TuTaHxaMoH

Приветствую всех своих подписчиков. Как я уже упоминал, историй из воспоминаний бывшего следователя прокуратуры больше не будет. Причины этого я тоже уже объяснял, не буду на этом останавливаться. Поэтому всех, кто таких историй ждет, предупреждаю сразу – я не собираюсь обманывать ваши ожидания, отписывайтесь. Мне и так неловко, что  столько народу еще чего-то от меня в этом плане ждет.

Однако у меня скопился небольшой архив рассекреченных и опубликованных документов времен Великой Отечественной войны с уклоном в правоохранительную деятельность. А чтение подлинных исторических документов — это мое маленькое хобби. Ну нравится мне читать их и пытаться делать какие-то свои собственные выводы, а не пользоваться готовыми интерпретациями других авторов. Так что попробую небольшой эксперимент, и выложу один текст. Зайдет читателям – буду выкладывать и другие документы, не зайдет – да и хрен с ним, не велика потеря, на этом эксперимент закончу.

Важно: я не профессиональный историк, и даже не историк-любитель. Все нижеизложенное – всего лишь мое субъективное мнение по поводу этих документов, и не более того. Если у кого-то будет другая точка зрения, то с интересом с ней ознакомлюсь.

В общем, хочу предложить вашему вниманию один достаточно интересный исторический документ, характеризующий некоторые особенности отправления правосудия в период Великой Отечественной войны. Да в принципе, и еще много чего характеризующий.

Расшифровка с сохранением орфографии и пунктуации оригинала:

ВОЕННОМУ СОВЕТУ 38 АРМИИ

Прошу ходатайства об отмене приговора «РАССТРЕЛЯТЬ» суда Военного Трибунала 38 Армии в отношении бывшего заместителя по строевой части 1 стрелкового батальона 705 стрелкового полка 121 Рыльско-Киевской Краснознаменной дивизии старшего лейтенанта БАРКАЗОВА Бек-Бая по делу допущения переправы противника через р. ДНЕСТР в районе Чернилица 22.4.44 года.

Приговор суда ВТ считаю несправедливым ибо он во-первых: считает достаточным наличие средств при отпоре врагу, как при наличии в батальоне 100 активных штыков возможно было дать отпор врагу. 100 человек несли посути дела не оборону, а патрулирование на фронте 18 километров, что составляет 5,5 человека на 1 километр фронта, а так как патрулирование осуществляется парными дозорами и по меньшей мере в 2 смены то получается, что на 1 километр фронта приходилось всего 2 человека.

Опорным пунктом считается район обороны взвода роты приспособленный к круговой обороне, батальон занимает узел обороны состоящий из большинства главных опорных пунктов рот по ширине фронта 2 километра.

Батальон же занимал 2 дивизионных полосы обороны, следовательно о каких-то опорных пунктах и узлах обороны и речи не может быть. Во-вторых суд совершенно не учел сильно пересеченную гористо-лесную местность, что безусловно затрудняло просмотр зеркало реки. В третьих суд также не учел условий темной, дождливой и ветреной погоды в ночь на 22.4.44 года, что также затрудняло своевременное обнаружение переправы противника. В четвертых БАРКАЗОВ обвиняется как трус и паникер, убежавший с поля боя. Это набор громких фраз. На самом деле это был выход из под удара численно превосходящего противника для того, чтобы с прибытием подкрепления уничтожить прорвавшегося врага, что и было сделано.

Учитывая вышеизложенное и положительную характеристику службы и поведения тов.БАРКАЗОВА в прошлом прошу Вашего ходатайства этот несправедливый приговор отменить. В противном случае за несправедливый расстрел нашего боевого офицера ответственность падет на нас, как на руководителей.

Приложение: боевая характеристика в 1м экз. т/адресату.

Командир 121 Рыльско-Киевской Краснознаменной дивизии

ГЕНЕРАЛ МАЙОР -Л А Д Ы Г И Н -

3.5.44

При чтении этого документа прямо чувствуются эмоции его автора, генерал-майор Ладыгина: 16-17 апреля 1944 года 121 стрелковая дивизия вошла в 38-ю армию и была передислоцирована через Залещики на р. Днепр в район Чернелица, где вела тяжелые оборонительные бои. Причем с 11 мая она находилась во втором эшелоне 67-го стрелкового корпуса, скорее всего потому, что к тому моменту была окончательно обескровлена. Понятно, почему в 1 батальоне 705 стрелкового полка на восемнадцать километров фронта оставалось 100 человек. С такими силами не то, чтобы оборонять эту полосу невозможно, но даже и обеспечить полноценное круглосуточное наблюдение ночью в горно-лесистой местности никак нельзя. При всем этом Барказова объявили трусом и паникером, но судя по всему, он сделал в тех условиях все, что мог. Как по мне, комдив прав, и его эмоции объяснимы.

Но кто-то из командования 38 армии решил найти крайнего в причинах прорыва противника, и этим крайним оказался старший лейтенант Барказов. Судя по тому, что события на переправе имели место 22 апреля, а 3 мая комдив Ладыгин уже ходатайствует об отмене расстрела Барказова, следствие и суд была весьма скорыми.

Все это как бы понятно и не слишком удивительно — поиск стрелочника это традиционная русская (да и не только русская, честно говоря) забава. Справедливости ради нужно отметить, что далеко не всегда эти самые стрелочники бывают совершенно не виноваты. Но речь сейчас не об этом, а о конкретном случае и о комдиве Ладыгине, который не побоялся написать шифровку Военному Совету 38 армии, изложить обстановку так, как она была на самом деле и тем самым попытался защитить своего боевого офицера. А вот это уже не столь традиционное дело, к большому сожалению. Причем что времена Великой Отечественной войны, что сейчас.

Мне стало интересно, насколько действенным в той ситуации оказалось заступничество комдива Ладыгина? На сайте «Мемориал» я нашел о старшем лейтенанте Барказове такую информацию:

Получается, что Барказова в мае 1944 года не расстреляли. Он погиб в бою 24 июля 1944 года, то есть через три месяца после приговора военного трибунала. Но на момент своей гибели Барказов снова был заместителем командира батальона 705 стрелкового полка, а значит, ходатайство генерала Ладыгина было принято во внимание и приговор трибунала был отменен.

Сам же генерал-майор Иван Иванович Ладыгин прошел войну до конца, но несмотря на то, что за время войны был награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова II степени, двумя орденами Богдана Хмельницкого II степени, орденом Красной Звезды, медалью «За оборону Ленинграда», а также был два раза персонально упомянут в благодарственных приказах Верховного Главнокомандующего, в 1948 году был уволен в запас с преподавательской работы. То есть какой-то большой карьеры в армии он так и не сделал. Мне кажется, что я знаю, почему так получилось.

