Наткнулся на статью про людей с синдромом Ушера - редкое генетическое заболевание, приводящее к врождённой тугоухости и прогрессирующей потере зрения.

«Афиша» поговорила с главным редактором издания «Ваш собеседник» Натальей Кремневой и узнала, как жить, когда ты не видишь и не слышишь, и при этом работать, общаться и издавать журнал.

На территории России и СНГ выходит всего один журнал для слепоглухих людей — «Ваш собеседник» (http://psyjournals.ru/vashsobesednik/). Для людей, которые ничего не видят и не слышат, — это почти единственный источник информации: покупку дорогостоящего брайлевского дисплея и необходимой техники для выхода в сеть могут позволить себе единицы. Почти все сотрудники «Вашего собеседника», в том числе и главный редактор Наталья Кремнева, — слепоглухие люди. Каждый из них потерял слух, а затем зрение, будучи уже взрослым человеком.

Нас трое в комнате. Наталья, сурдопереводчица Татьяна и я. Договорились, что я буду озвучивать Татьяне свои вопросы, а она будет передавать их Наталье на дактиле (форма общения, при которой тифлосурдопереводчик прикасается к руке собеседника и воспроизводит при помощи пальцев каждую букву слова в отдельности).

Наталья Кремнева, главный редактор журнала «Ваш собеседник»: «Плохое зрение у меня было с детства. Проблему заметили, когда мне было три года: я не видела в вечернее время. Тогда в народе это называли куриной слепотой. Родители не придавали этому значения, но зрение продолжало ухудшаться, и позже врачи поставили диагноз — пигментная дегенерация сетчатки. Первый признак этого заболевания — плохое видение в вечернее время, при этом днем все может быть абсолютно нормально. В шесть лет я переболела гриппом, и это дало осложнение на слух. Врачи скрывали от родителей и от меня, что пигментный ретинит рано или поздно приводит к абсолютной слепоте. В СССР так было принято. Врачи считали, что раз это не лечится, то и не нужно пугать людей заранее. А тут еще и слух стал потихоньку пропадать. Сначала я еще слышала людей, которые находились вблизи, а потом без слухового аппарата уже совсем не справлялась. При этом у меня даже мысли никогда не возникало, что слух когда-нибудь может пропасть совсем. А вот за зрение я боялась.

Я практически не отдавала себе отчета в том, что будет через 20–30 лет. Я мечтала быть журналистом. Только им — и больше никем! Мой отец был известным редактором фронтовой газеты, наш дом всегда был полон литераторов, режиссеров, актеров. Я обожала этот мир. Писала рассказы, повести. Многие говорили, что у меня хороший слог. Когда я окончила школу и встал вопрос, куда идти, мне было предельно ясно — я буду поступать на журфак МГУ. Отец прекрасно понимал, что работать журналистом я не смогу: полуслепая, полуглухая — куда мне. Я не смогу ездить в командировки, не смогу крутиться, возможно, у меня даже приемная комиссия документы не примет. Короче говоря, он запретил туда поступать.

В итоге я окончила исторический факультет МГУ. Ко времени выпуска из университета я все еще надеялась, что не ослепну, но чувствовала, что уже скоро это произойдет.

В случаях, подобных моему, к потере зрения можно и нужно готовиться. Например, я завязывала глаза и на ощупь чистила картошку, а потом смотрела, что получилось. Училась зажигать газ: зажигала и подставляла руку, чтобы проверить. Пыталась запоминать все в метро, на улице, подбирала ориентиры. Я, например, запоминала, что перед метро будка автобусной остановки, а через 10 шагов — спуск в метро. Трудность была в том, что одно из свойств пигментного ретинита — суженное поле зрения, то есть я вообще ничего не вижу вблизи, а то, что подальше, вижу. В метро я видела, что на расстоянии от меня находятся ступеньки наверх, а то, что у меня уже под ногами ступеньки вниз, я не видела, часто падала. В итоге я для себя высчитала шаги от входа до лестницы, от лестницы до эскалатора, полностью измерила количеством шагов весь маршрут. Еще я заранее выучила язык Брайля. Я даже немножко морально была готова к потере зрения, но все же вся моя подготовка была как бы «на всякий случай». На случай, который, как мне казалось, никогда не наступит. Эти предварительные тренировки мне в будущем очень помогли.

Но произошло то, чего я совсем не ожидала: однажды я проснулась, как всегда надела слуховой аппарат и вдруг обнаружила, что даже в нем почти ничего не слышу. Я подумала, что он сломался, побежала покупать другой. Неделю бегала по Москве, искала самые мощные аппараты, но поняла, что просто полностью оглохла. Вот к этому я была совсем не готова. Я почему-то даже мысли такой никогда не допускала, и мне все время казалось, что это какая-то ошибка и вот завтра я проснусь, надену свой слуховой аппарат и все услышу. Но этого не происходило, и я поняла, что это начало конца.

Самое трудное в этой ситуации привыкнуть не к бытовым нюансам, а к мысли, что это теперь с тобой навсегда. Еще мне было нелегко в том плане, что я обожала светскую, культурную жизнь. Постоянно ходила на все выставки, кинофестивали, театральные постановки, читала самые модные новые книги. Когда я не видела в театре почти ничего, но слышала, я продолжала посещать все премьеры. Когда пропал слух, я поставила на прежней жизни крест. Я не могла сидеть дома, мне хотелось от себя убежать, к тому же нужно было на что-то жить. Так я пошла работать на предприятие для слепых людей.

