Карта Европы 1936г
Карта Европы 1936 года.
Я старался и рисовал карту очень долго. Надеюсь вы поставите плюс и оцените. Приятного дня.
Карта Европы 1936 года.
Я старался и рисовал карту очень долго. Надеюсь вы поставите плюс и оцените. Приятного дня.
Британский писатель и публицист Джордж Оруэлл, известный такими книгами как «Скотный двор» и «1984», во время Испанской революции сражался добровольцем в рядах одного из милиционных отрядов союзников НКТ партии ПОУМ. Оруэлл тщательно зафиксировал свои воспоминания о гражданской войне, и выразил своё восхищение в книге «Памяти Каталонии».
На фотографии Джордж Оруэлл. Боец-интернационалист. (самый высокий).
«Памяти Каталонии».
Более или менее случайно я попал в единственный во всей Западной Европе массовый коллектив, в котором политическая сознательность и неверие в капитализм воспринимались как нечто нормальное. На Арагонском фронте я находился среди десятков тысяч людей, в большинстве своем — хотя не исключительно — рабочих, живших в одинаковых условиях, на основах равенства. В принципе, это было абсолютное равенство, почти таким же было оно и на деле. В определенном смысле это было неким предвкушением социализма, вернее мы жили в атмосфере социализма. Многие из общепринятых побуждений — снобизм, жажда наживы, страх перед начальством и т. д. — просто-напросто исчезли из нашей жизни. В пропитанном запахом денег воздухе Англии нельзя себе даже представить, до какой степени исчезли на фронте обычные классовые различия. Здесь были только крестьяне и мы — все остальные. Все были равны.
Конечно, такое положение не могло сохраняться долго. Это был лишь непродолжительный и местный эпизод гигантской игры, ареной которой служит вся земля. Но этот эпизод продолжался достаточно долго, чтобы наложить свой отпечаток на всех, кто в нем участвовал. Как бы мы в то время ни проклинали всех и вся, позднее мы поняли, что соприкоснулись с чем-то необычным и в высшей степени ценным. Мы жили в обществе, в котором надежда, а не апатия или цинизм, были нормальным состоянием духа, где слово «товарищ» действительно означало товарищество и не применялось, как в большинстве стран, для отвода глаз. Мы дышали воздухом равенства.
Я хорошо знаю, что теперь принято отрицать, будто социализм имеет что-либо общее с равенством. Во всех странах мира многочисленное племя партийных аппаратчиков и вкрадчивых профессоришек трудится, «доказывая», что социализм, это всего-навсего плановый государственный капитализм оставляющий в полной сохранности жажду наживы как движущую силу. К счастью, существует и совершенно иное представление о социализме. Идея равенства — вот, что привлекает рядовых людей в социализме, именно за нее они готовы рисковать своей шкурой. Вот в чем «мистика» социализма. Для подавляющего большинства людей — социализм означает бесклассовое общество. Без него нет социализма. Вот почему так ценны были для меня те несколько месяцев, что я прослужил в рядах ополчения. Испанское ополчение, пока оно существовало, было ячейкой бесклассового общества. В этом коллективе, где никто не стремился занять место получше, где всего всегда не хватало, но не было ни привилегированных, ни лизоблюдов, — возможно, было предвкушение того, чем могли бы стать первые этапы социалистического общества. И в результате, вместо того, чтобы разочаровать, социализм по-настоящему привлек меня. Теперь, гораздо сильнее, чем раньше, мне хочется увидеть торжество социализма. Возможно, это частично объясняется тем, что я имел счастье оказаться среди испанцев, чья врожденная честность и никогда не исчезающий налет анархизма, могут сделать приемлемыми даже начальные стадии социализма.
Продолжая, Оруэлл описывает свои общие ощущения нового общества, создававшегося в рамках старого, предлагая конкретные наработки по эффективному уничтожению социальной иерархии, которые он прочувствовал в анархистской Испании:
Было это в конце декабря 1936 года, то есть менее семи месяцев назад, но время это кажется ушедшим в далекое, далекое прошлое. Позднейшие события вытравили его из памяти более основательно, чем 1935 или даже 1905 год. Я приехал в Испанию с неопределенными планами писать газетные корреспонденции, но почти сразу же записался в ополчение, ибо в атмосфере того времени такой шаг казался единственно правильным.
