Текст ниже — это чистая литература, вольная фантазия на тему, мысленный эксперимент. Все совпадения с реальными историческими личностями, периодами или ситуациями — это только выдумка автора. Никто не должен быть оскорблен этим текстом — ни прошлые, ни нынешние президенты, ни уж тем более исторические фигуры.
Дима сидел в небольшом, но просторном кабинете, вполне соответствующем его положению. По левую руку от Димы имелись аппараты правительственной связи – стоило Диме только поднять трубку, и в действие бы пришли такие механизмы, о которых простой смертный мог лишь подозревать. Дима находился в центре самой защищенной резиденции в стране – десятки пропускных постов, сотни сотрудников службы охраны и элитное техническое оснащение.
При этом Диме было страшно. Точнее, Дима был в ужасе. Настолько, что, казалось, вспотел весь целиком – от ладоней и спины до висков и корней волос. Ужас парализовал Диму – ни рукой двинуть, ни закричать – отчего чувство страха и безысходности только возрастало. Беспрепятственно получалось только дышать и часто-часто моргать, глядя на то, что так пугало Диму.
– Что же вы молчите, товарищ Медведев – произнес грубый, тяжелый голос, с непередаваемым кавказским акцентом, – неужели вам нечего сказать по существу поставленных перед вами вопросов?
– Я... А... Ио... – последний раз Дима так позорно мычал девятнадцать лет назад, когда бросил свой партийный билет на стол секретарю парткома, жилистому, жесткому мужику, которому уже давно перевалило за шестьдесят. Тогда, заранее подготовленная, хлесткая и разудалая, как казалось Диме, фраза про выход из партии, под тяжелым взглядом старого коммуниста превратилась в жалкое блеяние. Диме в первый и последний раз довелось почувствовать на себе взгляд, которым обычно смотрят на что-то непримечательное, не стоящее внимания и при этом гадкое.
– Что вы мычите, товарищ Медведев? Будьте мужчиной, возьмите себя в руки! Мы с вами здесь не в игры играем, мы обсуждаем серьезные вопросы, которые напрямую касаются вас, товарищ Медведев. Напрямую!
Весь ужас Диминого положения заключался в том, что человека, сидящего сейчас перед ним, и сверлящего Диму своим тяжелым взглядом, в природе быть не могло. Точнее, он был, но давно уже умер и по всем законам природы сгнил в своей могиле неподалеку, пусть даже тело его было забальзамировано. А тут – на тебе! – сидит как новёхонький, ни тебе следов разложения, ни даже неизбежной старости – словно какие-то неведомые силы в шутку или в качестве издевательства выдернули его прямо из недр эпохи – и посадили перед Димой.
Перед Димой сидел сам Иосиф Виссарионович Джугашвили, неведомым образом воскресший. Одетый во френч защитного цвета, он сидел, выпрямившись, прямо напротив Димы. В левой руке у товарища Сталина находилась небольшая курительная трубка, в которую он, не отрывая от Димы пристального, сверлящего взгляда, старательно набивал табак.
Дима молчал. Товарищ Сталин продолжал сверлить его взглядом. Тягостная, гнетущая пауза, повисшая в кабинете, только добавляла нервозности к тому состоянию Димы, в которое его вогнал зловещий гость. «Как же мне к нему обращаться?» – лихорадочно думал Дима.
– Иосиф Вис... Иосиф Вис... – начал Дима.
– Товарищ Сталин, – гость, казалось бы, кивнул.
– Товарищ Сталин! Я тут ни при чём! Мне сказали – я делаю. Я, правда, не хотел! Я же не виноват, что так все сложилось, а теперь вы с меня спрашиваете... Как будто это я все придумал! – голос Димы стал предательски срываться на крик и товарищ Сталин сделал знак рукой, чтобы тот замолчал. Дима подчинился.
Товарищ Сталин чиркнул спичкой, поднёс её к трубке – и сделал несколько глубоких «пых-пых-пых». Продолжая раскуривать трубку, Сталин положил погасшую спичку на стол, потер указательным пальцем правой руки столешницу и вдруг спрятал руку под неё. Когда трубка, казалось бы, раскурилась, товарищ Сталин примял зажженный табак большим пальцем левой руки – а правой, к вящему ужасу Димы, извлек из-под стола пистолет Люгера и положил прямо перед собой, дулом направив как раз в живот испуганного Димы.
– Товарищ Сталин! Ну, я же, правда, не хотел! Я, товарищ Сталин, был членом партии до 91-ого года... Я и билет-то отдал, партийный, только чтобы... – что «только» Дима придумать не успел. Только сейчас он понял, что нет таких «только», которые могли бы оправдать его в глазах сидящего перед ним человека.
– То, что вы партийный билет отдали, товарищ Медведев, это очень плохо. Были в партии, потом предали её. Нехорошо, товарищ Медведев. Лучше бы вы не вступали в партию. Клянусь, к беспартийному, к вам, было бы меньше вопросов. А так я вас расстреляю на месте – и конец разговорам.
У Димы все захолодело внутри. «И ведь расстреляет, сволочь! Ему ж человека расстрелять ничего не стоит!» – вдруг ясно подумалось ему. Человек, сидящий напротив, продолжал курить трубку и сверлить Диму взглядом. «Без суда и следствия... Без суда и следствия, как собаку!» – продолжал в панике думать Дима. Мысль о суде вдруг показалась ему спасительной.
