ObeVanKeenobi

Уже совсем скоро выходит небольшой печатаный сборник моих рассказов и очерков, выхода которого я очень ждал и это для меня большое событие. И я хотел поделиться с вами вот этим рассказом. Это часть из повести, но она еще не совсем готова, да  и читать ее долго, но если вам будет интересно, позже смогу скинуть ссылку на всю книгу. Спасибо всем тем, кто в меня верил!

Я брел по набережной вдоль Невы. Справа урчали моторами автомобили, негромко, не заглушая шелест листвы на тополях, возносившиеся вверх каждые пятнадцать метров, между которыми стояли ряды длинных и аккуратных лавочек. Тополя покачивались под легкими порывами ветра, будто переговариваясь между собой и кивали, соглашаясь, или отрицательно покачивая макушками в своем несогласии или попросту неведении. И тут и там под ноги бросались прошлогодние листья, после ветер поднимал их ввысь и бросал в Неву, куда они падали нехотя и подолгу. Река в своем угрюмом безмолвии лишь покрывалась кругами в местах их падения, а после погружала в свои серые, бездонные пучины. Туда и сюда сновали трамвайчики, на которые, казалось бы, она даже не обращала внимания. Катите себе, катите, приговаривала, и слегка поддталкивала легкой волной, и кораблик, весело переваливаясь с бока на бок, порхал себе дальше.

Рюкзак не отягощал плечи, наоборот, мне приятно было идти с этой ношой на плечах, знать, какую службу он еще пронесет в дальнейших километрах пути. Я сел на одну из зеленых скамеек. Людей было немного и подобное меня всегда радовало. Они проносились мимо, обдувая потоками теплого воздуха, с сумками в руках, с мыслями в голове и со словами, слетавшие с губ и почти не доносившиеся до меня. Они держались за руки, говорили друг другу приятные слова, дарили цветы, а по вечерам усаживались в мягкие и уютные кресла, накрывались пледом, если было холодно и потягивали порто под приглушенный свет абажура. А после, не раньше часу ночи, ложились спать, счастливые и умиротворенные, с небольшой хмельцой во сознании, крепко прижимаясь друг к другу. Со мной бывало нечто подобное однажды, и порой это приводило к сентиментальным раздумьям и поводам для ностальгической грусти, приятной грусти, какой не может быть никакая другая грусть на свете. Размышляя подобным образом, глядел в покачивающуюся гладь реки и проплывающие в ней пароходики. Я немного потерял счет времени, и когда очнулся от всех этих мыслей и глянул на часы, прошло без малого полтора часа. Поднявшись и закинув рюкзак на плечи, зашагал прочь от реки.

Пока я разысккал нужный дом в подворотнях, на город легло дыхание близившейся ночи. Дома, надо сказать, были все на один вид и отличались между собой только положением и обилием ссыпавшейся штукатурки с желтого фасада зданий. Был в них некоторый дух ушедшей эпохи, некогда могучей, но почти забытый, а его воспоминания в жалостном подобии находились сейчас передо мной. В подъезде было темно. Ни одна лампочка не освещала лестничную клетку, и тусклые, грустные сумерки давали отблески былого солнца, ушедшее за горизонт, но еще оставлявшее о себе воспоминания. Я зашагал верх по лестнице – шаги громким эхом отражались от стен.

Постучав в нужную дверь, долго ждать не пришлось - дверь отворилась почти сразу, и за ней я увидел худое щетинистое Костино лицо. У меня борода расти никак не хотела, а то что росло, было чем то странным, но никак не бородой. Издав крик, больше похожий на возглас индейцев племени тиу, Костя схватил меня в охапку и сжал так, что затрещали ребра под рубахой.

- Ну-ну, поосторожней, - проворчал я, и попытался сжать его сильней.

Мы стояли, и изо всех сил сжимали друг друга, и только негромко похруствовали ребра в тишине.

Наконец, когда силы иссякли, Костя отпустил меня и сказал:

- Ну, как ты?

