Господа. То ли я такой то ли весь мир сошел с ума. Как сделать так чтобы заднеприводные не выступали на всю страну. И не возвеличивались над нами присваивая себе немыслимые эпитеты, король, королева, блистательный, бесподобный и ТД. Тьфу как меня воротит от шутов. Которые поставили себя выше всех профессий. Почему не показывают награждения токарей, водителей, учителей слесарей, электриков. Без которых действительно не возможно прожить.
Тем, кто не хочет читать статью достаточно будет взять в руки романтизированный хорор-шедевр «ОНО» Стивена Кинга и познакомиться с его главным героем Пеннивайзом, считающимся самым страшным клоуном в современной мировой литературе.
С теми, кто решил продолжить чтение, мы постараемся разобраться в том, как веселые европейские клоуны превратились в исчадия ада, или может быть они были ими всегда?
Начать, пожалуй, придется с простого придворного шута, рискового собеседника крупного феодала, а то и самого короля, живого украшения веселой попойки, хитрого придворного интригана, а следовательно человека ловко орудующего не только языком, но и шпагой.
Статистика смертей на «рабочем месте» развлекателей сильных мира сего постепенно превращала шутов в психов. Работу придворного зубоскала в экстремальных условиях можно охарактеризовать следующими факторами:
- Постоянное наличие угрозы если не жизни, то здоровью точно;
- Сверхвысокое психологическое и физическое перенапряжение;
- Противоестественная смена ритмов бодрствования и сна;
- Сверхожидание реакции правителя и публики на острые шутки;
- Однообразие работы;
- Информационная перегрузка, попробуй в трезвой, а тем более подвыпившей голове держать тысячи шуток, анекдотов, побасенок, куплетов;
- Оторванность от семьи, жена засыпала без мужа, а дети без отца.
Плюс в работе придворного весельчака был только один - умный шут со временем мог стать некоронованным королем в государстве вспомним хотя бы легендарного Шико пришедшего в романы Дюма из реальной жизни.
Клоуны - «младшие братья» шутов появились на свет благодаря средневековым карнавалам. В «жирную неделю» гуляний надев маски слуги смешивались за богато накрытыми столами с хозяевами, монахи пускались во все тяжкие приударяя за хорошенькими горожанками, благородные отцы семейств с удовольствием тискали служанок, а их жены резвились со школярами.
Постепенно из тысяч масок выделились клоуны, паяцы, балаганные шуты - как правило это были люди опрометчиво решившие превратить всю свою жизнь в один нескончаемый праздник.
28 января 1393 года при дворе безумного французского короля Карла VI состоялся один из самых жутких карнавалов средневековья, во время которого четверо гостей одетых в промасленные пеньковые костюмы случайно погибли загоревшись от факела.
450 лет спустя после трагедии данную историю в рассказе «Прыг-скок» талантливо обыграл Эдгар По.
Писатель рассказал читателям, что у одного короля было семь умных, но жестокосердных министров, и шут «Лягушонок». Крохотного паяца вместе с его невестой карлицей Трипеттой монарху подарил какой-то иноземный губернатор, или генерал.
Однажды перед балом король заставил непьющего «карлу» выпить два кубка терпкого вина. Видя, что вторая порция горячительного может убить ее любимого Триппета бросилась в ноги к королю моля его не заставлять «Лягушонка» допивать все до последней капли, но злой властелин потехи ради выплеснул в лицо плачущей девушке содержимое своего бокала.
Заливаясь смехом, венценосный обидчик не заметил, как недобро блеснули глаза «Лягушонка», предложившего монарху и его друзьям-собутыльникам одеться на бал в придуманные им костюмы «орангутангов».
Из промасленной дегтем пеньки шут лично смастерил своему хозяину и его министрам обезьяньи костюмы, а когда те одели их, сковывал их цепью. Лягушонок объяснил сиятельным господам, что зрители не дураки они поймут, что охотники поймав семью орангутангов, и «обув» их в ножные кандалы, ведут своих пленников на корабль.
