В углу венгерской земли, где туман по утрам клубится, точно старческая борода, и скрип старых калиток будто отзывается на всякий шёпот ветра, стояла деревушка — тихая, но с душой, готовой поведать целый том неизъяснимых историй. Там, на рубеже веков, когда часы бились лениво, а куры, казалось, знали про все тайны мира больше, чем университетские профессора, родился младенец — не то обыкновенный, не то уже отмеченный пером какой-то небесной шутовской канцелярии.
Сначала никто не смел объявить его чудом. Младенец ел, плакал и таращил глаза, как полагается всякому младенцу. Но в глубине деревенских изб да в бескрайнем небе скрывалась догадка: дитя это явится миру для чего-то необычайного. И действительно, когда отрок достиг лет, когда голос ещё ломается, но мысли уже пробуют крылья, он завёл себе пса — да не простого, а Бройлерколлитерьера с именем странным, будто отголосок далёких кочевий, — Чалка.
Ах, Чалка! Не было в округе существа столь одухотворённого. Он мог часами сидеть рядом с хозяином на покосившейся скамье и, подняв морду к небесам, созерцать восходящую луну — будто в её холодном серебре пряталась его собачья философия. И рядом, молчалив, но исполнен тайн, сидел Эркюль Бэлль-Мондо — юный наследник фамилии, столь же замысловатой, как и собственная судьба.
Говорили старики, что фамилию ту мальчик перенял от родителей брата — да, брата, но странного, потому как брат сей, тоже Чалка звавшийся, сгинул нелепо: перепутал капли для глаз с ртутью и отправился в вечность, не успев даже изумиться. Наутро после трагедии, когда колокола ещё дрожали в горле деревни, Эркюль, оставшийся один-одинёшенек, отыскал среди скарба усопшего три жалких шиллинга. На эти последние монеты, словно желая удержать ускользающий род, он купил щенка и дал ему то же имя — Чалка, дабы память не рассыпалась прахом.
Но судьба, любящая дразнить, не знала пощады: в следующее полнолуние Чалка-пёс, как бы усмехнувшись в небеса, испустил дух. Казалось бы, отчаяние должно было обрушить юного Эркюля, но в душе его взыграла странная энергия. Он выстроил в своём дворе целый цеппелин — громадину, свистящую ветром, будто созданную не руками, а причудами сновидений. В его утробе он водрузил тело пса и несхороненного брата, чтобы вознести их к радуге, туда, где, может быть, бродят свободные тени.
И вот, совершив этот таинственный обряд, юноша, словно потеряв границу между земным и небесным, сменил имя на Чалка — будто хотел исчезнуть в звуке, в самом эху памяти. А затем, без возгласа, без слез, повесился, оставив лишь медленное колыхание верёвки да ропот ночного ветра в печной трубе.
Так и кануло в забвение редкостное дарование, так и не раскрыв миру своих чудных способностей. И только луна, вечно взирающая с высоты, помнит ту венгерскую деревушку, мальчика по имени Чалка и цеппелин, унесший тайну туда, где звёзды складывают свои сказания.
