Ранней весной белое безмолвие тундры начинает наполняться звуками. С шорохом сползают в первые лужицы тающие корки наста. Шумно, уже не опасаясь обжечься ледяным воздухом, полной грудью вдыхают олени. Суровые ездовые псы, постанывая от удовольствия, греют на солнце поджарые животы. Со скрипом, готовясь к линьке, чешется сова.

Прислушайся, и различишь далёкий рёв мотора. Это Доктор, спешащий успеть до весенней распутицы, объезжает на оранжевом вездеходе разбросанные по тундре стойбища.

***

Стоило Доктору появиться, как Дядя, оттеснив Старика Назара, принялся жаловаться на бессонницу.

- Которую неделю не сплю, - отводя глаза, вздыхал он. – Извёлся вконец. И оленье молоко с мятой на ночь пил, и овец считал, и масло горечавки в голову втирал. Всё без толку.

- Выпишу рецепт, - кивнул Доктор, доставая бланк. – Смешай перед сном сто грамм этилового спирта с таким же количеством воды. Прими орально и ложись спать.

- Пробовал. Не помогает.

- Газета «Полярный круг» рекомендует тёплые ванны с морской солью, - встрял Старик Назар, но Дядя так глянул на него, что тот испуганно отступил.

- Тревожусь без причины, - признался Дядя. – Переживаю, как бы олешки не разбежались, чум не сгорел, собаки не заболели. Случается, даже боюсь, что Старик Назар помрёт.

Назар, стоящий поодаль и прислушивающийся к разговору, негодующе плюнул себе под ноги.

- Таблеток бы каких или порошков.

- Ладно, - согласился Доктор, раскрывая чемоданчик с красным крестом. – Имеется у меня одно средство. Японское! Для себя берёг.

И вручил Дяде, изукрашенную иероглифами, упаковку пилюль.

- Выпьешь две штуки на ночь и сутки проспишь.

***

- Выспался? – поинтересовалась за завтраком Мама у Дяди. – Старик Назар говорит, что тебя бессонница мучает.

- Дед, как всегда сочиняет.

- Я сочиняю? – изумился Назар. – А кто вчера у Доктора снотворные таблетки выпросил?

- Это для одного дела, - загадочно ответил Дядя.

И, после долгих уговоров, рассказал, что собирается наловить весенних песцов и песцих. А затем дождаться появления потомства, которое обучит ходить в упряжке.

- Песцих? – вскинула брови Мама. – Это кто ж такие?

- Песциха жена песца, - неуверенно пояснил Дядя.

- Как ни назови, затея дурацкая, - сказал Отец. – Никакой песец с ездовой лайкой не сравнится. В такой упряжке разве что детей возить.

- И я о том же подумал, – обрадовался Дядя. – На днях узнал, что Шестипалый Сэвтя наловчился по выходным в Салехард ездить и там городских детишек на санях катать. Жена билеты продаёт, а он упряжкой правит. Казалось бы, пустяк, но малышня от олешек в восторге и родители довольны. А нарты, запряжённые песцами, позанятнее будут. Какой ребёнок не захочет на серебристых зверьках прокатиться? Лентами украшу, колокольчики на шеи нацеплю. Народ валом повалит, деньги рекой потекут.

- Ой, да какие там деньги? – засмеялась Мама.

- Какие? – вкрадчиво переспросил Дядя. – А такие, что Шестипалый на выручку в чуме ремонт сделал и жене золотой зуб вставил.

Мама перестала смеяться.

- А снотворное-то зачем? - подал голос Старик Назар. – Думы о барышах спать не дают?

- Не догадываешься? – Дядя развёл руками, словно говоря, «всё-то приходится объяснять». – Ружьём живого песца не добудешь, а капканом только искалечишь. Тут придётся хитростью брать. Разотру таблетки, посыплю приманку и вечером раскидаю. Поутру же, знай, не ленись, спящих песцов в корзину собирай.

Мама ушла на кухню, а вернувшись, шлёпнула на стол перед Дядей рыбью тушку.

- Для приманки, - сказала она. И добавила, - мы все в деле.

Строго посмотрела на Отца с Вылкой.

- Завтра построите загон для песцов.

***

За час до рассвета Дядя разбудил Маленького Вылку.