Когда гремя цепями восемь высокородных господ-обезьян ворвались в зал пугая дикими криками гостей, шут стоя вместе с Трипеттой у потайной двери метнул в обидчиков невесты зажженный факел и бежал прочь из дворца по потайному ходу.
Среди воплей ужаса издаваемых живыми кострами, часть гостей услышала последние слова «Лягушонка»: «Я умный паяц, и это была моя последняя искрометная шутка для глупого короля».
Автор: Андрей Гуренко.
Как и о всяком шуте — покровительствует им шутовской бог, не иначе — о рождении Пьетро Мира осталось мало сведений: был он сыном скульптора, родился в Неаполе в 1690-х, владел скрипкой и буффонадой.
Иван Иваныч Голиков, автор "Деяний Петра Великого" описывает некоего "Педриеллу", бывшего при Петре Алексеевиче шутом, занимавшимся судьбой незадачливых дворянских сыночков, вернувшихся из заграницы и не добившихся успехов в учёбе за государев кошт. Впрочем, достоверно неясно, тот это Педрилло, или только его предшественник.
Дело в том, что это прозвище происходит от имени одного из персонажей комедии масок дель арте. Какой-то другой итальянец тоже мог взять себе имя, ввергавшее русских в гомерический хохот без особых усилий со своей стороны.
Легенда относит прибытие Педрилло-2 в Россию к 1 апреля 1732 года. Она похожа на правду: сохранились расписки Анны Иоанновны на пожалования "италианскому музыканту" ста рублей. Дважды, в 1733 и 1734 годах. На придворную жизнь, впрочем, этого, видимо, не хватило...
Потому что главный этап русской службы для Пьетро начинается после 1735 года: он примыкает к музыкальной труппе Франческо Арайи как скрипач и певец ролей буффа (то есть клоуна) в придворной итальянской опере, однако, повздорив с начальником (вероятно, из-за денег, к которым Педрилло, как и Остап Бендер, питал давнюю и взаимную страсть), уходит из банды клоунов-итальянцев и определяется на придворную службу шутом.
И оказывается здесь чрезвычайно успешен! Анна Иоанновна, безумно скучая на престоле – в истории России вообще много властителей, чья судьба, жизнь или характер были несовместимы с обладанием сколь-нибудь серьёзной властью, кроме власти шутовской – в перерывах между охотами, балами, маскарадами, приглашением в Россию иностранцев и изредка — государственными делами активно занимается устройством жизни собственного двора. И отсюда горячо берётся за пополнение штата шутов.
Некоторые, как Голицын и Апраксин, оказываются на малопочётной при отечественном дворе должности в наказание за "отход от православия"; капитана Волконского приглашают ко двору "из милости" за донос на жену, бывшую личным врагом императрицы; Ян д`Акоста и Иван Балакирев остаются в должности ещё со времён Петра, ценившего и уважавшего интеллектуальные шутовские проказы. Нашему Педрилле просто нужны деньги, а русская царица готова дорого платить за приколы.
Забавы нового двора, впрочем, отличаются от забав прошлого разительно: теперь ценятся грубые шутки на грани фола, издевательства, битьё морд и катанье по полу, — в общем, полный абсурд, сюр и пошлость, искажающие чопорную реальность Галантного века до неузнаваемости, и тем смешнее придворным.
В новых обстоятельствах Пьетро оказывается заводилой и главным бузотёром, и, что немаловажно, отборным картёжником (что в те времена значило "нечистым на руку"): императрица регулярно ставила его держать за себя картёжный банк во время маскарадов, а в благодарность поигрывала с ним сама, премируя хитрого неаполитанца.
И всё бы хорошо, да только с женой Педрилле не везёт (позднее драматург Горин, сделав отсылку на придворные слухи, выведет его в своей пьесе как гомогея, — хотя Педрилло был вполне себе натуралом). На эту тему сохранились два анекдота.
