JohnAyvazovskiy

Делай раз!

Делай два!

Готово!

На работе полно таких "анальных пробок". Называется роторасширитель винтовой. Используется в экстренных случаях, если у пациента судорогой сжало челюсти и ему нужно провести реанимационные мероприятия.

4 месяца назад закончил курс химиотерапии по поводу фолликулярной лимфомы ("рак крови") и достиг полной ремиссии.

Мастер: Дарья из Love Life Tattoo (Москва).

https://lovelifetattoo.com/

Итак, предупреждаю, эта история будет чертовски длинной. Прошу прощения за это, но это очень тяжело для меня, и я ношу это в себе уже много лет. По совету моего психотерапевта я написал все это, чтобы попытаться разобраться со своими чувствами. Конечно, он не советовал мне отправлять это на Reddit, но я долгое время боролась с этим, и мне нужно услышать мнение других людей по этому поводу. Я до сих пор не знаю, что я чувствую по этому поводу, даже после всех этих лет, но я отправлю ее на суд широких масс. Я знаю, что в чем-то я ошибся, возможно, во многом. Я старался делать все, что мог.

Мой сын был очень проблемным. ОЧЕНЬ проблемным. Если вы смотрели фильм "Что-то не так с Кевином", это очень поможет понять, о чем я говорю, потому что, клянусь Богом, когда я смотрел этот фильм, мне казалось, что я смотрю документальный фильм о своей жизни, мне казалось, что у сценариста должны быть камеры, спрятанные в моем чертовом доме, настолько все было точно. Единственная разница в том, что в фильме мальчик кажется нормальным своему отцу и открывает свою истинную сущность только матери, а у моего сына не было этой маски. Его безумное поведение было одинаковым со всеми.

С самого рождения мой сын просто вышел неправильным. Он был запланирован, мы с женой пытались забеременеть и были в экстазе, когда он родился. Он был желанным и любимым. Мы осыпали его лаской и действительно старались дать ему счастливое детство. Но с того дня, как мы привезли его домой из больницы, он был несчастен. Он плакал 13 месяцев подряд. Я не преувеличиваю, 13 месяцев без перерыва, он плакал до тех пор, пока у него не осталось голоса, и продолжал плакать, вы могли видеть его маленькое лицо, сморщенное и не издающее ни звука, абсолютно хриплое. Бывало, что он буквально плакал во сне, я никогда не видел и не слышал ни об одном другом ребенке, способном на такое. Мы возили его к врачам, специалистам, пытались изменить его диету, держали его на руках, качали его, давали игрушки, пеленали, включали музыку, мобили, все, что только можно было придумать. Ничего не помогало. 13 месяцев мучений, скрежета, ада без сна.

Как только он преодолел стадию плача, мы подумали, что теперь мы вне опасности. Но быстро стало ясно, что по какой-то непонятной причине он просто злился на то, что жив. За все время, что я его знал, я ни разу не видел у этого ребенка искренней, радостной улыбки. Я много раз видел его злобную, ужасную ухмылку, когда он получал извращенное удовольствие от причинения боли, страданий или нарушения правил, но улыбку от настоящего удовольствия от чего-то хорошего? Нет, никогда. Ни разу. Его не интересовало ничего позитивного; его питала ненависть, и все, что он делал, было направлено на это.

Как только он смог ходить, его жизненной миссией стало разрушение вещей. Он ломал или пытался сломать все, что попадало в поле его зрения, разбивал, жевал, бросал в унитаз - все, что мог. Через некоторое время он понял, как снять с себя подгузник, и с огромным удовольствием срал и мочился везде, где только мог. Через некоторое время он понял, что может прятать это, и начал писать и ссать в местах, которые мы не сразу нашли бы, втирая это в ковры, что делало уборку еще более проблематичной, а в доме стояла вонь. Когда он стал старше (9-15 лет), он писал и срал в нашу кровать, пока мы не поставили замок на дверь и он больше не мог туда залезть; тогда он просто ссал в коридоре перед нашей комнатой. Эта биологическая война началась примерно в два с половиной года, и он так и не вырос из нее.