- Пора собирать урожай, - прошептал он.

- Вдвоём пойдём? – спросил Вылка. – Отец с Мамой тоже захотят посмотреть.

- В следующий раз обязательно возьмём, - уклончиво ответил Дядя. – На первый раз нас двоих хватит. Да и ловушка пока всего одна. Пробная.

Вылка поспешно оделся. Взял стоящую в сенях корзину для сбора собачьей шерсти.

На цыпочках вышли из чума и на пороге нос к носу столкнулись со Стариком Назаром.

- Пимы себе стачал, - выставил вперёд ногу Назар. – Вот разнашиваю.

Маленький Вылка с уважением посмотрел на новые пимы, расшитые крашеным глазом муксуна.

- Пройдусь с вами, погляжу, не натирают ли где, - продолжал Старик Назар.

Дядя помрачнел, но возражать не стал.

Часть пути прошли в молчании. Тундра ещё не проснулась, и в предрассветной тишине было слышно, как поскрипывают новые пимы Старика Назара.

- Я что предложить хотел, - заговорил Назар. – Если детишек на песцах по кругу катать, то могу в центре встать и в бубен бить. Костёр ещё неплохо развести. Для антуражу.

- Посмотрим, - буркнул Дядя.

- Бабушка чаем угощать будет, - не унимался Назар.

- Будет, будет, - раздражённо ответил Дядя.

Он остановился, всматриваясь во что-то видимое ему одному.

- Похоже попался, - выдохнул он, ускоряя шаг.

Маленький Вылка со Стариком Назаром, не сговариваясь, бросились за ним.

Дядя, добежав до ловушки, остановился.

- Сволочь, - простонал он.

Рядом с обглоданной до костей рыбиной лежал на спине худой облезлый заяц. Задние ноги жертвы вытянулись в струнку, а передние были покойно сложены на груди.

- Переборщил я с дозой, - расстроился Дядя.

- Хорошая смерть, - заметил подошедший Назар. – Умер сытым и во сне. Всем бы нам так.

- Не знал, что зайцы едят рыбу, - удивлённо сказал Вылка.

- Весной, как оголодают, всё подряд жрут. Птиц, мышей, а собьются в стаю, так и на человека напасть могут. Помню, однажды, - пустился в воспоминания Старик Назар, – весна долго не наступала. Зайцы так оголодали, что почтальоншу, тётку Едэйне, в тундре подстерегли и съесть хотели. Хорошо, та догадалась им сумку с письмами бросить. И пока ушастые открытки с газетами рвали, бегом до стойбища добралась.

Маленький Вылка присел на корточки перед зайцем. Тот лежал неподвижно. Из-под верхней, раздвоенной губы высовывались два жёлтых зуба. Иней поблёскивал на длинных усах.

Вылка приложил ладонь к впалому животу покойного.

- Тёплый, - удивлённо сказал он.

Старик Назар, достав из-за пазухи карманное зеркальце, поднёс к морде зайца. Зеркальце немедленно запотело.

- Спит, сукин сын! – воскликнул Назар. – Стрескал рыбу и спит!

Дядя, встав на колени, приложил ухо к груди зайца.

- Сердце бьётся, - облегчённо сказал он. – Сработала таблеточка, как надо.

- Будем считать, что начало положено, - ободряюще хлопнул его по спине Старик Назар. – Однако пора домой возвращаться. Похоже, я ноги новыми пимами натёр.

- А зайца куда? – спросил Вылка.

- Тут оставим. Зачем он нам? Одни жилы с костями, да и шкура никудышная.

- Нельзя его беззащитного на погибель оставлять, - нахмурился Дядя.

- Закон тундры, - вежливо напомнил Назару Маленький Вылка.

- Да он же зверь, а не человек!

- Зато мы люди, - отрезал Дядя.

Он бережно поднял зайца с земли. Тот сонно забормотал, заворочался. Затем прижался к дядиной груди и затих.

Старик Назар махнул рукой, мол, поступайте, как знаете, и захромал к стойбищу.

Следом с пустой корзиной, двинулся Вылка.

Последним шёл Дядя с зайцем на руках.

Казалось, что заяц улыбается во сне.

Они говорят: «Что бы мы без тебя делали?».