В мои обязанности входило изготавливать пипетки. Нужно было надевать резинку на стеклянную колбу. С семи часов утра до самого вечера. Я пила чай с сахаром в обед прямо на рабочем месте и продолжала крутить детали. Рабочий день заканчивался в 15:00, но я работала там до вечера — оплата была сдельная, платили мало, приходилось вкалывать, чтобы больше заработать. Брала с собой коробки на дом, работала на выходных. Я пыталась забыться. Так продолжалось 13 лет. Я вставала в 5 часов утра, завтракала, в 6 заходила в метро, с несколькими пересадками добиралась до работы. Я в то время уже видела только силуэты и свет. Я запомнила, что мне выходить на станции, где такой-то уровень света, и так ориентировалась. О том, что поезд приехал, узнавала по вибрациям и дуновению ветра, которыми это сопровождается.

По дому я все делала сама, кроме походов в магазин, этим занимается брат. Он, кстати, не овладел тифлосурдопереводом, он мне просто на ладошке пальцем рисует буквы, из них складывает слова, а я ему устно отвечаю. Иногда он пишет мне сообщения. У меня есть специальный органайзер с брайлевской клавиатурой, с него я прочитываю все СМС, которые приходят на телефон.

Что касается проезжей части, то я всегда очень стеснялась признаться кому-то, что я слепая. Поэтому я подходила к светофору и дожидалась, пока подойдут мамочки с колясками, незаметно пристраивалась к ним и переходила дорогу. Бывало, приходилось пристраиваться к школьникам, но они — шустрый народ, за ними не угонишься. К парням всегда стеснялась подходить.

Однажды меня и еще несколько человек пригласили на форум по вопросам слепоглухих в Великобританию. Я была потрясена! Врачи в Великобритании давно знали про синдром Ушера, пациентов обо всем предупреждали заранее, для слепоглухих даже журналы специальные выпускали, улицы были адаптированы для инвалидов. Даже светофоры специальные были еще тогда. Помню, меня подвели к светофору и приложили мою руку к кнопке на нем, и почти тут же у меня под рукой что-то завибрировало. Я испугалась и отдернула руку. А оказалось там такая система: слепоглухой подходит к такому светофору, нажимает на кнопку, движение останавливается, появляется вибрация — и человек понимает, что можно спокойно идти. Еще есть такой момент: российскому слепоглухому бесплатно выделяется примерно 40 часов тифлосурдопереводчика в год, а англичанам — 21 час в месяц. Это притом что один поход в собес занимает около четырех часов.

Я стала одним из инициаторов и учредителей «Ушер-форума», где люди с проблемами со слухом и зрением могут встречаться, обсуждать то, что их волнует. 12 лет назад, не имея никакой поддержки, мы создали журнал «Ваш собеседник». Спустя время начали получать некоторые средства на выпуск журнала от госструктур. А с прошлого года журнал стал проектом Фонда поддержки слепоглухих «Со-единение». Благодаря фонду увеличили и плоскопечатный, и брайлевский тиражи. Сейчас «Ваш собеседник» полностью спонсирует фонд.

Мы задумали журнал, чтобы рассказывать о том, что такое синдром Ушера. В России до этого никакой информации нигде не было. Люди узнают об этом из журнала. Молодые ребята, которые сейчас еще учатся в школе, тоже приходят к нам в клуб, общаются со взрослыми, видят, что их, скорее всего, ждет. Они понимают, что даже при полной потере зрения глухие люди могут приспособиться к жизни. То есть эти ребята заранее уже морально подготовлены к тому, что может случиться. Это главное, к чему мы стремимся. Потому что я так подготовлена не была.

Когда со мной это случилось, у меня была совершенно жуткая депрессия. И выходить из нее мне пришлось самой, потому что тогда не было никаких организаций, служб, психологов, которые знали бы об этом. Сейчас я всюду говорю о том, что людям с синдромом Ушера, которые не видят, но еще слышат, ни в коем случае нельзя полагаться только на слух. Чем раньше человек изучит специальные средства и начнет ими пользоваться, тем для него будет лучше.

Почти все сотрудники «Вашего собеседника» — слепоглухие. Мы в основном публикуем важную для слепоглухих информацию: о том, как устроена жизнь инвалидов в России и за рубежом, что делают органы государственной и местной власти для слепоглухих, какие есть льготы. Так называемая редакция располагается прямо у меня в квартире. У нас небольшой штат, все работают бесплатно, за идею. У нас есть компьютеры с брайлевским дисплеем, с помощью них мы выходим в интернет. Некоторые герои присылают нам свои истории на почту. Мы с коллегами их редактируем, пишем статьи. Другие герои приходят в редакцию и рассказывают устно. С ними мы общаемся через тифлосурдопереводчика, как с вами сейчас. Остальную информацию ищем в интернете и обрабатываем. Фотографии подбирают зрячие помощники.

В этом есть ирония: когда я что-то видела и слышала, жизнь не дала мне шанса стать журналистом, а когда окончательно потеряла и слух, и зрение, она предоставила мне возможность стать редактором собственного журнала.

Люди часто надевают наушники и отвлекаются от своих мыслей. И вообще зрячий человек может перевести взгляд с предмета на предмет или услышать странный звук за окном, и вот он уже думает о чем-то другом. В этом плане слепоглухому чуть труднее: отвлечься ни на что он не может, он как бы заперт в своем теле. Но все же я бы не сказала, что после того как я стала слепоглухой, меня стали одолевать страхи или что в голову стали лезть «плохие» мысли. Я думаю о том, что надеть, что приготовить на обед, чем заняться на выходных. Я обожаю читать. А в последнее время у меня почему-то тактильные ощущения стали слабее, я стала медленнее читать брайлевские тексты. Но я не сильно переживаю пока. Я в молодости очень любила Высоцкого и Окуджаву. Сейчас в моей голове часто играют их песни.