И еще: при написании данного текста в голове у меня постоянно звучала строчка из песни Высоцкого: «Мой командир меня почти что спас...».

Давненько что-то я не баловал своих читателей традиционной историей из воспоминаний бывшего следователя прокуратуры. Честно говоря, то лень, то дела, то еще что. Да и первоначальный запал, который у меня был при выкладывании первых историй, как-то заметно поугас. Но истории у меня, конечно же, еще остались, плюс мне тут в комментариях напомнили про необходимость написания юбилейного двухсотого поста. Тем более, что скоро четыре года, как я тут обитаю. Про данный случай я хотел поведать еще пару лет назад, когда один мой более молодой коллега, узнав о том, что я тут выкладываю свои мемуары, сразу спросил: «А про отрезанную голову ты уже писал?». В общем, привет Сереге и вот та самая история. Внимание: очень длинно и сложно!

В традиционной истории все традиционно: вторая половина 90-х, я старший следователь сельской прокуратуры за Уралом. 20 июля, семь часов вечера, сижу один в конторе, энджоюсь сайленсом и подшиваю уголовные дела. Звонок из дежурки райотдела: «За тобой пошла машина, у нас в лесу около Обмоткино труп девушки без головы». Сайленс закончился, я взял дежурную папку и вместе со следственно-оперативной группой поехал на осмотр места происшествия.

Этим местом являлась опушка лесного массива, метров через двести от которой проходила асфальтовая дорога. Она вела от областного центра мимо деревни Обмоткино дальше, в другой район. С другой стороны дороги был дачный кооператив, причем не из старых советских садоводчеств с пятью сотками земли и одноэтажными избушками площадью не более двадцати квадратов, а новый, уже постперестроечный: участки по десять соток и дома уже двухэтажные. Труп был обнаружен практически рядом со стихийной свалкой, куда владельцы новых дач сбрасывали разнообразные мусор. Труп сверху был прикрыт хворостом, явно из этого же леса, и с дороги не просматривался. Обнаружили его случайно проходившие мимо дачники (мусор выбрасывали, сто пудов). Труп представлял собой тело молодой девушки, без одежды и без каких-либо телесных повреждений. За исключением одного: у трупа отсутствовала голова. Совсем. Она была отрезана, причем явно где-то в другом месте – никаких следов крови поблизости от трупа обнаружено не было. Впрочем, как и самой головы, а также чего-либо относящегося к этому делу.

Закончили осмотр уже затемно, вернулись в райотдел и узнали, что 18 июля вечером в дежурку обращался житель областного центра Золотухин с заявлением о том, что без вести пропала его племянница – Ирина Червоненко, студентка двадцати лет. Она приехала из другого города к ним в гости на каникулы, и 17 июля вечером сказала, что пойдет на дискотеку со своей местной подружкой – Еленой Стольниковой и вернется под утро. Но под утро Червоненко не вернулась, Стольниковой дома с ура тоже не было. Ее Золотухин отыскал только вечером 18 числа, и она сказала, что они ночевали на даче у местного парня – Андрея Трешкина. А Ира Червоненко ушла с дачи пешком под утро, и куда она делась, не известно.

Далее Золотухин установил, что в ту ночь на даче, помимо самого Трешкина, Стольниковой и пропавшей Червоненко, были еще два местных парня – Рублев и Копейкин. Обычные парни, лет двадцати двух-двадцати трех. Рублев и Копейкин были студентами, а Трешкин работал в небольшом автосервисе своего отца. Золотухин переговорил со всеми и все в один голос сказали, что утром, когда они проснулись, Червоненко на даче уже не было. Видимо, ушла до автобуса на трассе пешком. Ну и дача у отца Трешкина была как раз в кооперативе у деревни Обмоткино.

Короче, сразу было понятно, что наш труп – это труп Ирины Червоненко. Поэтому на следующий день, 21 июля, опера с утра пораньше выдвинулись по адресам молодых людей (ну и девушки Стольниковой, само собой), притащили их в отдел, где растащив по отдельным кабинетам, принялись составлять с ними беседы. Выходило так: приехали на дачу вечером на «Ниве» отца Трешкина впятером – сам Трешкин за рулем, Рублев, Копейкин, Червоненко и Стольникова. Выпили взятые с собой две бутылки водки, веселились. Девушки пили меньше. Потом водка кончилась, и Трешкин с Рублевым на «Ниве» поехали в город за добавкой. Но по дороге в городе их тормознули гаишники, составили протокол на Трешкина и угнали машину на штрафстоянку. Парней это не остановило, они таки купили еще бутылку водки, тормознули левого мужичка на тачке и доехали до поворота на дачи. Оттуда дошли пешком и сели пить по новой. Копейкин начал срубаться и ушел спать. За ним ушла Стольникова. Потом спать ушел Рублев, но это только по его словам, потому что Трешкин говорил, что он ушел спать раньше, а на первом этаже оставались Рублев и Червоненко. Далее Копейкин и Рублев сказали, что проснулись днем, девиц уже не было. Трешкин рассказал им, что с утра сгонял на попутках в город, пытался вызволить со штрафстоянки машину, но ему ее не отдали. Причем Рублев и Копейкин говорили, что утром их будила Стольникова и предлагала вместе с ней добираться до города, но они отказались. А сама Стольникова утверждала, что еще раньше утром ее разбудила Червоненко и тоже предложила идти на трассу и добираться до города на попутках, но Стольникова предпочла остаться, так как сильно хотела спать. Получалось, что с дачи Червоненко ушла своими ногами.

После этих допросов я перешел к процессуальному формализму: провел опознание трупа Золотухиным, допросил его самого и его жену, изъял у них личные вещи Червоненко и ее прижизненные фотографии, и так далее. В СМЭ по результатам вскрытия трупа мне о причине смерти толком ничего не сказали, мол надо ждать гистологию, а в идеале представить еще голову, и тогда картина прояснится. В райотдел я вернулся уже после обеда, и там узнал, что приезжали парни с «убойного» (отдела по раскрытию умышленных убийств управления уголовного розыска УВД области), которые забрали с собой Рублева и Копейкина. Они показались им более перспективными в плане работы, потому как были явно понаглей, чем тот же Трешкин. А вот Трешкина они как раз оставили местным операм, и с ним пока все осталось на прежнем уровне – делов не знаю и ведать не ведаю.