Фактическая власть в Каталонии по-прежнему принадлежала анархистам, революция все ещё была на подъёме. Тому, кто находился здесь с самого начала, могло показаться, что в декабре или январе революционный период уже близился к концу. Но для человека, явившегося сюда прямо из Англии, Барселона представлялась городом необычным и захватывающим. Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих. Почти все крупные здания были реквизированы рабочими и украшены красными знаменами либо красно-черными флагами анархистов, на всех стенах были намалеваны серп и молот и названия революционных партий; все церкви были разорены, а изображения святых брошены в огонь. То и дело встречались рабочие бригады, занимавшиеся систематическим сносом церквей. На всех магазинах и кафе были вывешены надписи, извещавшие, что предприятие обобществлено, даже чистильщики сапог, покрасившие свои ящики в красно-чёрный цвет, стали общественной собственностью. Официанты и продавцы глядели клиентам прямо в лицо и обращались с ними как с равными, подобострастные и даже почтительные формы обращения временно исчезли из обихода. Никто не говорил больше «сеньор» или «дон», не говорили даже «вы», — все обращались друг к другу «товарищ» либо «ты» и вместо «Buenos dias» говорили «Salud!»
Чаевые были запрещены законом. Сразу же по приезде я получил первый урок — заведующий гостиницей отчитал меня за попытку дать на чай лифтёру. Реквизированы были и частные автомобили, а трамваи, такси и большая часть других видов транспорта были покрашены в красно-чёрный цвет. Повсюду бросались в глаза революционные плакаты, пылавшие на стенах яркими красками — красной и синей, немногие сохранившиеся рекламные объявления казались рядом с плакатами всего лишь грязными пятнами. Толпы народа, текшие во всех направлениях, заполняли центральную улицу города — Рамблас, из громкоговорителей до поздней ночи гремели революционные песни.
Но удивительнее всего был облик самой толпы. Глядя на одежду, можно было подумать, что в городе не осталось состоятельных людей. К «прилично» одетым можно было причислить лишь немногих женщин и иностранцев, — почти все без исключения ходили в рабочем платье, в синих комбинезонах или в одном из вариантов формы народного ополчения. Это было непривычно и волновало. Многое из того, что я видел, было мне непонятно и кое в чём даже не нравилось, но я сразу же понял, что за это стоит бороться. Я верил также в соответствие между внешним видом и внутренней сутью вещей, верил, что нахожусь в рабочем государстве, из которого бежали все буржуа, а оставшиеся были уничтожены или перешли на сторону рабочих. Я не подозревал тогда, что многие буржуа просто притаились и до поры до времени прикидывались пролетариями.
К ощущению новизны примешивался зловещий привкус войны. Город имел вид мрачный и неряшливый, дороги и дома нуждались в ремонте, по ночам улицы едва освещались — предосторожность на случай воздушного налёта, — полки запущенных магазинов стояли полупустыми. Мясо появлялось очень редко, почти совсем исчезло молоко, не хватало угля, сахара, бензина; кроме того, давала себя знать нехватка хлеба. Уже в этот период за ним выстраивались стометровые очереди. И все же, насколько я мог судить, народ был доволен и полон надежд. Исчезла безработица и жизнь подешевела; на улице редко попадались люди, бедность которых бросалась в глаза. Не видно было нищих, если не считать цыган. Главное же — была вера в революцию и будущее, чувство внезапного прыжка в эру равенства и свободы. Человек старался вести себя как человек, а не как винтик в капиталистической машине.
Оруэлл был демократическим социалистом и сочувствовал либертарным идеям, выражал с солидарность с анархистским движением и социальной революцией. В частности он высказывался, что «Уже долгое время я открыто заявлял всем, что собираюсь уйти из P.O.U.M. Следуя своим личным симпатиям, я охотнее всего пошел бы к анархистам».
Еще несколько отрывков из книги.
...
