user10964112

Часть 1. «Предыстория»

Он развернул перед Собой холст реальности. Параметры среды: Земля.

Требовался совершенный носитель для духа, способный не просто выжить, но и осмыслить творение.

Он начал с фундамента. Не с проб и ошибок, а

с последовательного воплощения замысла.

Эпоха I: Кирпич Жизни

«Всё сложное начинается с простого», — решил Он и создал Перво Клетку.

Это был идеальный биохимический реактор с мембраной-фильтром, молекулой ДНК-инструкцией

и рибосомами-сборочными линиями.

Он дал ей способность делиться. Мир заполнился первыми автоматизированными заводами. Но они были уязвимы и ограничены.

Ошибка: Хрупкость перед стихиями, отсутствие специализации.

Исправление: Он пошел по пути кооперации, как инженеры объединяют микросхемы в плату.

Эпоха II: Царства и Специализация

Он создал многоклеточные организмы. Одни клетки стали специализироваться на светопоглощении — так появились водоросли, первые солнечные батареи.

Другие научились разлагать мертвую материю — грибы, ресайклеры экосистемы. Третьи стали подвижными охотниками — животные.

Это был аналог создания отдельных царств: растительного, животного, грибного — каждое со своей задачей в глобальной системе жизнеобеспечения планеты.

Эпоха III: Скелет и Завоевание Стихий

Среда требовала прочности. Он впервые опробовал внешний скелет, как у трилобитов. Прочно, но тяжело и ограничивает рост.

Ошибка: Негибкость и невозможность масштабирования.

Исправление: Он разработал внутренний скелет. Рыбы, с их позвоночником и плавниками, стали идеальными гидродинамическими аппаратами для покорения океанов. Это был прорыв, сравнимый с изобретением каркасного строительства.

Эпоха IV: Выход на Сушу. Инженерный Вызов

Чтобы колонизировать сушу, нужны были новые технологии.

Он создал:

Легкие — компактные системы извлечения кислорода из воздуха, пришедшие на смену жабрам.

Конечности на основе костных рычагов и суставов — универсальные механизмы для передвижения по твердой поверхности.

Амниотическое яйцо — автономный ковчег для развития зародыша вдали от воды, подобно герметичному спускаемому аппарату.

Так появились амфибии и рептилии. Но управление было примитивным, на уровне базовых инстинктов.

Эпоха V: Теплокровность и Мозг. Прототип Разума

Холодные ночи и переменчивый климат требовали нового уровня автономности.

Он внедрил систему теплокровности — внутреннюю термостабильность, не зависящую от солнца. Это потребовало колоссальных затрат энергии, но открыло путь к круглосуточной активности.

Параллельно Он работал над «процессором». Мозг рептилий был мощным, но жестко заточенным под инстинкты.

Он создал млекопитающих с лимбической системой — блоком, отвечающим за эмоции, заботу о потомстве, социальные связи. Это была операционная система нового уровня, позволяющая учиться и испытывать привязанность.

Эпоха VI: Финальный Образец. Хомо Сапиенс

Все предыдущие формы были лишь тестовыми стендами для отдельных систем. Теперь пришло время собрать их воедино, добавив последние, ключевые модули:

Прямохождение: Высвободило передние конечности. Теперь это были не просто ноги, а руки — универсальные манипуляторы для создания и применения орудий.

Речь и абстрактное мышление: Он перепроектировал гортань и увеличил лобные доли мозга. Теперь носитель мог не просто издавать сигналы, а кодировать мысли в слова, передавать знания, строить планы и задаваться вопросом «почему?».

Самоосознание: Самая сложная часть. Он встроил в систему интерфейс, позволяющий ей осознавать саму себя. Создание смотрело в воду и видело не просто конкурента или добычу, а себя. Оно начинало искать свое место в схеме мироздания.

Он вдохнул в свое творение искру — ту самую душу, ограниченную частицу себя но неразрывно связанную с ним, ради которой все затевалось. И увидел, как первый человек открывает глаза и ОН увидел мир его глазами и ощутил его. Взгляд его был не взглядом зверя, управляемого инстинктами. В нем был вопрос и в нем был Свет.

Создатель отступил на шаг, наблюдая. Он не следовал слепому пути. Он был Инженером. Каждая форма жизни от бактерии до динозавра была расчетливым шагом, проверкой гипотезы, созданием и отладкой компонента для главного творения — существа, способного не только жить в этом мире, но и понять его красоту, сложность и замысел своего Творца.

Он создал человека не потому, что это было необходимо.

Он создал его потому, что мог.

Часть 2. «Детализация оборудования»

Давайте представим человеческое тело как величайшее творение Вселенной, идеально настроенный механизм для жизни на Земле.

Представьте его не как плоть, а как космический корабль, выращенный из самой почвы этой планеты. Его конструкция — это миллиарды лет проектирования и расчетов, а его топливо — сама Земля.

1. Корпус и Система Координат: Скелет и Мышцы

Его каркас — это не сталь, а живая, растущая армия кристаллов, скрепленных белковыми нитями. Костный скелет идеально сбалансирован между прочностью и легкостью, чтобы сопротивляться гравитации Земли, не теряя подвижности. Это не просто опора — это хранилище кальция, фабрика крови.

Мышечные двигатели — это чудо нанотехнологий. Миллионы белковых нитей актина и миозина, сокращающиеся по электрической команде, преобразуют химическую энергию в идеально точное движение. Они позволяют кораблю бежать от опасности, добывать пищу, обнимать себе подобных.

2. Энергетическая и Химическая Система: Метаболизм

Корабль заправляется местным топливом. Он способен извлечь энергию из плоти других существ (белки, жиры), из солнечного света, запасенного растениями (углеводы), и даже из собственных резервов.

Митохондрии — это микроскопические реакторы, где в ходе контролируемого распада — окисления — рождается универсальная энерговалюта, АТФ.

Дыхание — это не просто вдох и выдох, это тончайший танец с атмосферой планеты: захват кислорода — окислителя — и деликатное возвращение углекислого газа в экосистему.

3. Системы Связи и Управления: Нервная и Эндокринная

Это два контура управления.

Нервная система — это сверхскоростная оптоволоконная сеть. Ионы натрия и калия, бегущие по мембранам нейронов, создают мысли, ощущения, команды, желания. Это молниеносная реакция на внешний мир: одёрнуть руку от огня, услышать шепот любимого.

Эндокринная система — это глубинная химическая радиостанция. Гормоны — это шифрованные послания, плывущие реками крови. Они не спеша, но властно управляют ростом, размножением, настроением, метаболизмом. Они синхронизируют внутренние ритмы корабля с ритмами планеты — сменой дня и ночи, временами года.

4. Защитный Контур: Иммунитет

Это армия, разведка и полиция в одном лице.

Макрофаги — это танки, пожирающие врага.

Лимфоциты — это спецназ, обучающийся для борьбы с конкретными противниками и хранящий их досье на десятилетия.

Эта система способна отличить «свое» от «чужого» на молекулярном уровне и вести бесконечную войну с невидимыми захватчиками — вирусами и бактериями, идеально адаптированными к этой же планете.

5. Хранилище Информации и Ремонта: ДНК

В ядре каждой клетки лежит священный свиток — ДНК.

Это не просто чертеж. Это динамическая библиотека всех знаний, накопленных видом за миллионы лет. Это инструкция по постройке и ремонту любого узла корабля. И он умеет чинить сам себя, исправляя ошибки, вызванные земной радиацией или химическими агентами.

6. И, наконец, Хранилище Души

Но что же такое душа в контексте этой безупречной машины?

Это не батарейка, которую можно вставить в любой корпус.

Это - эмерджентное свойство всей этой невообразимой сложности.

Это - сияние, которое рождается в триллионе синапсов, в их электрических штормах и химических симфониях.

Это - музыка, которую исполняет оркестр из 30 триллионов инструментов-клеток, каждая из которых играет свою партию.

Это - любовь, которая является коктейлем из окситоцина, вазопрессина и дофамина, пропущенного через призму личного опыта, записанного в нейронных сетях.

Это - сознание, которое возникает из петли обратной связи, когда эта биологическая машина начинает наблюдать за самой собой, анализировать свои ощущения и предсказывать будущее действие.

Этот корабль — не просто сосуд.

Он — хранитель души.

Его химия рождает эмоции. Его электричество рождает мысли. Его биология позволяет чувствовать боль потери и радость существования.

Он - идеально приспособлен для этого мира, чтобы та неуловимая искра, которую мы называем жизнью и сознанием, могла не просто выжить, а могла ощутить, познать и полюбить всю грандиозную красоту и жестокость планеты Земля.

Он - единственный и совершенный дом для ограниченной частицы души в этом уголке Вселенной.

Представьте, что этот сложнейший биохимический корабль при "спуске на воду" был оснащен не только базовыми функциями, но и целым комплектом предустановленного программного обеспечения — инстинктов и архетипов, закодированных в самой структуре ДНК и нейронных сетях.

Это программы — это не мысли, а алгоритмы выживания, отточенные до автоматизма миллионами лет проектирования, проб и ошибок.

Они запускаются автоматически, часто в обход сознания, как встроенные модули быстрого реагирования.

Они выполняют ваши желания когда постоянный контроль невозможен.

Примеры - Встроенные Программы Выживания

1. Программа «Бей или Беги» (Реакция на острую угрозу)

Ситуация: Внезапная физическая опасность (нападающий хищник, авария, резкий звук).

Запуск: Миндалевидное тело в мозге, наш «детектор угроз», посылает сигнал тревоги.

Биохимия: Надпочечники выбрасывают в кровь адреналин и кортизол.

Действие системы:

Энергетика: Печень экстренно выбрасывает глюкозу в кровь. Жировые запасы начинают расщепляться.

Кровообращение: Сердцебиение ускоряется, давление растет. Кровь приливает от внутренних органов и кожи к крупным мышцам ног и рук.

Дыхание: Бронхи расширяются, дыхание учащается для максимального насыщения крови кислородом.

Когниции: Зрачки расширяются для лучшего обзора. Внимание сужается до источника угрозы, сложное мышление отключается в пользу скорости реакции.

Результат: Тело моментально готово к драке или побегу.

2. Программа «Вкусно и Калорийно» (Энергетическое обеспечение)

Ситуация: Наличие пищи, особенно сладкой и жирной.

Запуск: Вкусовые рецепторы и обоняние посылают сигнал в центр удовольствия в мозге.

Биохимия: Выбрасывается дофамин — нейромедиатор, создающий чувство предвкушения и удовольствия. Инсулин подготавливает клетки к приему глюкозы.

Действие системы: Мы испытываем сильное желание съесть эту пищу, особенно в условиях стресса или дефицита. Эта программа была идеальна для наших предков в условиях нерегулярного питания, но в мире изобилия приводит к ожирению.

3. Программа «Стадный Инстинкт / Принадлежность к группе» (Социальное выживание)

Ситуация: Нахождение в группе, риск изгнания или одиночества.

Запуск: Социальная изоляция активирует те же зоны мозга, что и физическая боль.