А я думаю: «Что бы вы делали, если бы знали, о чём я думаю, когда точу этот нож?».

На её день рождения муж дарит ей поездку в Париж. Она плачет от счастья. Оба смотрят на меня:

— Ты же присмотришь за домом, правда? Ты же наша спасительница.

Я улыбаюсь. Конечно.

Они уехали. Я осталась одна в их счастье. Я не стала примерять её платья — это для дилетантов. Я хотела не потрогать их жизнь. Я хотела её выпотрошить.

Моей целью стала детская. Концентрат их надежд. Светло-голубые обои с облаками, белая кроватка. От запаха новой мебели и детской присыпки меня замутило.

Я не стала ничего ломать. Я начала улучшать.

Взяла нож и на каждом нарисованном облачке аккуратно вырезала по маленькой виселице. Так, чтобы издалека было не видно. Но когда подойдешь ближе... милые облачка превращались в эшафот.

Достала иголку и красную нить. На каждой распашонке, на каждом чепчике, с внутренней стороны, я вышивала одно слово: «Умри». Я работала всю ночь. Тихо. Сосредоточенно. Я была не разрушителем. Я была творцом. Я создавала для них новую реальность, где каждая милая деталь будет отравлена. Я представляла, как её пальцы наткнутся на колючие узелки моей вышивки. Как её счастье покроется трупными пятнами.

Но и этого было мало.

Я нашла в подвале дохлую, осклизлую крысу. Бросила её в банку с нежно-голубой краской и размешала до состояния омерзительной каши. Этой смесью я, почти с нежностью, выкрасила потолок прямо над детской кроваткой. Превратила их небо в гниющее, капающее болото.

Потом я села на пол. Провела ножом по ладони — неглубоко, просто чтобы почувствовать хоть что-то, кроме этой удушающей тоски.

И проглотила все таблетки из её аптечки. Мой последний подарок. Чтобы они вернулись и нашли меня здесь. В центре созданного мной хаоса. Чтобы моя смерть стала их вечным проклятием.

Я очнулся, отдёрнув руку от цветов. В носу стоял приторный запах чужого счастья и моей желчи.

Достал блокнот.

«Она не жила для других. Она жила их жизнью, потому что своей не было. Её любовь была кислотой, разъедавшей всё, к чему она прикасалась. Умерла не от тоски. Умерла от зависти, которой отравила сначала чужую жизнь, а потом — свою».

Я захлопнул блокнот. Полевые цветы на могиле вдруг показались ядовитыми.

Четвёртый.

Осталось три.

― Привет, Миша…

Мужчина дёрнулся, когда прозвучал механический голос в наушниках, инстинктивно взглянул на второй экран с чатом и увидел сообщение – это была Кристина.

― Как ты чувствуешь себя сегодня?

От игры он отвлёкся и тут же почувствовал резкую боль в животе.

― Ещё немного — и сдохну.

Речь отобразилась на втором мониторе текстом. В общем чате появилось «Печатает…».

Живот скрутило сильнее, и он взял со стола банку газировки — пустую. Вместе с болью из живота поднялась злость. Игру на паузу. Почему-то из общего амбре выделился запах мочи. Миша исказился в лице, бросил банку в сторону и ударил по столу кулаками, завалив монитор.

Механический голос прочитал сообщение:

― Если будешь заботиться о себе, не сдохнешь. Ты поел? Сделал разминку?

― Не грузи.

Миша вновь поднялся ― захрустели кости. Схватился за столик – закружилась голова. Надо бы поесть, подумал Миша и чуть не упал в обморок. Сердце заколотилось в висках. Ноги совсем перестали его слушаться, тонкие, белые, с широкими старческими суставами. А злость, точно он весь был сплетён из неё, рвалась наружу, пыталась разбить стены ослабшими руками хозяина, но захлёбывалась в страхе и отчаянии. Он таким раньше не был.

Миша вдруг дёрнулся, прислушался, быстро подскочил к подоконнику, поднял банку и замолотил ею по батарее.

― Хватит орать! Выруби музыку! ― истощённый внезапным порывом, закричал он в потолок и зло сплюнул на пол.