Я был совершенно убежден, что мы — сторонники правительства — ведем войну, ничем не похожую на обычную, империалистическую войну. Но наша военная пропаганда не давала оснований для такого вывода. Едва начались бои, как красные и правые газеты одновременно начали злоупотреблять бранью. Памятен заголовок в «Дейли мейл»: «Красные распинают монахинь!» В это же время «Дейли уоркер» писала, что Иностранный легион Франко «состоит из убийц, торговцев женщинами, наркоманов и отребья всех стран Европы». В октябре 1937 года «Нью стейтсмен» потчевала нас россказнями о фашистских баррикадах, сложенных из живых детей (чрезвычайно неудобный материал для возведения баррикад), а мистер Артур Брайан уверял, что в республиканской Испании «отпиливание ног консервативным купцам» дело «самое обычное». Люди, которые пишут подобные вещи, сами никогда не воюют; они, возможно, полагают, будто подобная писанина вполне заменяет участие в сражении. Всегда происходит то же самое: солдаты воюют, журналисты вопят, и ни один истинный патриот не считает нужным приблизиться к окопам, кроме как во время коротеньких пропагандистских вылазок. Иногда я с удовлетворением думаю о том, что самолеты меняют условия войны. Возможно, когда наступит следующая большая война, мы увидим то, чего до сих пор не знала история — ура-патриота, отхватившего пулю.
...
Следует сказать, что на этом участке фронта в этот период самым действенным оружием была не винтовка, а мегафон. Не имея возможности убить врага, мы на него кричали. Этот метод ведения войны настолько необычен, что нуждается в разъяснении.
Если вражеские окопы находились на достаточно близком расстоянии, начиналось перекрикива-ние. Мы кричали: «Fascistas — maricones!» Фашисты отвечали: «Viva España! Viva Franco!» Если они знали, что напротив находятся англичане, они орали: «Англичане, го хоум! Нам иностранцы не нужны!» Республиканские войска, партийные ополченцы создали целую технику «кричания», с целью разложения врага. При каждом удобном случае бойцов, обычно пулеметчиков, снабжали мегафонами и посылали пропагандировать.
Им давали заранее подготовленный материал, лозунги, проникнутые революционным пафосом, которые должны были объяснить фашистским солдатам, что они наймиты мирового капитала, воюющие против своих же братьев по классу и т. д. и т. п. Фашистских солдат уговаривали перейти на нашу сторону. Эти лозунги выкрикивались без передышки: бойцы сменяли друг друга у мегафонов. Так продолжалось иногда ночи напролет. Пропаганда, несомненно, давала результаты; все соглашались с тем, что струйка дезертиров, которая текла в нашем направлении, была частично вызвана ею. И можно понять, что на продрогшего на посту часового, бывшего членом социалистических или анархистских профсоюзов, мобилизованного насильно в фашистскую армию, действовал гремевший всю ночь напролет лозунг: «Не воюйте с братьями по классу!» Такая ночь могла стать последней каплей для человека, колебавшегося — дезертировать или не дезертировать.
Но такой способ ведения войны совершенно расходился с английскими понятиями. Должен признаться, что я был удивлен и шокирован, впервые познакомившись с ним. Переубеждать врага вместо того, чтобы в него стрелять? Сейчас я убежден, что со всех точек зрения это был вполне оправданный маневр. В обычной позиционной войне, не имея артиллерии, очень трудно нанести потери неприятелю, не потеряв самим примерно столько же людей. Если вы можете убедить какое-то число вражеских солдат дезертировать, тем лучше; по существу дезертиры для вас полезнее трупов, ибо они могут дать информацию. Но на первых порах мы все были обескуражены; нам казалось, что испанцы недостаточно серьезно относятся к войне. На позиции, занимаемой справа от нас отрядом P.S.U.C. пропаганду вел истинный мастер своего дела. Иногда, вместо того, чтобы выкрикивать революционные лозунги, он начинал рассказывать фашистам, насколько нас кормят лучше, чем их. В отсутствии фантазии, при рассказе о республиканских рационах, его упрекнуть нельзя. «Гренки с маслом! — его голос отдавался раскатами эхо по всей долине. — Сейчас мы садимся есть гренки с маслом! Замечательные гренки с маслом!» Я не сомневаюсь, что как и все мы, он не видел масла недели, если не месяцы, но фашисты, услышав в ледяной ночи, крики о гренках с маслом, должно быть, пускали слюнки. Впрочем, у меня самого текли слюнки, хотя я хорошо знал, что он врет.
"Союзмультфильм" был образован 10 июня 1936 года под названием "Союздетмультфильм". Первые мультфильмы были сняты в "диснеевской" манере, где героями были персонажи-животные.
Первым мультфильмом выпущенным в 1936 году стала короткометражка "В Африке жарко", в котором изнывающие от жары животные очень хотят мороженного!