Пока я переваривал и обсуждал с нашими операми все эти новости, прошел звонок с «убойного»: по «мокрухе» колонулся Рублев и готов показать место, куда он выбросил голову. Надо срочно делать «выводку», то есть осмотр места происшествия с его участием. Через час прибыли «убойщики» и принялись снисходительно похлопывать наших местных оперов по плечам со словами «Учитесь сынки убийства раскрывать!». Привезенные Рублев и Копейкин оба тряслись, как листы сухие на ветру, а Рублев даже поклацывал периодически зубами. Я спросил его, готов ли он показать, где голова, и он подтвердил это. Тогда я быстренько его допросил в качестве подозреваемого, причем Рублев рассказал, что когда все на даче уснули в комнатах на втором этаже, он ушел вдвоем с Червоненко в лес прогуляться, и изнасиловал ее, а затем с целью сокрытия этого преступления перерезал ей ножом горло. Потом раздел труп и отчленил ножом голову. Труп оттащил к свалке, а голову, одежду и нож отнес в глубину леса, где выбросил.

Если честно, мне эта версия изначально представлялась не очень правдоподобной, и я сразу подумал, что после «выводки» сразу повезу Рублева на судебно-медицинское освидетельствование на наличие телесных повреждений. Но тем не менее мы поехали на «выводку». На месте Рублев явно путался в показаниях, не мог толком указать место, где у свалки лежал труп. Место же отчленения головы, как и саму голову, он нам так и не показал. Мы ходили за ним кругами по лесу, он говорил: «Вроде здесь. А может, не здесь. Не помню точно», и так часа четыре кряду. В конце концов я понял, что это явная лажа, прекратил осмотр и сказал, что я поехал в райотдел. Тем более, что уже начинало темнеть. На возмущение оперов с «убойного» тем фактом, что я даже не буду закрывать Рублева в качестве подозреваемого, я ответил, что на такую ересь подписываться не буду – доказа нет вообще никакого. Так что Рублева я отпустил. Что характерно на мой вопрос о том, имеет ли он какие-либо претензии к сотрудникам милиции, он ответил отрицательно. Кстати, впоследствии никаких заявлений от Рублева о применении к нему незаконных методов дознания не поступило.

Однако в райотделе, куда я прибыл уже ближе в полуночи, меня ждал новый поворот событий: наши опера показали мне явку с повинной по убийству от Трешкина. Получил эту явку местный опер по фамилии Грошенко, старый опытный сотрудник лет тридцати семи, то есть по меркам «земли» практически пожилой. В силу преклонного возраста Грошенко сам уже почти не бегал ногами, а работал в основном в кабинете головой. Вот и в этот раз он сел с Трешкиным у себя в кабинете, налил чаю и начал неспешный разговор за жизнь. Разговаривали они в общей сложности часов шесть, и в итоге Трешкин сказал, что это он совершил убийство и даже собственноручно написал явку.

Согласно этой явке, когда все ушли спать, он остался с Червоненко наедине, и они по обоюдному согласию вступили в половую связь. Потом еще посидели, выпили водки и Червоненко стала говорить ему вроде бы в шутку: не боится ли он, что она заявит в милицию об изнасиловании? Они еще посидели, а когда начало рассветать, Червоненко засобиралась в город на попутках. Она сходила в комнату, где спала Стольникова, но сказала, что та остается, после чего пешком ушла с дачи в сторону дороги. Тут Трешкина перемкнуло на почве разговора о заявлении по изнасилованию, он догнал Червоненко почти у дороги, схватил ее руками за шею и задушил. Затем отнес труп подальше в лес и там забросал хворостом. Потом сам тормознул попутку, доехал до города, попытался забрать машину со стоянки, но ему ее не отдали. Тогда он вернулся на дачу, дождался, пока проснутся Рублев с Копейкиным, и вместе с ними потом доехал до города опять же на попутке. Вечером этого же дня он обратился к своему знакомому Четвертакову, у которого был «Москвич-412», и попросил у него машину, так как «Нива» была на штрафстоянке – мол, надо срочно съездить по делам. Четвертаков не отказал, и Трешкин на «Москвиче» уже затемно приехал в лес, нашел труп, раздел его, снял с трупа золото – серьги, цепочку и колечко. Затем большим обломком стекла перерезал мягкие ткани шеи, а позвоночник перерубил ударами обратной стороны молотка. Молоток и кусок стекла он прихватил с собой на даче. Потом завернул голову, молоток и часть одежды в платье, которое положил в багажник Москвича. Тело он дотащил до свалки, где опять же забросал хворостом, а сверток с головой выбросил в небольшой пруд по дороге в город. Сережки и колечко он выбросил в городе у одной автобусной остановки, а цепочку зачем-то оставил себе. Когда его доставили 21 июля в райотдел, то первоначально поместили на скамейку в фойе, где он выбросил цепочку за деревянное ограждение батареи отопления.

В общем, это выглядело вполне похоже на правду, тем более, что запросто проверялось. Я решил начать с осмотра фойе райотдела, где Трешкин выбросил цепочку. Когда мы с операми и Трешкиным спустились в фойе, там нас уже поджидали двое мужчин. Один оказался отцом Трешкина, а второй – адвокатом. Адвокат немедленно потребовал беседы со своим клиентом наедине, что и было ему предоставлено. Беседовали они минут десять, после чего Трешкин заявил, что вину он не признает и от дачи показаний отказывается на основании права, предоставленного ему статьей 51 Конституции.

Тем не менее, я тут же составил протокол задержания Трешкина по подозрению в совершении убийства Червоненко, допросил его в качестве подозреваемого (от дачи показаний он отказался), после чего препроводил в камеру. Больше разговаривать с ним смысла не было. Единственное, что я составил направление на судебно-медицинскую экспертизу Трешкина по поводу наличия у него телесных повреждений, которое отдал для исполнения конвою.

Потом мы в присутствии понятых сломали деревянную решетчатую загородку, отделявшую в фойе отдела батарею, и в пыли за батареей нашли золотую цепочку. Остаток ночи мы договаривались с дежуркой МЧС о выделении нам водолазов для осмотра пруда, и нам их пообещали. Как только рассвело, мы с операми и понятыми прибыли к пруду, туда же приехала и машина МЧС. Правда, водолаз был только один, но зато «тяжелый». Он хряпнул 200 грамм (традиция, видимо), одел свой скафандр и полез в пруд. Поднимался на поверхность он через каждые пятнадцать-двадцать минут, докладывал, что ничего не обнаружил и погружался снова. Пруд был относительно небольшой, метров пятьдесят в диаметре или около того. Бегая по его берегу в ожидании результата, я искурил с полпачки сигарет. Где-то часа через полтора водолаз вышел на поверхность, держа в руках сверток из ткани. Это было платье, и в него была завернута женская голова, молоток, плавки, бюстгальтер и босоножки. Не было куска стекла, но это уже детали. Главное, что слова Трешкина из явки с повинной подтверждались.