В комнату не проникал солнечный свет из-за толстых занавесок, развешанных в каждой комнате. В полумраке было легче. Из-за этого можно было и не заметить грязи и копошащихся в ней тараканов. Достаточно надеть обувь, чтобы не давить их голыми пятками, но на Мише были носки — тоже ничего страшного. Некоторых насекомых он вообще ловил руками, давал имена и игрался с ними до тех пор, пока не давил между пальцев.

Ещё полумрак не давал видеть лица на стенах. Фотографии жены и детей висели в коридоре. Когда-то он смотрел на фото и думал, что жить стоит только для них: для маленького тигра, для шепелявой принцессы-феи, которая звала его «Папа» либо «Миса». Стоит жить для любимой женщины, знающей, что, когда она обнимает его сзади, Миша тает и стекает к её ногам. А теперь что?

Миша рассмеялся. А там уже и непонятно, что это было. Злость? Страх? Отчаяние? Появилось что-то новое, оно надело его, как костюм, и содрогалось в мучительной судороге. Миша не хотел смеяться, он хотел плакать, а голод продолжал стягивать его колючими жгутами изнутри.

Идти пришлось медленно. Ноги тряслись, когда нужно было огибать гору коробок, кучу мусора, свалку рюкзаков и аккумуляторы, выстроенные колоннами вдоль стен. Миша то и дело спотыкался. Зал также был забит коробками, а в соседней комнате лежали пакеты и пустые бутылки из-под газировки.

Запасов не уцелело. Лапша, консервы, банки, мармелад, шипучие витамины остались пустыми упаковками валяться в грязи. Он запасся едой вдоволь, разложил провиант у стен и спрятал в шкафах. Но теперь пустота стеллажей скребла желудок — остался только мусор. В доме ещё были старое подарочное вино и коньяк, но раньше Миша смотрел на дорогой алкоголь с отвращением. Взяв бутылку за горлышко, он швырнул её в стену — по обоям растеклось красное пятно. Сколько он не выходил из дома? Полгода? За это время все запасы исхудали, как и хозяин. Невероятно. Может быть, он просто ошибся и не выходил гораздо дольше?

Миша сел на пол, точнее, сполз по стенке, не зная, что делать дальше. Не задумывался. Из его комнаты доносились шум системного блока, подвывающего электрогенератору, тонкие звуки насекомых и глухое шипение разбитой вдрызг радиостанции УКВ. Не надо было её разбивать, но в тот момент очень хотелось. Ничего с ней не получалось, ничего не выходило.

― По-о-ошли на-а-хрен! ― растянул хозяин дома во вновь развивающемся раздражении и несильно ударил по стене кулаком. ― Борцы за тишину. Сами до трёх часов музыку слушают, а на меня орут за любой писк.

Голод надавил сильнее, и Миша вспомнил, что когда-то ел шпроты. Когда это было? Вчера или пару месяцев назад? Он оставил их на подоконнике и решил вернуться обратно. Да, они были на месте и даже не воняли. Стояли на мëртвом фикусе, опираясь на бортик горшка, масло вылилось на сухую землю. Хвосты двух рыбок засохли на воздухе. Но это не беда. Миша отломил их голыми руками и бросил на пол, где господствовало царство теней и тараканов, остальное съел, не обращая внимания на вкус. Руки вытер о футболку и, успокоившись, сел за компьютер. Из динамиков донёсся механический голос.

― Тебе нужно сделать хоть что-то. Тебе нужно отвлечься и поиграть. Компьютерные игры хорошо развивают когнитивные функции, ты говорил, что тебе нельзя сходить с ума, нужно бороться, ты же сильный, всегда был сильным. Помнишь, как ты разобрался с коллапсом на дороге, где перевернулась фура? У компании тогда зависло двадцать три миллиона.

― Это было тогда, Крис.

― А что изменилось?

Миша рассмеялся с сумасшествием, сливающимся в вой. Он откинулся на спинку кресла и заорал в потолок, вытирая слёзы. Он ей не писал, он никому ничего не писал. Он хотел, чтобы хоть здесь всё было по-старому, но сам справиться с этим не мог, как будто жил на две жизни, где в одной всё хорошо, а в другой как вышло. Может, он и хотел написать, высказаться, но гордость била по рукам. Миша не хотел, чтобы его жалели. Жалеют маленьких детей и дуют им на стёртую асфальтом коленку, а он мужчина… По крайней мере, когда-то им был.