Режиссёры мультфильма Дмитрий Бабиченко ("Приключение Буратино") и Александр Беляков (художник в таких мультфильмах, как ("Двенадцать месяцев" и "Конёк-Горбунок")
Сценарий написал Сергей Михалков.
Великая рабочая забастовка – всеобщая забастовка во Франции прокатилась по стране в мае-июне 1936 года.
Забастовка началась вслед за парламентскими выборами 26 апреля — 3 мая 1936 года, на которых победил Народный фронт – верхушечный выборный союз коммунистов, социалистов и радикалов.
Рабочие решили, что настал их час.
Они прибегли к наступательной тактике с целью показать, что они ждут от нового — «народного» – правительства. А ждали они коренного реформирования системы. Французские рабочие, воспитанные в традициях боевого синдикализма, испытывали недоверие к парламентским комбинациям. Они прекрасно помнили, что левые блоки, соглашения между социалистами и радикалами, быстро терпели фиаско, уступая власть правым. Чтобы этого не произошло с правительством Народного фронта, на которое они возлагали надежды, рабочие вмешались в политический процесс с помощью прямого действия.
7 мая в департаменте Эна (Парижский район) прошла забастовка на предприятии «Сосьете женераль де фондери де Сан-Мишель», а 11 мая к стачке прибегли 600 рабочих завода Бреге в Гавре. Поводом для их выступления послужило увольнение двух профсоюзных активистов – организаторов первомайской стачки. Утром 11 мая рабочая делегация пришла в дирекцию и потребовала аннулировать решение об увольнении активистов. Дирекция пыталась затянуть переговоры, рассчитывая, что с окончанием рабочего дня бастующие, как это не раз бывало прежде, разойдутся по домам вкушать суп, приготовленный заботливыми жёнами, а делегация, не чувствуя поддержки, сдастся. Однако рабочие продолжали оставаться в цехах и после смены, ожидая возвращения делегации. Когда же стало известно, что переговоры намеренно затягиваются администрацией, забастовщики решили не покидать цехов, пока администрация не уступит.
И хозяева, напуганные таким поворотом дела, быстренько сдались.
Рабочие завода Бреге в Гавре подали отличный пример, как надо действовать, чтобы победить, и в середине мая то же самое происходило на заводах Латкер в Тулузе, Блок в парижском пригороде Курбевуа, Лакорэ-Оливье в пригороде Велизи-Виллакублэ и в «Компании франсэз да раффинаж де Конфревилль». Везде новая для Франции пролетарская тактика оказывала на хозяев такое устрашающее действие, что они немедля удовлетворяли требования рабочих. 17 мая коммунистическая газета «Юманите» сообщила, что, начиная с 1 мая, во Франции победой закончились 30 забастовок.
Во второй половине мая забастовали рабочие автомобильных предприятий «Рено», которые до этого не прибегали к стачкам 15 лет, «Ситроен» и многих других. Только в Парижском районе к 29 мая число бастующих приблизилось к 100 тысячам. 4 июня забастовали металлисты Севера, 5 июня к стачке присоединились шахтёры, текстильщики Рубэ-Туркуэна. 6 июня только в Парижском и Северном районах бастовало свыше 500 тысяч человек, а в целом по всей Франции в стачке участвовали более миллиона рабочих.
В июне стачка окончательно приняла характер всеобщей. Если с января по май 1936 года на каждый месяц приходилось от 30 до 60 забастовок, а число бастующих колебалось между 9 и 13 тысячами, то в июне 1936 года произошло 12142 забастовки, в том числе 8941 – с занятием предприятий, а общее число бастующих приблизилось к двум миллионам человек.
Такого размаха стачки Франция ещё не знала. Занятие заводов как метод борьбы ранее применяли бастующие рабочие Италии, Испании, Румынии, Польши и даже Англии. Но впервые в мировой истории этот метод применялся повально и длительное время. Казалось, сбывается мечта идеолога боевого синдикализма Жоржа Сореля, который в свое бессмертной работе «Размышления о насилии» писал: «Всеобщую забастовку нужно рассматривать как нечто целое и неделимое». Сорель считал, что всеобщая забастовка — именно та форма пролетарского насилия, которая «поддерживает революционный дух».