Была осмотрена территория у автобусной остановки в областном центре, где по словам Трешкина он выбросил кольцо и сережки. Нам опять повезло: мы нашли хоть и одну, но все-таки золотую сережку. При опознании жена Золотухина уверенно указала на цепочку и сережку как на вещи Червоненко.

Спустя время была получена судебно-медицинская экспертиза трупа Червоненко, согласно которой ее смерть наступила от сдавления органов шеи, не исключено что при удавлении руками. Отсечение головы от туловища произведено посредством рассечения мягких тканей шеи предметом с острым краем, не исключено, что осколком стекла. Перерубание позвоночного столба произведено несколькими ударами предметом с ограниченной ударяющей поверхность, к примеру, обратной частью молотка. Во влагалище трупа обнаружены сперматозоиды. По заключению судебно-биологической экспертизы, они могли произойти от Трешкина.

Вот, собственно, и все доказательства, которые были получены. Да, Четвертаков подтвердил, что давал Трешкину своего «Москвича», но тщательный осмотр багажника этого автомобиля ничего нам не дал: хозяин частенько возил в этом багажнике из деревни различное мясо, и выделить среди имевшихся там многочисленных биологических следов кровь человека не представилось возможным. Всякие мелочи, типа опознания молотка, платья и тому подобного, допросов гаишников и работников стоянки и так далее я не упоминаю. В принципе, о доказанности убийства можно было говорить запросто. Но, как обычно, все было сложнее.

Дело в том, что родственники убитой — Золотухины, которые были признаны потерпевшими (от родителей Червоненко было получено соответствующее согласие, так как жили они далеко) настаивали на том, что действия Трешкина надо обязательно квалифицировать по пункту «к» части 2 статьи 105 УК РФ — убийство, то есть умышленное причинение смерти другому человеку, с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение, а равно сопряженное с изнасилованием. Мотивировали они это тем, что Трешкин явно сначала совершил изнасилование Червоненко, а уже потом с целью скрыть это преступление, убил её.

На уровне предположений можно было так рассуждать. Но у следствия не было ни одного доказательства факта изнасилования. Телесных повреждений на трупе Червоненко обнаружено не было. Кстати, и у Трешкина тоже. Одежда с трупа была целой, разрывов не имела. Анатомическое строение девственной плевы Червоненко позволяло совершение половых актов без нарушения ее целостности. В своей явке с повинной Трешкин ничего про изнасилование не говорил. В общем, кроме эмоций никаких объективных данных. Это была моя точка зрения, хотя с ней был согласен и прокурор района, и наш надзирающий зональник в прокуратуре области.

Поэтому уголовное дело по Трешкину пошло в районный суд по части 1 статьи 105 УК РФ (убийство без отягчающих обстоятельств) и 158 УК РФ (кража золотых изделий Червоненко). Интересно, что при предъявлении окончательного обвинения Трешкин от дачи показаний отказался, но вину признал частично.

Потерпевшие Золотухины писали на меня многочисленные жалобы, в которых говорили, что я неправильно квалифицировал действия Трешкина, не вменив ему изнасилование, и явно взял за это много бабла от его отца — владельца автосервиса. В суде они также настаивали на этой версии. В итоге судья районного суда не стал сильно заморачиваться, и вернул уголовное дело на дополнительное расследование с мотивировкой, что обвинение, предъявленное Трешкину, требует изменения в сторону ухудшения положения подсудимого.

Пришлось сидеть и выдумывать новую фабулу обвинения в изнасиловании, в традиционных мутно-юридических выражениях: в неустановленное следствием время при неустановленных обстоятельствах и тому подобных. Ну и проводить Трешкину судебно-психиатрическую экспертизу (она обязательно по преступлениям, за которые может быть назначена исключительная мера наказания). В итоге уголовное дело ушло в областной суд (а дела с ИМН подсудны ему) уже по изнасилованию, убийству с отягчающим и краже.

Трешкин был признан виновным в совершении этих преступлений, но в качестве наказания ему было назначено 12 лет лишения свободы. Поясню: по части 1 статьи 105 УК наказание от шести до пятнадцати, а по части 2 — от восьми до двадцати. Таким образом, хитрый областной суд назначил наказание в пределах санкции за простое убийство. Трешкин приговор не обжаловал, но его обжаловали потерпевшие, причем в Верховным суд, за мягкостью назначенного наказания. Однако срок Трешкину высшая инстанция не изменила. Насколько мне известно, он отсидел положенное и вернулся в город, где проживает до настоящего времени. Больше судим он не был. Чем Трешкин занимается сейчас, мне не интересно.

Небольшая история из воспоминаний бывшего следователя сельской прокуратуры за Уральским хребтом времен второй половины 90-х годов прошлого века. В принципе, ничего особенного, просто очередной пример неумолимого действия человеческого фактора на объективный ход событий.

В описываемое время и в вышеуказанном месте, прекрасным летним вечером заместитель начальника отделения уголовного розыска сельского райотдела Миша Цуценко (разумеется, по кличке Цуцик) заступил ответственным по отделу. Ответственный — это такой человек от руководства, который сидит всю ночь в подразделении и работает пугалом: бдит, чтобы наряд дежурной смены не потерял ключи от оружейки и не натворил тому подобных непотребств, а также выезжает со следственно-оперативной группой на наиболее значимые преступления. В общем, после девяти часов вечера Миша в своем кабинете сел за изучение поступивших служебных документов. И один из документов показался ему интересным.

Дело в том, что как раз в то время в нашей области проходило активное внедрение в практику автоматизированной дактилоскопической информационной системы, или по простому АДИС «Папилон». Вкратце, система работала так: в базу данных заносятся следы отпечатков пальцев рук, изъятых на местах происшествий, а также отпечатки пальцев различных лиц, попавших в поле зрения правоохранительных органов. Система все эти отпечатки «переваривала» и если попадались совпадения, то выдавала их оператору. И вот Мише пришло сообщение из Экспертно-криминалистического управления УВД о том, что следы пальцев рук задержанного райотделом за мелкое хулиганство некоего Очакова совпали со следами, изъятыми на недавнем квартирном разбое в областном центре.

Цуцик тут же позвонил в дежурку и узнал, что этот Очаков все еще находится в камере райотдела, где отбывает административное наказание (так называемые «сутки»). Тщеславие, гордыня и желание по легкому «срубить палку» вскружили Мише голову. Он спустился в дежурку, попросил вывести ему из камеры Очакова, и поднял его в свой кабинет на втором этаже, где стал проводить с ним беседу.