У меня слегка изменилось ощущение времени. Но не в ту сторону, что часы тянутся, как годы, а наоборот. Из-за того, что я трачу на чтение текстов и объяснения с людьми больше времени, чем зрячие люди, а дел у меня много, мне часто не хватает 24 часов в сутках. Приходится спешить.

Одна моя слепоглухая подруга говорит, что для нее выйти из подъезда — это как выйти в открытый космос. Можете себе представить, какие это ощущения? Для того чтобы продолжать жить, это необходимо принять. Еще труднее преодолеть комплекс всех инвалидов, что тебе все должны. Нужно принять тот факт, что у большинства людей есть то, чего у тебя нет, но это не означает, что они должны тебе что-то восполнять. Меня иногда спрашивают, привыкла ли я к слепоглухоте. Так вот, я живу на ощупь две трети своей жизни. И нет, я не привыкла. В каком-то смысле тем, кто рождается слупоглухим, проще — они не знают, что потеряли.

А вообще я думаю, что можно расценивать отсутствие возможности получать всю информацию, что есть вокруг, как определенную свободу от общественного давления. Родственники говорят, что сейчас всюду политическая пропаганда. На радио, в телепередачах, в газетах, везде разговоры про Украину, заговоры, насилие. Я рада, что на меня не обрушивается весь этот поток грязи. Я читаю в интернете только то, что выдает поисковик на заданный мною запрос. Недавно я начала осваивать фейсбук, и теперь бесконечные посты об Украине добрались даже до меня. Но у меня этой нежелательной информации все равно меньше, чем у зрячих. Это меня радует. Однажды мы с переводчицей ехали в автобусе. На дороге произошла авария, мы встали в пробку. Переводчица пошла посмотреть, в чем дело. Возвращается и рассказывает, что там одна машина врезалась в другую и девушка вся в крови лежит на дороге. На самом деле, когда речь заходит о трагедиях, есть большая разница — увидеть что-то или услышать об этом. Получается, я не вижу хорошего, это плохо. Но я не вижу и плохого — и это хорошо.

Жизнь московских слепоглухих сильно отличается от того, что происходит в регионах. В Москве стараются создать хоть какие-то условия для инвалидов. Возьмем те же пешеходные переходы, пешеходные зоны, библиотеки с литературой для незрячих, ярмарки для нас, разные мероприятия. Недавно даже появились первые светофоры для инвалидов по слуху и зрению. А еще власти хотят обязать московских рестораторов сделать меню для слепых. Все эти новшества в регионах еще нескоро появятся, я думаю. Москвичам проще добиться соблюдения их прав, получения льгот. В регионах проблема иногда заключается даже не в том, что люди не могут чего-то добиться, а в том, что они зачастую даже не знают, за что бороться. Как раз поэтому мы стараемся максимально распространить наш журнал по стране.

Текст Ирина Кравцова

Фотографии Алена Винокурова

https://daily.afisha.ru/archive/gorod/people/kakovo-eto-pote...

— ФФух. Вот дерьмо

Шёпотом пробурчал Ларри, вляпавшись обеими руками в птичье дерьмо. Повиснув на жестяном, водосточном желобе аккуратно подтянулся и покряхтывая влез на крышу. Снял рюкзак, огляделся. С крыши одноэтажного, захолустного магазинчика неплохо просматривались соседние улочки. Вроде никого. Кучки неопределимого тряпья валяющиеся тут и там, ветер гонит обрывки бумаг и скрипит открытой дверью одного из домишек, неподалеку замерла дюжина брошенных машин, упершись в обгоревший остов микроавтобуса, стоящий поперек дороги. Надо будет после пошарить там. Владельцы то небось спешили, может и забыли что интересное.

Ларри взглянул на часы. Шикарные позолоченные часы, а может и золотые… В таких вещах он не разбирался, но это явно было что фирменное и очень дорогое. Все еще немного грязноватые, местами с грязно-бурым налетом, но оттереть их тщательнее время еще будет.

— Хм… Время. Ну да.

Задумчиво проговорил он и улыбнулся. Часы Ларри нашел вчера, в разгромленном, полностью вычищенном от любого более-менее полезного товара, мини маркете, в паре километров от сюда. Блестящая теперь безделушка была надета на немного погрызенную руку и с трудом проглядывалась сквозь запекшуюся кровь. Рука же нелепо валялась прямо перед разбитой, стеклянной дверью, будто посылка от какого то сумасшедшего почтальона. Бледно-сизый локтевой сустав бесстыдно выглядывал из под оборванных краев рукава когда-то белой рубашки, а мухи деловито бегали по распухшим, пожелтевшим пальцам. Они разлетелись с недовольным жужжанием, когда Ларри обернув правую руку пакетом пытался расстегнуть часы не замаравшись. И они того стоили, ведь телефон умер еще неделю назад, а зарядить его надежды особой не было.

Итак, большая, витиеватая стрелка почти добралась до девяти, а значит можно и позавтракать. По пологому скату крыши, похрустывая старой черепицей, Ларри добрался до конька, уселся поперек свесив ноги с одной стороны и расстегнул рюкзак оценивая содержимое. Хрустящие хлебцы, рыбные консервы, небольшой, помятый кусок сыра и две банки колы. Отлично, хотя колу с удовольствием сменял бы на пиво, но жаловаться грех.

Ласковое, весеннее солнце поднималось все выше. На крыше становилось все теплее, несмотря на свежий ветерок. Выбрав пальцем остатки консервов, Ларри одним глотком допил банку колы и смяв банку по привычке спрятал ее обратно в рюкзак. Конец света — не повод мусорить, а некоторые привычки держаться дольше других.

— Ну, за дело.