― Кристина, время идёт, а в деревне ещё не готовы припасы, ― по-джентльменски протянул Миша. ― Прогуляетесь со мной на необитаемый остров? Я приглашу парочку раздолбаев, и мы все вместе будем создавать новое общество?

Сообщение пришло быстро.

― С тобой хоть на край света, Миша.

― Мы как раз туда и собираемся.

Миша покружился на стуле, отыскивая чистую газировку без мусора внутри, но увидел лишь банку из-под консервированных персиков, где на дне плескалось его самоуважение и плохо пахло. Из груди раздался сдавленный смех. Он дёрнулся, и с головы немного съехал наушник. Музыка прозвучала как будто извне, но показалось, что из шкафа.

― Кто здесь? Хватит меня трогать! ― закричал Миша и поднялся со стула. ― Это опять вы? Я вам говорил не трогать меня, когда я играю!

В шкаф полетел весь мусор, что попал в руки, и дверца подалась, скрипнула, открылась.

― Ага, щ-щас! ― Решительно направился Миша к дверце и захлопнул её с ноги, свалившись на пол. Где-то под диваном зашуршали тараканы, где-то на полу раздался смех. Он длился недолго. Миша быстро пришёл в себя и вернулся за стул.

Когда всё произошло, он держался очень долго, пытался жить. Когда он стал таким? В какой момент? В тот, когда понял, что жить не для кого?

Би-2 и Симмонс присоединились к игре и чату. Знакомые пиксельные персонажи в разорванной одежде тут же начали биться друг о друга.

― Ребята, ребята, если хотите выяснить отношения, то хотя бы не при даме, она не знает крови, ― пошутил Миша и рассмеялся.

В чате появилось сообщение.

― Прежде чем дать кому-то в долг, обними его. Возможно, ты видишь его в последний раз.

― Сим, я так рад тебя видеть, ты бы знал. Всё ещё зубришь пособие «Самые смешные анекдоты»? ― сказал Миша в микрофон, и на экране появился текст.

― Я совершенно не боюсь людей, прикидывающихся животными. Я боюсь животных, прикидывающихся людьми.

― Ох, Сима, Сима, ты, как всегда, прав.

Эта игра была не самая любимая, заходил Миша в неё редко. Но здесь он хотя бы мог видеть своих друзей реалистичными человеками, а не набором букв в чате или бойцами сетевых шутеров.

Что они делали в этой игре? Би-2 периодически попадал в ловушки, его кусали насекомые, он травился неизвестными грибами и препирался. «Тебя забыли спросить, дятел», «ты шибко громко дышишь», «у меня есть рецепт по избавлению от зануд в игре — холодное оружие, но оно куда-то уползло».

― Я бы хотела встретиться с тобой вживую. ― Пиксельная девушка поковырялась палкой в костре, пламя не вспыхнуло, не затихло.

― А какой в этом смысл?

― Ты классный, я бы всё отдала, чтобы увидеть тебя без аватара.

Миша рассмеялся, но смех не преобразовался в текст. В желудке заболело — надо поесть. Он зажмурился и потёр рукой шею, немного заходя на выпуклый позвоночник — почувствовал горб, ощерился и ударил кулаком по столу.

― Забудь, ты же знаешь, что это невозможно, а нам и так хорошо здесь. Снаружи не так уж и весело, поверь.

― Верю, жаль, здесь нельзя обняться, но я бы хотела это сделать. Зайди в инвентарь.

― Что это?

― Цветочек тебе, ― сказала она.

Мужчина заметил на экране голубые лепестки ядовитого растения, но всё равно растёкся в улыбке. Если бы не борода, то можно было бы заметить ряд жёлтых зубов с налётом кариеса. ― Спасибо, а это тебе.

― М-м-м, жареная курочка и гриб.

― Да, я заметил, у тебя уровень жизни падает.

В наушниках появилась тревожная музыка и затрещали кусты. Это был Би-2. Уровень его жизни медленно падал. Он появился в свете костра со змеёй. Она вцепилась в предплечье клыками, шипела и дёргалась, будто хотела оторвать кусок от руки.

― Я немного заплутал и нашёл собеседника, кто ж знал, что змеи такие неразговорчивые.