Биохимия: При социальном контакте, особенно доверительном, выделяется окситоцин («гормон объятий»), который снижает стресс и вызывает чувство спокойствия и доверия.

Действие системы: Мы бессознательно копируем жесты, мимику и мнение большинства. Испытываем страх перед публичным выступлением (риск осуждения стаи). Стремимся к кооперации и помощи «своим».

4. Программа «Защита Потомства» (Продление рода или моя самка или самец)

Ситуация: Плач ребенка. Вид его уязвимости. Угроза для него. И пр.

Запуск: Зрительная и слуховая кора, активация лимбической системы.

Биохимия: У родителей или ближнего резко повышается уровень окситоцина и пролактина, которые вызывают чувство безграничной привязанности и готовности к самопожертвованию. Одновременно растет уровень кортизола, обостряя бдительность.

Действие системы: Резко обостряются слух и реакция. Сон становится чутким. Возникает готовность немедленно атаковать любую угрозу, не думая о собственной безопасности или безопасности близких.

5. Программа «Исследователь / Любопытство» (Поиск новых ресурсов)

Ситуация: Новая, неизученная среда, незнакомый объект.

Запуск: Префронтальная кора и центр вознаграждения.

Биохимия: Выбрасывается дофамин, но не за получение награды, а за ее предвкушение в процессе поиска.

Действие системы: Мы испытываем непреодолимое желание исследовать, щупать, пробовать на вкус. Эта программа — двигатель обучения и прогресса.

6. И т.д.)

Где хранится это ПО?

«Прошивка» (ДНК): Самые древние и базовые инстинкты (страх, голод, размножение) закодированы в генах.

«Оперативная память» (Нервная система): Мозг с его нейронными сетями — это «процессор», где эти программы исполняются.

Опыт, полученный в течение жизни, может создавать новые нейронные связи, модифицируя, адаптируя или отменяя эти базовые программы.

«Периферийные устройства» (Эндокринная система): Гормоны — это «сигнальные шины», которые передают команды от мозга ко всем органам для исполнения программы.

Таким образом, наше тело — это не просто машина.

Это суперкомпьютер, работающий на электролитах, ионах, электронах, гормонах и прочих …..., который постоянно сканирует окружающую среду и запускает древние, проверенные алгоритмы, чтобы его арендатор — та самая душа — мог не просто выжить, а преуспеть в сложном и постоянно меняющемся мире.

Эти программы — замысел создателя, встроенные в саму нашу плоть.

Часть 4. Уточнения для понимающих — технические термины

Если говорить просто о сложном, то вся работа нашей нервной системы, мышц и даже выработка энергии в клетках — это, по сути, движение ионов (заряженных частиц) и возникновение электрических потенциалов.

Вот основные области, где электрохимия играет решающую роль:

1. Нервная система:

Передача электро сигналов.

Это самый яркий пример. Нервные клетки (нейроны) общаются друг с другом с помощью электрических импульсов, которые называются потенциалами действия.

Потенциал покоя: В состоянии покоя внутренняя часть нейрона заряжена отрицательно относительно внешней среды. Это создается за счет работы натрий-калиевого насоса (Na⁺/K⁺-АТФазы). Этот насос, потребляя энергию (АТФ), выкачивает из клетки 3 иона натрия (Na⁺) и закачивает 2 иона калия (K⁺).

В результате снаружи накапливается больше положительных зарядов (Na⁺), а внутри заряд остается отрицательным.

Аналогия: Заряженный аккумулятор.

Потенциал действия: Когда на нейрон приходит сигнал, специальные ионные каналы в его мембране открываются.

Открываются каналы для Na⁺, и положительно заряженные ионы натрия устремляются внутрь клетки. Это приводит к деполяризации — внутренняя часть клетки становится положительной.

Затем каналы для Na⁺ закрываются, а открываются каналы для K⁺. Положительные ионы калия выходят наружу, что возвращает мембрану к отрицательному заряду — это реполяризация.

Этот волнообразный процесс изменения заряда и есть нервный импульс, который бежит по нервному волокну.

2. Синапсы:

Химическая передача сигнала

Когда электрический импульс доходит до конца нейрона (синапса), он не может "перепрыгнуть" на следующий нейрон электрически. Здесь электрохимия сменяется чистой химией, которая затем снова создает электрический сигнал.

Выброс нейромедиаторов: Электрический импульс вызывает выброс химических веществ — нейромедиаторов (например, ацетилхолин, дофамин, серотонин) из синаптических пузырьков.

Возбуждение следующего нейрона: Эти молекулы диффундируют через синаптическую щель и связываются с рецепторами на мембране следующего нейрона. Это связывание открывает ионные каналы, позволяя ионам (чаще всего Na⁺) войти в клетку и вызвать новый электрический потенциал.

3. Мышечное сокращение

Работа мышц (скелетных, сердечной, гладких) напрямую зависит от электрохимических сигналов.

Нервно-мышечный синапс: Мозг посылает сигнал по двигательному нейрону. В конце нейрона выделяется нейромедиатор ацетилхолин.

Потенциал действия в мышце: Ацетилхолин связывается с рецепторами мышечной клетки, вызывая в ней потенциал действия.

Высвобождение кальция: Этот электрический сигнал распространяется по специальной системе внутри мышечной клетки и вызывает выброс ионов кальция (Ca²⁺) из внутренних хранилищ.

Сокращение: Ионы кальция запускают механическое сокращение мышечных волокон (взаимодействие актина и миозина).

4. Клеточное дыхание и производство энергии (АТФ)

В митохондриях — "энергетических станциях" клетки — происходит процесс, который является грандиозным электрохимическим явлением: хемиосмос.

В результате окисления питательных веществ (глюкозы, жиров) создаются высокоэнергетические электроны.

Эти электроны передаются по цепи переноса электронов на внутренней мембране митохондрий.

Перенос электронов высвобождает энергию, которую используют белки-переносчики для "перекачивания" протонов (H⁺) из матрикса митохондрии в межмембранное пространство.

Так создается электрохимический градиент протонов: снаружи их много (положительный заряд), внутри — мало (отрицательный заряд). Это огромный запас потенциальной энергии.

Протоны стремятся вернуться обратно внутрь, и делают они это через специальный фермент — АТФ-синтазу. Проходя через него, как вода через турбину, они заставляют его синтезировать молекулы АТФ — универсальной энергетической "валюты" клетки.

5. Поддержание pH и водно-солевого баланса

Почки и другие системы регулируют кислотность (pH) крови и концентрацию ионов (Na⁺, K⁺, Cl⁻, HCO₃⁻). Баланс этих ионов критически важен для правильного функционирования всех клеток, особенно нервных и мышечных. Нарушение этого баланса (например, при гиперкалиемии — избытке калия) может привести к остановке сердца.

6. Медицинская диагностика

Мы используем знания об электрохимии тела для диагностики:

ЭКГ (Электрокардиограмма): Регистрирует суммарную электрическую активность клеток сердечной мышцы.

ЭЭГ (Электроэнцефалограмма): Регистрирует электрическую активность мозга.

Глюкометры: Многие из них работают на электрохимическом принципе, определяя уровень глюкозы в крови по электрическому току, возникающему при ее окислении.

Ключевые "действующие лица" электрохимии в теле:

Ионы: Na⁺ (натрий), K⁺ (калий), Ca²⁺ (кальций), Cl⁻ (хлорид), H⁺ (протон), HCO₃⁻ (бикарбонат).

Ионные каналы: Белки в мембране, которые избирательно пропускают ионы.

Ионные насосы: Белки (как Na⁺/K⁺-насос), которые активно перекачивают ионы против градиента концентрации, используя АТФ.

Нейромедиаторы: Химические посредники (ацетилхолин, глутамат, ГАМК и др.).

Мембранный потенциал: Разность зарядов по разные стороны клеточной мембраны.

---

Вывод: Человеческое тело — это сложнейшая биоэлектрохимическая машина.

Без постоянного движения ионов и генерации электрических потенциалов была бы невозможна ни одна мысль, ни одно движение, ни сама жизнь в этой машине.

---

Да, электроны, и ионы в огромном количестве есть в человеческом теле, и их движение — основа жизни.

Их роли и способы движения кардинально отличаются. Если представить наш организм как электрическую схему, то:

Электроны — это ток в полупроводниках и микросхемах (локальные, быстрые реакции внутри молекул).

Ионы — это ток в проводах и электролитах (массовый, "объемный" перенос заряда).

1. Электроны (e⁻)

Где они есть?

Электроны — это часть всех атомов и молекул, из которых состоит наше тело. Но когда мы говорим об их "движении" в биохимическом смысле, мы имеем в виду не свободное перемещение, как в металле, а перенос с одного атома или молекулы на другую.

Как они движутся?

В реакциях окисления-восстановления (редокс-реакциях):- Это главный способ "движения" электронов.

Окисление: молекула теряет электрон.

Восстановление: молекула принимает электрон.

Электрон не летит в пространстве один, он "перепрыгивает"

с одной молекулы на другую в ходе химической реакции.

По "электрон-транспортной цепи" (в митохондриях): Это самый яркий пример!

Когда мы "сжигаем" пищу (глюкозу, жиры), мы высвобождаем из нее высокоэнергетические электроны.

Эти электроны "подхватываются" специальными молекулами-переносчиками (например, НАДН).

Далее электроны передаются, как по эстафете, по цепи белков, встроенных в мембрану митохондрии. Каждый следующий белок в цепи имеет большее сродство к электрону.

При этой передаче электрона высвобождается энергия, которая используется для накачки протонов (H⁺) через мембрану. В конечном итоге, эта энергия градиента протонов запасается в виде АТФ.

Итог по электронам: Их движение — это короткие "прыжки" между молекулами в строго определенных местах (в основном, внутри митохондрий), обеспечивающие выработку энергии.

2. Ионы (заряженные атомы или молекулы)

Где они есть?

Ионы растворены во всех жидкостях нашего тела: крови, лимфе, внутриклеточной и межклеточной жидкости. Это — электролиты.

Катионы (положительные): - Натрий (Na⁺), Калий (K⁺), Кальций (Ca²⁺), Магний (Mg²⁺).

Анионы (отрицательные): - Хлорид (Cl⁻), Бикарбонат (HCO₃⁻), Фосфат (HPO₄²⁻).

Как они движутся?

Движение ионов — это массовое физическое перемещение заряженных частиц в пространстве. Оно гораздо более "ощутимо", чем движение электронов.

Диффузия: Ионы движутся из области с высокой их концентрацией в область с низкой концентрацией (вниз по градиенту концентрации).

Продолжение - https://dzen.ru/a/aO3_gHRYgTIcvorI

Конец 1875 года.

В районе малой крест часовни, в старом жилом секторе Екатеринбурга на месте старого жилого дома был построен каменный особняк горным инженером, статским советником Иваном Ивановичем Редикорцевым. Архитектор — А.Г. Зенков.

Особняк был возведен на западном, самом крутом склоне Вознесенской горки. Архитектор Алексей Зенков удачно использовал этот рельеф.

