. Боли не чувствовал. Промедол – такая пакость, после него осадок на душе остается – наркота, одним словом. На «вертушке» нас перебросили в Грозный. Хирургов в госпитале не было – уехали в Самашки. Там на минах подорвалось два БТРа, раненые были нетранспортабельные, и медики оказывали помощь на месте. Перекинули нас во Владикавказ. Что там было, помню смутно, словно с большого перепоя. Перед глазами какая-то морда небритая появилась и говорит: «На стол его». Я давай руками шарить, автомат искать, а это был хирург-осетин. Он мне ногу и подровнял. Утром подходит и говорит: «Помнишь, как на меня вчера орал?»

Утром – снова самолет. Отправили меня в один из госпиталей, расположенный в глубине России. Там полно раненых, в том числе ребят из Мордовии. Мне один из Энгельса очень помогал. В туалет нужно идти – а как я сяду на очко на одной-то ноге? Так вот он у медсестер ключи тырил от служебного туалета – на унитазе все же в моем положении легче сидеть, чем на корточках. Как-то из-за плохой погоды разболелась нога, на душе муторно. Попросил я – и мне бутылку водки купили. Выпил грамм 150. Тут зав-отделением начал тумбочки проверять, засек мою бутылку. «Что, водку пьешь?» Я оправдываюсь: «Ты мне обезболивающее не даешь». А он: «Я тебе анальгин прописал». «Анальгин себе в задницу засунь, от него толку никакого». На перевязке мне этот хирург, сука, отомстил. В рану здоровенную иглу засунул – боль такая, а он, падла, приговаривает: «Что, водку пить хорошо?» Я ему другой, здоровой, ногой как заехал в грудь!

Так что ребята сами меня перевязали, занял я 100 тысяч рублей и уехал. Теперь живу жизнью обычного российского инвалида. Хорошо, что друзья не забывают. Планов на будущее нет, зато воспоминаний – на всю оставшуюся жизнь…

Автор Виталий Моисеев

День первый. Бульвар Тверской

Получил подписные листы. Есть, оказывается, распечатанные прямо в газете. Закупился планшетами, ручками, перечитал это самое обращение — и пошёл в люди.

Решили начать с обычной улицы. Когда ехал на место, коленки подрагивали. Как перед свиданием, блин. Как к людям подходить? Что им говорить? Я же личность непубличная, аа-ААААА...

Первые подходы были тяжёлыми. Ноги ватные, голос дрожит, листы хочется спрятать куда подальше. Кажется, в начале фразы «Мы собираем подписи под обращением...» люди набирают такую космическую скорость...

Подхожу к лавочке с двумя девушками. На соседней лавочке — два мужика. Один уже сильно свечерял, второй только начал бутылочку. Представляюсь, рассказываю, что за подписи, что за реформа. Девушки слушают, подписывают. А мужик вдруг возбуждается: «Иди отсюда! Бабы, да вы чё, не понимаете, они все купленые, эти все они за Навального! Да они все тут оранжевые! Иди отсюда, я сказал!». Блин. Неприятно так-то. Не то даже, что это неправда, я ни купленый, ни за Алексея Н., а то, что на меня вообще никто не орёт по жизни уже лет 20.

Где-то к тридцатому человеку спокойствие пришло в первый раз. Конкретно к этому вопросу неравнодушны все люди. После слов «против повышения пенсионного возраста» все прохожие останавливались, оборачивались, многие с неподдельным удивлением. Действующие пенсионеры переживают о своих детях и внуках, работяги — о своём ближайшем будущем. Особенно меня поразили совсем юные ребята и девчата. 16-летние, 18-летние, 20-летние, 24-летние категорически против этой пенсионной реформы. Ни один не сказал «мне всё равно», ни одна не обмерила меня презрительным взглядом.

Подошли мужики, трое, всем чуть за 40, и спрашивают: верю ли я в Бога? О, блин ))) Сразу вспомнил ту шутку про продавца Кирби, постучавшегося к свидетелям Иеговы. Оказались обычными протестантами, никаких бабушкиных приёмов. Пообщались о протестантстве в Российской Империи, о масонах в 19 веке, о Достоевском, о братьях Карамазовых, и сошлись на мысли, что русскому мужику без святого, без правды и без справедливости не то что до пенсии дожить — вообще жить невозможно.

Встретились несколько ненаших граждан, но из почившего СССР: из Грузии, из Латвии, из Белоруссии. Латыши говорят, что давно пора, у них уже приняли, это ж Европа, там все долгожители. Грузин с американским гражданством с матами и подробными матами рассказал о грузинско-российской войне. Белорусы реально шокировали тем, что и у них Лукашенко поднял это дело. Блин, я-то думал, хоть батька потерпит...

В общем, оказалось всё совсем не так, как я себе напредставлял. Люди охотно идут на контакт, когда понимают, что не фигню какую-то им впаривают. Самые страшные страхи — внутри, не снаружи.

Спасибо, люди.

