У тут меня случился небольшой юбилей: прошло два года с тех пор, как я начал выкладывать на Пикабу истории из своих воспоминаний. И хотя за это время те, кому это было интересно, узнали про меня практически всё, продолжаются попытки разобраться в истинных мотивах, побуждающих меня стучать по клавишам ноутбука, а потом выкладывать свою писанину на Пикабу. Пикабушник
@carbofos даже предположил, что я сижу на зарплате в МВД, и за долю малую участвую в формировании положительного облика российской полиции. Нет, мне не платит ни МВД России, ни какая-либо другая из правоохранительных структур. Даже не знаю, почему: толи сказывается некоторый бюджетный кризис, толи тот облик правоохранителей, который фигурирует в моих историях, недостаточно положительный. На самом же деле главная причина публикации моих воспоминаний (помимо тяги к графомании, разумеется) состоит в том, что писать интересно только тогда, когда тебя читают. Мне в этом плане повезло, и поэтому истории в моем исполнении еще неоднократно будут выкладываться.
А вместо торжественных мероприятий, банкета, салюта и тому подобного, вашему вниманию будет предложена очередная история из воспоминаний бывшего следователя прокуратуры. Этот случай мне запомнился по многим причинам, которые вы поймете, прочитав историю до конца. Предупреждаю, что букв будет просто неприлично много, как и всяческих незначительных на первый взгляд подробностей, без которых обойтись просто не получилось. Вообще-то, вся эта история тянет как миниму на повесть, но, тем не менее, приступим.
Время и место действия будут вполне традиционными – небольшой город на Урале в 90-е годы XX века, когда я работал старшим следователем прокуратуры сельского района. В один из дней июня прокурор района отписал мне уголовное дело, которое возбуждал и начинал расследовать следователь прокуратуры города, бывший тогда на дежурных сутках. Делу было всего несколько дней от роду, и оно представляло собой не слишком толстую стопку хаотично сложенных процессуальных документов в канцелярской папке системы «дыросшиватель». Разобрав бумаги по порядку, я изучил материал и выяснил следующее:
Началось всё субботним утром, когда в Ленинский райотдел пришла некая гражданка Карасева с заявлением о том, что пропал её муж, соответственно тоже Карасев. Муж утром в пятницу уехал на работу на своей автомашине «Нива», и с тех пор не появлялся. Жена позвонила коллегам мужа по работе, но где искать Карасева, они не знали. Этому Карасеву было что-то около тридцати пяти лет, и была у него одна особая примета – левая нога ниже колена отсутствовала, вместо неё был протез. Дежурная часть приняла заявление, и уголовный розыск начал неспешные поиски пропавшего Карасева.
Стали устанавливать, кто видел Карасева последним, и узнали, что тот работал в ООО «Петривас» (называлось так, потому что его учредителями были какие-то загадочные Петрович и Василич), которое представляло собой малое предприятие лесоперерабатывающего комплекса, проще говоря - лесопилку. Кстати, никто не мог сказать, кем там именно работал Карасев, и чем занимался (это я выяснил уже позже). В пятницу после работы верхушка ООО отправилась домой к директору этой конторы, некоему Павлу Рыбкину, у которого в тот день был день рождения. В квартире Рыбкина, помимо четверых работников «Петриваса», в тот вечер находились его жена Полина, пара её подруг и несколько приятелей Рыбкина с женами. Празднование не представляло собой ничего особенного – пили разные подакцизные напитки и ели салаты. Разошлись поздно, уже за полночь. Карасев приехал к Рыбкину на своей «Ниве», и на этой же «Ниве» по окончании праздника и уехал, невзирая на алкогольное опьянение. Больше никто из присутствоваших его не видел.
В этой связи опера стали советовать жене Карасева еще подождать, потому что по теории вероятности, которая действует исключительно на постсоветском пространстве, пьяный Карасев скорее всего либо поехал бухать куда-то дальше к друзьям, и теперь отсыпается, либо к подругам, но тоже отсыпается. Пока жена Карасева убеждала оперов, что её муж совсем не такой, в дежурную часть поступило сообщение о том, что обнаружена «Нива», принадлежащая Карасеву. Нашлась она не в городе, а на территории нашего сельского района, в лесу, в стороне от больших дорог, и в сгоревшем виде. Ситуация стала приобретать совсем другой оборот, и по факту исчезновения Карасева стали работать намного более активно, подняв при этом дежурного следователя городской прокуратуры.