Я постараюсь говорить быстрее, так как могу буквально несколько дней рассказывать об этом, но по мере того, как он становился старше, он становился все более неуправляемым. Он кусался, пинался, кричал, царапался и плевался на всех, кто пытался что-то с ним сделать. До 9 лет его дважды выгоняли из школы, потом разрешали вернуться, а потом выгоняли навсегда, ему пришлось сменить школу. В следующей школе его поместили в специальный класс, где его держали подальше от других учеников. Нам пришлось установить дверь и замок на кухне, потому что он крал ножи и использовал их, чтобы протыкать стены/мебель или преследовать людей. Когда ему было 10 лет, он сильно ранил меня ножом в бедро и задницу, у меня до сих пор остались шрамы. По мере взросления он становился все мрачнее. Он начал поджигать вещи и мучить местных животных. В парке рядом с нашим домом была бродячая собака, и мой сын ослепил ее на один глаз вилкой для барбекю. Он макал кошачьи хвосты в бензин и поджигал их. Он стал жестоким, вонючим, злобным зверем, который жил в нашем доме. Мы ничего не могли с ним сделать.

Я воспользуюсь этой возможностью, чтобы упредить цунами сообщений: ДА, мы водили ребенка на гребаную психотерапию. Он ходил к психиатру дважды в неделю, и за эти годы ему прописали бог знает сколько разных лекарств. Ничего не помогало. Терапия не помогла. Лекарства не помогали. Ничего, блядь, не помогало. Он был как ядовитое облако ненависти и ярости, бросающееся на все, что попадалось под руку.

Когда моему сыну было 16 лет, моя жена снова забеременела. Я не могу передать, насколько изменилась наша реакция. Вместо радости мы почувствовали ужас. Эта беременность не была запланирована, и мы действительно были в растерянности, что делать. Мой сын был таким бесконечным кошмаром в течение 16 лет, что мы не могли смириться с мыслью о том, чтобы начать все с самого начала. Мы много говорили о прерывании беременности, но а) в те времена доступ к абортам был не так прост, как сейчас, и б) моя жена была категорически против. Мы обсуждали множество вариантов. В конце концов, мы решили, что моя жена родит ребенка, а если он окажется плохим, мы отдадим его на усыновление. Мы знали, что не справимся снова с другим ребенком, похожим на нашего сына.

У нас родилась дочь. Она была нормальной. Внезапно мы увидели, какой должна была быть наша жизнь все это время, как все могло бы быть, если бы наш сын не был самим собой. Она смеялась над всем. Жена кормила ее грудью, а дочь не кусалась (у нее еще не было зубов, но было видно, что она просто пытается есть, а не отрывать мамину грудь). Через 4 месяца она спала всю ночь. Она была счастлива. Она была НОРМАЛЬНОЙ. Я не могу описать то облегчение и счастье, которое мы оба чувствовали, у меня нет для этого слов.

Именно здесь, как мне кажется, я начал по-настоящему отдаляться от своего сына. До этого момента, какие бы ошибки я ни совершал, я всегда старался сделать для своего сына самое лучшее, я в этом уверен. Я старался помогать ему, любить его и заботиться о нем, я действительно старался. Но когда родилась моя дочь, мы с женой оба инстинктивно повернулись к ней. Она стала нашим центром внимания, не по злому умыслу, а просто потому, что с ней было намного легче. Она была такой счастливой и милой, каждое мгновение, проведенное с ней, было подобно волшебству. Я понимаю, что это было неправильно, но мы просто не могли ничего поделать. У меня нет лучшего объяснения, чем это.

Моему сыну было наплевать на беременность моей жены, я не знаю, понимал ли он это, но когда мы привезли дочь домой, он начал вести себя еще более агрессивно. Я не думал, что это возможно, но он перешел на новый уровень. В это время ему было 17 лет, и мы ежедневно устраивали ссоры с криками. Обычно после ссоры он выбегал из дома и исчезал на несколько часов, или возвращался на следующее утро. Это было облегчение. Я начал с нетерпением ждать наших ссор, потому что это позволяло ему на некоторое время отстраниться от нас.