Очаков этот был молодым человеком чуть больше восемнадцати лет, по имеющимся данным ранее не судимым. Поэтому Миша, рассчитывая на то, что паренек еще мал и глуп, и не слыхал про Hyperloop шарит особо в способах защиты, стал убеждать его написать явку с повинной по разбою. Очаков внимательно слушал Мишу, но молчал. Цуцик продолжал витийствовать, вальяжно развалившись на своем кресле, как вдруг задержанный резво вскочил со стула, на котором сидел, запрыгнул на Мишин рабочий стол, а оттуда на подоконник, где не сбавляя хода выбил корпусом оконное стекло и сиганул в неизвестность со второго этажа.

Пока Миша звонил в дежурку, пока выбежал из райотдела сам, спустившись по лестнице, Очакова уже нигде не наблюдалось. Предпринятые поисковые мероприятия результата не дали, хотя по тревоге подняли личный состав уголовного розыска и участковых. Все было бесполезно - «бегунок» как в воду канул.

На следующий день опера посетили Очакова по месту его прописки в областном центре. Однако это был совсем не тот Очаков, которого они искали. Оказалось, что дерзкий побег из райотдела совершил приятель настоящего Очакова — некий Измаилов. Просто при задержании за мелкое хулиганство он представился данными своего знакомого, а поскольку других способов достоверно установить личность в те годы еще не было, то его так и записали под данными Очакова.

В общем, стали разыскивать уже не Очакова, а Измаилова. Нашли его только через два месяца, в областном городе. Выяснилось, что при падении из окна второго этажа он сломал лодыжку, но преодолевая боль сумел-таки бегом добежать до дома одного своего знакомого в нашем райцентре. Там он целый месяц отлеживался, наложив себе на ногу самодельную шину, поскольку идти в больницу он боялся по понятным причинам. В итоге нога у него срослась несколько кривовато и при ходьбе он немного прихрамывал. Однако это не помешало ему получить срок за разбой и заехать в места определенной отдаленности.

Вся эта история в очередной раз говорит о том, что соблюдение техники безопасности — это святое. Если бы Миша Цуцик предпринял надлежащие меры предосторожности, то и не было бы увлекательных, но весьма трудозатратных поисков сбежавшего злодея. Ну и еще данная история повторяет нам: никогда доподлинно не знаешь, что там у человека в данный момент на уме.

Для тех, кто не читал моих старых постов, краткое содержание предыдущих серий: в начале 90-х годов романтично настроенный молодой человек, начитавшись детективов и насмотревшись фильмов типа «Место встречи изменить нельзя», «Инспектор Лосев», «Я, следователь» и тому подобных, трудоустраивается в органы прокуратуры, чтобы недрогнувшей рукой насаждать вокруг себя справедливость и законность, ну и расследовать всякие таинственные и загадочные преступления. Он попадает работать следователем в прокуратуру сельского района в глубинке за Уралом, где суровая действительность стучит его еб***ником об асфальт, заставляя день через день выезжать на ножевые по синьке, трупы неудавшихся пианистов (отравившихся спиртом «Рояль») и тому подобные происшествия, тем самым быстро выбивая из него всю романтику. Так вот, тот молодой человек – это я.

В общем, в начале 90-х, являясь следователем сельской прокуратуры, 7 января я в составе следственно-оперативной группы выехал на место обнаружения трупа в поселок Синие Зори нашего района. Тогда только-только начала возрождаться традиция праздновать Рождество, ранее напрочь запрещаемая. Что-что, а возрождать традиции празднования у нас любят и умеют, поэтому бухать в рождественскую ночь стали не просто так, а вдумчиво и серьезно. Но сейчас не об этом. Труп молодого человека на вид 23-28 лет, одетого в верхнюю одежду по сезону, лежал на плотно притоптанном снегу тропинки в положении на животе. Тропинка была шириной метра полтора, и вела от стоявших в ряд нескольких двухэтажных домов через двор на другую улицу. При этом она пересекала наружную теплотрассу, возвышавшуюся над уровнем земли где-то на метр или около того, причем над теплотрассой был выстроен деревянный переход с несколькими ступеньками с каждой стороны и небольшой площадкой на вершине. По случаю зимы переход был покрыт плотно утрамбованным снегом, причем утрамбованным до состояния льда. Проще говоря, переход был очень скользким. Труп лежал буквально в метре от перехода, на стороне, ведущей к улице, и головой туда же. Из видимых телесных повреждений на трупе имелась обширная ссадина в области лба справа. В дальнейшем судебно-медицинское исследование показало, что смерть парня наступила от закрытой черепно-мозговой травмы, причем эксперт не исключал ее получение от соударения с неограниченной поверхностью при падении с высоты собственного роста. В крови трупа было обнаружено какое-то серьезное количество промиллей, соответствовавшее сильной степени у живых лиц.

Личность трупа установили сразу же, поскольку погибший являлся местным жителем. Так же быстро установили и обстоятельства, предшествовавшие смерти. В рождественскую ночь несколько молодых семей лет по 25-28 собрались отметить это дело в квартире одной из пар, проживавшей как раз в двухэтажном доме у перехода через теплотрассу. Отмечание проходило в теплой, дружественной обстановке, но часа в два ночи супруга погибшего парня заявила, что достал он ее уже, и друзья-алкаши ее тоже достали, поэтому собралась и ушла пешком домой. Парень посидел еще пару часов с друзьями, и потом тоже пешком вышел из квартиры, сказав, что идет домой. А поутру его нашли у того самого перехода.

Ситуация была яснее ясного: парень, утратив координацию движений на почве алкогольного опьянения, преодолевая скользкий переход через теплотрассу навернулся оттуда, упал головой вниз и получил смертельную черепно-мозговую травму. Поэтому я, получил заключение судебно-медицинского исследования, с легким сердцем вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.

Однако где-то через пару месяцев, когда наши отказные материалы проверяла прокуратура области, это постановление было отменено и прокурору района было прямо указано возбудить по этому факту уголовное дело по статье 103 УК РСФСР – умышленное убийство. Все наши доводы о том, что это просто несчастный случай, прокурора отдела по надзору за следствием прокуратуры области не убедили совсем.

Поэтому уголовное дело было возбуждено, и началось предварительное расследование. Не буду много распинаться о том, что по делу было сделано, отмечу только, что сделано было немало. Но никаких сведений о том, что парень стал жертвой убийства, получено не было. Поэтому после истечения установленного законом двухмесячного срока следствия и обсуждения этого вопроса с прокурором района я данное уголовное дело прекратил за отсутствием события преступления.

Но надзирающий прокурор из областной имел другое мнение, и это мое постановление было отменено. Уголовное дело возобновилось, и мы с уголовным розыском снова стали пахать носом землю в поисках убийцы. Нас даже дважды вызывали на заслушивание в прокуратуру области, где высокие руководители искренне недоумевали, почему мы в течение такого длительного времени не можем раскрыть такое просто бытовое колхозное убийство.

