Романтично уходящий в закат день: алые аэростаты в каменной рамке, влюбленная парочка на скале, туманный, лимонно-апельсиновый Эльбрус, блики заката на остатках инея и розовая полоска вечерней зари...

Фото о том времени, когда не надо было натягивать на себя три слоя одежды, подшлемник, утепленные перчатки и бахилы...

История изготовления этого ремня достаточно долгая, ременная заготовка из кожи растительного дубления была куплена больше года назад, да и пряжка приехала с пару месяцев назад. И вот на днях получилось заняться.

Размечаю места для пробоя — отверстие для язычка пряжки и для крепёжных винтов и соответственно пробиваю вырубными пробойниками.

Скругляю край ремня, кстати немного видно пряжку.

Снимаю фаски торцбилом «под Вуту», далее обработка наждачной бумагой и сликером.

Ставлю клеймо, «на холодную». На этих двух фото видно форму хвоста ремня.

Биговка кризером 2 мм. Подогреваю газовой горелкой.

Пробиваю отверстия под шов с помощью ромбовидного пробойника, шаг 4 мм. После того, как они (набор) провалялись больше года решил отполировать и сейчас иногда пользуюсь.

Особо не нужный кадр, просто померил толщину кожи — 3,5 мм

Бахтармяную сторону обрабатываю Токонолом, полирую сликером. После закрою аппретурой.

Урезы обрабатываю слегка наждачной бумагой, а после полировка сликером, с применением Токонола. В конце закрою Коламбусом, но на фото он не попал, ещё ехал ко мне.

Более крупно пряжка, литая латунь, тяжелая.

Фотография после прошивки. Нить Galaces 0,8 мм, плетёная плоская. Попутно сделал «чехол» на молоток из куска чепрака 4+ мм, теперь звук от удара по пробойнику практически отсутствует.

Вот что получилось, отверстия под язычок не пробивал, до окончательных примерок. Лицевая сторона обработана средством Wren’s Dubbin (присоветовали в Тавро) от влаги, можно назвать финишем. По сути смесь восков и жиров.

Всё интересное в жизни кончилось, и дед Панфил решил повеситься. Решив так с вечеру, он скрутил верёвку в петлю, натёр мылом, как полагается и улёгся спать. Твёрдо решив, что поутру совершит то, что задумал.

Ночью Панфилу приснилась покойная бабка. Она гадала на картах и звала к себе за стол. Этот сон ещё больше уверил суицидального деда, что пора кончать с жизнью.

Всё же, встав утром, он по привычке вышел в огород, расположенный под окном его квартиры на первом этаже. Поливая из лейки грядки, подивился, как покраснели помидорки. Затем вдруг понял, что хочет по нужде и что вообще не тем занят. Швырнул лейку поперёк грядки. Ушёл.

— И то, правда, – пробормотал он, опустошая нутро, – засиделся я тут. Только жилплощадь занимаю. Пора и молодым дать пожить.

Дед Панфил жил один в однушке, которую когда-то делил с бабкой. Успели они обзавестись и детьми: двое сыновей погодок. Но те давно съехали. Старший был женат и с ипотекой. Младший холостой и снимал квартиру. Считай, что оба с петлями на шеях.

Дед умылся, расчесал волосы, усы и бороду. Почистил зубы, подстриг ногти. Даже набрызгался одеколоном. И двинул на кухню, где на крюке вместе с люстрой уже висела заготовленная петля. Панфил подёргал её несколько раз. Та держалась надёжно. Тогда дед приставил табуретку и…

— Смотри-ка! Вот же зараза! – сурово процедил Панфил, глядя на потолок. Он даже не обратил внимания на трезвонящий телефон, а поспешно нацепил свою всегдашнюю кепку и вышел в подъезд старой хрущёвки. Там преодолел на хрустких коленках с полсотни ступенек и деловито забарабанил в дверь квартиры, что располагалась ровно над его жилищем:

— Заливаете! Ну, куда это годится деда-то заливать?! Эх, молодёжь! Отворяй ворота!

Квартира не отзывалась. Тогда дед решил постучать пяткой. Опёрся спиной на дверь и провалился в чужую жилплощадь. Теперь старые волосистые уши различили плеск воды, бьющей по чему-то звонкому вроде колокола или бубна. С горем пополам Панфил поднялся на ноги и двинулся в сторону очага звука.

Дверь в ванную комнату была приоткрыта, оттуда сочился электрический свет, разливаясь по блестящей луже, в которой старику не хотелось промочить тапки. Он разулся в прихожей, снял кепку, как подобает гостю. И пошлёпал босиком. Вода оказалась горячей, но в меру. Мозолистые подошвы сдюжили.

