Шло время, а новые котята появляться на свет не спешили. Почему-то у Брыськи напрочь прекратились схватки. Было видно, что она держалась из последних сил: смотрела на хозяйку и жалобно стонала.
Едва дождавшись утра, Тамара посадила Брыську с единственным чадом в сумку и повезла на такси в лечебницу. Оказалось, что первые роды для семилетней кошки — это неправильно и очень сложно. Котята погибли в утробе. Единственного котика, который смог появиться на свет, пришлось усыпить из-за какой-то патологии.
Перемазанная зеленкой, с аккуратным швом на бритом животе, прикрытом попонкой, кошка бегала боком, выписывая пьяные кругали: отходила от наркоза. И всюду искала своих деток.
Вечером позвонила Марина Александровна.
— Поступило много новых больных. Больше не можем держать вашего мужа в реанимации. Но и в общую палату ему пока нельзя. Приезжайте.
Тамара сидела на диванчике в холле и ждала. Из реанимационного блока то и дело выезжали кресла-каталки с больными, следовали мимо Тамары, а потом сворачивали за угол — в отделение. «Не мой. Снова не мой», — отмечала она. Напротив — ординаторская. Рядом с ней — столовая и стол для грязной посуды.
По коридору шла согнутая крючком старушка. Стриженая голова двигалась впереди туловища почти горизонтально, параллельно полу. Великоватый, с чужого плеча линялый халат, подвязанный поясом, хвостом волочился по полу. Горбунья проковыляла мимо Тамары, подошла к столу, взяла грязную ложку, облизала ее и, засунув в карман, побрела обратно.
— Кто ожидает Потапова? Вы? За нами идите, — скомандовала маленькая девушка и рванула вперед, ловко лавируя каталкой.
Тамара подхватила пакеты с вещами и бросилась вдогонку. Догнала уже в конце длинного коридора, когда санитарка открывала ключом дверь с надписью: «Изолятор».
Гоша послушно разрешил уложить себя в кровать. Тамара присела на кушетку, которую здесь поставили специально для нее. Осмотрелась. Стены сияют чистотой свежей краски; холодильник, раковина — все очень приличное. Курорт!
Гоша проследил за ее взглядом.
— А где мы, Том? В Новосибирске?
— Нет. Мы в первой горбольнице, на Бардина, — терпеливо повторила Тамара.
— Вот и они мне говорили, что в первой. А я не верю, Том.
— Мне кажется, меня хотят разобрать на органы и продать китайцам.
— А почему ты так думаешь, Гошка?
— Они все время говорят про органы. И к койке меня привязывали, знаешь, как крепко? Руки все синие.
— Знаю. Это чтобы ты не смог убежать и выпрыгнуть в окно. Рано тебе еще домой. Вылечишься — тогда и уйдем.
— Ты, Томочка, тоже берегись. Они и тебя разберут на органы. Они знаешь какие?.. У-у… — Он погрозил кому-то невидимому кулаком.
— Да на что им наши с тобой органы, Гоша?
— У тебя случился инфаркт, мы вызвали скорую, тебя привезли в больницу. Лечат.
— Ты здесь уже седьмой день. Сначала лежал в реанимации, теперь перевели сюда.
— А мне разрешили за тобой ухаживать, Гошенька. Потому что ты еще слабый и глупый, как маленький.
— Примерно. Видишь, ты уже и про внука вспомнил. Это хорошо. — Она поцеловала мужа в макушку.
На новом месте не спалось. Ей велели не запирать на ночь дверь палаты, а еще лучше — держать ее немного приоткрытой: мало ли как повлияет на больного замкнутое пространство. Как будто больничный коридор сможет его разомкнуть!
В коридоре долго не смолкали беготня, топот, звяканье, шарканье больничных тапок. В окно зловеще скалилась красноватая луна. Тамара попробовала уснуть. В голове не укладывалось, как ее Гошка, надежный и благоразумный шестидесятипятилетний мужчина мог превратиться в маленького капризного мальчишку, не осознающего, где он оказался и почему. Инфаркт миокарда сам по себе — не шуточки. Но этот психический синдром… Интересно, как скоро он пройдет. Хорошо, что Гошка уже не совсем овощ, даже про внука вспомнил.