В общем, порасследовав это дело еще месяца два, я приостановил его за неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого. Или, говоря на жаргоне, дело заглухарилось. Было очень жалко потраченных на него сил, времени и средств, но тем не менее.

К чему я припомнил этот случай? К тому, что надзор за предварительным следствием, дознанием и оперативно-розыскной деятельностью необходим, и без него никак нельзя. Да, в тот раз надзирающий явно перестраховался, это было понятно всем. Но в таких вещах, как убийство человека, наверное лучше перестраховаться, чем пустить все на самотек и отдать на откуп исполнителям. Понимать все это я начал только с годами, и то только после того, как сам перестал быть следователем.

Так что я вынужден признать, что несколько погорячился вчера со своим поздравлением в ЖЖ. И именно сегодня, 12 января, я хочу поздравить всех причастных к органам прокуратуры Российской Федерации с их профессиональным праздником, и пожелать им всего самого наилучшего, а главное – успехов в укреплении законности.

Ну и мои отдельные поздравления админу сообщества «Око государево» @velialife, который умышленно, с целью экономии личных средств умудрился родиться не раньше, не позже, а именно 12 января, и тем самым совместить отмечание двух праздников – профессионального и личного.

Что-то давненько я не баловал своих подписчиков историей из воспоминаний бывшего следователя прокуратуры. Для лучшего понимания излагаемых далее событий, рекомендую ознакомиться с давным-давно опубликованными рассказами о криминальной обстановке в небольшом провинциальном городке за Уральским хребтом в 90-е годы XX века: "Про то, как в 90-е становились бандитами" (https://pikabu.ru/story/pro_to_kak_v_90e_stanovilis_banditam..., https://pikabu.ru/story/pro_to_kak_v_90e_stanovilis_banditam..., https://pikabu.ru/story/pro_to_kak_v_90e_stanovilis_banditam...), "Про некоторых героев прошлого рассказа - Игоря, Мойшу и других интересных людей" (https://pikabu.ru/story/pro_nekotoryikh_geroev_proshlogo_ras...), "Еще одна история про то, как становились бандитами в 90-е" (https://pikabu.ru/story/eshche_odna_istoriya_pro_to_kak_stan...,

https://pikabu.ru/story/eshche_odna_istoriya_pro_to_kak_stan...,

https://pikabu.ru/story/eshche_odna_istoriya_pro_to_kak_stan...). Если кто не читал, разумеется. Осторожно: неприлично много букв и составленных из них слов, а также знаков препинания!

Начинать сегодняшнюю историю правильнее будет с удачливого спиртовика Мойши, который уже неоднократно фигурировал в вышеперечисленных рассказах. Немного о нем: звали его, конечно же, не Мойша, а Миша. Мойшей его прозвали за крайнюю степень продуманности, свойственную по общепринятому мнению одной определенной национальности. В советское время Мойша успел поработать прорабом на стройке, мастером участка и начальником цеха на заводе. Соответственно, он приобрел значительные навыки в сфере производства, и когда занялся разбадяживанием левой водки и развернулся на полную катушку, то резонно решил, что разлив по арендованным гаражам — это детский сад, штаны на лямках. Без промышленных масштабов тут было не обойтись. С целью на эти масштабы выйти, он прикупил располагавшийся в городке завод безалкогольных напитков, к тому времени уже обанкротившийся. Сами по себе безалкогольные напитки Мойшу интересовали слабо, ему нужны были мощности по разливу. Затем он преобразовал завод в ООО «Уральское ситро», каким-то образом замутил совершенно официальную лицензию на производство крепкого алкоголя и приступил к делу. Дело сводилось к нехитрым манипуляциям: «Уральское ситро» на своей линии официально разливало не ситро, а водку торговой марки «Подстольная» в одну смену, а потом еще неофициально ту же водку, но уже левую, во вторую и третью смены.

Понятное дело, что без умасливания проверяющих и контролирующих не обходилось, но даже с учетом этого данная деятельность приносила Мойше бешеную прибыль. Понимая возникающие в связи с этим риски, и оправдывая свое прозвище, Мойша сделал в ООО «Уральское ситро» трех фиктивных держателей акций: две тетки-бухгалтерши ООО, его старые знакомые — по 15%, и генеральный директор ООО Аистов Иван Матвеевич — 70%. Аистов также был старым товарищем Мойши еще с советских времен, и был очень надежным человеком. Во всяком случае, по мнению Мойши.

Опять же понятно, что в городке образовалось некоторое количество людей, которые искренне не понимали, почему Мойше достаются такие бешеные деньги, а им нет. Причем такие люди были не только в бандитской среде, но и в правоохранительных органах. Да, помимо чисто криминальных структур, в то время в городке функционировали и околокриминальные, в том числе городской отдел внутренних дел (ГОВД).

Начальником ГОВД являлся полковник милиции Щекотухин, весьма примечательная личность. При изучении его личного дела создавалось ощущение, что это был идеальный милицейский начальник: прошел все ступени карьерной лестницы от участкового до начальника ГОВД, закончил Академию МВД России с отличием, спортсмен (мастер спорта по лыжам), спиртного не употреблял в принципе, хороший семьянин. Возглавляемый им отдел по статистическим показателям стабильно возглавлял рейтинг горрайорганов и так далее. На самом же деле человек это был хитрый, расчетливый и корыстный. Со спиртовиков городка он имел свою долю, причем в общей сложности достаточно немалую. Деньги эти он тратил с умом, преимущественно совершенно бескорыстно помогая различным вышестоящим начальникам, причем не только по милицейской линии. О подвязках Щекотухина во властных структурах ходили легенды, поговаривали, что он вхож даже в какой-то кабинет в администрации Президента. Ему предлагали повышение по службе в УВД нашей области, но он упорно отказывался от этого. Говорили, что расчет Щекотухина был дальним: деньги он вкладывал в знакомых, приобретенных в Москве в период обучения в Академии, и поэтому не без основания рассчитывал прыгнуть сразу в какое-нибудь значимое кресло в столичном регионе. Ну а там уже отбить все свои вложения и заработать немного на хлеб с маслом.

Короче говоря, Щекотухина также раздражала социальная несправедливость, связанная с нетрудовыми доходами Мойши. Поэтому он решил отмутить этот завод. На этой почве он сбежался с местным криминальным авторитетом Сараем, и они выработали хитрый план. По этому плану полковник Щекотухин обеспечивал изоляцию Мойши от общества и развития событий, а Сарай со своей братвой навевал холод в задницы держателей акций ООО «Уральское ситро», с целью убедить их переписать акции на других нужных людей.