Из-за перепада высот восточный фасад здания, выходивший на Вознесенский проспект, был одноэтажным, а западный, обращенный в сад, — двухэтажным. К западной стене была пристроена веранда, а в восточной части, углубленной в склон, находился полуподвальный этаж.

Длина дома составляла 31 метр, ширина — 18 метров . Главный вход располагался с восточной стороны.

Последующие владельцы:

Иван Шаравьев (золотопромышленник, купил дом в 1898–1899 гг.).

Николай Николаевич Ипатьев военный инженер-строитель, владел домом с 1908 года.

Для своего времени дом считался очень комфортабельным. В нем были проведены водопровод, канализация, электричество и телефонная связь.

С 30 апреля по 17 июля 1918 года. Дом был реквизирован под «Дом особого назначения» в период проживания и смерти царской семьи.

Дом был реквизирован и превращен в тюрьму. Высокий досчатый забор, построенный вокруг него, закрывал вид из окон и изолировал семью от внешнего мира . Комнаты, где содержались Романовы, описывались как чистые, но обстановка в них была спартанской. Семья проводила время в чтении, рукоделии, играх; прогулки были ограничены небольшим двором.

С 1918 по 1919 г. в доме был Штаб Белой армии (после занятия Екатеринбурга). Начато следствие по делу о расстреле царской семьи. После взятия Екатеринбурга белыми войсками было начато официальное следствие (следователи Намёткин, Сергеев, позднее — Соколов). Его результаты не были широко опубликованы в России в ходе Гражданской войны.

1920—1922 г. Общежитие студентов и жилые квартиры для советских служащих.

1923—1926 г. В здании размещается областной партийный архив.

1927—1932 г. Музей Революции. Открыт к 10-й годовщине Октябрьской революции. Экспозиция Музея Революции: Центральным объектом показа была комната в полуподвале, где произошел расстрел. Интерьер был восстановлен по фотографиям, сделанным во время следствия Белой армии, и воспоминаниям участников событий. Экскурсии проводились для пионеров и иностранных делегаций.

1932 — нач. 1940-х г. Антирелигиозный музей. Экспозиция была посвящена критике религии. Экспозиция Антирелигиозного музея: Экспозиция была поделена на отделы, например, «Соцстроительство и борьба против религии». Среди экспонатов были материалы, разоблачавшие, по мнению создателей, «подделки попов», а также документы, свидетельствовавшие о богатой жизни духовенства. Здесь же хранились мощи Симеона Верхотурского, изъятые советской властью.

1941—1944 г. Эвакуированные ценности из Эрмитажа (Ленинград).

С 1946 г. Учебный центр областного управления культуры и другие советские учреждения.

Дата сноса - Сентябрь 1977 года. по постановлению Политбюро ЦК КПСС

Часть 1. Последний разговор и надежда что всё обойдётся. Царское Село. Начало декабря 1916 года.

Он вошел в мой кабинет без доклада, как всегда. Его появление всегда было похоже на внезапное вторжение стихии. Я отложил перо, которым подписывал очередную бумагу из Ставки, и поднял взгляд.

— Здрав будь, батя, — хрипло проговорил Григорий, его пронзительные, бледные глаза уже изучали мое лицо, словно выискивая что-то.

— Григорий, — кивнул я. — Я рад тебя видеть. Аликс ждала тебя у Алексея, он сегодня неважно себя чувствует.

— Знаю, батя, знаю. Все знаю, — он махнул рукой, грузно опустился в кресло напротив моего стола, не спросив разрешения. Его манера себя вести всегда смущала и коробила меня, человека, выросшего в строжайшем этикете. Но я привык закрывать на это глаза. Ради него. Ради Алексея.

Он сидел, немного раскачиваясь, и молча смотрел на меня. Этот пристальный, немигающий взгляд, который, как утверждала Аликс, видел саму душу, сегодня казался особенно тяжелым. В камине потрескивали поленья, отбрасывая на его грубое, лицо зыбкие тени. Он казался уставшим, изможденным.

— Ты смутен, государь, — наконец изрек он. — Мысли твои не здесь. Они там, — он мотнул головой куда-то в сторону Петрограда. — Где шатаются да пляшут на костях. Где змеиное гнездо свили.

Он говорил о Думе, о министрах, о великих князьях. Он всегда говорил о них с презрением, называя ворами и предателями. Раньше я отмахивался, считая это простонародной прямолинейностью. Теперь же его слова падали на удобренную почву моих собственных тревог. Я чувствовал, как страна ускользает из моих рук, как ткань империи рвется по швам. Война затянулась, тыл волнуется, а здесь, в самом сердце власти, — лишь интриги и шепот за спиной.

— Они тебя не любят, батя, — продолжал он, не отрывая взгляда. — И меня не любят. За то, что я простой мужик, а у трона царского стою. За то, что правду тебе говорю. Они боятся меня. И потому хотят убрать.

— Полно, Григорий, — попытался я усмирить его, хотя холодок страха уже пробежал по моей спине. Слухи о заговорах ходили постоянно. — Никто тебя не тронет. Ты под нашей защитой.

Он горько усмехнулся.

— Ваша защита… Она ноне как дым. Сквозь пальцы уходит.

Слушай меня, государь, — он вдруг наклонился вперед, и его голос стал низким, почти зловещим. — Чует мое сердце. Скоро меня не станет. Меня убьют. Твои же.

Я почувствовал, как кровь отливает от моего лица. Его слова повисли в воздухе, тяжелые и неумолимые, как приговор.

— Перестань, — строго сказал я. — Не говори такого. Это грех — накликать беду.

— Не я накликаю, батя. Они уже решили. И если меня убьют, — он снова пристально посмотрел на меня, и в его глазах читалась не злоба, а какая-то бесконечная, всепонимающая жалость, — то слушай меня… запомни. Если убийца будет из твоих, из рода Романовых, тогда… тогда ни тебя, ни твоей семьи, ни России твоей не будет. Исчезните все. Сметут вас. И не пройдет и двух лет, как вся Русь в крови утонет.

Меня бросило в холодный пот. Рациональная часть моего ума кричала, что это бред, суеверный бред сибирского мужика. Но была и другая часть — та, что видела, как он, взяв за руку умирающего от гемофилии Алексея, останавливал кровь одной лишь молитвой. Та, что верила в его странную, мистическую связь с чем-то, что недоступно простому пониманию.

Я хотел что-то сказать…. Приказать ему замолчать, успокоить его, убедить себя. Но слова застряли в горле. Я мог только смотреть на него, на этого неотесанного мужика, который сидел в кресле императора Всероссийского и пророчил гибель моей династии и моей страны.

Он вдруг поднялся, тяжело вздохнул.

— Ладно. Сказал. Делай теперь что знаешь. Я пошел к царице. К мальчонку нашему.

Он повернулся и вышел из кабинета так же внезапно, как и появился, оставив после давящее чувство обреченности.

Я остался один. Тишину нарушал только треск огня в камине. Я подошел к окну, глядя на заснеженный, неподвижный парк. «Если меня убьют… ни тебя, ни твоей семьи не будет».

Сердце сжалось от ледяного предчувствия. Впервые за долгое время я почувствовал себя не Императором, а маленьким, испуганным мальчиком, который стоит перед лицом неумолимой, страшной силы, которую он не в силах ни понять, ни остановить.

Я не знал тогда, что вижу его в последний раз. Что его слова — не бред, а последнее пророчество. И что этот простой мужик был, возможно, последним щитом, отделявшим нас всех от пропасти. И когда этот щит падет, нас поглотит тьма.

Часть 2. Плохое известие. Царское Село. Декабрь 1916 года.

Мне принесли телеграмму, когда я пил утренний чай в библиотеке. Холодный, серый свет зимнего утра заливал паркет. Я разорвал конверт с привычным, уже почти автоматическим чувством легкой тревоги. Сообщения из Ставки, с фронта, из министерств – все они в последнее время несли на себе отпечаток той же тяжелой, неопределенной грозы, что висела над всей Россией.

Но это было не из Ставки. Короткое, сухое донесение из Петрограда от министра внутренних дел Протопопова. «Сегодня ночью в результате инцидента в доме Ф. Юсупова скончался Григорий Ефимович Распутин-Новых. Тело не обнаружено. Ведутся розыски».

Я перечитал эти несколько строк раз, другой, третий. Слова не складывались в смысл. «Скончался». «Инцидент». «Тело не обнаружено».

Чай остыл в чашке. Я встал, подошел к окну. Заснеженный парк был безмолвен и прекрасен в своем зимнем уборе. А внутри у меня все замерло. Оцепенело. Не было сразу ни боли, ни гнева. Только глубокая, всепоглощающая тишина. Тишина после взрыва, когда еще не пришло осознание случившегося.

«Скончался».

Потом пришла первая, самая простая и жестокая мысль: Аликс. Как я скажу об этом Аликс?

Она и так едва держится. Нервы ее натянуты до предела, сердце болит постоянно, ноги отекают так, что она не может ходить. Ее вера в него была абсолютной. Для нее он был не «старцем», не «целителем» – он был Другом, посланным Богом, чтобы хранить Алексея, чтобы направлять нас обоих в эти страшные годы. Его молитва, верила она, была щитом между нашей семьей и бедой.

И этот щит теперь выбили у нас из рук.

Ко мне пришло осознание другого, страшного и неизбежного: это сделали свои. Не революционеры, не какие-то темные анархисты. Судя по тому, что Юсупов там замешан… это князья крови. Великие князья, аристократия, цвет того самого общества, той самой России, которую я возглавляю. Они убили мужика из Сибири, которому завидовали и которого ненавидели за его близость к трону. Они убили человека, который, как я знал, молился за моего сына.

Я чувствовал себя абсолютно беспомощным. Как пленник в золотой клетке. Вокруг – заговор, шепотки, ненависть. И я – Царь, Самодержец Всероссийский – не могу защитить того, кто был под моей защитой. Не могу покарать виновных, потому что виновны – моя же родня, мои подданные. Война, фронт требует единства. Раскол двора, арест великих князей… это будет последняя капля.

Я вышел из комнаты, чтобы пойти к ней. Ноги были ватными. В ушах стоял навязчивый, пустой звон. Я думал о нем. О его простом, грубоватом лице. О его пронзительных, цепких глазах, которые, казалось, видят тебя насквозь. Он часто бывал навязчив, говорил порой странные, непонятные вещи, его манеры шокировали придворных. Да, я это видел. И мне это часто было неприятно.

Но я также видел другое. Я видел, как от его прикосновения, от его молитвы утихала адская боль в ноге моего мальчика. Я видел его простую, почти животную веру. Он не был святым. Он был дитем природы, стихийной силой, которую невозможно было втиснуть в рамки придворного этикета. И в этом была его сила и его погибель.

Он говорил мне не раз, хватая за руку своим цепким, сильным пальцем: «Батя, берегись! Если меня не станет, и вас не станет. Не пройдет и двух лет, как и вас, и Россию не станет».

Я отмахивался. Считал это крестьянским суеверием. Теперь эти слова отдавались в моей голове зловещим, пророческим эхом. Холодный ужас сковал сердце. Он не просто предсказывал – он знал.