Всех, кто был на дне рождения Рыбкина, притащили в Ленинский райотдел, и стали с ними вдумчиво разговаривать, выясняя, не было ли по ходу празднования чего-то особенного. Все опрошенные пояснили, что особенное было, и заключалось оно в конфликте между именинником Рыбкиным и Карасевым. Рыбкин в тот вечер не пил (как потом выяснилось, он вообще спиртное не употреблял), а вот Карасев наоборот, налегал на водку. И видимо на этой почве он и начал докапываться до Рыбкина. Карасев говорил, что Рыбкин никто и номер его шестнадцатый, что только благодаря ему – Карасеву – «Петривас» процветает, и все в таком духе. Рыбкин хмурился, но на подколы отвечал скупо. А Карасев расходился все больше, заявлял, что он хоть сейчас готов настучать Рыбкину в балабас, и даже предлагал для этого выйти в подъезд. Рыбкин же все время пытался конфликт погасить, что отметили все очевидцы. По окончании праздника, когда гости уже вышли из подъезда и Карасев сел в свою «Ниву», Рыбкин подсел к нему, и многие слышали, как он предлагал Карасеву проспаться и завтра поговорить на трезвую голову, на что Карасев сказал, что разговор еще не закончен, после чего уехал.
Кроме того, уголовный розыск узнал у жены Карасева данные всех известных ей его друзей, и поехал по ним. Тут стали высняться еще более интересные вещи. Один из этих друзей рассказал, что где-то около полпервого ночи к нему домой зашел пьяный Карасев, и позвал поехать с ним на дачу к Рыбкину, чтобы закончить разборки. При этом Карасев вытащил из кармана брюк пистолет ТТ и сказал, что бояться нечего, потому что он завалит Рыбкина с первого выстрела. Но друг отказался куда-то ехать и даже пытался убедить Карасева остаться у него с целью проспаться и протрезвиться, а все вопросы решать уже утром на свежую голову. На это Карасев обиделся, хлопнул дверью и уехал на «Ниве» куда-то в темноту. Второй друг Карасева, не сговариваясь, поведал точно такую же историю, только произошедшую на двадцать минут позже первой. Еще одного карасевского друга по фамилии Окуневский, опера дома не застали. Отец Окуневского (тот был не женат и жил в квартире с отцом) рассказал, что накануне полвторого ночи приехал Карасев и позвал сына поехать куда-то с собой «на разборки». Отец пытался отговорить Окуневского, но тот ответил, что надо помочь другу, и уехал с Карасевым на «Ниве». Поле этого Окуневский-младший дома не появлялся.
Именинник же Рыбкин в городе отсутствовал. Его жена Полина сказала, что в ту ночь после того, как гости разошлись, Рыбкин на своем автомобиле «Нива» поехал на дачу, где оставался ночевать его отец. Дача находилась в лесном массиве на территории нашего сельского района, по странному совпадению сгоревшую «Ниву» Карасева нашли от неё километрах в пяти.
Опера стали пробивать за этого Рыбкина, и узнали, что это в своем роде весьма примечательная личность. К моменту описываемых событий ему было намного больше тридцати, и был он ветераном-«афганцем», причем необычным. Дело в том, что в Афганистане Паша Рыбкин отслужил всего год, в разведке мотострелкового соединения. Затем он был осужден военным трибуналом Туркестанского военного округа к восьми годам лишения свободы по пунктам «д», «з» УК РСФСР – умышленное убийство двух или более лиц, совершенное общеопасным способом. История эта была мутная, и что там случилось на самом деле, достоверно установить мне так и не удалось. Дело в том, что получить копию приговора из военного трибунала Туркестанского военного округа не представилось возможным, так как он к тому времени был давно расформирован, а ответ на мой запрос из архива Министерства обороны в Подольске (если я правильно помню) так и не пришел. Поэтому есть две версии событий. По версии местных «афганцев», у Рыбкина не складывались взаимоотношения с сослуживцами по разведроте, попросту говоря, его там чморили, так как он был хреновый разведчик и даже отстал от всей группы на разведвыходе. По версии самого Рыбкина, у него действительно были плохие отношения в роте, его пытались чморить, но он дал ответку, поэтому во время разведвыхода его попросту якобы случайно оставили одного в горах, и он был вынужден около суток выходить один к своим. Как бы то ни было, вернувшись с гор в расположение, Рыбкин первым делом подошел к палатке, где отдыхала после выхода его группа, и катнул туда гранату. Как результат – двое насмерть и четверо раненых. Судя по относительно небольшому сроку, который намерял Рыбкину военный трибунал, его версия имеет право на существование, потому что во времена СССР в органах военной юстиции людей сентиментальных не держали в принципе.