И события завертелись. Подразделение по борьбе с экономическими преступлениями (БЭП) ГОВД ударными темпами собрало на Мойшу материал по незаконной предпринимательской деятельности и уклонению от уплаты налогов в особо крупном размере. Да, Мойша на самом деле был далеко не ангел в этом плане, но он добросовестно делился с кем надо и чувствовал себя прикрытым с этой стороны. Однако в этом случае все пошло по-другому: из ГОВД материал проверки был передан в следственную часть по расследованию организованной преступной деятельности следственного управления УВД области (СЧ РОПД СУ УВД для краткости), где было возбуждено уголовное дело, а Мойша по этому делу был даже арестован и помещен в СИЗО областного центра.

После этого сараевские бандиты стали приезжать к Ивану Матвеевичу Аистову и приводить ему неоспоримые доводы для передачи акций ООО «Уральское ситро» тем, на кого они укажут. Доводы сводились в основном к перспективам захоронения трупа Аистова с явными признаками насильственной смерти в лесном массиве вблизи городка. Надо отдать должное Аистову: несмотря на всю мрачность перспектив, он неизменно отвечал, что пусть его хоть утопят в тайно закопанной на территории завода емкости с левым спиртом, хоть истопят в печи заводской котельной, но акций он не отдаст. То есть повлиять на него простыми угрозами не получалось, а воплощать эти угрозы в жизнь было не особо практичным: Аистов с прострелянным черепом явно не смог бы объяснить свое появление в таком виде у нотариуса при заверении договора купли-продажи акций.

Поэтому снова пришлось действовать полковнику Щекотухину. В частный дом Аистова с обыском в рамках уголовного дела в отношении Мойши нагрянул БЭП ГОВД, и на приусадебном участке вблизи забора торжественно обнаружил лежащий под кустом автомат Калашникова с тридцатью боевыми патронами к нему. То есть БЭПовцы достаточно тупо воплотили в жизнь имевшую хождение в правоохранительной среде в 90-е годы мудрость: С чем на обыск придешь, то на обыске и найдешь. Аистова доставили в ГОВД, стали готовить материал на возбуждение уголовного дела за незаконное хранение огнестрельного оружия и боеприпасов, но тут вмешался прокурор городка, проснувшийся по жалобе адвоката: обстоятельства обнаружения предмета преступления на участке Аистова он счел настолько неправдоподобными, что запретил возбуждать по этому факту уголовное дело. Аистова отпустили.

Возможно, кто-то подумает, что начальника ГОВД Щекотухина обескуражил такой результат, и он отказался от своих намерений. Не тут-то было. Полковник вызвал к себе оперуполномоченного БЭП ГОВД Застарелова — свое доверенное лицо, и накидал ему дальнейший план действий. Действуя по этому плану, Застарелов составил от имени следователя СЧ РОВД, в чьем производстве было уголовное дело в отношении Мойши, протокол задержания Аистова в порядке статьи 122 УПК РСФСР по подозрению в соучастии в незаконном предпринимательстве. Затем поздним вечером Застарелов приехал домой к Аистову, посадил его в служебную машину и доставил в ГОВД, где предъявил этот протокол и объявил, что Аистов задержан и будет помещен в изолятор временного содержания (ИВС) ГОВД. После этого Аистова увели в подвал ГОВД, то есть в ИВС, где поместили в камеру. В качестве основания для помещения Застарелов предъявил дежурному ИВС все тот же протокол от имени следователя.

Аистов просидел в подвале трое суток в одиночной камере без вызовов. К нему никто не приходил, даже адвокат. Еще бы: ни родные и близкие, ни адвокат просто не знали, где находится Аистов. Они даже хотели подать в ГОВД заявление о его безвестном исчезновении, но это заявление там не приняли: мол, слишком мало времени прошло. Днем, к исходу третьих суток, его отконвоировали в кабинет к Щекотухину. Полковник был предельно вежлив и корректен, он просто объяснил Аистову, что выбора у него по-существу нету: или бандиты, или зиндан. Поскольку Аистов уже видел бандитов и посидел в зиндане, он реально осознал, что выбора у него и в самом деле нету, тупик всюду. В общем, Иван Матвеевич сломался и согласился подписать бумаги, за что его трудно упрекать. Тут же его отпустили из ИВС, но только до машины с сараевской братвой, которая ожидала прямо у входа в ГОВД, и сразу повезла к нотариусу, где был подписан договор купли-продажи акций. Две тетки-бухгалтерши с оставшимися акциями также подписали договоры, как только увидели бумаги с подписями Аистова.

Короче, ООО «Уральское ситро» формально стало собственностью каких-то семи мутных рыл. Но и они побыли в красивом статусе собственников недолго, так как буквально спустя два месяца продали все свои акции ООО, то есть 100%, одному коммерсанту из большого и богатого уральского города. Причем за сущие копейки — несколько миллионов долларов США.

С заявлением о том, что в отношении него совершено вымогательство акций завода «Уральское ситро» Иван Матвеевич Аистов конечно же никуда не пошел, так как отдавал себе отчет в реальности перспектив разбирательства — дело бы никогда не возбудили, а если даже и возбудили, то все равно «заглухарили». Эта тема всплыла совершенно случайно, когда я, тогда следователь по особо важным делам прокуратуры области, совместно с УБОПом работал по уголовному делу о покушении на заказное убийство настоящего хозяина завода — коммерсанта по кличке Мойша.

Причем изначально Аистов просто рассказал нам о факте вымогательства и категорически отказывался давать по этому поводу официальные показания. Его можно понять: особенной веры в правоохранительные органы после всего случившегося он не испытывал. Нам пришлось долго и упорно убеждать его это сделать, и нам это удалось. По данному факту было возбуждено уголовное дело, которое также находилось в моем производстве. Причем прокурор области поставил данное дело на особый контроль, отдельно указав, что докладывать ход расследования по делу я буду только ему лично.

После этого приступили к сбору доказательств. После допросов всех косвенных свидетелей надо было переходить к главным фигурантам — сотрудникам милиции. Изначально было ясно, что краеугольным камнем доказывания вины полковника Щекотухина могут стать исключительно показания опера БЭП Застарелова. Только он мог пояснить, что именно полковник давал указание составить «левый» протокол задержания от имени следователя СЧ РОПД. И только после этого можно было двигаться дальше. Также было понятно, что просто так опер БЭП Застарелов ничего не расскажет, скорее посмеется нам в лицо, и всего делов.