Я вошел в спальню Аликс. Она лежала на кушетке, с фотографией Алексея в руках. Увидев мое лицо, она сразу все поняла. Ее глаза расширились от ужаса.

— Nicky… что случилось? С Алексеем?.. — ее пальцы вцепились в подлокотник.

— Нет, с нами, — тихо сказал я, опускаясь перед ней на колени и протягивая ей злосчастную телеграмму. — Нас покинул наш Друг.

Ее крик пронзил тишину царских покоев. Это был не просто крик боли – это был вопль отчаяния обреченной. Я обнял ее, и мы сидели так, молча, пока за окном медленно смеркалось.

Тело его нашли через день. Во льду Малой Невки. Я приказал похоронить его тихо, здесь, в Царском Селе. На отпевании не было никого, кроме нас, детей, Вырубовой и нескольких преданных людей. Священник читал молитвы, а я смотрел на его изуродованное, обмороженное лицо и не мог отделаться от мысли, что хороню не просто человека. Хороню последнюю нить, связывающую нас со старой, благочестивой, патриархальной Россией, которой, возможно, уже и не существует.

Теперь мы были одни. Совершенно одни перед надвигающейся бурей. А он, этот сибирский мужик, оказался прав. Его смерть была точкой не возврата. Предзнаменованием. Первым актом той страшной пьесы, последнего акта которой я еще не мог разглядеть, но чей холодный ветер уже задувал в щели нашего теплого, уютного, обреченного дома.

Часть 3. Помощь которую отклонил, ведь мне обещали. Тобольск. Апрель 1918 года.

Мороз еще держался, но в воздухе уже чувствовалась та особая, пронзительная сырость сибирской весны, которая пробирает до костей хуже любого январского холода. Я сидел у окна в нашем затхлом кабинете, пытаясь читать—что-то историческое, Карамзина, кажется—но мысли путались, упрямо возвращаясь к одним и тем же тревожным вестям.

Большевики укрепляют свою власть. Мир с немцами, этот похабный Брестский мир, который я до сих пор не могу принять без содрогания, развязал им руки. Из Москвы и Петрограда доносятся жуткие, безумные слухи. Нас хотят увезти. Но куда? И зачем? Страшно было подумать.

В дверь постучали. Вошел полковник Кобылинский, наш комендант, человек чести, до конца пытавшийся сохранять достоинство в этом унизительном положении. Лицо его было напряжено, а в глазах читалась тревога.

— Ваше величество, — тихо начал он, оглядываясь на дверь. — Ко мне поступило… одно предложение. От людей, сохранивших верность.

Я отложил книгу. Сердце на мгновение екнуло, предчувствуя нечто важное.

— Говорите, Евгений Степанович.

— Они разработали план. Побег. Всей семьей. Время еще есть. Есть верные офицеры, есть деньги, есть маршрут через Сибирь к белым… — Он говорил быстро, шепотом, выкладывая детали тщательно продуманного замысла. Лошади, перемена экипажей, надежные укрытия. Все было возможно. Реально.

Я слушал, и сердце мое начало биться чаще. Не от надежды. Нет. От страха. Не за себя. За них. За Аликс, такую хрупкую и больную. За девочек. За Алексея… Боже мой, Алексей! Как он перенесет такую дорогу? Малейшая шишка, малейший ушиб—и он будет мучиться, истекать кровью. Мы будем как загнанные звери, за нами устроят настоящую охоту. А если поймают? Что они сделают с нами тогда? С ней? С детьми?

Я подошел к окну. Видел заснеженный двор, хмурых часовых у ворот. Побег—это измена. Не перед этой властью, нет. Перед судьбой. Перед той долей, которую Господь нам определил или Он даёт нам знак что нужно действовать…..

— А если… — тихо проговорил я, не оборачиваясь. — Если при попытке бегства начнется стрельба? Если одна из пуль найдет свою цель? Я не смогу этого пережить. Я не имею права подвергать их такому риску.

Я обернулся к Кобылинскому. Он смотрел на меня с пониманием и безнадежностью.

— Нет, — сказал я мягко, но так, чтобы не осталось сомнений. — Я благодарен этим людям. Передайте им мою благодарность. Но мы не можем бежать.

— Но, государь… ради детей…

— Именно ради детей я и отказываюсь! — голос мой дрогнул. — Я не могу купить нашу свободу ценой их возможной смерти на этом опасном пути. Мы в руке Божьей. Если Ему угодно нас спасти—Он найдет для этого способ и без этого безумного риска. А если нет… то мы должны принять нашу участь с достоинством….

Он хотел что-то возразить, но лишь молча кивнул. В его глазах читалось: «Они вас убьют». И я это видел. Я это знал.

— Они обещали сохранить нам жизнь, — сказал я,

больше чтобы убедить себя. — Ленин и Свердлов дали гарантии.

Судить будут открыто…

Надо верить.

Я не верил. Я просто пытался найти хоть какое-то оправдание своему решению—решению обречь семью на гибель.

Когда он ушел, я долго стоял, глядя на портрет Аликс на столе. Простишь ли ты мне этот отказ? Поймешь ли? Я—глава семьи. Я должен был защитить вас. Но единственный способ защиты—это бегство—казался мне еще большей опасностью.

Я выбрал покорность воле Божьей. Я выбрал веру в милость людей, у которых ее не было. Я выбрал тихий, верный конец в надежде сохранить им жизнь, вместо того чтобы бороться за нее ценой всего.

Это был мой последний царский выбор. И, возможно, самый страшный из всех, что мне приходилось делать. Я обрек нас всех. Но в тот момент мне казалось, что я оберегаю.

Часть 4. Итог, когда не слышишь Бога. 16 июля 1918 года. Вечер. Екатеринбург. Дом Ипатьева.

Сегодня Алексей уснул с трудом. Нога болит невыносимо. Я сидел у его кровати, держал за руку, пока он не забылся тяжелым, болезненным сном. Смотрел на его бледное, испачканное слезами лицо и чувствовал себя совершенно разбитым. Бессильным. Как же так? Вся империя была у ног, лучшие врачи Европы… а я не могу помочь собственному сыну облегчить боль. Не могу дать ему самое простое – возможность бегать, играть, падать, как все мальчишки.

Аликс мужественна, как всегда. Она и девочки… они – мой скальный утес. В этих стенах, пропахших сыростью и страхом, они создали подобие дома. Читают, шьют, тихо разговаривают. Сегодня Ольга и Татьяна снова перебирали свои скромные драгоценности, прятали их в корсеты платьев. Говорят, что-то задумали, хотят сохранить на черный день. Я сделал вид, что не заметил. Пусть у них будет эта маленькая тайна, эта иллюзия, что черный день может быть еще чернее.

Комендант Юровский сегодня был странно… деловит. Суетлив. Принес нам два стула для спальни. Зачем? Нас тринадцать человек. Зачем два стула? Его холодные, быстрые глаза скользили по мне, по Аликс, по детям с каким-то новым, отстраненным любопытством. Как бухгалтер, подсчитывающий товар.

Я подошел к окну, к закрашенной известью раме. Сквозь щель виден кусочек ночного неба. Такое же, как над Ливадией, над Царским Селом. Одно на всех. Я молился сегодня. Не о спасении. Нет. О даровании сил моей семье. О том, чтобы они не дрогнули. Чтобы Господь простил мне все мои ошибки, которые привели их сюда. Я принял это. Все, что происходит – воля Божья. Я не держу зла на русский народ на мой народ. Темный, обманутый, он не ведает, что творит.

17 июля. Ночь.

Разбудили среди ночи. Сказали – тревога, надо спуститься в подвал, переждать. Странно. Выстрелов не было слышно. Город спал. Но мы уже привыкли подчиняться.

Аликс с трудом поднялась. Жалуется на боли в спине. Алексей не мог идти, я понес его на руках. Он такой легкий, хрупкий… обнял меня за шею, доверчиво прижался. Мои девочки шли сзади, с подушками. Доктор Боткин – за нами.

Спустились. Подвал пустой, полутемный. Пахло пылью. Юровский вошел с несколькими людьми. Лицо у него было напряженное, официальное. Он что-то зачитал. Какой-то приказ. Я не сразу понял. Казалось, отказывается слушать. «Что?» — переспросил я.

И в этот миг все стало на свои места. Его глаза. Быстрые, жесткие. Взвод красноармейцев, поднявших винтовки. Я не поверил. До последнего мгновения не мог поверить. Не в свою смерть. В их смерть. Я обернулся, чтобы закрыть собой Аликс, Алексея… и увидел лица своих дочерей. Их широко открытые, непонимающие, испуганные глаза.

Прозвучал залп. Первый, неточный. Крики. Дым. Пыль. Пули запели по стенам, рикошетили. Я почувствовал удар в грудь. Горячий. Глубокий. Я упал навзничь. Сознание не покидало меня. Я видел, как рухнула Аликс. Как кто-то из палачей… нет, не могу назвать их людьми… добивает штыком моего сына. Мою крошку Анастасию, которая закричала и попыталась встать, застрелили в голову.

Я лежал и смотрел в грязный потолок подвала. В ушах стоял звон. Боль отступала, ее сменило странное, ледяное спокойствие. Я видел, как умирает Россия. Моя Россия. Та, в которую я верил. Которую любил больше жизни которую не смог сохранить....

Последнее, что я услышал – хрип, крик на каком-то чужом языке и еще один выстрел. Совсем близко.

И потом – тишина. Только капли, падающие с потолка. И темнота…..

По мотивам воспоминаний дочери Распутина. Матрёны Григорьевны Распутиной — 1898/1977.

Предисловие — Много дано да мало понятно «В его мозгу роились вопросы, ответы на которые, казалось, вот-вот откроются ему. Но ответы в последний момент ускользали.»

Так маленький чудотворец постигал мир.

«В этом мире он появился, и мир ради него появился, и мир его не узнал.

Радуйтесь, потому что из Божьей полноты Его мы все приняли, и милость взамен благодати.

Вот агнец Сын Божий, который берёт и удаляет весь грех из мира.

Он вас будет омывать духом святым в огне.»

- Свидетельство Иоанна.

Глава 1. Чудотворец.

Небо над деревней в Тюменской области (Село Покровское Тобольской губернии) ночью осветила падучая звезда.

В ту же минуту жена зажиточного крестьянина и старосты деревенской общины Ефима Алексеевича Распутина -- Анна Егоровна -родила второго сына. Его крестили Григорием.

Родился он семифунтовым и этим почему-то очень гордилась, свекровь, а не его мать, но крепким здоровьем он не отличался.

Двор зажиточного крестьянина и старосты деревенской общины Ефима Алексеевича Распутина. Так же при дворе был «Ямской приказ (Яма)» где можно было заменить лошадь и нанять кучера из жителей деревни. Дом был лицом деревни и самым красивым.

Шло время и однажды, еще не оправившись от болезни, отец уверял бабушку, что у его постели сидела красивая городская женщина и успокаивала его, пока жар не прошел.

Никто ему не поверил. И не обратил внимание на то, что ребенок выздоровел внезапно.