Чтобы преодолеть бессонницу, надо думать о чем-то хорошем, вспоминать счастливые моменты.
Стояло ужасно жаркое лето. Тамаре было девятнадцать лет, и она спала на балконе. Однажды ночью проснулась от звуков шагов. Кто-то ходил по крыше. Тамара испугалась и тихонько заползла в комнату. И тут же на балкон свалилась огромная охапка пионов. Белые, розовые, бордовые. Они пахли счастьем.
Через два года они уже были женаты и ждали ребенка. Он повел ее в горы. Благоухал август. Запахи разнотравья пьянили. Она бежала за ним по тропинке, не поспевая. Плакала, но рюкзак не отдавала: это был бы позор. Тогда он сказал, что позорно было бы нагрузить своими вещами чужого человека. А мужа — нормально. На то он и муж. К тому же она сама-то несет их общий рюкзачок — только не за плечами, а в собственном животе.
Тамару разбудило ощущение постороннего присутствия. Она села на кушетке. Никого нет, показалось, наверное. Гошка похрапывал, приоткрыв рот. И тут она увидела: прямо над ним темнота заметно сгущалась, будто шевелился кто-то угловато-многорукий. Может, вошла медсестра с капельницей?
— Кто здесь? — шепотом спросила Тамара.
Ей не ответили. Угловатый посетитель, оставив мужа, метнулся к ней. Лодыжки коснулось что-то прохладно-влажное, будто шершавым языком лизнула кошка. Тамара отдернула ногу.
Щупальца дернулись и прижались к длинному туловищу, сделав его менее угловатым и даже округлым. Существо повисело в воздухе еще какое время, пугая и без того насмерть перепуганную Тамару, и сигаретным дымом потянулось в дверную щель.
Через несколько минут, кое-как успокоив готовое выпрыгнуть сердце, Тамара вышла из палаты. Ее шаги гулко раздавались по сумрачному коридору. В туалете горел свет. В душевой лилась вода. Кто-то тихонько напевал.
Вернувшись в палату, она закрыла дверь на ключ и быстро уснула.
Этот день сурка уже начинал раздражать.
— Нет, — резче обычного ответила Тамара. — У нас в Кузне, в первой больнице, на Бардина.
— А я думал в Новосибирске.
— Дался тебе этот Новосибирск! Встань, подойди к окну, посмотри.
Заглянула санитарка — та самая, из реанимации, в сиреневом форменном костюме и с сиреневой прядью в светлых волосах.
— Меня Люда зовут, — представилась она. — Может, вам надо простыни поменять?
— Да, пожалуйста, дайте одну.
Тамара попросила Гошу пересесть на кушетку и начала перестилать постель.
— А что это вчера ночью у вас за переполох был, беготня допоздна? — спросила она у Люды.
— Подробностей не знаю: только пришла на работу, но говорят, в хозяйственную шахту больной упал.
— Как это? — Тамара оторопела.
— Ну, видели мож, в конце коридора, такой люк, как окошко, на замочек закрыт. Мы кидаем туда узлы с грязным бельем, оно прямо в прачечную падает. А вчера почему-то открыто оказалось. А больной из пятой палаты покурить на лестницу пошел. Не дошел. Заглянул, видать, в люк-то и не удержался. А мож, подтолкнул кто…
— Лярва, — неожиданно сказал Гоша.
Женщины одновременно повернули к нему головы.
— Что за лярва, Гош? — строго спросила Тамара.
Но муж сидел молча, словно воды в рот набрал. Санитарка хихикнула.
— Вот так и ругался без вас, обзывался всяко. А с вами — сми-ирный.
— А прачечная — на первом этаже? — спросила Тамара, засовывая в карман сиреневого костюмчика пятьсот рублей.
— Это что же получается: он с четвертого этажа — в подвал упал?
— Да. В лепешку расшибся. Ой, заболталась я тут с вами. А мне еще уборку делать.
— И часто у вас такое происходит? — Тамара достала еще одну бумажку.
— Первый раз было три года назад, когда Горбуниху прорвало.
— Кто это — Горбуниха? — спросила Тамара.
— Лярва, — повторил Гоша.