– Как же так, товарищ Сталин? А как же суд? Пусть меня судит суд! Этот, как его... Самый гуманный и справедливый в мире суд! Советский! – спасительная мысль казалась теперь Диме гениальной, ему вдруг захотелось вскочить и захлопать в ладоши, аплодируя собственной сообразительности.
Сталин вдруг недобро ухмыльнулся, черты лица его стали хищными, отчего внутри Димы все перевернулось с ног на голову. Сталин наклонился вперед и размеренно произнес:
– А кто тебе сказал, гадёныш, что я вас всех судить пришёл? Я не судить вас, интервентов, буду, а исполнять. На месте, в ваших же рабочих кабинетах. Поработителей не судят, поработителей стреляют на месте, без суда и следствия. Ваших дел сделано достаточно для этого.
Сталин отклонился назад, черты лица его расслабились, и он вновь начал посасывать трубку. Дима же в этот момент отчетливо понял, что ему не жить. И ни охрана в резиденции, ни суд, советский или еще какой, ни высокий статус самого Димы не спасут его от неминуемой расправы. Человек, который сидел перед ним, вынес ему приговор – и не дрогнет, когда вдруг вздумает привести его в исполнение. В отличие от Димы, и сам Дима это понимал лучше всех, сидящий перед ним человек не только умел отдавать приказы – он еще умел их исполнять.
– Слишком много чести – судить вас, шакалов. Вы сдали страну без боя, отдали на разграбление интервентам, и сами, наравне с ними же, грабите её. Вы заковали страну в цепи и отдали на растерзание. Вы обещали народу демократию – а народ получил произвол. Вы обещали благоденствие – а сами только разрушили то, что было построено. Вы все виновны. И все вы приговорены к высшей мере наказания – к расстрелу.
Дима плакал. Плакал от ужаса и бессилия, от жалости к самому себе, такому молодому и еще не успевшему пожить. Шутка ли сказать – сорок пять лет, и уже жизнь закончена! Да еще так бесславно. Плечи Димы сотрясались, он чувствовал себя совсем маленьким, совсем ребенком, напроказничавшим – но ребенком. Ребенком, которому больше всего хочется сказать волшебное «я больше не буду», после которого все простится и искупится. Искупления, вот чего Диме хотелось больше всего. Он поднял голову, сквозь слезы увидел мутный силуэт своего мучителя, и почти прокричал:
– Я искуплю! Я искуплю вину, товарищ Сталин! Скажите, что мне сделать – я искуплю свою вину перед вами, перед страной, перед народом! – плечи Димы снова затряслись от сдавленных рыданий, а лицо он уронил в ладони.
– Искупишь, говоришь? Что же ты готов сделать, чтобы искупить свои преступления? – казалось, впервые за всю беседу Сталин посмотрел на Диму с интересом.
– Все, товарищ Сталин, все, что угодно, – сдавленно произнес Дима. Ему действительно больше всего хотелось одного – искупления. Искупления и прощения этого сильного и несгибаемого человека напротив, всей мощью давившего на него сейчас. Казалось, всё свершенное стояло сейчас за спиной у сидящего напротив Димы человека и поддерживало его, мертвого, противореча всем законам природы. А еще – Диме было страшно умирать.
– Тебе придется пойти на жертвы, во имя своего искупления. Готов ты к этому? Готов искупить вину перед народом и страной? – в голосе Сталина звучало все больше и больше металла.
– Да, да, да! - Дима почти кричал, отвечая на вопрос. Камень свалился с его души, сегодня Дима не умрет. Он еще поживет, он искупит, он заработает себе прощение. Он будет жить.
– Хорошо, товарищ Медведев. Возьмите. – Сталин встал, взял пистолет, все еще лежавший на столе. Обойдя стол, Сталин отечески обнял за плечи инстинктивно вскочившего из кресла Диму, вложил в его руки оружие и продолжил:
– Это будет вашим основным инструментом труда. Вы теперь будете исполнять. Нам предстоит большая работа в вопросах восстановления всего того, что было создано ранее.
Внутри Димы вдруг стало пусто. Он спросил:
– Я сказал, товарищ Медведев, вам нужно исполнять. Начинайте немедленно. В пистолете восемь патронов, пока хватит. Никто лучше вас не знает, товарищ Медведев, кого исполнить, а кого нет. Вы ведь в одном котле варились со своими друзьями, так? Всё знаете, всех знаете. Вот и работайте. Только без перегибов, товарищ Медведев. Начать, кстати, можете со своего друга – и вниз, по вертикали.
Сталин подвел Диму к выходу из кабинета, открыл дверь в коридор и вывел Диму наружу.
– А когда патроны закончатся? – Диму вдруг охватила ясная и трезвая деловитость. Жизнь стала простой и понятной, в ней вдруг появился человек, который точно знал, что требуется от Димы и от его работы. А все остальное не имело смысла – как не имели смысла жизни тех, кто так подло подставил Диму под удар. Дима искупит свою вину и будет жить. А они умрут.
– А когда закончатся патроны, товарищ Медведев, зайдете сюда, получите документы, накладные – и продолжите работу. Идите, исполняйте.
Сталин развернулся и прошел в кабинет, еще недавно принадлежавший Диме. Дверь за ним закрылась. Дима постоял еще немного, слушая, как за дверью товарищ Сталин поднимал трубки аппаратов правительственной связи, отдавал какие-то приказания и распоряжения голосом, в котором то и дело звучал металл. Почему-то Дима не сомневался, что товарищу Сталину никто не станет перечить. Товарищ Сталин работал.
Дима повернулся. Снял пистолет с предохранителя. И пошёл исполнять.