Новая пролетарская тактика во Франции возникла стихийно. Конечно, французские рабочие были в курсе, что их итальянские братья занимали заводы ещё в 1919-1920 годах. Но все же они действовали, исходя из собственного опыта, полученного в ходе предыдущих забастовок, и развития конкретной ситуации. Занятие цехов позволяло им более эффективно бороться против штрейкбрехеров. Рабочие знали, что хозяева насаждают внутризаводской шпионаж, и поэтому в ходе забастовки стремились держаться вместе, чтобы лишить предпринимателей возможности шантажировать отдельные группы забастовщиков или подкупать их. Отсюда, кстати, и появилось французское название этих забастовок — greves sur le tas (что условно можно перевести как «забастовки всем скопом»). Кроме того, на выбор тактики повлиял такой фактор, как удалённость рабочих жилищ от заводов. Рабочие просто не видели смысла покидать предприятие, чтобы вновь возвращаться на него ранним утром.
Рабочие почувствовали себя хозяевами положения. Если вначале стачки на заводе оставались все бастующие, то через некоторое время рабочие организовали посменное дежурство. Например, на заводе «Рено» половина бастующих оставалась в цехах в течение 24 часов, в то время как другая половина рабочих отдыхала дома, затем они менялись местами. Кроме того, рабочие создали комиссии по закупке и распределению продовольствия, по организации досуга забастовщиков, бригады по охране оборудования и готовой продукции. О мародёрстве не возникало и мысли! Так, бастующие служащие парижских универсальных магазинов, оккупируя их, принесли из дому свои матрацы, простыни и одеяла, несмотря на то, что всё это в избытке имелось на прилавках и складах.
У заводских проходных стояли пикеты забастовщиков, которые проверяли всех входящих и выходящих, не пропуская никого без пропуска, выданного забастовочным комитетом. Очень часто предпринимателям, чтобы покинуть свои фабрики или, наоборот, попасть на них, приходилось обращаться за разрешением в забастовочные комитеты и получать пропуск, стоя в одной очереди с рабочими. Недаром журналист Бертран де Жувенель назвал события мая-июня 1936 года «великим страхом».
На всех занятых рабочими предприятиях царили полный порядок и дисциплина. «Никогда станки не были так смазаны и вычищены, полы не блистали такой чистотой, а дворы подметены так тщательно, как во время оккупации заводов рабочими», — вспоминал 30 лет спустя Жюль Мок, который в те дни был генеральным секретарём правительства Народного фронта.
Если хозяева испытывали «великий страх», то в рабочих сердцах поселилась великая радость. В цехах то и дело звучали песни, смех, звуки аккордеона. На предприятия приезжали артисты и устраивали бесплатные концерты, представления и даже полноценные театральные спектакли. Рабочие проводили футбольные матчи и устраивали гонки на велосипедах. Французский философ и публицист Симона Вайль несколько месяцев отработала на заводе «Рено», и поэтому могла посетить это предприятие во время забастовки. «В этом движении, — писала она, — следует обращать внимание не на то или иное требование, сколько бы важным оно ни было, а на нечто другое… Речь идёт о том, что те, кто в течение долгих месяцев и лет покорно и молчаливо сносили любые издевательства, — эти люди, наконец, осмелились подняться. Стать на ноги. В течение нескольких дней чувствовать себя людьми. Независимо от выдвинутых требований, эта забастовка является радостью, чистой радостью. Безоблачной радостью».
«Бастующие рабочие, — отмечал, в свою очередь, А. Симон, — имели вид беззаботных солдат после одержанной победы или накануне битвы, в исходе которой они уверены».
Да, рабочие не выходили за рамки требования повышения зарплаты, отмены сверхурочных часов работы, введения оплачиваемых отпусков, признания прав профсоюзов на предприятиях, обязательного заключения коллективных договоров. Но стиль забастовки был настолько революционным, что события мая-июня 1936 года во Франции вполне можно назвать пролетарским восстанием. Левый французский социалист Марсо Пивер писал: «Пусть нас не пытаются убаюкивать колыбельными напевами. Отныне весь народ пришёл в движение, и он устремляется уверенными шагами навстречу своей великой судьбе. В атмосфере победы доверия, дисциплины всё возможно для смелых… Массы продвинулись вперёд в гораздо большей степени, чем это представляют себе; они руководствуются не сложными доктринальными размышлениями, но безошибочным инстинктом, и призывают к решению главных проблем; они ждут многого, массы согласятся на самые рискованные хирургические операции, так как они знают, что капиталистический мир агонизирует и что необходимо создать новый строй» (Le Populaire. 27.05.1936).