— Гоша, хватит дурить, — сказала Тамара.
— Не кто, а что, — сказала Люда и, не обращая на Гошу внимания, спрятала очередную денежку в карман. — Это речка такая. Она текла по этому самому месту, где теперь больница стоит. А еще тут болото Моховое было. Говорят, много народу в нем утонуло. Болото засыпали, а Горбуниху в канал упрятали. А на этом месте больницу-то и построили.
— Ну, это давно было, а что случилось три года назад?
— Там, за вокзалом, Горбуниха еще вольно течет, там мальчик трехлетний в прорубь упал, его сначала под лед затащило, а потом в тунелю. Знаете, там такая тунеля, под железкой? Так и не нашли.
— Ну, и как это связано с больницей? — Тамара начала терять терпение. Похоже, сиреневая Люда готова до вечера рассказывать сказки — доставай только денежки.
— А то и случилось: прорвало Горбуниху-то, у нас подвал и затопило. И там слесарь пьяный утоп. Центрифугу ремонтировал и уснул: пьяный был. И утоп.
В палату вошла Марина Александровна. Заметив Люду, строго спросила:
— Вы еще здесь? Идите, вас сестра-хозяйка ждет. — Обернувшись к Гоше, поздоровалась: — Здравствуйте! Как у вас дела? Вижу, поднимаетесь, молодцом.
— Здрассьте, — сказал Гоша. — А когда меня домой выпишут?
— Когда выздоровеете, тогда и выпишем. Вот вы, например знаете, Георгий Иванович, какой сейчас месяц идет?
Гоша посмотрел на жену, ожидая подсказки. Но та молчала.
— Ноябрь, наверное, — неуверенно сказал Гоша.
— Вообще-то уже третье декабря. Ну, ничего, вам простительно не знать, для вас время остановилось.
— А вообще, как долго этот психический синдром у него будет длиться? — спросила Тамара.
— Не могу вам ответить: у всех по-разному. Одним хватает два-три дня, а другим двух недель мало.У вас уже неделя после инфаркта прошла. Будем надеяться, что скоро придете в себя, да, Георгий Иванович?
— Попробуйте надувать воздушные шарики. Иногда помогает. И побольше гуляйте по палате. Можно и в коридор выходить.
Тамара наказала Гоше лежать смирно. А сама спустилась на первый этаж. Купила двухлитровую бутылку воды без газа и воздушные шарики.
— Тебе какой, Гош, синий или красный? — спросила она.
Гоша выбрал красный и тут же с детской сосредоточенностью принялся надувать.
Из коридора послышался шум. Гоша оторвался от шарика и спросил:
— Ничего. Просто больничный коридор. Пойдем погуляем?
Они брели по коридору. В Гошиной руке трепетал большой красный шар со смеющейся рожицей.
Навстречу шла низенькая, согнутая пополам бабушка. Ее стриженая голова целилась в Гошин живот. Хорошо, Тамара вовремя оттолкнула мужа, и торпеда лишь чиркнула колючей щетиной по ее руке. Бабуля зашипела, приподняла голову, и Тамара поразилась тому, какие мясистые красные у нее губы на сморщенном личике. И глаза… они горели как сигаретные огоньки в ночи.
— Пойдем домой, Тома, — заканючил Гошка, на которого тоже подействовал эффект красных глаз.
Перед ночью Тамара отвела Гошу в женский туалет — так ей было удобнее его проконтролировать. Сама разделась, чтобы принять душ. Отрегулировала воду, подставила тело под упругие струи. Замечательно! Когда есть душ, можно мириться даже с больницей. Вот только почему не уходит вода? Она булькала вокруг канализационной решетки, пузырилась грязной пеной и, кажется, прибывала откуда-то снизу. Снова прорвало эту, как ее, Горбуниху? Тамара быстренько закрыла краны, торопливо оделась и побежала в палату.
Скорее бы домой! Надоела уже эта больница со всеми ее ужасами. Тамара заперла дверь на ключ, наказав Гошке писать в бутылку из-под молока, если приспичит.
Ему снова снились кошмары. Он махал руками и от кого-то отбивался.
— Тише, тише, Гоша, проснись, что с тобой? — затормошила Тамара.