Из восьми лет Рыбкин отсидел всего четыре, потому что вышла нехилая амнистия для «афганцев», и он освободился по половинке срока. Вернувшись домой, по сведениям уголовного розыска Рыбкин какое-то время примыкал в нашем городе к группировке так называемых «афганцев», которые боролись за права участников военных действий в Афганистане путем сбора дани с торговцев на местных рынках. По некоторым данным, Рыбкин даже был в этой группировке «оружейником». Потом ОПГ распалась (кого-то убили, кого-то посадили), и Рыбкин занимался различным бизнесом, пока не стал директором в «Петривасе». Что еще можно про него добавить? Рост где-то за метр девяносто, очень крепкого телосложения, но не не качок, а жилистый. Женат повторным браком, Полина – вторая жена, моложе его на десять с лишним лет. От первого брака есть сын десяти лет, который после развода остался с Рыбкиным, а не с первой женой. Спиртного он не пил совсем, как я уже упоминал, увлекался охотой, рыбалкой и дачей.
Когда опера поехали на дачу и привезли оттуда Рыбкина в райотдел, была уже глубокая ночь субботы. Рыбкин особо не возмущался, и беседовал с операми почти всю ночь напролет. Он не отрицал ссоры с Карасевым на дне рождения, но говорил, что после этого Карасева больше не видел, а Окуневского вообще не знает, и упорно стоял на своем.
Уже утром воскресенья в Ленинский райотдел пришло сообщение о том, что какие-то ягодники нашли в лесу опять же на территории нашего сельского района труп мужчины с характерной приметой – у него был протез вместо левой ноги. Как уже понятно, место обнаружения трупа было в паре километров от дачи Рыбкина и в трех километрах от того места, где накануне была обнаружена сгоревшая «Нива» Карасева.
Стало окончательно ясно, что нужно искать где-то на даче, тем более, что уже наступило светлое время суток. С этой целью на даче Рыбкина провели обыск, который продолжался несколько часов, при этом один из оперов каким-то чудом нашел в траве недалеко от крыльца дачного дома стреляную гильзу от пистолетного патрона калибра 7,62, то есть от ТТшного патрона. После этого Рыбкин попросил пригласить адвоката, потому что он хочет дать признательные показания.
Приехал адвокат Акулов, кстати, в прошлом следователь прокуратуры. Переговорив с Рыбкиным полчаса один на один, он вышел и сказал, что они готовы к допросу. Находившийся тут же следователь городской прокуратуры произвел допрос Рыбкина, в ходе которого тот пояснил, что в два часа ночи к нему на дачу на своей «Ниве» приехал пьяный Карасев, и с ним какой-то мужик. Рыбкин в то время еще не спал, потому что переваривал ссору с Карасевым. Карасев и второй мужик зашли на территорию участка, Рыбкин вышел к ним навстречу. Карасев достал пистолет ТТ из кармана брюк, направил его на Рыбкина и стал говорить, что сейчас завалит его. Тогда Рыбкин резко схватил Карасева за руку, в которой был пистолет и стал выворачивать её, чтобы отобрать оружие. В это время раздался выстрел, видимо, Карасев нажал на спусковой крючок в процессе борьбы. От выстрела упал стоявший рядом приехавший с Карасевым мужик, потому что в тот момент ствол пистолета был направлен в его сторону. От неожиданности Карасев ослабил хватку, чем тут же воспользовался Рыбкин и выхватил пистолет из его руки, после чего тут же выстрелил ему в голову. Отец Рыбкина все это время спал в даче и ничего не видел. После этого Рыбкин погрузил оба трупа в «Ниву» Карасева и увез их в лес, где выбросил в разных местах. После этого он отогнал «Ниву» в другое место, где облил бензином из бака и поджег. Затем он пешком вернулся на свою дачу, пистолет ТТ выбросил где-то в лесу по дороге, где именно, не помнит.