После рождения нашей дочери мои отношения с сыном почти полностью сошли на нет, единственным нашим реальным взаимодействием были крики друг на друга. Моей жене было с ним еще сложнее, у нее просто не осталось сил. К тому времени, если наш сын просто входил в одну комнату с ней, она просто прекращала все свои дела и начинала кричать: "УЙДИ ОТ МЕНЯ! УЙДИ! УЙДИ НАХУЙ ОТ МЕНЯ!", пока он не уйдет. Он стал проводить все больше и больше времени вне дома, что было благословением для нас. Я понятия не имею, чем он занимался в мире, но мы были просто счастливы, что это происходило не с нами.

Вследствие поведения нашего сына мы потратили много денег на замки в нашем доме. Все дешевые тонкие межкомнатные двери в нашем доме были заменены на плотные деревянные двери, которые невозможно было выбить, оснащенные замками с ключами, ключи от которых были у меня и моей жены. Я знаю, что это звучит экстремально, но замки и тяжелые двери были лучшим способом, который мы нашли, чтобы создать безопасное пространство от него. И снова, пока меня не завалили сообщениями, я не запирал своего сына в комнатах, как заключенного, он свободно перемещался по дому и мог приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Мы с женой запирали НАС самих в комнатах, чтобы защитить себя от него, если что, мы были заключенными в нашем собственном доме.

В тот день, о котором идет речь, я поругался с сыном утром, и он ушел из дома в ярости. Мы с женой наслаждались тишиной и покоем на кухне, пока наша дочь дремала в нашей спальне. И тут моя дочь начала плакать. Любой родитель, у которого есть маленькие дети, может сказать вам, что вы привыкаете к плачу ребенка и через некоторое время можете определить, что ему нужно, он плачет по-разному, если голоден, или его нужно переодеть, или он просто беспокойный и хочет, чтобы его взяли на руки. Младенцы умеют общаться еще до того, как начинают говорить. Этот крик не был ничем из перечисленного. Этот крик был ужасом. Как только мы услышали его, мы с женой вскочили со стульев и побежали в комнату. Дверь, конечно, была заперта, и потребовалось несколько секунд, чтобы найти нужный ключ и открыть ее.

В комнате был мой сын. Мы жили в одноэтажном доме с верандой, и этот ублюдок залез в окно, чтобы добраться до нее. Он стоял над ее кроваткой с ножом для стейка в руке. Я понятия не имею, где он его взял, он был не наш; мы очень тщательно следили за нашими ножами и всегда хранили их в запертых ящиках. Я думаю, он мог украсть его у одного из наших соседей. Он уже дважды порвал ей кожу, один раз в области живота и один раз на руке. Я видел, как стекала кровь. Когда я вошёл в комнату, он проводил тыльной стороной ножа по ее лицу, не резал, а почти щекотал ее им, дразня, пока она кричала. Он посмотрел на нас и улыбнулся.

Прежде чем я понял, что делаю, я уже бежал, чтобы встать между ними. Я не думал об этом, я просто двигался инстинктивно. Но даже несмотря на это, моя жена оказалась там быстрее, это было похоже на кино на перемотке, она добралась до нашего сына и отбила его руку, отбросив нож на другой конец комнаты, а затем толкнула его всем весом своего тела так сильно, что он отлетел от кроватки и ударился о стену. Я подхватил дочь и держал ее, пока моя жена закрывала нас своим телом. Я видел, как она дрожит, почти в конвульсиях. Я помню запах в комнате, крики и плач моей дочери. Выражение лица моего сына, когда он стоял там. Просто ничего. Пустое, мертвое, в его глазах не было ничего, никаких эмоций. Он казался мне инопланетянином. Я видел, как моя жена сделала шаг к нему. Я мог бы протянуть руку и остановить ее, но не сделал этого. Она снова шагнула вперед, очень близко к нему. Я снова мог бы остановить ее. Но не остановил. Она ждала, глядя на него, может быть, 3-5 секунд, не двигаясь. А потом она ударила его по лицу.