Я был, в общем то, хорошо, о чем ему и сказал.

- Это хорошо, хорошо, - тут же отозвался друг, словно не ожидая другого ответа. - А вообще, я жду тебя уже часа два , и мобильный твой не отвечает.

- Извини, не хотел сразу ехать, хотел пройтись по набережной и вспомнить город. А телефон еще в поезде сел.

- Ну, это все ерунда, теперь то ты здесь. Да сними же ты наконец эту бандуру с плеч! - имея ввиду мой рюкзак, всплеснул руками Костя. Вообще, он мне напоминал милого, домашнего хозяюшку, только не хватало передника и помятого полотенца на груди.

В конце концов, мы прошли на кухню, где на столе в тарелках что то было, а посередине возвышалась бутылка коньяка. Мы сели. Костя наполнил рюмки и, взяв свою в руки, поднял над столом.

- Ну, за встречу.

Мы громко чокнулись, что звук достиг открытого окна и выбрался наружу.

Стоит немного рассказать о Косте. Нам было по двадцать пять, но Константин успел закончить филфак при СПбГУ с красным диплом и сейчас учился на втором курсе историко-географического факультета, читал Канта и Ницше в переводах на русский, ездил активом в организованные институтом поездки в Крым и Черногорию, где часто, вместо того, что бы слушать лекции на студенческих форумах, пил красное полусладкое на холмах вдоль берега ночами напролет, в окружении полупьяных романтиков из вузов всей необъятной страны. По вечерам любил ходить на поэтические вечера, куда таскал с собою меня, а я бутылку вина и всех там спаивал. После, кто то непременно бежал в винный, и вот тогда начиналось настоящее веселье. Саша Яковлев, покачиваясь, взбирался на сцену, и с надрывом в голосе, начинал читать стихи, которые сочинил прошлой ночью. Перед этим он долго искал нужный лист в кипе и взволнованно поправлял очки, постоянно съезжающие на самый кончик носа, и от этого он волновался еще больше. Несмотря на всю его наружную стеснительность и нерасторопность, стихи он писал действительно хорошие, и некоторые из них печатали в городском альмонахе "Голос". Митя Аннушкин читал поэмы, после каждый строфы прикладываясь к бутылке, как он говорил, прочищая горло для ясности чтения. Митя пользовался успехом у женщин, они всюду вились за ним. Но они его интересовали куда меньше, чем девушек Митя. В прошлом году он получил грант и его стихи напечатали в немецком издательстве "Шпрехен зи Дойч". Его поэма "О чем говорят по вечерам" приобрела такой успех, что главный редактор издательства предложил ему еженедельную колонку в журнале и Митя уехал в Германию. Костя вытаскивал меня на сцену, что бы я прочитал некоторые свои рассказы или стихи в верлибре. Я не очень это любил, потому что считал это все никуда не годной ерундой и, тем не менее, поднимался на сцену и читал некоторые отрывки. Многим нравилось, и, некоторое время, это меня воодушевляло. Митя предлагал отправить мой сборник в городской журнал, и после некоторых уговоров я это сделал. Но из всего сборника напечатали два коротких рассказа, которые я считал наименее удачными. Я никогда не считал свою писанину чем то серьезным, не более чем хобби, как способ выразить собственные мысли. Имея неоконченное высшее на журфаке и не имея постоянной работы, я вел некоторый бродячий образ жизни, кочуя из одного места в другое, имея рюкзак за спиной и записную книжку в нагрудном кармане.

Мы вспоминали все это, а на завтра у нас был поезд в одиннадцать тридцать с Ленинградского вокзала. Время было чуть больше шести, и Костя сказал, что самое время выходить.

- Куда? - спросил я.

- Не собираемся же мы, черт возьми, сидеть здесь до утра? Собирайся! Мы едем в Мастерскую.