Однако...Однако большинство социалистов и коммунистов думали иначе. Глава правительства Народного фронта, лидер социалистов Леон Блюм все силы прилагал к тому, чтобы положить конец стачке. Позже на Риомском процессе, устроенном в годы оккупации французскими коллаборационистами, он заявил в своё оправдание: «Вспомните, что рабочие заняли все заводы Парижского района. Вспомните, что с каждым часом движение постепенно охватывало всю Францию… Паника и ужас были всеобщими. Мне приходилось тогда встречаться с представителями крупного капитала, и я помню, в каком состоянии они находились… Я должен вам сказать, что в тот момент в буржуазных кругах, особенно среди предпринимателей, обо мне думали, меня ожидали, на меня возлагали надежды, как на спасителя…»
Крупная буржуазия не ошиблась. Социалист Роже Салангро, который в правительстве Народного фронта, возглавляемом Леоном Блюмом, занимал пост министра внутренних дел, в середине июня отдал приказ ввести в Париж и его пригороды, охваченные забастовкой, дополнительные отряды полиции и жандармерии и предупредил, что «парижская полиция без колебаний выполнит свою миссию». А сам Леон Блюм заявил тогда же, что он полон решимости не допустить беспорядков на улицах, ибо его кабинет — «не правительство анархии, а правительство порядка».
Коммунисты в те дни вели себя не лучше реформистов. ФКП боялась, что расширение всеобщей забастовки с неминуемой постановкой вопроса о власти испугает средние слои, а точнее – партию радикалов, которая после долгих уговоров вошла в «Народное объединение» (официальное название Народного фронта). «Непродуманные действия могли бы только вызвать чувство отчуждения у значительной части мелкой буржуазии», — отмечала «Юманите». Связанные с социалистами и радикалами предвыборным соглашением о «народном объединении», коммунисты сделали всё, чтобы доказать, что они — партия порядка.
15 июня их главный печатный орган, газета «Юманите» даже вышла под огромным заголовком «Коммунистическая партия — это порядок!» Один из лидеров компартии и видный деятель Всеобщей конфедерации труда (ВКТ) Бенуа Фрашон пытался убедить рабочих, что «забастовка не является единственным средством». Он «откровенно заявлял» смелым пролетариям, что «дальнейшее расширение забастовочной борьбы, продолжение занятия предприятий нанесло бы ущерб их интересам» (L’Humanite. 15.06.1936).
Ещё за две недели до выхода этого номера «сын народа», лидер ФКП Морис Торез, выступая на собрании коммунистов Парижского района, сказал: «Речь ни в коем случае не идёт о том, чтобы рабочие взяли в свои руки заводы или установили прямой контроль над производством». А Поль Вайян-Кутюрье 11 июля 1936 года в «Юманите» похвалялся тем, что «наша дисциплина и наша любовь к порядку дают народу то, в чём он больше всего нуждается, чтобы восстановить своё равновесие, а именно — чувство меры. Наша партия благодаря своему уважению к моральным и культурным ценностям, благодаря своему здравому смыслу, благодаря прославлению труда и своей склонности к чёткости и ясности — является необходимым этапом в развитии вечной Франции» (L’Humanite.11.06.1936).
Французские же рабочие в мае-июне 1936 года не нуждались в «прославлении труда», они стремились полностью изменить общество и порядки на производстве. Прогоняя с заводов хозяев, они покушались на «священный принцип частной собственности». Но что делать дальше? Как перевести всеобщее рабочее возмущение во всеобщее пролетарское наступление? С одной стороны, рабочие реализовали синдикалистский миф о всеобщей стачке как о высшей форме прямого пролетарского действия, но с другой — эта стачка подтвердила тезис Льва Троцкого: «Для победы революции нужны три условия: партия, партия и ещё раз – партия».
Всеобщая забастовка мая-июня 1936 года во Франции стала лишним доказательством того, что для успешной борьбы против капитализма рабочий класс нуждается в авангардной политической организации, которая бы координировала действия забастовщиков, направляя их к единой цели. Мало петь песни и играть на аккордеоне в цехах, нужно ещё брать под контроль органы власти и коммуникации.