Отец когда был маленьким говорил: "Братик, хлебушек, небушко, милой, маленькой". Для него все было равно одушевленным, равно заслуживавшим любви.

Григорий сидел на завалинке, сжимая в руке ломоть свеж-испечённого хлеба. Воздух звенел от июльской жары, пахло полынью и нагретой смолой. В его голове, как пчелы в улье, роились вопросы: Почему вчерашний синяк на коленке соседа Мишки сегодня стал желтым, как одуванчик? Почему корова Марфы мычала во сне — и он это видел, будто стоял в хлеву? Ответы кружили рядом, яркие, как стрекозы над озером, но улетали в самый миг, когда он протягивал руку мысленно.

С рождения Григорий видел то, чего не видели другие. Образы всплывали внезапно: вот изба бабы Капитолины вчера — с провалившейся крышей, а вот она же завтра — с новыми жердями. Видения пугали: то младенец захлебывается кашлем, то конь спотыкается на тропинке, где еще и ямы-то нет. Но постепенно мальчик научился шептать им: «Небушко, помоги… милый, не болей» — и картинки таяли, как снег на печке. А наутро соседи дивились: «Чудо! Телица Марьюшкина встала на ноги!»

В Покровском, большой деревне в Западной Сибири, была одна церковь -Покрова Богоматери. Богомольные крестьяне, ставившие ее давным-давно, еще до всякого поселения, надеялись призвать таким образом ее защиту. И Богородица не отвернулась от них.

В 1642 году здесь был поставлен острожек и деревянная церковь во имя Покрова Святой Богородицы.

В середине XIX века через село прошёл Сибирский тракт.

В 1854 году построена каменная церковь Покрова Пресвятой Богородицы.

Село Покровское Тобольской губернии жило размеренно: Землю пахали сообща, а лес для изб брали в двух верстах — длинные деревья, которые Гриша звал «братками». В церкви Покрова Пресвятой Богородицы у реки Тура, выстроенной в 1854 году, звенели колокола, а Григорий, стоя на службе, видел, как купола излучают теплый свет — такой же, как от печи. Для него все было живым: «хлебушек» в печи, «небушко» над рекой, даже комья грязи на дороге — «маленькие, усталые»

Тишина в избе была звенящей, разбиваемая только пощёлкиванием дров в печи. Григорий, с глазами цвета голубой чистой воды, смотрел в окно, но видел не двор покрытый снегом. В его голове, как калейдоскоп, сменялись картины: старый дуб за окном вдруг был покрыт листвой, а воробей на ветке – вдруг превращался в птенца, выпавшего из гнезда. Он моргнул – и снова была зима. Снова был воробей.

«Почему?» – прошелестело у него внутри. Почему он видит то, чего нет? Почему картинки меняются? Почему они приходят без спроса, яркие, как настоящие, а потом тают, как дым?

В его мозгу, будто встревоженный улей, роились вопросы. Казалось, вот-вот – и он поймет. Вот-вот откроется дверца, и все станет ясно: почему у отца вчера болела рука, а сегодня не болит? Почему он, просто глядя на вчерашний синяк на коленке у соседского мальчишки, видел его чистым? Почему, когда он шептал папе: "Братик, там яма большая, скользко!", – папа вдруг сворачивал на другую тропинку, а потом они видели, как именно на той тропинке поскальзывался другой человек?

Ответы были близко-близко, они кружили, как бабочки перед самым носом. Он уже протягивал руку мысленно, чтобы поймать одно хрупкое крылышко понимания… И – раз! Бабочка растворялась. Ответ ускользал в самый последний момент, оставляя лишь слабый след недоумения и легкий звон в ушах.

У отца не было в детстве друзей. Как и позже. Нуждался ли он в них? Вряд ли. Слишком хорошо все видел. Буквально видел душу кто честен а кто лгун. И говорил всегда правду.

Это было одновременно и чудо, и тяжелый груз. Много дано – да мало понятно. Сила росла в нем, как диковинный цветок, пугая своими корнями и колючками. Он был маленьким чудотворцем, постигающим мир не через учебники, а через этот поток любви и образов.

И любовь эта была в нем безгранична и всеобъемлюща. Он смотрел на мир глазами, не знающими разделения. Хлеб на столе был ему «хлебушек», небо над головой – «небушко», соседский сердитый пес – «братик», а муравей, ползущий по тропинке – «милой, маленькой». Все было для него одушевленным, все было частью одного огромного, живого целого. Все равно заслуживало его тепла, его тихого шепота, его попытки помочь, изменить плохую картинку на хорошую.

Рассказывали, что с детства, если пропадала какая-то вещь, он видел, кто ее украл.

Говорили да же, что он и мысли умеет читать.

Бабушка рассказывала мне, что никогда не знала, чего ждать от сына. Сегодня он бежит в лес, надрывая сердце плачем и криком; а завтра крутится под ногами домашних

или в непонятном страхе забивается в угол.

Его дар – этот странный, божий дар, полученный с первым криком, – раскрывался все сильнее, и это пугало его не на шутку. Видения прошлого и будущего, всплывающие прямо перед глазами, как живое кино, когда он смотрел на человека, животное или даже на старый забор… Они были яркими, настоящими, но такими непонятными! В детстве они просто пугали: почему он видит дедушку молодым? Почему видит плачущую маму, хотя сейчас она смеется?

Григорий научился постигать мир вместе с ними. Он стал их тихим собеседником. Увидит картинку – болезненную кошку под дождем – и задумается надолго, сидя на крыльце, гладя настоящего, здорового Ваську. Он всматривался в образы, пытался их упорядочить, как пазл: «Это было?» «Это будет?» «А что я могу сделать?»

Бывало стоя рядом с норовистым конем, он мог, положив ему на шею ладонь, тихо произнести несколько слов молитвы, и животное тут же успокаивалось.

А когда он смотрел, как доят, корова становилась совершенно смирной.

Как-то за обедом дед сказал, что захромала лошадь, возможно, растянула сухожилие под коленом. Услыхав это, отец молча встал из-за стола и отправился на конюшню. Дед пошел следом и увидел, как сын несколько секунд постоял возле лошади в сосредоточении, потом подошел к задней ноге и положил ладонь прямо на подколенное сухожилие, хотя прежде никогда даже не слышал этого слова. Он стоял, слегка откинув назад голову, потом, словно решив, что исцеление совершилось, отступил на шаг, погладил лошадь и сказал утверждающее: "Теперь тебе лучше".

Кульминация настигла его у заводи. Старый телок захрипел, упав на бок. Взрослые суетились: «Дохляк! Резать надо…». А Гриша увидел две нити: черную — где теленок лежит холодный, и золотую — где он бодается у плетня. Упав на колени, он прижался лбом к влажному боку, шепча:

— Миленький… дыши, родной. Небушко, помоги!

Тепло, как ручеек, полилось из его ладоней. В голове вспыхнула картинка: здоровый теленок жует клевер. Через час животное встало, недоуменно мыча. Василий перекрестился: «Чудотворец малый…». Но Григорий сжался от страха — кто он? Откуда эта сила?

После того случая отец стал вроде ветеринара-чудотворца и лечил всех животных в хозяйстве.

Вскоре его"практика чудотворца-лекаря" распространилась на всех животных Покровского.

Потом он начал молитвою лечить и людей. "Бог помогает"-говорил он.

К осени слухи о «малом чудотворце» поползли по округе. К избе Распутиных, где жил Гриша , потянулись бабы с платками, полными яиц, мужики с поклонами: «Помоги, касатик!». Он клал руки на больные места, шептал «небушко, миленький» — и лихорадка отступала, хромые начинали шагать тверже. Но по ночам, глядя на звезды, он сжимал подушку, повторяя один вопрос: «Зачем?». Ответ, как всегда, ускользал. Но в сердце росла тихая уверенность: его дар — не колдовство, а любовь, ставшая зрячей. И мир вокруг, одушевленный и бесконечно родной, откликался ему шелестом листьев, криком журавлей, теплом печеного хлеба — благодарным шепотом земли

В четырнадцать лет, отца захватило Святое Писание.

Григорий стоял, прижавшись спиной к прохладной каменной стене церкви. Воскресная служба кончилась, мужики кучковались у паперти, бабы перекликались, но в его ушах все еще гудело, как от удара колокола. Не от медного звона – от слов. Слов, которые только что произнес священник, читая Евангелие. Григорий, не знавший грамоты, ловил каждое звучание Писания на лету. И вот одно семя упало в самую глубину его души, проросло мгновенно и опалило корни:

*«Не придет Царствие Божие приметным образом... ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:20-21).*

Он повторил про себя, шевеля губами без звука: «Внутрь... вас есть». И мир перевернулся. Небушко над головой, земля под ногами, его собственные руки – все вдруг стало тонкой пеленой, сквозь которую пробивался Огненный Смысл. Внутри. Не там, где звонят колокола или сияют иконы, а здесь – в тихом тепле под сердцем, в той самой глубине, откуда всегда приходили его видения и целительная сила.

"Батюшка... – мысленно простонал он, глядя вслед удалявшейся фигуре священника. – Да как же... Внутри? Во мне?" Страх, острый и липкий, сдавил горло. «Увидят!» – пронеслось в голове панической искрой. Увидят, что с ним творится невообразимое! Что внутри него сейчас – буря, землетрясение, врата распахиваются! Что он вот-вот закричит или упадет, истекая этим невыносимым Светом. Колдовство? Беснование? Деревня и так шепталась о его даре.

Он рванул с места, не слыша оклика матери. Бежал слепо, спотыкаясь о кочки еще сырой земли, не разбирая дороги – только бы в чащу, под сень вековых «братков»-лиственниц, туда, где можно спрятаться от людских глаз, чтобы выплакать, выкричать это открывшееся бездонное Чудо.

Отец рассказывал мне, что первыми поразившими его словами из Писания были: "Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть".

Слова священника так поразили отца, что он бросился в лес, опасаясь, как бы окружающие не увидели, что с ним происходит нечто невообразимое.

Он рассказывал, что именно тогда почувствовал Бога.

Он рассуждал: "Если Царство Божие, а, стало быть, и сам Бог, находится внутри каждого существа, то и звери не лишены его?

И если Царство Божие есть рай, то этот рай -- внутри нас?!!

Отец рассказывал, что как только он понял это, покой снизошел на него.

Лес принял его, как родного. Он упал на колени у подножия самой старой лиственницы, сучья которой, как руки, тянулись к небу. Дышал, как загнанный зверь. Слезы текли ручьями, смешиваясь с весенней грязью на щеках. Не от горя – от узнавания. Вот Оно! Здесь! В этом бешеном стуке сердца. В тепле, разливающемся из груди по жилам. В тихом шепоте сосен. В упругой силе мха под коленями. «Ибо вот...» – эхом отозвалось внутри. Бог... был здесь. Всегда. В нем. В той самой точке, откуда он, маленький, посылал любовь больной корове или шептал «братик» ветру, меняющему путь.