Первый такой: шут, живший со своей женой очень дурно, спрашивал ее, на ком бы ему жениться, если она умрет. “На чертовой матери”, – c неудовольствием отвечала жена. “Это противно закону, – возразил тот, – ибо я женат на чертовой дочери”.
Второй: жена Педрилло, журя своего брата за карточную игру, из-за чего тот и промотался, говорила ему: “Долго ли ты будешь транжирить денежки?” – “До тех пор, пока ты будешь изменять мужу!” – отвечал брат. “О, несчастный, видно картежничать тебе по гроб свой!” – заметил шурину шут.
Придворные часто над этим потешались, и зачастую даже в лицо Педрилле, отчего у того возник однажды хитрый план. “Это правда, что ты женат на козе?” – cпросил его как-то в очередной раз фаворит императрицы герцог Бирон. “Не только правда, – ответил шут, – но жена моя беременна и на днях должна родить. Смею надеяться, что Ваше Высочество не откажется по русскому обычаю навестить родильницу и подарить что-нибудь на зубок младенцу”.
Балтийский немец, Бирон со смехом согласился поддержать русский обычай итальянца, ещё не зная, что именно ждёт его самого и двор. Спустя несколько дней Педрилло разослал пригласительные, и придворные, являясь на шутовское торжество к нему в квартиру, могли с удивлением видеть, что "на пышной постели и богатой кровати, убранной малиновым штофным занавесом, лежала коза, самая хорошенькая из козьего прекрасного пола. ... Подле нее на богатой подушке лежала новорожденная козочка, повитая и спеленатая как должно” Рядом с козочкой лежал Педрилло и с серьезным видом принимал от гостей поздравления и бесчисленные подарки..."
Шутки шутками, но куш в десять тысяч рублей на подарках козе (за вычетом стоимости самой козы и украшательств) Пьетро тогда сорвал.
Его коммерческую жилку Анна Иоанновна использовала довольно часто, отправляя шута заграницу по разнообразным комиссионерским поручениям. Известно одно из них: выкуп у старого тосканского герцога Джона Гастоне Медичи знаменитого европейского бриллианта, "Флорентийца". В 1736 году Педрилло составил тому послание, в котором пообещал помощь русскими войсками — в Тоскану тогда вторглись испанцы, — “однако же надлежит для содержания сих храбрых войск, – предупреждает он, – чтобы ваше королевское высочество приказал приготовить довольное число самой крепкой гданской водки, такой, какою ваше королевское высочество пивал, и оною охотно напивался допьяна".
Шутка, впрочем, не удалась, и "Флорентийца" после смерти герцога в 1737 году унаследовали Габсбурги.
Под конец придворной жизни он решил выпросить у Бирона пенсию в 200 рублей, оправдываясь тем, что теперь ему совершенно нечего есть. Покровитель щедрой рукой отписал ему довольствие, но через некоторое время Педрилло снова обратился к Бирону с просьбой о пенсии. “Как, разве тебе не назначена пенсия?” – cпросил герцог. “Назначена, ваша светлость, и теперь я имею, что есть. Но теперь мне решительно нечего пить”. Герцог рассмеялся и удвоил шутовское содержание.
Эрнст Иоганн Бирон
После смерти Анны Иоанновны судьба её шутов сложилась удачно, но уже не при дворе: Балакирев отъехал в свой Касимов, пожалованный ему как-то в шутку Екатериной I, а Педрилло вернулся в свой Неаполь, где сменил шутовской колпак на фартук трактирщика и, как говорят, славно жил на деньги, заработанные когда-то в далёкой снежной России.
Автор: Андрей Гуренко.
Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_345589
А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.
Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.
При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!
Подробный список пришедших нам донатов вот тут.
Подпишись, чтобы не пропустить новые интересные посты!