Миша рассмеялся, встал со стула и сбросил наушники. Тут же затрещали позвонки и закружилась голова. Поплыла перед глазами грязная комната. Схватившись за стол, он медленно приходил в себя, вспоминал прошлое и на какое-то мгновение забылся, посмотрел на полку. «Нейропсихология», «Антология машинного обучения», «Нейросети, обработка данных» и другие истрепавшиеся технические пособия с пометками и закладками. Он вспомнил, как изучал их с маниакальной страстью, и с отвращением вернулся в игру.

На втором мониторе уже горели сообщения: Симмонс вставил пару анекдотов, Кристина начала переживать, Би-2 опять острил.

― Если хакер не подобрал пароль с пятого раза, то это его собственный пароль.

― Сима, мудень ты набитый, при чём тут это? ― спросил его Би.

― Будущее рисовалось настолько туманным, что было слышно, как где-то рядом ёжик зовёт лошадку.

Анекдоты Симмонса уже шли по второму кругу, но Миша рассмеялся так весело, будто эта шутка действительно была хороша. Хотелось пить. Хотелось есть. Хотелось умереть, и оттого хотелось, чтобы умолкло всё остальное. Он скатился. Он на дне. Он барахтается в грязи. Он не хотел смотреть на своё отражение в зеркале, чтобы не увидеть, кем он стал, чтобы не сказать и не услышать «урод». Но не мог ничего сделать с этим. Он пытался, пытался жить дальше без смысла, но это превратило его в чудовище.

Миша сказал:

― У меня не осталось еды, я выхожу.

Он уже не читал, что ответили ему друзья, и вышел из-за стола с истерикой и слезами. От смеха и злости остались лишь синяки на руках. Вот теперь это он. Вот он — взрослый мужик, не способный продолжать жить. Если бы ёжик знал, насколько будущее туманно, то вряд ли бы искал лошадку. А Миша искал и нашёл свою, и пусть эта лошадка всего лишь плод его воображения, всего лишь набор паттернов, пикселей и запрограммированного поведения, но всё же на время она унесла его в мир грёз, как морфий — тяжелобольного.

Миша оделся, накинул на голову капюшон, натянул высокие сапоги и взял пустой рюкзак, ласково стряхнув с него тараканов.

― Ну всё, всё, папочка уходит, уходит.

Он надел защитную маску, заметил на комоде книгу «Самые смешные анекдоты» и сплюнул — возможно, в следующий раз он запишет Симу другие, его придётся переделать. В Би-2 он вложил себя, периодически пополняя запас слов.Только Кристина работала как надо, на то и искусственный интеллект. Создавать её было тяжело, она была последней ― Венец творения.

С улицы в окна тамбура попадал солнечный свет, он слепил. Всё размывалось. Пришлось ползти по перилам, шаг за шагом опускать дрожащие ноги на ступеньки. Миша потерял счёт времени, пытаясь сконцентрироваться на лестнице, и потому не ожидал, что на одном из этажей что-то грохнет. Это захлопнулась форточка, а ему показалось, что соседская дверь. Миша закричал.

― Посмотрел бы я на вас! Вам-то теперь плевать! Я один здесь всё разгребаю за вас это дерьмо, уроды!

В пролёте плохо пахло ― тянуло гнильём с первого этажа.

Когда он прятал тела соседей в подвале, чтобы те не привлекали крыс к его квартире, он не учёл, что они будут разлагаться так долго.

Домофон открылся без звука. Вокруг не было ни души. Только лишь стрижи расписывали небо красивыми виражами и пытались перекричать ветер. Миша помнил, почему не хотел выходить в первые дни. Запах. Он нарастал незаметно и с каждым днём становился всё зловоннее, всё страшней. Его нельзя было никуда убрать, от него нельзя было никуда спрятаться, только привыкнуть.

Взгляд сам поднялся на луг у аллеи, где кривой кучкой разрастались розы, хризантемы и куча других цветов. Они росли только в одном месте — Миша сам их посадил, собрал самые красивые у соседних подъездов и посадил. Сначала хотел видеть их в любое время, а потом занавесил окна. Больше не мог вспоминать, что он жив, а они нет. Уехать отсюда он тоже не мог — здесь был его дом, здесь была его семья, жена и дети остались тремя колышками, вбитыми в землю. Миша отвернулся.