Но на тот момент французскими рабочими руководили не революционные партии, а социалисты-реформисты, которые, по сути, играли роль посредников между буржуазией и рабочим классом. В итоге небывалая рабочая борьба закончилась банальной торговлей за коллективные договоры и повышение заработной платы. Великая стачка, о которой только могли мечтать Жорж Сорель и Энрико Леоне, утонула в вопросе о «паштете из гусиной печёнки».
Однако забастовочная программа-минимум была почти полностью принята правительством Народного фронта. Оно приняло и ввело в действие законы об оплачиваемых отпусках, 40-часовой рабочей неделе, коллективных договорах.
Гражданская война в Испании (1936-1939) — вооруженный конфликт на основе социально-политических противоречий между лево-социалистическим (республиканским) правительством страны, поддерживаемым коммунистами, и поднявшими вооруженный мятеж право-монархическими силами, на сторону которых встала большая часть испанской армии во главе с генералиссимусом Франсиско Франко.
Последних поддержали фашистская Италия и нацистская Германия, на стороне республиканцев выступил СССР и добровольцы-антифашисты из многих стран мира. Война закончилась установлением военной диктатуры Франко.
Весной 1931 года, после победы антимонархических сил на муниципальных выборах во всех крупных городах, король Альфонс XIII эмигрировал, и Испания была провозглашена республикой.
Либерально-социалистическое правительство приступило к реформам, обернувшимся ростом социальной напряженности и радикализма. Прогрессивное трудовое законодательство торпедировалось предпринимателями, сокращение офицерского состава на 40% вызвало протест в армейской среде, а секуляризация общественной жизни — традиционно влиятельной в Испании католической церкви. Аграрная реформа, предполагавшая передачу излишков земли мелким собственникам, напугала латифундистов, а ее "пробуксовка" и недостаточность разочаровали крестьян.
В 1933 году к власти пришла правоцентристская коалиция, свернувшая реформы. Это привело к всеобщей забастовке и восстанию шахтеров Астурии. Новые выборы в феврале 1936 года с минимальным перевесом выиграл Народный фронт (социалисты, коммунисты, анархисты и левые либералы), чья победа консолидировала правый фланг (генералитет, клерикалы, буржуа и монархисты). Открытую конфронтацию между ними спровоцировала смерть 12 июля офицера-республиканца, застреленного на пороге своего дома, и ответное убийство на следующий день депутата-консерватора.
Вечером 17 июля 1936 года против республиканского правительства выступила группа военных в Испанском Марокко и на Канарских островах. Утром 18 июля мятеж охватил гарнизоны по всей стране. Сторону путчистов приняли 14 тысяч офицеров и 150 тысяч нижних чинов.
Под их контроль сразу попали несколько городов юга (Кадис, Севилья, Кордова), север Эстремадуры, Галисия, значительная часть Кастилии и Арагона. На этой территории проживало около 10 миллионов человек, производилось 70% всей сельскохозяйственной продукции страны и только 20% — промышленной.
В крупных городах (Мадрид, Барселона, Бильбао, Валенсия и др.) мятеж был подавлен. Флот, большая часть ВВС и ряд армейских гарнизонов сохранили верность республике (всего — около восьми с половиной тысяч офицеров и 160 тысяч солдат). На территории, контролируемой республиканцами, проживало 14 миллионов человек, находились основные промышленные центры и военные заводы.
Первоначально лидером мятежников был генерал Хосе Санхурхо, изгнанный в 1932 году в Португалию, но почти сразу после путча он погиб в авиакатастрофе, и 29 сентября верхушка путчистов избрала главкомом и главой так называемого "национального" правительства генерала Франсиско Франко (1892-1975). Ему присвоили титул каудильо ("вождь").
Еще в августе войска мятежников захватили город Бадахос, установив сухопутную связь между своими разрозненными силами, и развернули с юга и севера наступление на Мадрид, главные события вокруг которого пришлись на октябрь.
К тому времени Англия, Франция и США объявили о "невмешательстве" в конфликт, введя запрет на поставки оружия в Испанию, а Германия и Италия отправили на помощь Франко, соответственно, авиационный легион "Кондор" и пехотный добровольческий корпус. В этих условиях 23 октября СССР заявил, что не может считать себя нейтральным, начав снабжать республиканцев вооружением и боеприпасами, также направив в Испанию военных советников и добровольцев (прежде всего, летчиков и танкистов). Ранее по призыву Коминтерна началось формирование семи добровольческих интернациональных бригад, первая из которых прибыла в Испанию в середине октября.