Он утер лицо рукавом грубой рубахи. Взгляд упал на муравья, деловито тащившего соломинку по морщинистой коре. Раньше он просто шепнул бы: «Миленький, маленькой, неси с Богом». Теперь же мысль ударила, как молния:

«Если Царство Божие внутри человека... то зверь? Птаха? Муравей сей? Неужто и в них... Оно? Неужто и они не лишены Его?»

Он замер, потрясенный. В его сознании, привыкшем видеть образы будущего и прошлого, всплыла картина: старая кобыла кузнеца Никиты три зимы назад. Он тогда видел черную тень в ее боку, чувствовал ее боль как свою. И он менял картинку – вкладывая всю теплоту души, шепча ласковые слова, представляя ее здоровой. Кобыла поднялась. Разве не было это прикосновением к тому самому Источнику Жизни в ней? К Царству, сокрытому в твари? К Самому Богу, живущему в ней?

А если так... то рай? О котором бабки на завалинке судачили как о месте с золотыми воротами и реками медовыми? Неужели он... здесь? Внутри? Не далекий сад за смертью, а состояние? Глубина, где нет страха, нет разлуки, только чистая Любовь и Свет? И он, Гриша, с детства, сам не ведая как, лишь помогал этому раю, этому Царству в других – в людях, в скотине, в самой земле – пробиться сквозь тьму болезни, страха, неведения?

"Господи... – вырвалось у него хриплым шепотом, обращенным уже не к далекому «небушку», а к Тому, Кто вдруг стал ближе собственного дыхания. – Так это... Ты? Во мне? В Марфушке-корове? В этом муравье? И я... я просто... помогал Тебе в них светить?"

Он встал, опираясь о шершавый ствол. Страх отступал, сменяясь тихой, всепоглощающей радостью и более глубоким бременем. Зачем мне этот дар? Если Бог и Царство Его – внутри каждого, зачем нужен я? Чтобы видеть боль этого Царства в других? Чтобы... помогать? Но как? И почему я?

Отец рассказывал, что когда он возвращался домой из леса, его не оставляло чувство светлой печали, но не тягостной тоски. Ему представлялось, что он чуть было не увидел Бога.

Он вернулся домой поздно. Мать, молча поставила перед ним миску щей. Он ел, не видя еды. В голове крутились слова из Писания, услышанные в разные воскресенья, складываясь в новую картину. «Люби ближнего...» – но если Бог внутри ближнего, то любить ближнего – значит любить Бога в нем? «Исцеляйте больных...» – но разве он не исцелял, прикасаясь к тому Свету внутри больного, помогая ему пробиться?

Отцу надо было поделиться с кем-то. Его мать пришла в ужас -- это же святотатство, только святым дано видеть Бога!

В "Житии" написанным самим Григорием Распутиным есть такая фраза: "Все меня интересовало. И хорошее, и худое, а спросить не у кого было, что это значит?".

Из рассказов бабушки и деда я поняла, что таким он был с ранних лет — "опытным, всё познающим самим, странником".

"В природе находил утешение, и нередко помышлял о Самом Спасителе".

Он мог уставиться на небо, а мне он говорил: "Вера - это небо на земле, тут и спасайся".

Или на долгие часы погрузиться в созерцание обыкновенной травинки, да так увлеченно, что мать иногда пугалась, в своем ли он уме.

Но самыми странными и не понятными для окружающих были его чудесные способности предсказателя и ясновидящего.

Он мог сидеть возле печки и вдруг заявить: "Идет незнакомый человек". И действительно, незнакомец стучал в дверь в поисках работы или куска хлеба.

Обладал он и чудесным даром, без которого был-бы гораздо счастливее; - способностью предсказывать смерть.

Его никто не тянул за язык, а он не лез в душу, но иногда слова сами вылетали кто когда умрёт.

Отец рассказывал нам, детям, о том, как бабушка, напуганная его замкнутостью, задумчивостью даже отрешенностью, пыталась подтолкнуть сына к сверстникам.

Она называла это "развеяться". Отец ни за что на свете не хотел бы "развеяться", перестать быть "странным чудотворцем".

К ужасу родителей он твердил: "Не надо мне никаких друзей. У меня есть Бог".

Как-то торговец лошадьми, пытаясь взвинтить цену, нахваливал свой товар. Отец отвел деда в сторонку и предупредил:-- Он врет. Дед, разумеется, отмахнулся.

Через некоторое время лошадь ни с того ни с сего как казалось деду, околела.

Отцу исполнилось шестнадцать.

Хозяйственные дела у Распутиных шли все лучше. Ржи собирали много.

Вдоволь осталось и после того, как сторговались с местной мукомольней. Дед вошел в азарт. Решил подзаработать на остатках. Куда податься? В город, ясное дело. Ближе всего -- Тюмень.

Она казалась немыслимо большой: в то время там жило пятьдесят-шестьдесят тысяч человек.

Единственным членом семьи, которого дед с наименьшими потерями мог оторвать от хозяйственных работ, был мой отец. Ему и поручили ехать в город.

Это был первый его выезд так далеко. Думаю, именно тогда он почувствовал вкус к странствованию, к смене впечатлений, к возможности постигать и сравнивать.

Отец благополучно добрался до Тюмени и с выгодой продал товар.

Он обескуражил деда, привезя денег гораздо больше, чем тот рассчитывал.

И стал уже постоянно ездить и продавать товар.

Как то в деревенской общине выпороли до полусмерти и изгнали блудницу так молодой Распутин нашёл её после этого в лесу, остановил кровь и убрал боль и ничего не взял с неё, в итоге она поправилась живя в лесу и собиралась уезжать, и когда он узнал что сверстники хотят с ней позабавится остановил их.

В 17 лет он стал осознавать присутствие в себе того, чье существование согревало и дарило ощущение благополучия и покоя.

У отца никогда не было духовного наставника.

Приход в то время был что то вроде контрольного органа за сельчанами и сбора подати.

Все, что он понял, он понял самостоятельно.

Отцом же руководил только его разум и жажда познать Истину.

"Пахал усердно и мало спал, а все же таки в сердце помышлял как бы чего найти, как люди спасаются?". -Говорил он дочери о своём детстве.

Григорий вонзил плуг в пласт земли. Конь, его «братик-работяга», напряг могучую шею. Пахота была яростной, почти отчаянной. Мускулы горели, пот заливал глаза, но ничто не могло заглушить главную боль – тихое, неотвязное чувство Потери.

«Где Ты?» – билось в такт шагам под грубой рубахой. «Почему молчишь?»

Три года прошло с той весны в лесу, когда слова о Царстве Божием внутри опалили его душу. Тогда Бог был ощутим – как дыхание за спиной, как тепло в груди на морозе, как тихий голос в глубине, объясняющий мир. Он жил в присутствии. В непрерывном диалоге:

— Братик-ветер, не ломай яблоню...

— Хлебушек, расти, солнышко в тебе есть...

Каждое действие, каждое ласковое слово твари или человеку было молитвой, прикосновением к тому Свету внутри всего. И он чувствовал отклик – не голос с неба, а... благополучие. Глубокий покой. Уверенность, что он не один, что его дар – лишь крошечная часть огромной, любящей Воли.

Но постепенно Присутствие стало таять. Как пар от конского крупа на утреннем холоде. Сначала Григорий думал – грешен. Перебирал в уме каждый день: злился ли? Завидовал ли? Не помог ли кому? Но совесть была чиста. Потом решил – мало молится. Вставал до петухов, уходил в глухой уголок за овином, шептал слова, выловленные из церковных чтений, или просто стоял в тишине, открывая сердце. Молчание в ответ было лишь глубже.

Отец говорил, что жизнь его с того дня превратилась в сплошное ожидание какого-нибудь знака свыше. Но знака не было.

Он искал Истину в:

Тишине поля – но слышал лишь ветер.

Глазах больной коровы – видел боль, но не Свет внутри.

Своей памяти – вспоминал то огненное ощущение Бога в 14 лет... и плакал от тоски.

Жизнь превратилась в сплошное ожидание знака.

— Может, удар молнии в дуб у околицы?

— Или сон вещий?

— Или странник придет, старец прозорливый?

Он ловил каждую тень, каждый шорох. Но небо молчало. Земля молчала. Даже видения – те самые картинки прошлого и будущего – стали тусклыми, как выцветшая синяя краска на ставнях.

Ему все труднее становилось молиться. Казалось, весь запас его духовной энергии был растрачен в одной вспышке, и ничего не осталось. И пошёл тогда он в разнос по кабакам заглушая отчаяние.

И на гуляньях тогда чудным образом отец и встретил свою суженую.

Мама была доброй, основательной, сейчас бы сказали, уравновешенной, уравновесила и отца.

Она была на три года старше отца.

Начало семейной жизни было счастливым.

Отец с усердием, какое раньше замечалось за ним не всегда, работал по хозяйству.

Потом пришла беда -- первенец прожил всего несколько месяцев.

Смерть мальчика подействовала на отца даже сильнее, чем на мать.

Он воспринял потерю сына как знак, которого так долго ждал. Но не мог и предположить, что этот знак будет таким страшным.

Его преследовала одна мысль: смерть ребенка -- наказание за то, что он так безоглядно "тешил плоть" и так мало думал о Боге.

Он молился. И молитвы утешали боль.

Прасковья Федоровна сделала все, что могла, чтобы смягчить горечь от смерти сына.

Через год родился второй сын, Дмитрий, а потом -- с промежутком в два года -- дочери Матрена, или Мария, как я люблю, чтоб меня называли, и Варя.

И отец затеял строительство нового дома, большего по размерам, чем дом деда, на одном дворе. Это был двухэтажный дом, самый большой в Покровском.

***

продолжение - https://litlife.club/books/429263/sections/1?page=3

В начале не было ничего, кроме тишины и намерения. И тогда Бог сотворил мир. Он вывел солнце золотым медальоном на небосвод, наполнил моря глубиной, а леса — шепотом. И вершиной творения Его стал человек. Он вдохнул в него жизнь, дал ему свободу и сердце, способное любить.

Но Бог знал, что Его истинный облик, сияние чистой любви и творящей силы, невыносим для смертных очей. Явись Он во славе Своей, человек перестал бы быть свободным, ослепленный величием. Потому Бог остался незримым Отцом, скрытым за холстом мироздания.

Он установил простые и мудрые законы. Земля будет рождать хлеб, если вложить в нее труд и терпение. Река напоит поля, если провести к ним каналы. Разум откроет тайны, если прилежно искать ответы. Бог давал достаток в ответ на усилия, словно говоря: «Я дал тебе все инструменты, теперь твори сам».

А еще Он даровал любовь. Не явно, но ощутимо. В тихом голосе совести, в необъяснимом утешении, которое находило на душу в минуту скорби, в случайной помощи незнакомца, когда сил уже не оставалось. Стоило человеку искренне попросить, из глубины сердца, как помощь приходила. То дождь напоил засуху, то находились нужные слова для примирения, то внезапная мысль указывала выход. Люди чувствовали это и называли Провидением, Высшей силой, Божьей милостью.