От великого до смешного - один шаг, а от смешного до страшного - и того меньше. И лучше кого бы то ни было ведали о том шуты - изгои общества, люди одинаково презираемые и любимые, подневольные и всемогущие. В средние века шуты были принадлежностью всякого мало-мальски знатного дома, но уже спустя каких-то двести лет они стали неотъемлемым атрибутом (наравне с короной, троном и скипетром) королевской власти. С течением времени престиж их профессии укреплялся. Монархи гордились шутами так же, как редкими гончими, арабскими скакунами или же фламандскими гобеленами. Они были для них живыми игрушками, которые можно было сломать, подарить или выбросить на улицу...
Мода на шутов докатилась до России как всегда с опозданием, как раз в тот период славной её истории, когда престол романовский занимал отрок юный, именем Пётр, отчеством Алексеич. Парнишка шустрый и смышленый, хоть куда - ростом под потолок, нравом буйным в Иоанна Грозного. Жить молодой царь любил весело, шумно - и компанию себе, соответственно, составил из таких забубённых головушек, которым даже скоморохи в подмётки не годились. Ребятки подобрались все как на подбор, дебоширы и пропойцы, ушкуйники да охальники. Кровь у всех была с молоком и крепчайшей горилкой.
А начались потехи царские с тех самых пор, как стал Петр Алексеич в Кукуй ездить, ума набираться, да вдрызг напиваться. Получалось это у него здорово - иностранцы немало тому дивились, соотечественники же по простоте душевной в трепет приходили, отказываясь поведение царя понимать. Однако Пётр не унимался. По личному его указанию составлен был указ: «От сего дня всем пьяницам и сумасбродам сходиться в воскресенье, соборно славить греческих богов". На сборищах тех приказано было воспевать здравницы и многая лета "еллинскому богу Бахусу и богине Венусе", что в переводе на язык славянский значило питие неумеренное и блуд непотребный.
Здравница за здравницу, пьянка за пьянкой так и родился недоброй памяти Всепьянейший, Сумасброднейший, Многогрешнейший и Всешутейший Собор. Штат сего заведения комплектовался из самых что ни на есть отбросов общества. Чем дряннее был человек, тем больше у него было шансов попасть в число "прихожан". Чести этой удостаивались обжоры и уроды, распутники и воры, идиоты и шуты. Все они делились на разряды, образовывая Коллегию - от патриарха на самом верху до рядовых дьяконов включительно. Сам Пётр-1 занимал в этой иерархии скромную должность протодьякона, «исполняя обязанности свои с таким усердием, как будто это было совсем не в шутку".
Первым "князь-папой" Всешутейшего собора поставлен был Матвей Нарышкин, но очень скоро его сменил Никита Зотов - крупнейший алкоголик своего времени, когда-то бывший учителем и наставником Петра. Четверть века носил Зотов титул "всешутейшего отца Иоаникиты Кокуйского и Всеяузского патриарха".
Собирались поначалу "соборяне" у Лефорта - ближайшего наперсника царя, потом близ села Преображенского, где построен был "стольный град Пресбург". В дальнейшем стали совершать вылазки в Москву. Бывало, что заодно с Петром заезжало в гости к боярам в святочные и рождественские праздники до двухсот собутыльников, бузотёров, всегда готовых за чужой счет пожрать, поплясать, да чем-нибудь поживиться. Среди них выделялся "пророк" - московский дворянин Василий Соковнин, паскудник знатный. Обряжен был капуцином, с прорехой в рясе на самом интересном месте, чем, надо сказать, немало смущал богобоязненных москвичек. Его бы, стервеца, к ответу призвать за такое похабство, однако сам Петр Алексеич за него горой, того и гляди палками велит бить необструганными...
Чем родовитее считался хозяин, тем вульгарнее выдумали над его семейством шутки. Одних сажали голым задом в лукошко с сырыми яйцами, других надували кузнечными мехами через рот или через другие природные отверстия, третьих раздевали догола и обмазывали мёдом, вываливая затем в лебяжьем пуху. Срамил царь фамилии всё громкие, столбовые, заслуженные. Чужим горем забавлялся...
Потому готовились москвичи к зимним праздникам как к последним дням своим, наперёд никогда не зная, чем всё может закончиться. Иные и Богу душу отдавали, кто от страха малодушного, а кто и от позора жгучего...