Поэтому с целью получения от Застарелова правдивых показаний был предпринят ряд мер. В частности, в один из дней, когда Застарелов шел утром пешком из дома в ГОВД (жил недалеко), рядом с ним на дороге остановилась черная наглухо тонированная «Волга», из которой выскочили два СОБРовца в камуфляже и масках, которые не говоря ни слова запихали опера БЭП в машину и с максимальной скоростью погнали в сторону областного центра. Я же в это время спустился в подвал ГОВД, где прошел в ИВС и, непринужденно помахивая ксивой следователя по особо важным делам, потребовал выдать мне все копии протоколов о задержании, на основании которых там содержались люди за последний год. Расчет был на то, что подлинник сфальсифицированного протокола задержания на Аистова Застарелов скорее всего уничтожил, а вот копия, которая в обязательном порядка сдается вместе с задержанным в ИВС, осталась. Нам повезло, эту копию я там нашел и изъял, после чего также выехал в областной центр на УБОПовской машине.

После этого в моем кабинете в прокуратуре области состоялся разговор с Застареловым. Я, показав копию «левого» протокола на Аистова, обрисовал ему дальнейшую перспективу, и начал заполнять протокол уже его задержания в порядке статьи 122 УПК РСФСР, только самый настоящий. Изначальный расчет оправдался, Застарелов дрогнул и сказал, что он готов сотрудничать со следствием, а вот идти в камеру как раз не готов. Я пошел ему навстречу и допросил его в качестве свидетеля, причем он дал полный расклад и внятно обозначил все известные ему действия полковника Щекотухина. Протокол задержания Застарелова я при нем порвал на мелкие кусочки и отправил в корзину. Вот чем приходилось заниматься в виду того, что шредеры тогда отсутствовали как таковые.

Тут же не отходя от кассы мы с УБОПовцами погрузили Застарелова в ту же черную «Волгу» и поехали обратно в городок, нагло без доклада зашли в кабинет начальника ГОВД Щекотухина и прямо там я провел очную ставку с Застареловым, на которой он полностью подтвердил ранее данные им показания. Застарелова после этого я конечно же отпустил, а Щекотухина вызвал на следующий день к себе в прокуратуру области с адвокатом.

Ожидаемо полковник ушел в полный «отмороз», полностью все отрицал, но пытался давануть на меня психологически, упоминая знакомых ему высокопоставленных должностных лиц. Я же думал о том, что мне это давление было постольку-поскольку, так как у меня имелось право доклада исключительно прокурору области, а все остальное меня заботило слабо.

В общем, потом пошло процессуальное закрепление, то есть допросы свидетелей, выемки, очные ставки и так далее. Сараевские бандиты, которые непосредственно отрабатывались с Аистовым, настолько резко подались в бега, что сразу было понятно — о предстоящем шухере их предупредили сразу после того, как я изъял «левый» протокол в ИВС ГОВД.

По ходу следствия стали выясняться и другие интересные подробности из жизни простого полковника милиции Щекотухина. К примеру, один из застройщиков городка пошел на такую сделку: дачу полковника (обычную советскую дачу) поменял на квартиру в новом доме. Причем эта квартира была объединена из четырех квартир, находившихся на одной площадке и фактически занимала весь последний этаж дома. Характерно, что на площадка лестничной клетки, ведущей на этот этаж, была огорожена капитальной конструкцией и там даже было предусмотрено место для постового милиционера. Кроме того, другая коммерческая организация совершенно бесплатно эту новую квартиру полковника отремонтировала, и не просто так, а новомодным тогда «евроремонтом».

Или такой эпизод: пока у полковника была дача, то для ее охраны был выделен специальный маршрут патрулирования нарядом патрульно-постовой службы милиции ГОВД. То есть два милиционера вместо того, чтобы заниматься охраной общественного порядка, караулили полковничью дачу. При этом один наряд все равно умудрился прозявкать вспышку и как-то с дачи полковника неизвестные умыкнули электрорубанок и бензопилу. Не беда: несшие тогда службу два милиционера ППС возместили Щекотухину по его устному приказу ущерб из своей зарплаты.

И так далее и тому подобное, включая загадочным образом появившуюся у дочери полковника — студентки одного из столичных ВУЗов - квартиру в Москве. Так что работа по делу кипела, и выхлоп ожидался серьезный.

Но в один прекрасный день, где-то недели через две после начала этой работы, прокурор области вызвал меня к себе и дал указание дело прекратить. Когда я стал говорить, что к этому нет никаких процессуальных оснований, прокурор сказал, что прекращать нужно по статье 6 УПК РСФСР — за изменением обстановки, и пояснил, что сегодня мне из УВД области привезут копию приказа об освобождении полковника Щекотухина от должности начальника ГОВД и назначении его старшим оперативным дежурным УВД области. То есть подразумевалось, что в результате этого понижения в служебной иерархии Щекотухин перестал быть общественно опасным. Причем говорил это прокурор области с таким выражением лица, как будто у него болели зубы. У меня было такое ощущение, что принять данное решение ему сказали такие люди, от просьб которых можно морщиться, но выполнять указания все равно придется.

Не буду тут описывать эмоции мои и эмоции УБОПовцев по поводу прекращения этого дела. Куча наших усилий одним ударом перемещалась под хвосты всем служебным собакам Центра кинологической службы. Но приказ есть приказ: мне привезли документы о перемещении Щекотухина на нижестоящую должность, а я сговнякал «левой ногой» (других слов в данном случае не подберу) постановление о прекращении уголовного дела за изменением обстановки. Причем перед этим я передал сотрудникам УВД подготовленное мной согласие Щекотухина на прекращение дела по этому основанию (это было обязательное требование статьи 6 УПК), а они мне его вернули уже подписанным.

Дело по вымогательству в отношении сараевских бандитов я выделил в отдельное производство и оно было направлено для дальнейшего расследования в СЧ РОПД УВД. В дальнейшем адвокаты Мойши в гражданском порядке в суде добились отмены сделок купли-продажи акций завода, и сам завод вернулся формальным акционерам, а по факту истинному собственнику.

Спустя месяц после своего понижения Щекотухин из органов внутренних дел уволился и уехал из нашей области. Он всплыл спустя непродолжительное время в должности заместителя главы администрации столицы одного из субъектов нашей Родины, особо богатого углеводородными ресурсами, а где-то через полгода стал мэром этого города. Несколько лет назад его с почетом проводили на заслуженный отдых. Думаю, что даже с персональной пенсией.

Через пару лет после описываемых событий прокурор нашей области ушел на повышение, и так совпало, что в отношении меня управление Генеральной прокуратуры по федеральному округу сразу начало проводить процессуальную проверку по факту превышения мною должностных полномочий при расследовании уголовного дела в отношении Щекотухина. Откуда задувал в данном случае ветер, было очевидно. Однако никаких нарушений в моих действиях выявлено не было и в возбуждении уголовного дела отказали. Так что обошлось без потерь.

Ну вот примерно так и проходила на самом деле борьба с коррупцией в России в 90-е годы прошлого века.