Говорить с самим собой уже не казалось Ларри странным, случались порой даже диалоги и оживленные дискуссии. Сняв легкую куртку он повязал ее рукава вокруг пояса и взял любимую монтировку. Шестигранная, семидесяти сантиметров в длину, она привычно легла в руку. Треть ее, ближе к прямому концу, была щедро обмотана синей изолентой, под которой крепилась петля из брезентового собачьего поводка. Этот апгрейд давал возможность размахивать таким грозным оружием, держа одной рукой, без опасности выронить при замахе или ударе.

А бить порой приходилось. Разок даже и живого человека. И даже собаку.

В отличие от жирного ублюдка, пытавшегося его ограбить, собаку было действительно жалко. Малость одичавший боксер с подпаленным, видимо в каком то пожаре, боком, кинулся на Ларри из-за угла. Кинулся больше от испуга, натерпевшись вероятно в последнее время всякого. Как и сам Ларри. Железная монтировка оказалась быстрее и сильнее собачьих зубов и при ударе они брызнули в сторону вместе с каплями крови. Боксер кувыркнулся в воздухе и с диким, захлебывающимся визгом рванул прочь. Ларри несколько секунд смотрел ему вслед, пережидая пока сердце перестанет бешено колотиться и видел, что собака дважды споткнулась и чуть не упала. Удар оказался тяжелым.

Но помимо шикарного останавливающего действия, монтировка обладала еще рядом достоинств и в нынешних условиях была просто необходимым инструментом. Как бы в подтверждение этой мысли приглушенно хрустнула черепица, подцепленная снизу, потом еще одна. Аккуратно разобрав примерно пол квадратного метра крыши Ларри глубоко вздохнул, огляделся и саданул ногой по потемневшей от времени, поперечной доске. Старое дерево, к счастью, легко поддалось. Сломав еще одну доску он протиснулся в получившуюся дыру и ненадолго повиснув на стропилах, спрыгнул вниз.

Захламленный чердак не был слишком темным, так как с одной стороны имелось небольшое, круглое окно. Старые стулья, сложенные как попало, разнообразные картонные коробки и запыленные стеллажи, заваленные всякой дрянью, мешали пройти, но не слишком загораживали обзор. Еще находясь на крыше, в свете окна и свежепроделанной дыры, Ларри внимательно осмотрел помещение, но оказавшись внутри остановился и прислушался.

— Вроде все тихо… Второй пошёл.

Обозначив пригласительный жест он пригнулся и сложив пальцы левой руки пистолетиком, а в правой сжимая монтировку, метнулся за кучу коробок.

Спустя мгновение, несколько неуклюже выкатился оттуда подняв облако пыли.

— Первый, первый. Все чисто. Кхе-хек-кхм.

— Чисто ему блин! Просто ниндзя нахер!

Размахивая руками, пытаясь отогнать пыль, он оглушительно чихнул. Потом еще и еще раз. Потом прыснул в кулак.

— Ну вы еще подеритесь.

Пробормотал он улыбаясь. В углу чердака, на пятачке свободном от хлама, виднелась крышка, ведущая, вероятно, к лестнице вниз. Не без усилий открыв ее, должно быть пользовались не часто, Ларри снова прислушался.

— Аа к черту. Все равно всех уже распугал.

Закрытые ставни на окнах и дверь, не приглашающе прозрачная как во всех современных магазинах, а самая что ни на есть обычная, видимо сделали свое дело и скромная лавочка была не тронута. Ни грабителями, ни мародерами, ни гнильем. Хотя возможно дело было скорее в поспешной эвакуации, малонаселенном районе и бог знает в чем еще. Сквозь щели в ставнях проникал слабый свет, его вполне хватало, что бы оценить масштабы свалившейся на Ларри удачи.

— Если быть точным, это я свалился в удачу.

Хохотнул он, разглядывая все великолепие пыльноватых полок, громоздившихся за невысоким прилавком. Хлеб конечно уже есть не стоило, уж слишком разноцветна и красива была покрывающая его плесень и портить подобную красоту смелости бы не хватило. Зато самым разнообразным банкам, пестревшим блестящими этикетками, наверняка даже срок годности не истек. От сгущенки до тушенки и обратно, консервированные супы, рагу и конечно любимые рыбные консервы — просто предел мечтаний. Почти… И Ларри пустился на поиски того самого предела.

Неприметная серая дверь, хотя при таком освещении все казалось серым, виднелась за потертой, раскладной ширмой. Поворачивая ручку Ларри уже знал, что там нет мертвяков, Таится они не умеют и услышав шум идут к источнику — тупые, бесхитростные твари. В отличие от людей, тварей хитрых и порой слишком сообразительных. Медленно, с еле слышным скрипом открывая дверь он поудобнее перехватил монтировку. Глазами, уже привыкшими к полутьме, быстро осмотрел комнату. Склад. Площадью в половину торгового зала, если конечно его можно было так назвать. Коробки, ящики и мешки. Даже глаза разбегаются. И пусть изрядно пованивает, но хоть не мертвечиной, а всего лишь тухлыми овощами. За последние пару недель Ларри стал практически невосприимчив к запахам, просто принимал их как данность.

Взгляд упал на небольшой стол, заваленный в рабочем беспорядке бумагами, моточками скотча, ножницами и маркерами. Из-под вороха сдвинувшихся бумаг показалась рука…

Ларри подскочил так высоко и так резко, что хрустнуло колено. Приглядевшись внимательнее — сочно выругался. Прислонился спиной к стене и бессильно осел на пол. Мозг уже скомандовал отбой тревоги, но сердце продолжало бешено колотиться, пот выступил на лбу и руки заметно подрагивали. Его руки. А потертые, замшевые перчатки лежали себе спокойно, как и полагается хорошим перчаткам.

— Ффф… Твою мать.