Мастерской был клуб-театр на Большом проспекте Васильевского острова, где мы обычно собирались после учебы и наполняли комнаты сигаретным дымом за бесполезными спорами о конформизме и затхлости общества, сотрясали воздух кулаками и требовали еще портвейна. А наверху, на втором этаже, раздавались блюзовые рифы полуакустических гитар под би-боповые ритмы барабанов, и оттуда иногда вываливались люди в вельветовых пиджаках и с бокалами мартини в правой руке. Я считал их франтами, потому что у нас не было денег; мы пили дешевое вино, и нам все было было нипочем. Как то раз мы разговорились и пригласили к нашему столику гитариста какой то московской банды, спустившегося вниз покурить и выпустить пар после сета. Мы предложили ему выпить, а он через какое то время, а если быть точным через пару бокалов вина, предложил поехать на флэт их питерских друзей, где они собирались продолжать веселиться после концерта. Мы долго не думали, загрузились минивэн, причем даже никто не спросил кто мы такие и что вообще тут делаем, а через час говорили о письме Сэлинджера с парнем в вельветовом пиджаке, который оказался вовсе неплохим чуваком, и все это под аккорды Зе Смитс и Джой Дивижн.

Мы оделись и вышли на улицу. Костя был в пиджаке, надетом поверх футболки, а я просто в джинсах, клетчатой рубахе и запыленных кедах. Внезапный порыв ветра вскружил голову, поднял к небу вечно растрепанные волосы, хоть я всегда приглаживаю их пятерней; рубаха затрепетала на теле. Я чувствовал себя великолепно. Я улыбнулся прохожему, я хотел поделиться с ним своим счастьем, я хотел что бы и ему было хорошо, я хотел, что бы всем было хорошо, что бы все улыбались и радовались ветру, подставляя ему лицо. А машины сновали вверх и вниз по проспекту.

- Посмотри, - закричал я Косте, - эти облака все такие же ватные, и деревья растут за окнами, а дорога все так же бежит вверх, и автобус карабкается по ней, стараясь не упасть - все это, все это разве не прекрасно и не достойно восхищения?

Костя прищурился, улыбаясь, и его взгляд заскользил вверх, по дороге, по машинам, вверх, по домам и их окнам, вверх, по антеннам и дальше в небо, вверх к облакам и ближе к солнцу. Мы думали об одном и том тоже. Мы чувствовали одно и тоже. Я хотел поделиться со всеми всем тем, что чувствую, сказать им, как это здорово – чувствовать пальцами касание ветра и хотел сделать это немедленно, а Костя щурился, улыбался и молчал. Он был мудрецом, а я сорвиголовой и безумным романтиком. Загорелись фонари, и сумрак совсем опустился на крыши домов; на тротуарах заскользили зайчики фонарей и автомобильных фар.

Костя сказал, что нам нужно спуститься в метро, а я просто хотел пройти пешком и насладиться вечером.

- Ладно, - сказал он.

Асфальт еще не успел остыть, и я чувствовал его тепло. Пока мы шли, я всматривался в лица людей и мне постоянно казалось, что я вижу кого то знакомого, но каждый раз это был неизвестный мне человек. Такое иногда бывает со мной. Иду по Арбатской, и вижу в толпе Витька, видимо спешащего на работу. Хочу окрикнуть его и остановить поздороваться, но тут он оборачивается сам и я вижу, что это не Витек, и что даже самую малость на него не походит. Пожимаю плечами и думаю про себя, как оно так вышло, ведь теперь он даже со спины на него не похож.

Здание Мастерской было точно таким же, каким я его помнил два года тому назад, когда был здесь в последний раз. Желтое двухэтажное здание, с мнимыми белыми колонами у центрального входа, которыми, по какой то непонятной причине никто никогда не пользовался. Вход был с обратной стороны, в переулке, куда нужно было пройти через кованные арочные ворота, которые были распахнуты каждый день с пятнадцати и до девяти утра. В торце штукатурка была немного осыпана и раскрашена в разноцветными граффити, что придавало дому слегка урбанистический стиль. В переулке всегда было людно и дымно, потому что у входа постоянно кто то курил и выпивал прямо из барных бокалов пиво или коктейли. Еще из за угла потянуло табаком и были слышны слившиеся в один баритон голоса. Костя с энтузиазмом подмигнул мне, и мы шагнули в чугунные проем входной арки.