— Есть кто?! Хозяева-а-а! – силился перекричать плеск Панфил и не решался заглянуть внутрь ванной. Он знал, что квартиру уже давно сдают, и здешние люди переменчивы, разношёрстны.

В раздумьях дед потёр шею и вспомнил, что с самого утра собирался повеситься, как нормальный человек, а тут эти "понаехавшие" всё испортили. Это воспоминание привело его в некое подобие ярости, и старые пятки шумно прорезали водяное расстояние. Седая голова сунулась в дверь. В первую секунду Панфил икнул, увидев костлявую старуху в чёрном плаще и с косой. Та, вроде бы, даже вздрогнула, услыхав живое существо. Но зловещий морок быстро исчез.

В ванне одиноко сидела девушка, покрывшая голову металлическим тазом и обхватив его пальцами с красивым маникюром. Сверху по выпуклому днищу бил напор воды. Разлетались брызги. Девушка то и дело вздрагивала.

Панфил цокнул вставной челюстью и приблизился:

— Совесть-то твоя где? Деда старого заставляешь плясать босиком, – он закрутил шаткий вентиль и в образовавшейся тишине потянулся за тазом. Но мосластая рука едва коснулась пузатого металла и отпрянула. Дед потёр ладони, потом протёр глаза. Он мог поклясться, что секунду назад получил по пальцам костистой дланью Смерти.

Впрочем, Панфил в свои 75 не верил в мистическую сторону природы. Хоть и размышлял о том, что после смерти нас ждёт нечто большее, чем черви. Но только не весь этот чёрно-белый маскарад с крыльями, рогами и прочим реквизитом.

А девушка оказалась буйной:

— П-шла отсюда, кому сказала?! – таз взвинтился вверх и брякнул по лампочке. Света не стало. Сварливо осыпалось стекло.

— Ишь ты, фердыбобина какая, – присвистнул Панфил.

— Что?! Дед? А где она? — девушка заозиралась, попыталась встать, но звонко скользнула ногой и окунулась в ванную по самую макушку. Торопливо вынырнула, всплеснув руками, — не... не топи, дедуль!

— Да больно надо, — Панфил почесал бороду и собрался уходить.

— Нет! Не бросай! Я что-то сделаю с собой…

— Ну, приехали, — дед покачал растрёпанной головой, вздохнул, и взялся за половую тряпку: стал выжимать её прямо в ванну с девушкой и снова окунать в мокроту пола, — ведро хоть принеси... да лампочку поменяй.

Движения старика были методичны и плавны, не смотря на всюду сопутствовавшее им кряхтение. А в ванну он выжимал не потому, что хотел досадить девушке, а потому что таз, упав, расколол раковину.

— Дедушка, я сама приберусь. А вы пойдите на кухню посидите, чаю попейте. У меня и вафли есть. Спасибо, что зашли. Вы меня спасли!

— Ну... коли так, то Панфилом меня зови, девонька. Пойду, чайник поставлю.

— А я Диана! Очень приятно! — при этом девушка поднялась на ноги вся мокрая и скрюченная. Тяжёлый махровый халат тянул к полу узкие плечи.

Планировка этой квартиры точь-в-точь повторяла дедовскую. И даже кухонный уголок располагался таким же образом. И даже. Петля. Она тоже висела здесь на крюке люстры. Только узел был неуклюжим. Ненадёжным. Панфил инстинктивно потрогал горло, вздохнул пару раз. Организм вроде бы работал, как надо. Тогда он кивнул сам себе и стал хозяйничать на чужой кухне.

Вскипятил чайник, погрыз вафель. Посмотрел в окно на свой огород, прицокнул вставной челюстью, заметив брошенную лейку. Потом, вынув челюсть, стал споласкивать. В этот момент вошла Диана. Дед беззубо улыбнулся девушке и вставил челюсть:

— Ну, рассказывай, Диана. Как жизнь идёт молодая? Почему о смерти думаешь?

— Не сказать, что сильно молодая, дедуль...

— Панфилом называй, мне приятней будет.

Девушка села за стол, поправила сырые волосы. Теперь на ней было жёлтое платье с короткой юбкой, на запястьях виднелись блеклые рубцы. Всё остальное показалось Панфилу безупречным. Диана закурила:

— Мне 30, а всё никак не найду себя. Родители далеко живут. Да и старые уже... почти как вы, дедушка. Ой, простите, Панфил.