Тяжело выдохнул Ларри. Не вставая потянулся к столу и притянул к себе злополучную находку. Примерил. На удивление в пору. Руки у него были довольно крупные, мосластые, широкие ладони, длинные пальцы. В юности его увесистых кулаков побаивалась вся шпана в районе. И Ларри не стеснялся пускать их в ход, пока однажды не нарвался на вооруженного противника. С тех пор как ему прострелили бедро, драк больше не случалось. Как говорил какой-то умный мужик — пуля многое меняет в голове, даже если попадает в задницу. Нашарив карман куртки, Ларри достал небольшой раскладной нож и принялся аккуратно обрезать у перчаток пальцы. Старательно изображая что полностью спокоен. Играть было не на кого, но… некоторые привычки ведь держаться дольше других. Натянув получившееся чудо на руки почему-то почувствовал себя лучше. Как то бодрее или даже воинственнее. Изобразил несколько взмахов и уколов ножом, сменил хват, сделал серьезное лицо.

— Нет пределов моей грозной свирепости!

Прорычал он тихонько и хрипловато захихикал.

И вдруг услышал треск ломаемого дерева, потом удар и приглушенные голоса. Ларри подобрался и затаив дыхание замер. Ломают входную дверь. Метнувшись к замеченному ранее черному ходу, он судорожно нашарил замок, как можно тише повернул защелку. С тихим лязгом дверь подалась. И почти в то же момент послышался отчетливый хруст, а через мгновение осторожные шаги нескольких пар ног. Так идут только выставив перед собой ствол в поисках цели в темноте. От парадного входа дверь на склад загораживала ширма и Ларри не стал дожидаться пока ее найдут. Выскользнув на улицу и щурясь от яркого света, тихо закрыл за собой.

Постоянно оглядываясь добежал до соседнего переулка, спрятался за углом большого, двухэтажного особняка. Глубоко дыша через нос, Ларри старался восстановить дыхание. Конечно пробежка в пол сотни метров не могла утомить его. С этой одышкой явно было что-то не так. Сердце словно порой пропускало удары и в такие моменты вдохнуть было очень тяжело.

— Да лааадно…

Возмущенно прошептал Ларри, настороженно оглядываясь по сторонам и до боли сжимая монтировку. Дело в том, что тут ощутимо пованивало мертвечиной. А опыт последних недель подсказывал, что на открытом воздухе такую специфическую вонь могут издавать только они. Простые трупы на улице долго не залеживались, уж очень востребовано было мясо. И не только мертвяки уничтожали падаль. Ларри иногда попадались на глаза дворняги с окровавленными мордами и раздувшимися животами. Нападать они пока не пытались, но один вид вызывал рвотные позывы.

Так… Нахер склад, нахер рюкзак, нахер все! Надо добраться до Гарлэнда до темноты. Всего несколько часов и я дома.

Часы показывали пол второго, когда он набрел на сгоревшую школу. Перед входом высился покореженный, решетчатый забор, рамки металлоискателей, рядом белели завалившиеся тентовые палатки и настежь открытая машина скорой. Импровизированный госпиталь или лагерь для беженцев. Точнее его останки. Разбитые окна школы, зачерненные копотью тут и там, зияли словно пустые глазницы. Из окна третьего этажа свисала веревка. Повешенный, или скорее повесившийся, мужчина был весь в черно-красных разводах от дыма и крови. Прямо под ним на асфальте виднелись следы падений и обрывки одежды. Должно быть, забаррикадировавшиеся в кабинете люди, пытаясь спастись от удушливого дыма прыгали из окон. Если они и не разбивались на смерть их настигала куда более страшная смерть.

Чтож мужик, тебя хотя бы не тронули, не достали.

Размышлял Ларри. И вдруг шумно вдохнул сквозь зубы. Пытаясь сдержать расплывающуюся улыбку, припустил к углу здания у которого виднелась причина его радости — парковка для великов.

— Потрясный денек, замечательная погодка, а я везунчик, просто чертов везунчик!

Бормоча себе под нос, Ларри бодро крутил педали. Живописная тропинка бежала вдоль лесополосы, за которой виднелись бескрайние поля золотистой пшеницы. Свежий ветер гнал перед собой желтые волны тяжелых колосьев и потрясающий запах сжигаемой, опавшей листвы. Настоящая идиллия. Если смотреть направо.

Слева, метрах в тридцати от тропы, двухполосное шоссе было буквально забито машинами. Все выглядело так, словно кто-то там, наверху, просто нажал на паузу. Словно через секунду раздастся нервный гудок нетерпеливого водителя, визгливая ругань другого и многокилометровая пробка сдвинется еще на пару метров. Но нет. Людей видно не было. Многие машины были открыты на распашку, кое где разбиты окна, а позади и вовсе осталась мешанина из дюжины сгоревших автомобилей. Некоторые видимо пытались выехать на поле. В кювете через каждую сотню метров валялись в разных положениях паркетные внедорожники.

Ларри старался не глядеть налево и притворялся, что пахнет действительно горящей листвой. Если быть слишком внимательным, можно увидеть то, что видеть не стоило. Рыться в этих машинах он тоже не собирался. Слишком опасно, да и до дома рукой подать. Ни к чему понапрасну портить себе настроение.

— Нервные клетки не восстанавливаются.

Хохотнул он.

На въезде в Гарлэнд велик пришлось бросить. Улицы города были перегорожены баррикадами. Составленные бок о бок машины, заваленные самым разнообразным хламом, от деревянных поддонов до тележек из супермаркета. Не совсем ясно, кого они хотели не пустить. И кому так надо было в город, что часть баррикады была разрушена, а на асфальте виднелись следы свернувшейся крови. Может толпы обезумевших от страха беженцев, сметая полицейские кордоны, ломились в Гарленд или сквозь него ища спасения. И найдя лишь страшную смерть. А может они уже тогда не были людьми. Может потеряли себя еще на шоссе, или где-нибудь еще.