Тут же был произведен осмотр места происшествия с участием Рыбкина, он указал место, где спалил «Ниву», где бросил труп Карасева, а также показал, где лежит труп Окуневского. На основании этих доказательств Рыбкин был задержан в порядке статьи 122 УПК РСФСР, а затем арестован с санкции прокурора по обвинению в убийстве двух лиц.
Всё это я узнал из материалов дела, а также из телефонного разговора со своим хорошим приятелем – тем самым следователем городской прокуратуры, который занимался этим преступлением на дежурных сутках. Он также сказал, что по его мнению в деле всё предельно ясно, Рыбкин совершил умышленное убийство двух лиц, а также сообщил, что по словам оперов в Ленинской уголовки, у Рыбкина наверняка где-то хранится арсенал распавшейся «афганской» группировки.
Действительно, расследовано по делу было многое, но не всё. Не хватало орудия убийства – пистолета ТТ. Его надо было отыскать. С этой целью я поехал к Рыбкину в СИЗО и пригласил с собой его адвоката Акулова, с которым тоже был уже давно знаком. В следственном кабинете Рыбкин и Акулов с жаром стали доказывать мне, что в данном случае налицо необходимая оборона, потому что фактически Карасев специально ехал на дачу убивать Рыбкина с пистолетом, и этому имелись многочисленные доказательства. Я же сказал, что не вижу со стороны Рыбкина полного содействия следствию, потому что до настоящего времени он так и не указал место, где лежит пистолет. Кроме того, я добавил, что вот если бы Рыбкин выдал хранящийся у него арсенал, то тогда сразу было бы понятно, что он вполне законопослушный гражданин. Сказал я это на удачу, будучи убежден, что Рыбкин ничего такого сдавать не будет. После этого Акулов и Рыбкин попросили у меня дать им возможность пошептаться, что я и сделал. Где-то через сорок минут Акулов позвал меня в следственный кабинет и сказал, что Рыбкин готов выдать и пистолет и арсенал в случае, если ему до суда изменят меру на подписку о невыезде. Подписка ему нужна была потому, что его молодая жена беременна, а он знает, что тот, кто пришел в суд своими ногами, своими ногами оттуда и уйдет. Я пообещал подумать, и на этом мы расстались.
На самом деле мне нужно было не подумать, а получить на это одобрение прокурора района. Я рассказал ему всё, как есть, включая и тот момент, что со стороны Рыбкина действительно усматривается скорее превышение пределов необходимой обороны, чем умышленное убийство. Прокурор долго колебался, размышлял, но в конце концов сказал, что я могу обещать Рыбкину подписку, если он сдаст пистолет и арсенал. Ну и если его версия подтвердится другими доказательствами в ходе следствия, конечно же. Рыбкин и его адвокат на такие условия согласились.
Честно говоря, я и сам не понимал, нахрена лично мне нужен этот арсенал, потому что на показатели работы следствия этот факт не влиял вообще никак. Но договоренность уже была достигнута, и надо было преодолевать предстоящие организационные трудности. Вывозить Рыбкина из СИЗО на дачу обычным штатным конвоем или с операми районного уголовного розыска я как-то побоялся, учитывая его габариты и навыки, а также то, что он отправил под крестик в общей сложности уже как минимум четверых (и еще неизвестно сколько «духов» в Афгане). Поэтому я обратился к знакомым ребятам из бандитского отдела УБОПа, накидав им ситуацию в общих чертах и попросив организовать спецконвой из СОБРовцев. Парни с бандитского взялись за дело с огромным энтузиазмом, потому что такая халява бывает, наверное, всего раз в жизни. В результате Рыбкина вывезли из СИЗО на микроавтобусе под охраной восьмерых СОБРов с автоматами. Само собой, с нами были адвокат, понятые, а также четверо оперов с бандитского, один из которых с видеокамерой.