При участии советских добровольцев и бойцов интербригад наступление франкистов на Мадрид было сорвано. Широко известен прозвучавший в тот период лозунг "¡No pasaran!" ("Они не пройдут!").
Тем не менее, в феврале 1937 года франкисты заняли Малагу и начали наступление на реке Харама к югу от Мадрида, а в марте атаковала столицу с севера, но итальянский корпус в районе Гвадалахары был разгромлен. После этого Франко перенес основные усилия в северные провинции, заняв их к осени.
Параллельно франкисты вышли к морю у Винариса, отрезав Каталонию. Июньское контрнаступление республиканцев сковало силы противника на реке Эбро, но в ноябре закончилось поражением. В марте 1938 года войска Франко вступили в Каталонию, но занять ее полностью смогли только в январе 1939 года.
27 февраля 1939 года режим Франко с временной столицей в Бургосе официально признали Франция и Англия. В конце марта пали Гвадалахара, Мадрид, Валенсия и Картахена, и 1 апреля 1939 года Франко объявил по радио об окончании войны. В тот же день его признали США. Франсиско Франко был провозглашен пожизненным главой государства, но пообещал, что после его смерти Испания снова станет монархией. Своим преемником каудильо назвал внука короля Альфонса XIII, принца Хуана Карлоса де Бурбона, который после кончины Франко 20 ноября 1975 года и вступил на престол.
По приблизительным оценкам, во время гражданской войны в Испании погибло до полумиллиона человек (с преобладанием потерь республиканцев), причем каждый пятый погибший стал жертвой политических репрессий по обе стороны фронта. Страну покинули более 600 тысяч испанцев. 34 тысячи "детей войны" было вывезено в разные страны. Около трех тысяч (главным образом, из Астурии, Страны Басков и Кантабрии) оказались в 1937 году в СССР.
Испания стала местом испытания новых видов вооружения и проверки новых методов ведения войны в преддверии Второй мировой войны. Одним из первых примеров тотальной войны считается бомбардировка баскского города Герника легионом "Кондор" 26 апреля 1937 года.
Через Испанию прошло 30 тысяч солдат и офицеров вермахта, 150 тысяч итальянцев, около трех тысяч советских военных советников и добровольцев. Среди них — создатель советской военной разведки Ян Берзин, будущие маршалы, генералы и адмиралы Николай Воронов, Родион Малиновский, Кирилл Мерецков, Павел Батов, Александр Родимцев. 59 человек были удостоены звания Героя Советского Союза. 170 человек погибли или пропали без вести.
Отличительной чертой войны в Испании стали интербригады, основу которых составляли антифашисты из 54 стран мира.По разным оценкам, через интербригады прошло от 35 до 60 тысяч человек.
В интербригадах сражались будущий югославский лидер Иосип Брос Тито, мексиканский художнк Давид Сикейрос, английский писатель Джордж Оруэлл.
Освещали их жизнь и разделяли их позиции Эрнест Хемингуэй, Антуан де Сент-Экзюпери, будущий канцлер ФРГ Вилли Брандт.
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
В Итало-эфиопской войне 1935—1936 годов современному хорошо вооруженному итальянскому экспедиционному корпусу с многочисленной артиллерией, авиацией и танками противостояла плохо тренированная эфиопская армия с устаревшими пушками и винтовками (многие воины и вовсе были вооружены копьями и луками) и двенадцатью старыми бипланами.
Но даже при такой неудачной для них раскладке эфиопы умудрились изрядно пощипать кичливых итальянцев.
Особенно доставалось итальянским танкам (пяти эфиопским танкам противостояла армада в 300 машин). Немало их упокоилось на дне специально вырытых «слоновьих» ям. Какие-то танки, встретившись с местными воинами на узкой дорожке, были банально облиты керосином и подожжены.
Но самая феерически жалкая участь постигла легкие танки Fiat: эфиопские солдаты быстро смекнули, что у этих машин совсем плохо с обзором, и, подкрадываясь сзади, вскакивали на них, камнями сбивали дула пулеметов, а затем саблями закалывали через щели экипаж.