Еще только подходя к двери, я увидел Сашу в компании незнакомых мне парней и девушки, стоящих в полукруге. Парни пускали дым в небо, и Саша при том отчаянно жестикулировал рукой – вторая была занята бокалом. Лицо его было красным от возбуждения, а глаза горящими, каким я его помню, когда он вычитывал стихи, а кто то возмущался отсутствием рифмы в оных. Он нас не сразу заметил, только когда Костя подошел, хлопнул по плечу и протянул ему ладонь за рукопожатием. Костя знал друзей Саши, когда мне только предстояло с ними познакомиться. Мой тезка развернулся, протягивая руку в ответ, но тут заметил меня и рука его замерла, не дотянувшись до Костиной.

- Саша?! Как ты тут… Давно? А впрочем.. какая, к черту, разница? Дай же мне тебя обнять, старина Сэл!( так меня когда называли в нашей институтской тусовке, и я уже совсем от того отвык).

Он всучил длинноволосому парню свой полупустой стакан, и крепко сжал меня в своих объятьях. Он был искренне рад меня видеть, а я был искренне рад этому и тут же разволновался – я всегда страшно волнуюсь в подобных ситуациях.

- Ну что ты… полно тебе… - растроганно бормотал я, пока он тискал меня в своих ручищах.

Саша наконец меня отпустил и громко объявил, не забыв при том забрать обратно свой стакан у черноволосого парня:

- Друзья, рад вам представить моего давнего корефана, коллегу по творческому пути и попросту замечательного человека – Александр Козловский. Прошу любить его, жаловать, и, по возможности, ублажать.

Я смущено заулыбался. Длинноволосый протянул мне руку:

- Коля.

Я крепко пожал ее и еще пару остальных. Второго парня звали Андреем, он был худым и сильно ссутулился в плечах; на переносице очки в белой тонкой металлической оправой, и имел он вид обыкновенного “ботана”, но по проницательному взгляду из под толстых линз, я подумал про себя, что палец в рот ему лучше не ложить. Девушку звали замечательным именем Алиса. У нее была тоненькая, прохладная ручка. Моя то всегда была горячей и прохлада ее мягкой кожи еще несколько секунд оставалось в моей ладони.

- Ладно, идем те же, наконец, за наш уютный столик, мне нужно столько узнать и еще больше рассказать моему пропавшему, и неожиданно появившемуся другу, а как же это сделать, раз не за парой бокалов старого доброго темного эля? Уверяю тебя, Сэл, это все тот же самый эль, что и два года тому назад!

Он приобнял меня за плечо одной рукой, а второй Костю, за нами остальные и, таким образом, мы ввалились в двери Мастерской.

Полумрак принял нас в свои объятия – не слишком крепкие, но достаточно навязчивые. Свет мягко падал под ноги, задерживался на одежде и на лице, скользил дальше – по стене, по залу, по барной стойке и столикам, по плакатам Диззи Гилеспи и Телониуса Монка, отражался от блестящих разукрашенных декоративных тарелках и падал на черные виниловые пластинки на стене напротив. Из динамиков возносились импровизационные трели альт-саксофона Джеки МаКлина, сдобренные Ли Морганом и его знаменитой трубой. Приглушенно шептали голоса за столами и возносились над ними лица в профиль. Тени падали на них, а беспокойный свет крутящихся огней будто пытался их разогнать. Я будто вновь вернулся в студенческие годы – все было знакомым и родным. Мы опустились на сиденья. Нам принесли здоровую башню с пивом и ребристые стеклянные кружки, которые тут же наполнились светом и голосами, и только затем темной жидкостью.