Приехав на дачу, я предложил Рыбкину первым делом показать, где лежит пистолет. Он повел нас в лес, и где-то местрах в двухстах от забора указал на кучу сухого валежника. Поворошив её, мы действительно обнаружили там пистолет ТТ, в магазине которого оставалось шесть патронов. После этого мы переместились обратно на дачу, где Рыбкин сказал, что нужно разобрать поленницу у одной из стен бани. Поленница была метра два высотой, и операм с бандитского отдела пришлось попотеть, прежде чем они раскидали оттуда все дрова. Рыбкин же сказал взять в сарае лопаты и копать землю прямо на том месте, где стояла поленница. Опера взялись за лопаты. Копали они долго, углубились в песчаный грунт уже на метр с небольшим, но ничего не обнаруживалось. У меня уже стали закрадываться мысли о том, что Рыбкин просто издевается над нами, но он сказал, что нужно копать еще глубже. И на глубине где-то около полутора метров лопата наконец-то звякнула обо что-то металлическое. В результате дальнейших раскопок из земли были извлечены две сорокалитровые алюминиевые молочные фляги, обе доверху набитые различными боеприпасами. Там были автоматные патроны калибров 5,45 и 7,62, патроны к ПМу 9мм, патроны к ТТ 7,62мм, патроны к мелкашке 5,6мм, патроны длинные винотовочные 5,6мм, и даже пару десятков патронов к ревнагану 7,62мм, причем все это в больших количествах и в смазке. Кроме того, имелось четыре гранаты Ф-1, три тротиловые шашки и одна самодельная хрень весом в полкило, про которую Рыбкин сказал, что с ней нужно обращаться крайне осторожно, и сам он её в руки брать боится, потому что она может грохнуть от тряски без всякого предупреждения. Весь этот арсенал мы сортировали по видам боеприпасов и пересчитывали несколько часов, в результате чего на это следственное действие я убил целый день.
Понятное дело, что за арсенал парни с бандитского отдела УБОПа получили всяческие поощрения, а двое – даже награды. И еще долго с трибун разного уровня гремели речи руководства УВД о героических борцах с организованной преступностью, результативно реализующих длительные оперативные разработки, которые позволяют изъять такое количества боеприпасов и взрывчатых веществ из незаконного оборота. Лично я не получил ничего, даже «спасибо». Хотя, я не получил дисциплинарного взыскания, а это в работе следователя это и есть самое главное.
После этого я провел такое хитрое следственное действие, как следственный эксперимент с участием судебно-медицинского эксперта, физико-техника и эксперта-баллистика. В ходе эксперимента Рыбкин продемонтрировал, как именно все произошло в момент убийства, кто где стоял, и как были произведены выстрелы. Затем я назначил комплексную экспертизу, перед которой поставил вопрос: могли ли быть причинены огнестрельные пулевые ранения Карасеву и Окуневскому при указанных Рыбкиным в ходе следственного эксперимента обстоятельствах? Ответ экспертов был однозначен: да, с большой долей вероятности они так и были причинены. К примеру, пулевое ранение Окуневскому в голову имело направление снизу вверх, спереди назад и слева направо. Учитывая, что его рост был что около метр семьдесят, а у Рыбкина метр девяносто с лишним, чтобы выстрелить в него таким образом, Рыбкин должен был стоять на коленях и сбоку. Между тем, если принимать во внимание версию Рыбкина о том, что он в момент выстрела выкручивал руку Карасева с пистолетом, а Окуневский стоял слева от них, то все вставало на свои места.
Кроме того, Рыбкин сообщил подлинные причины его ссоры с Карасевым. Оказалось, что лесопилка «Петривас» процветала во многом благодаря тому, что дядей Карасева был некий чиновник из областного правительства, который мог замутить деляны в лесу. Соответственно, сам Карасев ничем другим, в сущности, и не занимался, как посредничнеством между лесопилкой и этим дядей. Рыбкин же тащил на себе весь груз реальной организации работы пилорамы, сбыта продукции и так далее. Поначалу всё шло хорошо, каждый занимался своим делом и все были довольны. Но у Карасева по мере возрастания доходов от лесопилки стала вырастать корона, и он начал говорить, что Рыбкин получает слишком много, потому что главный тут он – Карасев.