Шли века. Люди умножились и расселились по земле. Они построили великие города, возделали нивы, пересекли океаны. Урожаи были обильны, ремесла процветали. Люди смотрели на свои полные амбары, на мощные машины и начинали верить, что все это — дело лишь их рук, их ума, их труда.

Они привыкли к добру. Утреннее солнце, дождь, дарующий жизнь, воздух, что они вдыхали, — все это стало считаться самим собой разумеющимся. Они перестали видеть за щедростью мира — Щедрую Руку, за законами природы — Законодателя, за любовью в сердце — Источник этой любви.

«Мы добились этого сами», — говорили они, и в этих словах прозвучал первый грех гордыни.

Забвение породило равнодушие. Равнодушие породило новые грехи. Зачем благодарить Того, Кого не видишь? Зачем просить о помощи, если и так все хорошо? Зачем слушать тихий голос совести, если он мешает добиваться своего?

Люди стали враждовать, деля дарованные Богом богатства. Забыли о милосердии, ибо считали свой достаток наградой только за свой ум. Возгордились и начали считать себя владыками мира, имеющими право брать все, что захочется.

И тогда скорби, тихими тенями, вошли в их мир. Не как кара, а как горькое, но необходимое лекарство.

Урожай погибал от засухи, которую уже некому было попросить остановить. Войны, рожденные жадностью, уносили жизни самых сильных и молодых. Холод одиночества и бессмысленности проникал в сердца, ведь они отринули Главный Источник тепла. Они страдали не потому, что Бог разгневался и отнял Свою любовь. Нет. Они страдали по грехам своим, потому что их действия, нарушающие гармонию мироздания, неизбежно вели к боли.

Они пили воду из чистого родника, но перестали помнить о его источнике. И когда родник начал мелеть от их небрежения, они лишь злились, не понимая, почему им стало так тяжело.

Бог же по-прежнему был там. Незримый. Любящий. Он видел их страдания и ждал. Ждал, когда в тишине после крика отчаяния, в глубине уставшей души, кто-то снова поднимет взгляд к небу и не с требованием, а с покаянным шепотом спросит: «Господи, это Ты? Помоги. Прости. Научи снова видеть Тебя в мире, который Ты создал».

И тогда помощь приходила. Тихая. Неявная. Но именно та, что была нужнее всего. Ибо любовь Божья никогда не отступает. Она просто ждет, когда ее снова захотят увидеть.

---

Бог смотрел на людей с бездонной печалью. Он видел не только их страдания, но и их заблуждения. Самый горький плод их забвения созревал в их умах и сердцах. Они взяли когда-то данные им простые и ясные заповеди — о любви, о справедливости, о милосердии — и начали их перекраивать, как дорогую, но ветхую одежду.

Они обернули их в свитки сложных правил, возвели стену из мелочных предписаний вокруг зерна истины. Они стали спорить о букве, забыв о духе. «Начальный Завет», данный как руководство к жизни и напоминание о Нем, стал оружием в руках гордецов. Его использовали, чтобы судить, делить, возвышаться одних над другими и оправдывать свою жестокость. Истина Его любви была скрыта под грудой человеческих домыслов, суеверий и жажды власти.

Люди больше не искали Бога — они поклонялись созданному ими же образу, суровому и требовательному судье, который благословлял их племя и карал всех чужих. Они кричали Его имя на войне и шептали в страхе, но не слышали больше тихого голоса в своей душе.

И тогда в сердце Бога родилось новое решение, немыслимое и великое. Он не мог явиться в силе — это сломило бы их. Он не мог больше ждать — они тонули во лжи. И Он решил прийти к ним не в громе и молнии, а в тихом шепоте. Не в сиянии небес, а в бренной плоти. Послать к ним часть Себя Самого, отражение Своего сердца, облеченное в ту же плоть и кровь, что и они. Чтобы говорить с ними на их языке, чтобы видеть их глазами, чтобы страдать их болью. Чтобы показать им путь любви не как закон, а как жизнь.

Он вошел в мир тихо, как входит рассвет, без фанфар и треска. Родился в бедности, вырос в безвестности. И когда пришло время, Он вышел к людям.

Он говорил им: «Вы слышали, что сказано древним… а Я говорю вам: любите врагов ваших». Он говорил: «Милости хочу, а не жертвы». Он говорил: «Царство Божие внутри вас». Он врачевал больных, прощал падших, утешал отчаявшихся. Он рвал цепи человеческих преданий, чтобы высвободить ядро вечной истины.

Но люди, ослепленные своими домыслами, смотрели на Него и не видели. Их сердца, привыкшие к сложным правилам, не могли вменить простоту Его любви. Их умы, закованные в догмы, не могли принять Его свободу.

Они ожидали Мессию-царя, который придет с мечом и славой, а перед ними стоял плотник из Назарета, говорящий о любви к врагам. Они ждали того, кто подтвердит их правоту и возвысит их народ, а Он говорил, что Бог любит всех.

Их духовные вожди, теснее всего державшиеся за искаженное писание, пришли в ярость. «Он нарушает закон! — кричали они. — Он богохульствует! Он вводит народ в заблуждение! Это ересь!»

Они схватили Его. Судили по надуманным обвинениям. Вывели за стены города и казнили позорнейшей смертью, на кресте, предназначенном для самых отъявленных злодеев. Часть Бога, явившаяся к ним с последним призывом, с распростертыми объятиями, была ими отвергнута, оплевана и уничтожена.

И когда гвоздь пронзил плоть, Бог на небесах почувствовал боль. Но не гнев. Бесконечную, вселенскую скорбь. Они убили не Бога — они убили саму возможность увидеть Его иным, кроме как через призму страха и закона. Они убили посланную им надежду на прощение и примирение.

Он смотрел, как Его творение, Его дети, совершают величайшую ошибку, принимая любовь за ересь, а истину — за кощунство. И в этот миг помрачения, казалось, сама земля содрогнулась от ужаса перед совершающимся.

---

И наступила тишина. Тишина после крика, после стука молота, после последнего вздоха. Бог не стал крушить мироздание в гневе. Он продолжал любить. Но любовь эта отныне была пронизана скорбью мудрого Отца, который видит, как его дети, обжигаясь,(и снова, и снова) хватаются за раскаленный металл, виня в своей боли самого того, кто предупреждал их об опасности.

Люди же, оставшись со своей болью, начали строить новые домыслы, еще более запутанные, чтобы объяснить свои несчастья, не задевая свою гордыню.

Они смотрят на болеющего ребенка и говорят: «Бог забрал его к себе за грехи наши». Но не видят истины, что стоит за этими словами. Бог не забирает детей в наказание. Ребенок болеет, потому что мир, в который он пришел, отравлен грехом его родителей и предков. Грехом не в смысле «проклятия рода», а в смысле конкретных поступков: мать, травит себя ядом гнева и обид; отец, пропитывавший дом смрадом пьянства и сквернословия; семья, где царили жадность и ложь, а не любовь и забота. Грехи родителей — это яд, который физически и духовно отравляет почву, на которой растет дитя. Но признать это — значит взять на себя ответственность. Гордыня же шепчет: «Это Бог так наказывает», снимая вину с себя и возлагая на Него же вину за последствия своих же ошибок.

Они смотрят на руины великих городов и гибель народов и говорят: «На то была воля Божья». Но не видят долгого пути к этой гибели. Бог не насылает кару с небес на процветающие цивилизации в одночасье. Он дает им столетия знамений и предупреждений. Народ уничтожается тогда, когда он внутренне уже умер, когда он добровольно и массово отверг все божественное в себе. Когда он не замечал, как в его среде хулили Бога: не богохульствовали срамными словами, а хулили делами — попранием справедливости, издевательством над слабыми, культом роскоши и разврата, объявлением зла добром. Народ сам выкапывает себе могилу, а Бог лишь позволяет ему упасть в нее, когда тот уже не может и не хочет держаться за край.

И они продолжают рассуждать о Боге. Они пишут толстые книги, ведут ожесточенные споры, делятся на секты и течения, провозглашают друг друга еретиками. Одни видят в Нем карателя, готового испепелить за малейшую провинность. Другие — доброго дедушку, который все простит и ничего не потребует. Третьи — абстрактный «закон мироздания». Они спорят о обрядах, о словах, о деталях одежд, о том, какой рукой креститься.

Но все эти споры — лишь новые стены, которые они возводят, чтобы не видеть Его самого. Чтобы не услышать тихий, простой и страшный для их гордыни зов: «Перестаньте творить зло, научитесь делать добро; ищите правды, спасайте угнетенного». Они предпочитают сложность простой истине, ибо сложность позволяет им гордиться своим «знанием», в то время как простота требует смирения и изменения сердца.

Бог же по-прежнему смотрит. И ждет. Он послал им часть Себя, и они убили ее. Но семя было брошено в землю. И оно проросло не в могущественных империях и не в хитроумных богословских трактатах. Оно проросло в сердцах тех немногих, кто способен был отбросить гордыню, признать свою слепоту и увидеть в заповедях — не суровый закон, а приглашение к любви; в скорбях — не слепую кару, а больную руку Отца, который указывает на рану со словами: «Вот что ты себе сделал. Дай, Я помогу тебе исцелить ее».

И пока хотя бы одно такое сердце бьется в мире, надежда не мертва.

Олег откинулся на спинку кресла, потирая переносицу. Монитор, единственный источник света в темной квартире, наконец погас. Работа сдана. Дедлайн повержен. Но победа была пирровой. Его глаза... они горели. Не метафорически, а самым настоящим образом – будто в них насыпали мелкого, раскаленного песка.

"Сухость", – прошептал он в тишину. Знакомое чувство, но сегодня оно было особенно жестоким. Он моргнул. Раз. Два. Десять. Никакого облегчения. Веки скользили по роговице, как наждачная бумага. Каждое движение яблока под веком отзывалось тупой болью.

"Капли. Надо закапать капли", – мысль пронеслась ясной вспышкой. Олег потянулся к верхнему ящику стола, где обычно лежал спасительный флакончик с синей этикеткой – "Систейн Ультра", его верный борец с "офисным синдромом". Ящик открылся с привычным скрипом. Пусто. Лишь пачка скрепок и забытый USB-шнур смотрели на него укоризненно.

Паника, холодная и липкая, подступила к горлу. Куда делись? Он перерыл все ящики, заглянул в сумку, проверил карманы куртки. Ничего. Только пустота и нарастающая, невыносимая "песчаная буря" в глазах. Слезы? Нет, слез не было. Слезные железы, казалось, объявили забастовку. Только жжение, резь, ощущение, что веки вот-вот прилипнут к глазному яблоку намертво.

Взгляд упал на часы. 01:17. Город спал. Но его глазам было не до сна. Они требовали влаги. Сейчас же. Мысль о том, чтобы дождаться утра, казалась пыткой. Аптеки! Вспомнил Олег. В соседнем квартале, на углу, была круглосуточная. Луч света в кромешной сухости!

Одевался на ощупь, щурясь и кряхтя от каждого моргания. Вышел на улицу. Прохладный ночной воздух ударил по лицу, но глазам стало только хуже – ветерок подсушил и без того пересохшую поверхность. Фонари расплывались в мутные светящиеся шары. Он шел, почти не видя дороги, ориентируясь по силуэтам домов и знакомым вывескам, чувствуя себя слепым котенком, брошенным на произвол судьбы.