В любом случае стоило быть осторожнее. Тем более, что впереди раздавался знакомый, монотонный шорох. Перемахнув через сетку забора, Ларри мягкой трусцой двинулся к узкому переулку. Взобрался на кирпичный забор, обвалив при этом здоровый кусок штукатурки. Выматерился. Шёпотом, ведь шуметь сейчас не стоило.

Забор соединялся с фасадом двухэтажного здания неизвестного назначения, с мощными решетками на окнах. То, что решетки были даже на втором этаже было несколько необычно, но весьма кстати. Цепляясь за них Ларри без труда влез на плоскую крышу и пригибаясь подошел к парапету.

— Ага. Значит барахтаются еще бедолаги.

Неподалеку горела обшарпанная, трехэтажная гостиница. Вернее разгоралась. Из окон второго этажа вырывались все более густые клубы черного дыма. Огонь — значит люди. Значит обойти.

Ларри знал как поведут себя мертвяки, заметив его. Живые же всегда были непредсказуемы. От страха ли, от жадности или просто жажды насилия они могли сотворить что угодно. Свесившись с другой стороны крыши он спрыгнул в соседний двор. Пригнувшись пробрался к очередному забору и миновав его углубился в хитросплетения плотно застроенных трущоб.

На часах пять двадцать. Цель так близка и черт возьми, так далека! Прижимаясь к стене панельной четырехэтажки Ларри снова боязливо выглянул из-за угла. Его дом был всего в сотне метров. Балкон на четвертом этаже многоквартирного дома как будто призывно улыбался. Можно было разглядеть даже горшки с кактусами, под прозрачным навесом. Но была одна проблема. А если точнее, пара сотен гниющих, разваливающихся, и тем не менее вяло бредущих по кругу проблем. Круги ада у Данте пожалуй не выглядели столь эпично и пугающе. Безликая, сутулая, хромоногая толпа бесцельно ковыляла то ли не находя выхода с площади, то ли ведомая стадным инстинктом. Создавалось впечатление, будто каждый из мертвяков был уверен, что впереди идущий точно знает куда им надо. В любом случае, это явление интересовало Ларри только потому, что он знал район как свои пять пальцев. Кратчайший путь в обход предполагал опасное путешествие через дворы старых, многоквартирных домов. Кое где пришлось бы проходить через замкнутое пространство тесного, сквозного коридора. Слишком много возможных опасностей, слишком мало пространства для маневра.

— Ну ничего, что-нибудь придумаю. Только бы они меня дождались, только бы были в порядке…

Шептал Ларри со странной полуулыбкой.

И тут над его головой появилась лампочка…

На самом деле лампочка там и висела, просто Ларри заметил ее только посмотрев вверх, да и не лампочка это была, а скорее фонарь. Уличное освещение, разумеется давно не работающее. Вдоль улиц стояли фонарные столбы, а площадь освещалась навесными прожекторами. Крепились они не только к натянутым проводам, как можно было заметить приглядевшись, а еще и к железным тросам. И один из них тянулся как раз от здания за углом которого притаился Ларри. Посреди площади несколько тросов с прикрепленными к ним проводами пересекались, связываясь в подобие гигантской паутины, где роль попавшихся мух исполняли пузатые фонари. А роль паука, вероятно, предстояло исполнить не менее пузатому Ларри.

— Ваш дружелюбный сосед, Человек паук — ужее ффух… в пути.

Натужно бухтел он, карабкаясь по замысловато отделанному фасаду. Особой остроты плану придавало то, что красивая отделка имелась только на лицевой стороне дома. То есть карабкался он непосредственно на виду всех, кто пожелал бы взглянуть в его сторону. Подтолкнуло Ларри к такому смелому решению еще и то, что облака на небе все больше розовели, равнодушное солнце, невзирая на чужие проблемы, клонилось к западу, а грязноватые часы подтверждали опасения. Скоро стемнеет. А в ночи проделать нечто подобное будет еще труднее. И страшнее разумеется тоже.

Добравшись до крепления и наконец схватившись за трос он принялся разминать уставшие пальцы. Глянул с высоты третьего этажа на мерно вышагивающую толпу внизу. Нервно погладил верную монтировку, прицепленную карабином за петлю к клапану нагрудного кармана. Лазить с ней было не слишком удобно, но бросать ее было явно рановато. Подергав трос, осторожно усевшись на него, Ларри решил, что шансы на удачное завершение операции все же есть. Лезть правда предстояло довольно далеко, но бывают моменты, ради которых стоит постараться. Натягивая получше не слишком коротко обрезанные, замшевые перчатки, он в очередной раз помянул свою неземную удачу, невнятно ругнулся и свесился спиной вниз. Зацепившись за трос руками и ногами, Ларри осторожно пополз вперед.

Чертовски серьезные тросы, раз выдерживают вес моих железобетонных яиц.

Размышлял он, сидя на пересечении проводов посреди площади. В очередной раз плюнув в толпу, вяло кружащую внизу, глубоко вздохнул и перекрестился. В церкви Ларри не был с самого детства, но считал, что лишняя страховка не помешает. Мертвяки его вроде не замечали. Но некоторые, возможно именно оплеванные, несколько выбивались из общей траектории движения. Нервно подергивая головами, они словно что то подозревали.

Я чертов псих… Просто безумец… А нормальный бы и не смог…

Пыхтя и еле слышно ругаясь, Ларри медленно полз к цели. Изворачиваясь, поглядывал вперед, прикидывая как же быть дальше. Непосредственно под местом крепления троса находился длинный козырек, протянувшийся почти на всю ширину фасада. Проблема заключалась в том, что козырек этот был на уровне второго этажа, а Ларри в настоящий момент висел на высоте третьего. Трос крепился к стене в таком месте, от куда не было возможности дотянуться до ближайших подоконников, или вообще зацепиться хоть за что-нибудь. Выход был один. Но с другой стороны площади чертов козырек выглядел гораздо шире и надежнее, до и лететь до него теперь казалось высоковато. Но думай не думай, а руки уставали все сильнее.