В общем, моя убежденность в том, что действия Рыбкина следует квалифицировать как превышение пределов необходимой обороны, окрепла окончательно, и я приступил к решению вопроса об изменении ему меры пресечения. Но тут обстоятельства резко изменились. Дело в том, что прокурор района, с которым я разговаривал на эту тему изначально, ушел на повышение в другой субъект, и его обязанности исполнял другой человек, приехавший для этого из прокуратуры города. Когда я пришел к и.о. прокурора с этим вопросом, то он тоже долго думал, взвешивая все «за» и «против», но потом сказал, что он против изменения Рыбкину меру пресечения на пописку. Мотивировал он свою точку зрения тем, что если мы это сделаем, то потерпевшие похоронят нас под ворохом жалоб. Резон в его словах, конечно же, был, и хотя я уговаривал его все-таки отпустить Рыбкина до суда, делать это он категорически отказался.
Короче говоря, мне предстояло сообщить Рыбкину о том, что я не сдержал условий договоренности, и что ему предстоит остаться до суда в СИЗО. Я воспользовался плановым конвоем, чтобы этапировать Рыбкина в УБОП, так как СИЗО в то время было сильно перегружено, и дождаться там свободного следственного кабинета было просто нереально. А опера с УБОПа были мне немного обязаны. Когда я приехал в УБОП, опера подняли Рыбкина из камеры в свой кабинет, где я выполнил ряд процессуальных формальностей, типа ознакомления обвиняемого с заключениями экспертиз, а потом перестал оттягивать неминуемое и сообщил Рыбкину о новых обстоятельствах с его мерой пресечения. Рыбкин после моих слов впал в крайнее уныние. Вообще, общаясь с ним по ходу следствия, я заметил, что ему были свойственны резкие перепады настроения, редкая упертость в своем мнении, а также часто проскакивающая обида на весь окружающий мир и людей в нем, якобы постоянно поступающих с ним несправедливо. Я стал утешать Рыбкина, говорил, что дело пойдет в суд по превышению пределов необходимой обороны, и что в суде, скорее всего, с такой квалификацией согласятся, а значит, большой срок ему не грозит. Но Рыбкин слушал меня в полуха, находясь в каком-то трансе. Понимая, что разговаривать с ним сейчас бесполезно, я попросил оперов отвести Рыбкина в камеру.
Сам я остался в кабинете потрещать с операми, но прошло всего минут десять, как туда забежал один из конвойных, в расхристанном виде и почему-то в крови, и запыхаясь спросил, кто тут следователь. Когда я ответил, то конвойный сказал, что мой арестованный Паша Рыбкин только что вскрылся в камере и никого к себе не подпускает. Я тут же побежал с конвойным туда и увидел такую картину: В небольшой камере, где-то три на три метра, у дальней стены стояла приколоченная лавочка, на которой сидел Рыбкин. Шея у него от уха до уха была разрезана, вокруг было просто море кровищи. Видимо, он разрезал на шее кожу, но до жизенно важных органов не достал, поэтому сквозь порез была видна трахея (или как там она называется) и пульсирующие сосуды. К Рыбкину пытались приблизиться два конвоира, но он расшвыривал их руками, как котят и орал, что он всё равно не будет жить, потому что не хочет идти в зону. Я подошел к Рыбкину, стал уговаривать его успокоиться, говорил, что у него скоро будет сын, что ему надо еще его растить и все в таком духе. Не знаю почему, но Рыбкин стал как-то успокаиваться, и тут приехала «скорая помощь», уже вызванная конвоем. В камеру зашел пожилой доктор и молодая девица в белом халате, видимо, практикантка (или просто начинающая). Я это понял, так как доктор, подойдя к Рыбкину, раздвинул порез на шее руками, насколько это было возможно, и сказал, обращаясь к девице: «Коллега, сейчас вы имеете возможность наблюдать типичный случай попытки суицида. Подойдите и давайте посмотрим, насколько плохо обстоит дело». Они стали по очереди заглядывать в порез и сыпать медицинскими терминами. После этого Рыбкину оказали медицинскую помощь и вместе с двумя конвоирами увели из камеры в «скорую», а оставшийся конвойный показал мне найденную «мойку» - половинку лезвия безопасной бритвы, которой Рыбкин и располосовал себе горло.