День третий. Пикет на ВДНХ

Утро второго дня началось с мысли, а нафиг мне это надо... Столько дел, а я несколько часов плакатами буду махать. Которые ещё, кстати, распечатать надо... Кто не знает — больше двух человек с плакатами в одном месте считается массовым мероприятием. Вышел куда-нибудь, стоишь один, тогда без проблем, ни с кем согласовывать не надо. Вдвоём, и без согласования с администрацией — уже штраф. Кстати, полицию администрация сама уведомляет.

Ночью в круглосуточной полиграфии даже не удивились пестрящему яркими цветами содержимому. Мало ли кто категорически против чего. Наверное, у них таких много.

На пикет принесли столик для подписей. Подошёл товарищ полицейский, сказал, что экстремизма не потерпит. Вышли пикетировать против пенсионной реформы, держите фокус, нефиг призывать ни к чему другому. Очередной сюрприз для меня — полицию не просто уведомляют, она всё время пикета находится рядом и следит за порядком. Кому как, а мне так спокойнее.

Не успел я развернуть первый плакат — и понеслось... Как ни крути, а визуальная агитация работает гораздо эффективнее, чем устная. И, между прочим, в отличие от первого дня, ни одного возражения типа «ничего вы этими подписями не добьётесь» не было.

Подходили мамы с детьми на руках, шли целые семейства, бабушки с авоськами. Самым частым вопросом было «Я не из Москвы, мне можно подписать?».

Пацаны из Дагестана сказали, что хотя с пенсиями у них в республике всё чётко, и старики в почёте, сами они работать до смерти не хотят.

Девочки молодые и красивые тоже против. И жёны. Вот, кстати, первое наблюдение: девушки и дамы принимают решение намного быстрее мужчин. Увидела, подошла, подписала. Наверное, сердцем, за три удара. И, как правило, молча. Мужики больше осматривают, думают, решаются, анализируют, спрашивают. Мне показалось, что каждая мужская подпись — точно гражданина.

За время пикета меня успели позвать в пеший тур по Алтаю, в восточную секцию здоровья и в финансовую пирамиду. Взял все листовки. Тяжело распространителям. Колени к третьему часу отваливаются.

Понедельник, день тяжёлый. Электричка

В электронах не ездил со студенчества, в подмосковных электричках — никогда. Ни единого гармониста, цыганского ансамбля, продавцов хрустящих булочек. Другой мир.

На старте в голове уже привычные тревоги: никому ничего не надо, и я тут со своими подписями. Ну да ладно, семи смертям не бывать, наше дело правое. Товарищи рядом.

Первый вагон — всего 2 подписи... Ох... Вроде же вечер, люди с работы едут, где активность?!

Один парень, взяв подписной в руки, начал меня убеждать в чрезвычайной эффективности чангеорга (домен, запрещённый к показу на Пикабу ))). Типа, крутая платформа для подписи петиций, можно, мол, изменить мир и повернуть планету. Вечером посмотрел по приезду, американская, из Дэлавера. После нескольких минут распросов, он сидит, я стою как на экзамене, обращение так и не подписал. Хочется его спросить: «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?». Но что уже, задним-то умом.

Контролёры подписали, все до единой. Сами весь день на ногах, одной до пенсии оставалось 2 года.

Через полтора часа вышли в подмосковном городе. Назад через 10 минут, в горле Сахара. Побежал за водой. В киоске девушка милая, лет за 30 чуть. Чую, что могу на обратную не успеть, но раж, азарт... Убеждать не надо было, подписала, спасибо ей.

Что удивительно: многие ведь пассажиры в наушниках едут. Таких, казалось мне, вообще бесполезно вытаскивать из книги или отрывать от музыки. Но я всё-таки рискнул подсесть с просьбой, и — да. Ещё один страх в топку. Дальше обнаглел вконец и начал привлекать даже тех, кто разговаривал по телефону. И, надо же, это тоже работает.

На обратном пути уже был уставший. Гражданка за 40 отбивалась как могла:

— Да вы все купленые!

— Я-то нет, — говорю.

— Да они там все купленые!

— Вы кого-то подкупили? — спрашиваю.

— Да ничего вы этими подписями от них не добьётесь! — уверяет она меня. С моими тремя планшетами подписей. Тяжёлыми.

— Так вы всё-таки против или за эту пенсионную реформу, — интересуюсь. — Согласны с повышением пенсионного возраста для женщин на 8 лет?

— Да всё это без толку!

Ну да ладно. Нас в дверь — мы в окно. Подхожу к следующему купе, парень мне отказывает, и я с чистой совестью выхожу в тамбур.

Но в порыве души из тамбура засовываю голову обратно в вагон и ей:

— Как вы спать-то будете сегодня ночью?

— Да подпишу я!!! Иди сюда!

И подписала. И поклон ей низкий. Люди русские — самые лучшие во Вселенной.

P.S. После каждого сбора домой возвращаюсь заряженным до предела. Нормально уснуть — нереально. Просто колбасит. Люди во сне подходят, диалоги продолжаются, возражения крутятся каруселью. Как будет дальше, посмотрим.