— Я скоро приду… скоро приду… аа мать твою!

Прыгая или падая, разница была не столь очевидна, Ларри кричал. Кричал шепотом, но пара дюжин мертвяков все же отделились от толпы и неуверенно потянулись на шум. Все потому, что упав на металлический козырек, он бухнул так, что из легких вышел воздух, монтировка чуть не выбила глаз, а на месте приземления образовалась солидная вмятина. Распластавшись, пытаясь перевести дух, Ларри широко раскрытыми глазами всматривался в серую гущу движущихся тел. Лежал он прижавшись к стене и видел только дальний край, пересеченной с таким трудом, площади. А значит те мертвяки, что были сейчас ближе всего, тоже не могли его видеть. Козырек тянулся еще метров на двадцать вперед, проползя их по пластунски и заглянув за угол, Ларри замер в нерешительности.

Переводя взгляд с пожарной лестницы своего дома на мертвяков шатающихся по переулку и обратно, негнущимися пальцами теребил темляк монтировки. И так, от цели его отделяли три десятка шагов через замусоренную, грязную подворотню и два десятка зловонных, разлагающихся тварей.

— Аа бывало и хуже.

Пробормотал он, стискивая зубы и монтировку, хотя вспомнить когда это бывало «хуже» и не мог. Ждать дальше смысла не было, солнце все ниже.

С этой стороны козырек поддерживала ажурная решетка в виде виноградной лозы. Выждав момент, когда ближайшие мертвяки отойдут чуть дальше, Ларри неловко слез по ней, сжимая в правой руке свой незаменимый инструмент.

Заметив его, грузный, одетый в обгоревший, спортивный костюм мужчина не успел толком среагировать. Обломки черепа и серые ошметки мозга брызнули в соседнего мертвяка. Потрескавшиеся, желтоватые губы на землисто-сером лице полураздетой женщины лопнули под напором железных граней, второй удар сбил ее с ног, проломив голову. На миг все словно остановилось. Тянущийся с площади поток хрипящих тварей, раздувшийся подросток со свисающей гирляндой почерневших кишок, тянущий к Ларри неровные огрызки рук, и в вдалеке, будто в конце длинного тоннеля — лестница в небо. Ржавая конструкция из железных прутьев в облупившейся краске, сейчас, в лучах заходящего солнца, она и правда выглядела как выход из всего этого кошмара.

Сзади навалилось тяжелое, влажное тело, обдав вязкой волной удушающего зловония. И время снова пошло как полагается. Просто полетело. Как в колледже, во время самых жестоких футбольных матчей. Ларри мощно двинул локтем назад, почувствовал хруст, метнулся в сторону от напирающего здоровяка с разодранным до самого позвоночника горлом. Тычком монтировки встретил ковыляющего, лысого коротышку и тут же амплитудным ударом снизу вверх, словно клюшкой для гольфа, шваркнул по челюсти тощего, с продавленной грудью, старика. Поднырнул под растопыренными руками, замах… и монтировка завязла в чавкающей мясорубке из мяса и костей. Мощный левый хук в челюсть синюшному доходяге, громкий хруст. Промокшая, склизкая перчатка. Пинком отшвырнул булькающую тварь, освобождая монтировку. Подцепив плечом, сбил с ног очередную тушу и слыша только оглушительный стук взбесившегося сердца, ломанулся в мелькнувший просвет между окровавленными, грязными телами. Руки, пытающиеся ухватиться за куртку, мутные, не способные сфокусироваться глаза, хрип, визг и грохот подошв.

Прыгнул, хватаясь за спасительные ступени, лестница лязгнула и содрогнулась, отбрыкиваясь впечатал пятку в чьё то рассеченное лицо, потом еще и еще раз. Десятки грязных, израненных рук с обломанными ногтями все еще тянулись, неуклюже пытаясь ухватить. Но уже не могли дотянуться… Всего пара ступеней… меньше метра отделяло его от кровожадного, гнилостного, бурлящего омута. А всепоглощающее тепло уже наполняло каждую клеточку тела. Ларри засмеялся. Громко, истерично. Сплюнул, пытаясь восстановить дыхание. Бессвязно выругался, почувствовав боль в раздавленном пальце. Прыгая он так и не выпустил монтировку и хватаясь за лестницу практически лишился ногтя. Посмотрел вниз более осмысленным взглядом. Толпа под ним уже насчитывала с пол сотни мертвяков и новые все подходили.

Как на дьявольском рок-концерте… А я все таки стал звездой мать ее.

— Мечты сбываются черт возьми!

Заорал Ларри, словно кому-то в толпе.

— А теперь… раздача автографов.

Спустившись на две ступени он присел на корточки, крепко держась левой рукой за поручень. Занес монтировку. Аккуратный тюк. Будто отчищая от скорлупы вареное яйцо. Слабый брызг темной крови и растрепанная, тощая женщина валится навзничь, скрываясь в толчее прочих «фанатов». Еще удар… и еще… Валяться, как подрубленные деревья. Дернул застрявший было инструмент. Осколок черепной коробки кувыркаясь отлетел прямо в лицо. Мерзко. Да и натруженная рука уже порядком гудит.

— Никуда не уходите.

Кряхтя прицепил темляк к карабину. Устало полез вверх. Стоя на крыше сладко потянулся.