В итоге Рыбкин остался жив. Правда, мне пришлось продлять срок следствия, так как какое-то время он провел в тюремной больнице. Окончательную квалификацию действий Рыбкина я предложил такую: по убийству Окуневского – статья 109 часть 1 УК РФ – причинение смерти по неосторожности. Мотивировал я это тем, что Рыбкин выворачивал руку Карасева с пистолетом в сторону стоявшего рядом Окуневского, и должен был предвидеть, что в результате всей этой возни может наступить смерть потерпевшего в результате случайного выстрела. По убийству Карасева - по статье 108 часть 1 УК РФ – убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны, поскольку в сложившейся обстановке Рыбкин, завладев пистолетом, имел возможность предотвратить нападение на него не лишая Карасева жизни, а причинив ему меньший вред, в том числе и применив огнестрельнгое оружие. Ну и по факту поджога «Нивы» Карасева по статье 167 часть 2 УК РФ – умышленное уничтожение чужого имущества с причинением значительного ущерба, путем поджога. В таком виде дело и было направлено в суд.
В общей сложности это дело рассматривалось в суде больше года. Районный суд в первой инстанции изначально согласился с моей квалификацией, но потерпевшие – жена Карасева и отец Окуневского – обжаловали приговор, и областной суд его отменил. Рассматривая дело во второй раз в ином составе судей, районный суд провел комиссионную комплексную экспертизу, которая дала точно такой же вывод, как и первая. Было удовлетворено огромное количество ходатайств, которые заявляли потерпевшие, даже допрошены какие-то совсем не относящиеся к делу люди. Но все-таки и второй раз районный суд вынес приговор о признании Рыбкина виновным в неосторожном убийстве, превышении пределов необходимой обороны и умышленном уничтожении чужого имущества, назначив ему четыре года лишения свободы условно с отсрочкой на три года. На этот раз областной суд оставил приговор в силе. Хотя потерпевшие обжаловали его вплоть до Президиума Верховного Суда, больше приговор не отменяли.
Конечно же, из жалоб потерпевших в различные инстанции я и исполняющий обязанности прокурора района, утвердивший обвинительное заключение, узнали о себе очень много нового. Прежде всего то, что мы оба взяточники, и что только по этой причине Рыбкин не привлечен к ответственности за умышленное убийство двух лиц. По нам проводились многочисленные проверки, однако поскольку наша совесть была чиста, но главное потому, что в конечном итоге суд разделил нашу позицию, никаких последствий для нас это не повлекло. Хотя нервы нам потрепали знатно, это да.
Пашу Рыбкина я встретил лет через десять после того, как направил дело в суд, на парковке у одного супермаркета. Точнее, это он увидел меня и подошел поздороваться. Я спросил, как у него дела, на что он мне стал рассказывать, что кругом одни нехорошие люди, что «Петривас» давно разорился, и он перебивается сейчас случайными заработками. Также он начал грузить меня историями о том, что он судится одновременно с председателем ТСЖ, в котором живет, с несколькими соседями и еще с кем-то. Я не стал особо вникать в эти сутяжные подробности и попрощался с ним, сославшись на то, что меня уже ждет моё семейство.
Но и это еще не конец данной истории. Несколько лет назад, когда я уже давно служил в подразделении собственной безопасности, я узнал, что в одном из судов нашего города произшло ЧП: какой-то посетитель пытался пройти в суд, и во время досмотра на входе судебными приставами достал гранату Ф-1, которую привел в действие. В результате последовавшего взрыва погибли двое – сам посетитель и пристав. Больше никто из посетителей и персонала суда не пострадал. Фамилия этого подрывника была Рыбкин.
В тот злополучный день Паша Рыбкин пришел в суд на заседание по какому-то из своих многочисленных гражданских дел. Зачем он нес с собой боевую гранату, и что он собирался в суде с ней делать, а главное – почему он привел её в действие на КПП суда, осталось загадкой. Очень жаль пристава, я присутствовал на его похоронах – молодой парень что-то около тридцати лет, жена, двое ребятишек, жизнь у него практически только начиналась. Почему Паша Рыбкин решил забрать его с собой в могилу, я так и не понял.
Честно говоря, я не знаю, какую вывести мораль из всей этой истории. Наверное, мораль будет такова: в реальной жизни не бывает только черного и белого, жизнь - очень сложная штука.