- За встречу! - вознесся над столом Костин голос. Раздался звон бокалов.

- А теперь – рассказывай. Как ты здесь, почему не предупредил о приезде и вообще, в конце то концов, где ты пропадал? – Саша удобней уселся в своем кресле, закинул ногу на ногу под столом и приготовился слушать.

- А чего тут рассказывать? – ответил я после небольшой паузы. – Был то там, то еще дальше. И приехал я только сегодня, а завтра уже уезжаю.

- Все то тебе неймется. Сколько тебя знаю, никогда не мог усидеть на месте. Мог хоть бы весточку о себе кинуть. Я как тебя в последний раз два года назад видел, на наших то чтениях, так и все, ни слуху ни духу. Только Аркадий Петрович как то словом обмолвился, что видел тебя в Нижнем, на лектории о Берроузе и Гинсберге, которую он же и вел. Заявился, говорит, в бахилах и с огромным рюкзаком, растолкал всех пока искал свободное место, а после так же внезапно исчез, как и появился. Я сначала думал врет, ей богу врет. Но потом, это ж вполне в твоем духе.

- Хм, да… да я торопился тогда сильно. И времени совсем не было, - я смущенно улыбнулся.

- Ладно, ладно. А теперь, куда ты на этот раз собираешься?

Я вопросительно посмотрел на Костю и тот утвердительно кивнул.

- Мы с Костей собираемся в большое плавание. Очень большое. На байдарке.

- И Костя, значит, туда же… Что же, это на самом деле здорово. Костер, палатка, звезды в небе – романтика. Я бы и сам поехал, но куда уж мне, - он хохотнул, кивая на свой выпирающий из под по пиджака животик. – Я городской житель, любитель мягких диванов, теплых тапочек и сухого красного, которого в лесу вряд ли найдешь.

- Что же в этом здорового? – Коля поддался вперед, вступая в диалог. – Антисанитария, грязный пол ненадежной палатки, не говоря о том, что спать на нем попросту вредно для позвоночника. А эти комары? Да это в чистом виде мазохизм – кормить кровопийц своей же кровью!

- Ты посмотри на это с другой стороны. Выйти из зоны комфорта, проверить себя на прочность. Один на один с дикой природой – неужели тебе неинтересно, узнать, на что ты способен, окажись в подобных условиях? – Костя поставил на стол пустой стакан и Саша тут же подтянул его к себе, поставил под башню и аккуратно открыл краник.

- Зачем? Все что мне нужно, находится на расстоянии вытянутой руки, а если даже и нет, то я могу подняться и пройти в соседнюю комнату своей квартиры. А даже если и там этого нет, в моем распоряжении целый город.

Я пожал плечами, мол, что ж, каждый смотрит на подобные вещи по разному. Как говорится, сколько людей, столько и мнений. Но тут в разговор вступила Алиса, до того крутящий в руке стакан и изредка из него отпивая.

- Коль, ну ты сухарь и зануда. Всю свою жизнь дальше Ленинградской области не был, а теперь рассуждаешь о том, о чем даже понятия не имеешь. Вот ты только представь: солнце опускается ниже, к горизонту и желтые краски сгущаются и становятся алыми. Красные лучи его прорываются через лесную опушку, что на берегу красной реки, и они уже совсем не слепят, а лишь ласково греют лицо и руки. А потом зажигаются костер и все сидят вокруг него и ждут, когда закипит похлебка, и ожидание скрашивают разговорами. Потом наступает ночь и над остриями елей показывается белый диск полной луны. Ты только представь, какие мысли могут посетить тебя в такие минуты!