У подъезда, за лавкой, на которой когда-то сидели бабки, его ждал мотоцикл с нацарапанным на переднем крыле поздравлением: “С днём папы!” — оставил сын. В те времена Миша никому не разрешал даже приближаться к своему железному другу, а сын не послушался. Теперь хотелось вернуть время, чтобы обнять своего маленького тигра, сказать ему, что очень рад подарку, но в памяти застряла лишь трёпка, которую Миша устроил сыну. Больно. Стыдно.

Внутри бака ещё плескались остатки бензина. Он сел на мотоцикл и, как ни странно, завёл. Ржавый аппарат затарахтел и ожил. Миша больше не мог сидеть на месте.

На солнце трупы высыхали быстрей. Когда-то живые женщины, мужчины, дети теперь лежали вялыми скелетами на дорогах и тротуарах, застыли в покрывшихся пылью машинах. До некоторых смогли добраться звери, некоторые истлели под зноем. А вот в квартирах на некоторых костях ещё оставалось мясо. В своих жилищах трупы разлагались дольше обычного, смрад их тел, казалось, проникал сквозь плиты перекрытия, на него стягивались полчище крыс и насекомых. Выжившие домашние животные ели своих тухлых хозяев и заражались следом, умирали следом. Их генетика проиграла иммунитету диких.

Все ближайшие магазины Миша обнёс ещё в первые месяцы и теперь направлялся к дальним, где трупов было ещё больше. Хотелось плакать и смеяться, кричать и петь. Он заметил на тротуаре жёлтые кости и свернул в их направлении, чтобы раздавить с весёлым треском, но из-за шумного двигателя не услышал ничего. Звук лопающихся костей сам родился в его голове, и Миша рассмеялся, дёрнулся и потерял контроль над мотоциклом.

Стрижи всё так же продолжали терзать небо, разрисовывая его невидимой вуалью, ныряли вниз-вверх, выписывая виражи. Их пение, похожее на крики, как ни странно, успокаивало, возвращало в прошлое, где всё было хорошо и птицы ныряли в воздухе внутри спальных районов, прямо над головами детей, играющих на площадке. И те, и другие кричали, но то была музыка.

Миша не хотел двигаться, потому что боялся, что этого не сделает. Он уже не чувствовал ног и потому знал, что его ждёт. Его слабое тело неудачно приземлилось о бордюр, и что-то внутри сломалось. В груди ныло, было трудно дышать и тяжело откашляться. Жажда топила его в себе, но уже не волновала.

Откуда-то появился туман, он заволакивал и обнимал, пытался проникнуть в голову, убаюкать. Глаза тяжело смыкались. Ведь он уже видел лица маленького тигра, шепелявой принцессы-феи и жены, которая любила обнимать его сзади. Наконец-то стало хорошо.

На его лице разгладились морщины, уголки губ поднялись в лёгкой усмешке. Тело Миши продолжало бороться, но сам он уже делать это не мог. Он закрыл глаза и прошептал жене и детям:

― Я скоро буду.

По правую руку тетрадь  с записями о рефрейминге. А на ней, небрежно раскинувшись, лежит ручка, которую я жадничала себе купить года пол. 120 рублей это вам шутка что ли? Вещала мне в голове бабушка, призывая к разумности в тратах. Не то что бы страдала каждый день, думая о ней, но мысли бывали. Что в ней особенного? Прозрачный, переливающийся мишка, сидящий поверх. Я люблю прозрачность, а сиятельную в особенности. За ноутбуком как забытый гость лежит Спиноза, вернее, его творчество в виде «Этики». Мои глаза дошли пока только до аксиом, не дальше. У меня пока слишком активная социальная жизнь, что бы посвящать вечера португальскому еврею пусть даже и с живыми чёрными глазами. Ничего, дождётся своей очереди обладать моим вниманием. Тем временем часы доотстукивали. Час ночи. Уже ноль одна. Я хотела лечь спать раньше, но вдохновение – любимый и дорогой гость естества моего соизволило прийти и остаться ровно сейчас. Оно давно ждало своего часа, очереди, настроения и снизошло, услышав тихий шелест одной души другой: «Слияние лун. Фон - алые звезды. Увидь ты, улетающая в мир грёз.».