— Да уж на ты, давай. Какие тут вы, когда оба в двух шагах от смерти...

— Это да... хотя вы ещё огурчиком смотритесь. То есть... ты.

— Ага... помидорчиком.

Диана вдруг раскраснелась:

— Почему?

— По кочану… и по капусте, – дед рассматривал кухню, особо не слушая собеседницу.

Многое здесь напоминало о Смерти. Но какой-то неумеючей и глупой. Рядом с плитой стоял пустой пузырёк детского снотворного «Баю-Бай». На подоконнике виднелись отпечатки женских ног, которые потемнели, видимо, от хождения по внешнему отливу. На втором-то этаже. Даже рубцы на венах девушки. Они были поперечными, а Панфил отлично знал из интернета, что это в корне неверно.

Наконец, дед не выдержал. Рассмеялся в бороду и тут же закашлялся:

— Огурчик… он, как вырастет, то чаще всего лежит. А я говорю помидорчик. Потому что висит! То есть... висю! О, как!

— Как это?

— То-то и оно, – ещё непонятнее заключил дед и, глубоко вздохнув, уставился в окно смотреть на горизонт. Боковым зрением он заметил, что на подоконник прилетела какая-то крупная птица и принялась легонько постукивать клювом. Скосившись на неё, Панфил увидел, что это крошечная Смерть стукает косой по стеклу.

Дед подскочил:

— Засиделся я! Небось, не будешь больше хулиганить?! А, красавица?

— Я думала… ты посидишь ещё, – Диана снова раскраснелась, говоря «ты» деду.

— И рад бы, да пора. Свидание у меня, птичка вон напомнила.

— Как?! – девушка тоже подскочила, – Вы её видите?! То есть… ты…

— Есть такое, – Панфил поцокал челюстью в замешательстве, – то есть, постой-ка. Кого ты видишь?! Птичку?

— Смерть!

— Ересь какая-то, – дед сел, – я думал, у меня это старческое.

— А я себя шизофреничкой считала!

— Так… ну, здесь крепко подумать надобно! А думается мне лучше всего за поливкой! Так что…

— Можно мне с вами?! Э-э-э… с тобой! Можно? Панфил! Мне страшно здесь одной!

— Эх, леший с тобой! Идём!

— Хоть бы и леший! Лишь бы не старуха с косой!

Вместе они спустились на первый этаж и зашли в квартиру деда Панфила. Там обнаружился его младший сын. Вадим. Он скрутил верёвку с люстры и шлёпал ей себя по коленкам, сидя на табуретке. За его спиной стояла мрачная старуха в чёрном плаще. Дед с девушкой онемело остановились в прихожей. Сверху ещё капала вода, усугубляя мертвенную тишину.

— Здравствуй, Вадик! А это Дианочка, спасительница моя! И соседка сверху, – дед опомнился и заулыбался, – Знакомьтесь тут, а я пока пойду помидорки полью!

— Погоди, пап! А что это за верёв… – тут взгляд Вадима остановился на Диане и уже не мог с неё сойти, – а у вас водопровод течёт? Может, я посмотрю?

Всё вскоре разошлись, позабыв о смерти. Дети поднялись наверх. Панфил неспешно вышел в огород, полил грядки, поразмыслил о жизни, подёргал сорняки. Затем, вернувшись домой, застал там старуху с косой. Та сидела на диване в комнате, мешая колоду карт. Дед Панфил заулыбался:

— Вот так и знал ведь, что не только червей Смерть принесёт.

— Всё верно, Панфил, – усмехнулась темнота капюшона, – козырь: пики. За тобой должок. Обещал за сына умереть поутру. И не сдержал. А тут ещё и невеста нарисовалась и тоже вся в долгах, как в шелках. Отыгрываться будешь?!

Дед почесал голову и сел за стол:

— А чего ж не сыграть-то? Ты помидорки мои пробовала? Ой, какой вкусный с них рассол!

Помнится, тот год Панфил всем жаловался, что весь урожай пожрала тля или ещё какая напасть. Соленьями не угощал, на чай не приглашал. Помнится, всё ходил, да про сына младшего хвалился. Потом внуку радовался, нянчился.

Через год помер, радостный и беспечный. Всё в жизни видавший.

Бог весть, от старости или от частых игр с костлявой. Но в кармане у него лежала неполная колода игральных карт. В ней не хватало червей. Так и похоронили с ней.

А Смерть в той семье больше не видели, потому что некогда было думать о ней. Шла жизнь.

Лёнька Сгинь