— Да какая вода, Гош? Мы с тобой в больнице лежим, в кардиоотделении. Сухо, тепло.
— Черная, Том. Ломает лед, тащит меня, крутит в водовороте, а льдины наезжают на голову. Страшно, Том.
— Ну, все, все, успокойся. — Она вытерла полотенцем мокрый лоб мужа, прижала его голову к груди, покачала.
Наконец, Гошка уснул. Тамара прилегла на кушетку. Только задремала, как на нее навалилось что-то тяжелое. Кто-то большой и черный схватил ее за горло и начал душить. Тамара хрипела, извивалась всем телом, пытаясь вырваться. Твердые руки сжимали шею все сильнее. Стало нечем дышать. Тамара рванулась, собрав все свои силы, оттолкнула его ногами. Ноги вошли во что-то мягкое, а руки никак не могли оторвать от шеи пальцы душителя. Тамара открыла глаза. Пришла в себя. Ночь, больница, они с Гошкой в отдельной палате. Вокруг никого. Ее руки судорожно сжимают край одеяла.
— Это я с одеялом боролась? — испуганно сказала она.
— Лярва, — сказал Гошка и снова захрапел.
Следующий день начался как обычно.
— А где это мы? В Новосибирске? — спросил Гоша.
— Ой, хватит уже! Как не надоело дурью маяться. Сегодня попрошу выписать тебя.
— Нет, ты скажи, мы — что, едем в электричке? Слышишь, колеса стучат.
— Вокзал неподалеку. Вот и стучат. Мы же на Бардина. Проспект от вокзала отходит, не помнишь?
— Интересно, давно это вагоны стали оборудовать кислородом?
— Вон труба с потолка тянется к моей кровати. Написано: кислород.
— Правильно написано. Это же больница, специальная палата, для таких, как ты…
— По этой трубе она и приползает.
— Ага. «Пеструю ленту вспомнил?» — съязвила Тамара.
— Да нет, Том, не змея приходит, а лярва.
— Да что ты заладил: лярва да лярва? Что это за слово вообще такое?
— Не знаю. Просто чувствую.
— О, господи! Твои глюки меня уже достали. Нет, еще одной ночи я здесь не вынесу. Ты сиди здесь, и никуда не суйся. Я скоро приду.
Не обнаружив лечащего врача в ординаторской, Тамара бегала по коридору и заглядывала в палаты. Марины нигде не было.
Когда Тамара пробегала мимо дверей лифта, они услужливо распахнулись, так разъезжаются перед покупателем двери в супермаркетах. Тамара по инерции шагнула в кабину, лифт поехал вниз. «Зачем я туда еду?» — ужаснулась она и захотела выйти. Однако никаких кнопок не нашла. Тамара лихорадочно металась по клетке, колотила в стенки, но стук перекрывался грохотом механизмов.
Клацнув напоследок железными челюстями, лифт остановился. Тамара выпала из разъехавшихся дверей, тут же вскочила на ноги, шарахнулась от чертовой машины в сторону. Куда теперь? В какую сторону? Влажные стены, едва освещенные тусклыми лампами, опоясывали трубы. Немногочисленные двери сплошь заперты. «Зачем я здесь?» — в который раз спрашивала себя Тамара. Ноги сами несли ее вперед. Одна из дверей подалась. Что это? На бетонном полу лежала женщина в белом халате. Рядом в беспорядке валялись туфли, фонендоскоп и какие-то бумажки. Над телом суетилась лысая горбатая старуха.
— Что вы тут делаете? — закричала Тамара.
Старуха нехотя оторвалась от трупа и уставилась на нее пустыми глазами. С отвисших губ капала кровь, ее капли расцветали на снежном поле халата алыми маками.
Тамара похолодела. Уж не мерещится ли ей все это? Проклятая больница!
— Как вы мне все надоели! А ну, проваливай отсюда, мерзкая тварь!
Тамара поискала взглядом, чем бы отогнать людоедку от тела.