Аптека сияла ярким, почти хирургическим светом. За стеклом виднелась фигура дежурного провизора – женщина лет сорока, с усталым, но доброжелательным лицом. Олег ввалился внутрь, хлопнув дверью.

– Здравствуйте, – хрипло выдавил он, подходя к стойке и щурясь на провизора сквозь пелену дискомфорта. – Глаза... сохнут... жутко. Ночью. Капель нет. Нужны... витаминные капли. Для увлажнения. Срочно.

Женщина внимательно посмотрела на его покрасневшие, неестественно блестящие глаза.

– Ох, бедолага, – сочувственно протянула она. – "Сухой глаз" ночью – это кошмар. Витаминные... для ночного спасения... – Она задумалась, окинув взглядом витрину. – "Систейн" классический есть, но он больше просто увлажняет. А вот если именно с витаминами и для снятия усталости... – Она потянулась к полке и достала небольшой сине-белый флакон. – Вот, "Визин Чистая Слеза" с витамином B12 и увлажняющим комплексом. Очень хорошо снимает именно ночной дискомфорт и питает. Или... – Она взяла другой, с зеленой этикеткой. – "Артелак Всплеск Уно" с гиалуроновой кислотой и про-витамином B5. Тоже отличный вариант, очень нежный.

Олег смотрел на флакончики, как на Грааль. Его глаза в этот момент готовы были согласиться на что угодно, лишь бы прекратилась эта адская сушь.

– Дайте оба! – выпалил он, судорожно роясь в кармане за кошельком. – На всякий случай.

Провизор улыбнулась.

– Не паникуйте. Начните с одного, например, с "Визина". Он прямо для таких экстренных случаев. Закапаете прямо здесь, если хотите.

Олег кивнул, не в силах выговорить слова благодарности. Он схватил флакон, дрожащими руками сорвал защитный колпачок, запрокинул голову и... капля. Прохладная, живительная капля коснулась пылающей поверхности глаза. Потом вторая. Сначала – легкое жжение контакта, а потом... О, чудо! Будто первый глоток воды после долгого перехода по пустыне. Прохлада разлилась по глазу, смывая песок и жар. Напряжение начало отпускать. Он закапал второй глаз, ощущая, как спазм век постепенно ослабевает.

– Ох... – вырвался у него долгий, блаженный вздох. – Спасибо... Вы меня спасли. Буквально.

– На здоровье, – улыбнулась провизор. – Теперь спите спокойно. И запасной флакон пусть будет, на всякий пожарный.

Олег вышел из аптеки уже другим человеком. Ночной воздух больше не был врагом. Фонари обрели четкие очертания. Мир снова стал ясным и не таким враждебным. В кармане мягко позванивали два флакончика – его новые ночные стражи, его личный НЗ против внезапной глазной жажды. Он шел домой, щурясь уже не от боли, а от внезапной яркости мира, и думал, что иногда счастье – это просто вовремя найденная капля в круглосуточной аптеке. И он мысленно поклялся никогда больше не допускать, чтобы его верный "Систейн" заканчивался в самый неподходящий момент. Ночь научила его: глазные капли – это стратегический запас, который должен быть всегда под рукой. Особенно когда город спит, а твои глаза решают устроить бунт.

Недалёкое будущее.

Дождь стучал по подоконнику девятиэтажки, сливая мир за стеклом в серо-зеленую акварель. Внутри пахло лекарствами, дезинфекцией и тушеной капустой. Максим, или просто "Макс", сидел в кресле, обложенный подушками. Его лицо, осунувшееся после шести курсов химии, было бледным, как экран старенького монитора перед ним. Но глаза... глаза горели знакомым огоньком – тем самым, что зажигался в сетевых пабах Counter-Strike 1.6, когда он вел свою команду к победе на de_dust2. Только теперь карта была реальной, и ставки измерялись не очками, а жизнями.

На столе рядом с пузырьками таблеток и стаканом водички стоял системник, гудевший, как старый холодильник. Это был его "танк", его "штурмовик". Через него Макс подключался к порталу Минобороны с криптографическим названием "КиберФронт". После объявления о наборе операторов БПЛА для дистанционной работы он, патриот до мозга костей, несмотря на IV стадию и прогнозы врачей, прошел полноценный онлайн-курс. Тесты сдал блестяще – годы тактик в КС не прошли даром. При регистрации в графе "Позывной" он без тени сомнения ввел: "Инвалид". Честно. Без пафоса. Его тело было сломлено, но дух и пальцы – все еще в строю.

Задание #1: "Буратино в огороде". Мини-дрон "Лелека", управляемый Максом, завис над полем у окраины села. На сайте "КиберФронта" в разделе "Срочные миссии" значилось: "Координаты 48.XXXX, 35.XXXX. Танк Т-72 противника замаскирован в саду частного дома, ведет огонь по нашим позициям у перекрестка. Подавить угрозу. Осторожно: возможна ПВО ближнего действия." Макс усмехнулся. "Буратино"... Как в старой доброй игре – "танк на базе". Он провел дрон ниже, используя яблони как укрытие. В объективе мелькнул ствол, торчащий из-под сети с листьями. "Ну, здравствуй, деревянный мальчик". Макс переключился на тепловизор – двигатель танка светился ярким пятном. Одна корректировка, вторая... сброс маленькой, но смертоносной противотанковой гранаты. На экране – вспышка, потом черный дым. В наушниках сквозь помехи донеслось: "...Буратино... горел... спасибо, Инвалид!" Макс откинулся на подушку, глотнул воды. В горле встал ком – не от тошноты после химии, а от чего-то другого. Смешно и ужасно: уничтожил танк, сидя в тапочках, пока в соседней комнате мама варила борщ.

Задание #2: "Крысы на Мельнице". Старое зернохранилище на окраине. Разведданные: до взвода боевиков засело внутри, минировали подходы, снайпер на верхнем этаже. Наши залегли. Задача "Инвалида": найти точки входа для штурмовой группы, подавить огневые точки на верхних этажах. Макс взял под контроль более тяжелый дрон "Фурия". Он летел низко, вдоль стен, вспоминая, как прочесывал здания в cs_italy. "Угол... коридор... лестница... Окно на втором этаже, ставни полуоткрыты..." Он отметил координаты. Потом увидел дуло снайперской винтовки, высунутое из чердачного окна. "Ага, крыса". Макс аккуратно подвел дрон, используя козырьки крыш как укрытие. Один выстрел из бортового пулемета калибра 7.62 мм – короткая очередь. Дуло исчезло. В эфире: "...Снайпер молчит! Идем по точкам Инвалида!" Макс чувствовал странную эйфорию, смешанную с горечью. Он только что убил человека, врага который напал на мирных жителей, втоптал в землю подвиги его деда... А за окном шел все тот же дождь.

Задание #3: "Шаурма": Операция по выводу. Это случилось внезапно. На канале экстренной связи зазвучал срывающийся голос оператора "Фурии" с позывным "Овод": "...Попадание! Пропадает связь! Дрон падает! Мы в ловушке, перекресток у школы... их много! Закрыты со всех..." Связь прервалась. Макс молниеносно открыл карту на "КиберФронте". Координаты "Овода" были известны. Задание висело в "Срочных": "Группа "Шаурма" в окружении, район школы. Нужны глаза!" Макс схватил джойстик. Его собственный дрон, "Лелека", был уже в воздухе неподалеку. Он гнал его на предельной скорости, игнорируя предупреждение о низком заряде батареи. Трясущимися руками (дрожь – то ли от волнения, то ли от химии) он вывел дрон в район школы.

Картина была мрачной: наша группа из шести человек зажата в полуразрушенном дворе школы. С трех сторон – плотный огонь из окон соседних домов и с крыши магазинчика. Четвертая – открытое поле, простреливаемое пулеметом. "Овода" и его дрона не было видно. Наши отстреливались, но позиции были гиблыми.

Макс включил передачу, его голос, хриплый от редких разговоров и болезни, прозвучал в эфире: "Шаурма, Шаурма, вас слышит Инвалид. Держитесь. У меня глаза. Пулемет на крыше магазина – ваш главный гвоздь. Координаты..." Он быстро передал данные пулеметного гнезда. "Вижу три активных окна в синем доме напротив. Готовлю подавление. По моей команде – отход в развал у забора, координаты... Потом – рывок через поле к разбитой газели. Там укрытие."

Он видел, как бойцы начали переглядываться, услышав его позывной. "Инвалид" уже был легендой на портале. Макс сбросил первую светошумовую гранату точно в окно синего дома. Вспышка, дым. "Двигай! В укрытие!" – крикнул он в микрофон. Бойцы рванули к развалу, отстреливаясь. Пулемет на крыше магазина строчил, прижимая их к земле.

"Теперь твоя очередь, сволочь", – прошипел Макс, направляя "Лелеку" к крыше. Батарея мигала красным. Дрон был маленьким, вооруженным только гранатой и пулеметом. Подойти вплотную к пулемету было самоубийством. Макс вспомнил трюк из КС – "слепой выстрел". Он поднял дрон выше, почти вертикально над пулеметчиком, которого не видел из-за парапета. Нацелился наугад, по памяти карты, по звуку выстрелов... и выпустил весь оставшийся боекомплект из пулемета в бетон парапета перед позицией пулеметчика. Град рикошетов, осколков бетона и свинца обрушился на врага. Пулемет захлебнулся.

"РЫВОК! ВСЕМ РЫВОК К ГАЗЕЛИ! СЕЙЧАС!" – заорал Макс, его голос сорвался в кашель. Он видел, как бойцы вскочили и побежали через поле. Его дрон, исчерпавший заряд, начал падать. Последнее, что увидел Макс на экране, прежде чем связь прервалась – фигуры "Шаурмы", добегающие до разбитого автомобиля.

В тишине комнаты слышалось только шипение системника и тяжелое дыхание Макса. Пот струйками стекал по его вискам. Руки тряслись так, что он едва мог донести стакан с водой до губ. На портале через несколько минут появилось сообщение: "Группа "Шаурма" вышла из окружения. Потери: 1 раненый. Пулемет подавлен. Оператор "Овод" контужен, но жив. Спасибо "Инвалиду". Вытащил."

Макс отключился от портала. Смешно: он, прикованный к креслу, вывел из ада шестерых парней, которых никогда не видел. Трагично: он только что пережил адреналиновый взрыв, который его изношенное тело едва выдержало. За окном стучал дождь. В соседней комнате мама позвала ужинать. Он взглянул на экран, где заставка все еще показывала карту de_dust2. Реальная война была страшнее, грязнее и несправедливее любой игры. Но он был здесь. Он был полезен. Он был "Инвалид". Патриот в тапочках, стреляющий по врагам сквозь боль и экран монитора. И завтра, если хватит сил и не будет очередного приступа тошноты, он снова зайдет на "КиберФронт". Потому что там его ждали. Потому что там он был жив.