До этого момента вы, возможно, представляли себе мою жену как типичную женщину, с маленькой фигурой, изящную, нежную. Это не так. У моей жены действительно небольшая фигура, но она не изящная и нежная, и никогда такой не была, с тех пор как я ее знаю. С раннего подросткового возраста моя жена занималась боксом. ММА тогда еще не существовало, но карате и бокс в те времена были очень популярны, и моя жена была ОЧЕНЬ талантливым любителем. Она весила около 58 килограммов, у нее было много мышц, и она умела бить. Я тогда весил килограммов на 30 больше ее, и я не сомневаюсь, что в реальной драке между мной и ею она могла бы и избила бы меня. Никто из нас никогда раньше не поднимал руку на нашего сына в гневе, но в тот день в ней что-то сломалось, и весь многолетний гнев, боль, печаль и разочарование просто вырвались наружу. Когда она ударила его, его голова откинулась назад, а из носа хлынула кровь. Он почти не отреагировал, он просто смотрел на нее с шокированным выражением лица, словно не зная, как осмыслить то, что только что произошло. Она подождала еще секунду. А потом ударила его снова.

Я мог бы протянуть руку и остановить ее. Я мог вытащить ее из комнаты, увести, успокоить. Но я этого не сделал. Я просто стоял и смотрел, как она методично начала избивать его до полусмерти. Каждый раз, когда он закрывал руками одну часть тела, она била его по другой: тело, голова, тело, голова, снова и снова. Он начал кричать, плакать, кричать, чтобы она остановилась. Это была самая искренняя реакция, которую я когда-либо видела у него на что-либо за всю его жизнь. Но она не останавливалась. Я наблюдал, как она наращивает темп, бьет сильнее, быстрее, работает с ним, как с тяжелым мешком. Он пытался замахнуться на нее, но она легко уходила от него. Она была на автопилоте, погружаясь в свои тренировки. Я стоял там и смотрел в течение минуты. Затем я повернулся к ним спиной и вывел дочь из комнаты.

Я принес дочь на кухню и искупал ее в раковине. Я обнаружил третий порез на подошве ноги. Все порезы были поверхностными. Я вымыл ее и держал, пока она не успокоилась. Я наложил на порезы мазь и наклеил пластыри. В нашей спальне я слышал, как мой сын кричал, называл мою жену ужасными именами, говорил ей, что отрежет ей голову и трахнет ее труп. Через некоторое время я уже не слышал, чтобы он что-то говорил, не слышал даже его криков. Я решил, что он, должно быть, вырубился. Но я все еще слышал, как она его била.

Это продолжалось долгое время. Достаточно долго, чтобы моя дочь уснула у меня на руках. Я просто сидел за кухонным столом и ждал, когда она закончит. Наконец она вышла и села напротив меня. Ее руки были распухшими и красными. Ее лицо и руки были забрызганы кровью. Ее грудь вздымалась. Мы просто смотрели друг на друга, ничего не говоря. Через некоторое время я спросил ее: "Он умер?". Она посмотрела на меня и ответила: "Я чертовски на это надеюсь". Я кивнул. Это было все, что можно было сказать по этому поводу. Я прекрасно понимал, что она чувствует. Я чувствовал то же самое. Я не знал, что делать, поэтому мы просто сидели и молча ждали. В конце концов моя жена начала плакать и пошла в душ. Я остался сидеть на месте, держа на руках нашу дочь.

Через некоторое время я услышала стоны и всхлипывания, доносившиеся из нашей комнаты. Оказалось, что мой сын не умер. Я зашёл посмотреть, насколько все плохо, и это было... очень плохо. Я никогда не видел более безжалостного избиения кого-либо, ни до, ни после. Он лежал на полу, катался по полу, из его лица текла кровь, он лежал в луже рвоты. Его нос был расплющен по лицу, оба глаза полностью опухли и уже начали чернеть. Я видел, что пара его пальцев были выгнуты под странными углами, и он обмочил штаны. Я думаю, что у него, должно быть, не хватало зубов, но я не видел ни одного на полу, и я не мог видеть его рот, его губы были надутыми и опухшими. Из разговора с моей женой об этом позже я теперь знаю, что она систематически избивала каждую часть его тела, уделяя особое внимание его ногам. Она сказала мне, что неоднократно била его в пах, пока у нее не устали ноги, и продолжала избивать его тело еще долго после того, как он потерял сознание.