Я с удивлением поглядел на Алису, затем на Костю. Костя же ухмыльнулся, мол, а чего ты ожидал, не все то просто, что кажется. До того я совсем немного внимания уделил девушке, но теперь, я вгляделся внимательней. Она не была по настоящему красивой. Но было в ее лике что такое, что приходит в голову по ночам, когда подолгу не можешь заснуть и в голове мелькают совсем незнакомые образы. Что то непримечательное – оно всплывает в голове снова и снова. У Алисы было удивительно белое лицо, словно солнце не имело над ней власти. Проницательные зеленые глаза, горящие жизнью и неугасаемой энергией этого мира. На щеках и миленьком курчавом носике россыпь ярких рыжих веснушек, придающих ей ребяческий и совсем беззаботный вид, при взгляде на который становилось по настоящему теплее где то в глубине груди. Тоненькая шея, худенькие плечи. Густые каштановые волосы, вьющиеся и свободно ниспадающие на грудь. Случайно встретив ее на улице, я проскользил бы взглядом и не замедляясь прошагал дальше. И только через пару минут остановился б в смятенье, а долгой ночью увидел ее во сне, и, проснувшись поутру, долго гадал, кто она и что делает в моей голове.

- В тебе говорит максимализм, присущий людям твоего возраста, - Коля оставался стеной, непробиваемой глыбой устойчивости и нерушимости.

- Во мне говорит нежелание появляться здесь день за днем и тухнуть в бессмысленных спорах и рассуждениях изменить мир! Хочешь его изменить? Подними свою задницу и измени хотя бы что-нибудь в своей жизни, а не чеши языком за кружками пива! – у нее прямо таки горели глаза, и на мгновение мне показалось, что сейчас она сердито топнет под столом ножкой.

Коля молча поставил свой недопитый бокал, кинул то ли обиженный, то ли горделивый взгляд куда то в зал, и ни с кем не прощаясь, вышел из здания. Андрей тоже поднялся, виновато пожал нам руки, пробормотав что то “Ну, вы его извините” и незаметно скрылся за дверью.

Воцарилось молчание, которое прервал Саша:

- Ну, хоть бы деньги за пиво оставил…

Мы все рассмеялись, и Алиса в том числе, и некоторая напряженность, нависшая над нашим столом, растворилась. Мы выпили еще немного пива, и я спросил Алису, чем она вообще занимается, и как познакомилась с Костей и Сашей. Как оказалось, она была студенткой третьего курса гумфака при СПбГУ и неплохо владела английским и французскими языками, увлекалась станковой живописью и нередко писала лирические стихи, которые иногда читала на поэтических вечерах, где и познакомилась с Костей и Сашей. Милая и добрая девушка-весна, живущая мгновеньем, с некоторым изяществом и легкостью порхающая с одной ветви жизни на другую и, при необходимости, обнажая коготки – так мне описал ее Саша позже, когда мы вышли за двери клуба выкурить сигарету. Мы проболтали по меньшей мере часа три и узнали друг о друге немало нового. Костя рассказал о нашей поездке и все слушали его, не прерывая дыхания. Глаза горели, бокалы пустели и наполнялись заново, а атмосфера зала была настолько густой, что ее можно было взять руками и пропустить через пальцы.

- Слушай, но ведь это все по-настоящему здорово! Бросай все и поехали с нами, навстречу жизни – наше общество ничем не хуже этого толстяка-педанта, - в хмельном дыму воскликнул я.

Саша залился смехом, Костя одобрительно закачал головой. В тот момент я был на полном серьезе, хотя и не придавал своим словам большого значения.

- Серьезно, Эл, а почему нет? – обратился к девушке Саша.– Вот оно, приключение, о котором ты говорила. Тебе стоит развеяться, а то бог знает, через какое время ты станешь походить на меня или Колю, и в этом нет ничего прекрасного.

Алиса скорчила ему гримасу.

- В любом случае, Эл, место для тебя мы всегда найдем, - Костя кивнул, словно соглашаясь со своими словами.

Воцарилось некоторое молчание, которое пронзил звонкий девичий голос:

- Черт бы вас побрал, парни, если я не пожалею, что однажды отказалась от этого!

За окнами розовым отблеском начал брезжить рассвет.