На глаза попался огнетушитель. Она схватила баллон и от души отоварила им старуху по лысой башке. Башка отлетела в сторону, а лярве хоть бы что. Она деловито подняла голову руками и нахлобучила на нее красную бесформенную шапку, которую извлекла из кармана необъятного линялого халата. Потом попыталась приладить голову обратно к сухонькой морщинистой шее, но выронила, и голова покатилась к ногам Тамары. Она взвизгнула и отскочила от дьявольского мяча. Попятилась, высоко задирая ноги, чтобы ненароком не коснуться... Спина уперлась в стену. Обезглавленная старуха приближалась. Тело дергалось, падало и снова вставало, пытаясь допрыгнуть, доползти до Тамары. Скрюченная нога дотянулась до головы и хорошенько ее пнула. Глаза так яростно завращались, что выкатились из-под шапки и с чмоканьем поскакали по бетонному полу, как силиконовые шарики. Такими цветными попрыгунчиками любит играть их внук, Лешенька.
Воспоминание о внуке придало сил. Тамара взяла себя в руки. Нажала запорно-спусковое устройство, соединив его с ручкой огнетушителя. Из раструба повалила густая пена. Вскоре на месте лярвы застыла целая гора пены, напоминающая оплывшую снежную бабу с отдельно лежащим комом-головой.
Тамара подхватила Марину Александровну и затащила в лифт. Она шлепала докторшу по щекам и никак не могла определить, жива та или уже мертва. Подумала: как объяснить то, что произошло в подвале? Нет, этих расспросов она не выдержит. Нельзя ни минуты оставаться в этой проклятой больнице! Простите, Мариночка Александровна, дальше вы уж как-нибудь сами. Когда лифт остановился на четвертом этаже, Тамара выскочила и пулей помчалась к изолятору.
— Гошка, бежим! — крикнула она, лихорадочно собирая вещи.
Через минуту, подхватив мужа под руку, она уже мчалась по коридору. Гоша едва поспевал. Красный шар в его руке колыхался, будто раздавал поклоны.
— Только бы никто не попался навстречу, — шептала Тамара. — Только бы никто…
И, конечно, нашептала. Навстречу беглецам шла сиреневая Люда.
— И куда это мы так торопимся? — подозрительно спросила она.
— А хотите заработать? — на ходу спросила Тамара. — Идемте с нами.
Они спустились по лестнице. Проинструктированная, как нужно отвлечь охранника, Люда с готовностью принялась за дело. В кармашке ее форменной блузки лежала и грела сердце пятитысячная бумажка.
Поймав такси, Потаповы уже через час были дома. Тамара заперла дверь на оба замка, прошла в комнату и задернула шторы. Уф, кажется, теперь они в безопасности!
Из комнаты вышла Брыська. Она зарычала, недовольная долиме отсутствием хозяев.
— Полно тебе, Брысенька! Тебя ведь соседка кормила, поила? Чего еще? Погоди, не до тебя пока.
Гоша все еще держал в руках воздушный шар. Тамара осторожно вытащила нитку из его судорожно сведенных пальцев, раздела и искупала мужа. Включив ему телевизор, вымылась сама: не хватало еще домой заразу притащить.
Гоша после ванны и наспех приготовленного ужина порозовел, успокоился, смотрел мультики и смеялся.
Брыська не отводила от хозяйки внимательных глаз, будто спрашивала:
Ответа Тамара не знала. Она постелила мужу в спальне, на широкой кровати, а сама, чтобы не тревожить человека после всех этих больничных дел, улеглась в большой комнате на диване. Уснула сразу.
Ночью проснулась от дикого рева. Брыська носилась кругами по комнате и орала, будто львиный прайд из трех-четырех особей. По комнате прыгал, взлетая и падая, надувая щеки и вращая выпученными глазами, красный воздушный шар.
— Ты чего, Брысенька? Иди сюда, моя хорошая... Шарика испугалась? Вот мы его…
Договорить не успела. Кошка прыгнула Тамаре на грудь, вцепилась клыками в горло, вонзила в кожу острые когти. Тамара пыталась оторвать кошку от себя, хотела закричать, но закашлялась кровью.
А Брыська все драла и драла грудь мертвой хозяйки, яростно, самозабвенно. То ли мстила ей за свое несостоявшееся материнство, то ли выцарапывала из ее тела поселившуюся там лярву. А может, и то, и другое.
Или третье. Кто его знает?