— Нуу еще чуть чуть…

В десяти метрах от него белел дешевым пластиком обычный, садовый стул. Рядом стояла банка из под рыбных консервов, полная окурков. Опираясь руками о парапет и инстинктивно стараясь не вляпаться в птичий помет, хотя руки в обрезанных перчатках были чуть не по локоть в зловонных брызгах и ошметках, заглянул на свой балкон. Даже ничего не завяло. На то они и кактусы. Привычно перелез через парапет, цепляясь за решетку, ограждающую балкон с двух сторон. Уезжая в командировку, возвращаться таким путем он не планировал, и открывая дверь пришлось снова воспользоваться незаменимым инструментом. Тихо заходя в квартиру глубоко вздохнул.

Пусть с ними будет все в порядке.

Протягивая руку к белой двери думал он.

Спустя пять минут через парапет на крышу перелетела увесистая спортивная сумка. Следом за сумкой не спеша перелез сам Ларри. Уже гораздо более чистый, спокойный и вроде даже довольный. Снял куртку, повесив на спинку пластикового стула, уселся поморщившись от боли в пояснице. Взвизгнула расстегиваемая молния.

— А я знал, что с вами все в порядке… Уверен был.

Проговорил он улыбаясь. Достал одну из дюжины банок пива, соблазнительно выглядывающих из сумки. Легкий пшик и приятный запах вызвали новую улыбку. Устроившись поудобнее и закинув ноги на парапет Ларри принялся разматывать синий, прямоугольный сверток. Под множеством слоев изоленты оказалась помятая пачка сигарет. Уезжая по работе он не взял ее с собой, и даже замотал, что бы уберечься от соблазна покурить на дорожку. Твердо решил бросить.

— Ну думаю одну то можно…

В его голосе звучало явное удовлетворение.

Солнце уже почти село. Вокруг Ларри прибавилось пустых пивных банок, а в пепельнице окурков. Он встал довольно потягиваясь. Оглядел видимую часть города. В таком свете, даже после всего, он выглядел потрясающе. Несмотря на пару черных, дымовых столбов на южной окраине. Ларри нагнулся к сумке и достал небольшой, вороненый револьвер. Бульдог сорок четвертого калибра был с ним уже много лет.

Ветер принес волну тошнотворного, сладковатого запаха разложения. И приглушенный гомон гниющей толпы.

— Не устали… Не уйдут, не заснут. Да я и сам не помню когда в последний раз спал.

Глубокий вздох.

— Теперь это мир неспящих…

Звук выстрела спугнул стайку голубей с остывающего парапета.

Классный нож, и ручка такая приятная. Это из кости?

- Да

- А что за кость

- Моржовый х@й

Каноническая версия гласит, что осень - это время после уборки урожая, а потому появлется свободное время для свадеб. Было не совсем так: работы для крестьян было полно до самой зимы, т.к. убранный хлеб был еще не обмолочен и хранился в овине, где его обмолочивали еще некоторое время. Кроме этого были другие работы типа обработки льна и пр. Но реальная причина была более суровая. Для понимания читаем.

У меня есть работница Хима из соседней деревни. У нее во дворе – а двор-то бедный-пребедный, с покрова уже хлеба не было – осталась за хозяйку дочка, молоденькая, красивая девушка Аксюта, муж-хозяин и трое детей, которые всю нынешнюю зиму ходили в кусочки. Осенью, на одной свадьбе, Аксюта сильно простудилась. Сделался кашель, Аксюта стала харкать кровью и слегла. За попом посылали. Аксюте все хуже, да хуже. Ездили к какому-то бывшему дворовому человеку, который, говорят, помогает. Тот дал питье, – кислое-прекислое, говорила мне Хима, – помогло. Аксюта стала поправляться и, может, выздоровела бы, если бы ей дать питательную пищу, удобное помещение и поберечь от простуды, а то приходит раз ко мне Хима.

– Что тебе, Хима?

– Да, насчет дочки пришла.

– Что же дочка?

– Поправляться стала. Ходит. Только пушного хлеба есть не может. Пожует, пожует, да и выплюнет – проглотить не может. Прислала мальчишку, пусть, говорит, матка барина попросит, не даст ли картошки.

Пушной хлеб приготовляется из неотвеянной ржи, то есть смесь ржи с мякиной мелется прямо в муку, из которой обыкновенным образом приготовляется хлеб. Хлеб этот представляет тестяную массу, пронизанную тонкими иголками мякины; вкусом он ничего, – как обыкновенный хлеб, питательность его, конечно, меньше, но самое важное неудобство – это, что его трудно глотать, а непривычный человек и вовсе не проглотит, если же и проглотит, то потом все будет перхать и чувствовать какое-то неудобное ощущение во рту. И таким-то хлебом, или еще хуже, сухими, собранными месяц тому назад, пушными кусочками должен питаться выздоравливающий больной. Как же тут поправиться?

Вскоре Аксюте, которая стало было поправляться, опять стало хуже. Не оправившись от болезни, она стала носить воду, мять пеньку, убирать скот. Простудилась и опять слегла. В деревне все решили, что Аксюта умрет. Мать, которая очень любила и баловала Аксюту, относилась к этому совершенно хладнокровно, то есть с тем, если можно так выразиться, бесчувствием, с которым один голодный относится к другому. «А и умрет, так что ж – все равно, по осени замуж нужно выдавать, из дому вон, умрет, так расходу будет меньше» (похоронить стоит дешевле, чем выдать замуж).

Аксюта пролежала всю зиму и умерла в марте. Бедному во всем несчастье: уж умерла бы осенью, а то целую зиму расход, а к весне, когда девка могла бы работать, умерла. Крестьяне и замуж-то девок отдают по осени, главным образом потому, что какой же расчет, прокормив девку зиму, отдать ее весной, перед началом работ, замуж, – это все равно, что продать дойную корову весной.

А. Н. Энгельгард "Письма из деревни".