Когда моя жена вышла из душа, я все еще не знал, что делать с нашим сыном. Я не знал, вызывать ли полицию или скорую помощь, везти ли его в больницу самому - честно говоря, я понятия не имел, что делать. Через некоторое время я понял, что мне уже все равно, что с ним будет, и мы решили просто дать ему возможность жить или умереть самому. В подвале была комната для гостей, которой мы никогда не пользовались, и моя жена, дочь и я просто переехали туда. Мы просто уступили верхний этаж дома моему сыну и все заперли, полностью разделив наши жизни. В шкафах наверху было много еды, хватит на пару недель или больше, у него была уборная и спальни, которыми он мог пользоваться. У нас был туалет в подвале, маленькая кухонька и отдельный вход, поэтому мы просто перестали подниматься наверх. Мы просто решили, что с ним покончено. Я подумал, что мы подождем, когда его еда закончиться, и посмотрим, что произойдет.

В течение следующей недели мы слышали, как он иногда передвигался наверху. Я думаю, что большую часть времени он просто лежал в постели и приходил в себя. Я пошел на работу, держась в состоянии повышенной готовности на случай, если он нападет на меня около дома, но он так и не напал. Моя жена осталась дома с нашей дочерью. Она никогда не пропадала из нашего поля зрения. Однажды ночью мы услышали, как он разбушевался, разбивал вещи и стучал. Мы не реагировали. Он никогда не пытался спуститься вниз или подойти к нам. Я думаю, он боялся, что если он снова приблизится к нам, моя жена может прикончить его. После трех недель, проведенных в подвале, мы несколько дней ничего не слышали сверху, и я рискнул подняться наверх.

Дом был разрушен, и не было никаких следов моего сына. Его больше не было. Потребовались месяцы, чтобы устранить нанесенный им ущерб и привести дом в нормальное состояние. По всем стенам была размазана еда и дерьмо, на полу валялось битое стекло, в гипсокартновых стенах были большие дыры, он разнес все на части. Он порвал линолеум в углу кухни и вылил целый пенный огнетушитель в гостиную. Я благодарен ему за то, что он не сжег дом вместе с нами, честно говоря, я не уверен, почему он этого не сделал, в детстве он не стеснялся поджигать вещи. После этого я каждый день жил в страхе, что он вернется, что он неожиданно нападет на нас из засады и попытается нас убить. Примерно через 3 года мы переехали, и я наконец перестал бояться, что он снова появится, ведь теперь он понятия не имел, где мы находимся. Я наконец-то почувствовал себя в безопасности от него.

Все это случилось очень давно. Мой сын родился весной 1971 года, дочь - в 88-м. Я уже старый человек, в этом году мне будет 73, а моя жена умерла от рака в 2016 году. Моей дочери сейчас 34 года, я переехал к ней и ее мужу после смерти жены. У меня две внучки, и они - радость моей жизни. Я хожу к психотерапевту пару раз в месяц, чтобы поговорить обо всем этом. Я не знаю, где мой сын. Последний раз я видел его, когда он лежал на полу в нашей спальне, истекая кровью и разбитый. Я ничего не слышал о нем с тех пор, как он уехал, уже более 33 лет. И не хочу.

Я ощущаю большое чувство вины за то время и много противоречивых эмоций. Я не бил его сам, но я позволил ему быть избитым, и я думал, что он заслужил это. Я был счастлив, что это произошло. Я не пытался его убить, но я был бы счастлив, если бы он умер. Я надеюсь, что он смог преодолеть своих демонов и начать жить нормальной жизнью. Если он не смог этого сделать, если он остался таким, каким был, тогда я действительно надеюсь, что кто-то там убил его. Когда я его знал, он был бешеной собакой, и как бы все ни закончилось, я просто надеюсь, что он все еще не причиняет вреда кому-то еще.

Переведено с помощью www.deepl.com.

Перевод незначительно адаптирован и отредактирован мною.