Между тем, «соборяне» новую потеху придумали. Ездили они по гостям, ездили, умаялись, и решили баталию устроить шутейную. Собрали войско многотысячное, избрали над ним вождей верховных - Ивашку Бутурлина,"короля польского", над одной половиной рати поставили, а Федьку Ромодановского - сиречь "королевуса Фридрихуса" - над второй. И пошли их армии друг против друга. Стреляли пушкари из боевых единорогов яблоками да тыквами, рубились саблями затупленными, да тыкались копьями деревянными. Целых три месяца брань кипела яростная, покуда не надоело полководцам в сыром поле сидеть. Разошлись полки с миром, оставив на Кожуховских полях десяток другой солдат убитых, да около двух сотен покалеченных. Славная получилась кампания!
Вообще, при Петре Великом состояло множество шутов - на все случаи жизни. Были среди них дураки - вроде того же папы Зотова или полоумной старухи Ржевской, были и неглупые люди - как, например, поп Битка (он же Иван Христофоров), были и настоящие умницы, не столько развлекавшие царя, сколько помогавшие ему. Одни шли в шуты по своей воле (ничего другого не умея делать, как кривляться и ёрничать), другие - по высочайшему приказу (назначенные в дураки за глупость и чванство в назидание всем остальным), а третьи - чтобы избежать опалы крутого на расправу государя. В числе последних известен Яков Тургенев, потешною службою своей искупавшего прежние прегрешения, в частности, участие в бунте против Петра..
Среди наиболее приближенных к царю Петру был князь Юрий Федорович Шаховской. Потомок знатного рода и по совместительству шут, бывший главою застольных бояр-дураков. Причудливое сочетание, хотя и столь уж редкое для того противоречивого времени. Среди «соборян" князь Шаховской был известен как архидьякон Гедеон. На ассамблеях появлялся непременно с огромнейшим орденом Иуды (выкованным в свое время для гетмана Мазепы) на шее, требуя особого к себе почтения, как персона, близкая к императору. Шаховской был шутом редкого остроумия, человеком начитанным и очень наблюдательным. Он один из немногих, кто имел право высказывать царю всё, что вздумается. Этим он, видимо, и заслужил прижизненную славу великого наушника и ябедника.
Не менее яркой личностью являлся самоедский король Петр Дорофеич Лакоста - правильнее Ян д’Акоста. Родом португалец, дворянин. Одно время даже считался главным петровским любимцем. Шут с лицом философа и манерами версальского кавалера. До принятия на русскую службу давал уроки всем "желающим в большом свете без конфузу обращаться зело премудреную науку, кумплименты выражать и всякие учтивства показывать, по времени смотря и по случаю принадлежащие". Знал несколько европейских языков и великолепно Священное писание, цитируя его дословно. Грозного царя-батюшку звал кумом, с сановниками разговаривал на равных, деликатностью и тонкостью обращения изумляя природных россиян.
Но более других Петр-I примечал Ваньку Балакирева - пройдоху и хвата, каких свет до того не видывал. Прославился тем, что пережил - в отличие от других собратьев по ремеслу - четырех императоров и императриц, став в конце жизни касимовским царевичем - не бутафорским, а настоящим. Едва или не единственный такой случай в истории шутовства.
Служба же шутовская ох и нелегкой же была! Буйствовали неделями без передыху, ни толком поесть, ни поспать, ни оправиться - по первому же требованию царя являлись шуты, куда приказано было незамедлительно. Малейшее опоздание каралось битьём батогами. «Пьянство такое великое происходило",- свидетельствует князь Куракин - "что невозможно описать. По три дни, запершись в доме, бывали пьяны, и что многим случалось оттого и умирать".
На иных собутыльниках царь Петр опыты проводил медицинские - то зуб гнилой собственноручно выдернет, то аппендицит без наркоза вырежет во славу науки и просвещения. Культурный был царь, не чета всем прежним самодурам...
Охота к грубому фарсу и площадным зрелищам не покидала Петра до конца жизни. Незадолго до смерти своей устроил самодержец Всея Руси знаменитую свадьбу третьего по счету "князь-папы" Бутурлина с вдовой предыдущего - Зотова. Дружков жениха по личному требованию императора представляли первые лица государства российского: граф Головкин, князья Долгорукие и Голицыны играли на дудочках и рожках, фланируя по улицам Санкт-Петербурга в калмыцкой одежде; дипломаты Бестужев и Толстой гремели медными тарелками, изображая турок.
По словам Бергхольца, новобрачные провели первую брачную ночь в пирамиде на Троицкой площади. Она была освещена только изнутри и сделана вся в скважинах, через которые зеваки могли лицезреть всё, что на супружеском ложе происходит. Зрелище не для слабонервных, принимая во внимание почтенный возраст новобрачных...
Анекдотично, хотя и не смешно. Слишком изощрённо даже по сегодняшним меркам, а для века "осьмнадцатого" и вовсе было шокирующим. Неудивительно, что подобные забавы царя вызывали суеверный ужас у его подданных, ибо попирали они мораль, ломая вековые традиции. От великого до смешного - один шаг, а от смешного до страшного - и того меньше. Царские шуты это отлично знали...
Кто такой шут в обыденном нашем представлении? Этакий клоун, остряк, отличавшийся от остальных весельчаков своего времени тем, что работал с VIP аудиторией. Такой Мартиросян при Путине. С поправкой на эпоху, разумеется. Но не складывается картинка. И загвоздка вот где: при всем своем средневековом символизме любой королевский двор это генеральный штаб государства, место, где принимают важнейшие стратегические решения. Никто не стал бы держать бы в настолько серьезном месте юмориста, равно как не держат их там и сейчас. Но ведь держали. Значит шут не юморист. Тогда кто? Давайте присмотримся к особенностям этого ремесла и попытаемся ответить на этот вопрос.
Как попадали в профессию.
А по-разному. В Испании, например, считалось, что шуты это аллегория на добрый и верный народ. По этой причине туда подбирали карликов, уродов и тому подобных персонажей. Дабы на этом фоне благородные идальго и солнцеподобный властитель смотрелись особенно выигрышно. При дворе Филиппа IV такого «народа» насчитывалось по самым скромным оценкам около 110-150 душ. Они не обязаны были даже как то особенно хохмить, просто являть собой предмет опеки монарха. Их одевали в милые пасторальные костюмы, некоторым доставалось и дворянское платье, а одному, беспалому, даже пожаловали шпагу. Нежная забота, тонкий юмор. Правда при наличии интеллекта их назначали (параллельно) и на вполне серьезные должности. Например, карлик Эль Примо занимал видный пост в королевской канцелярии. И даже, как и его коллега, дон Себастьяно дель Мора, имел немало любовных приключений с благородными дамами стандартного размера.
А вот в России очень жаловали иностранцев. Так как свои подданные, по причине вековой привычки, не могли смеяться государю в лицо. Самым известным шутом Петра был крещеный испанский еврей, занимавшийся какими-то финансовыми делами в Голландии Ян Ла Коста. Лихого парня прилично поносило по свету, пока его не заприметил варварский царь из занесенной снегом Московии. За глубокое знание Библии и классических языков, а также за профессиональную игру в карты и высокую устойчивость к алкоголю герр Питер нанял его шутом. И обожал вести с ним богословские споры. И господин Ла Коста (или да Коста) дошутился аж до царствования Анна Иоановны. Которая ценила шутку. При ней появился еще один примечательный интурист – Пьетро-Мирра Педрилло. С такой фамилией в России и шутить то особенно не приходилось, но парень жег. Да так, что вошел в русский эпос под именем Петрушки. А войдя в русский эпос, собрал свои кровно заработанные червонцы и свалил в свое солнечное отечество.
Помимо этого, шутовство зачастую было наказанием. Та же Анна Иоановна, узнав, что князь Михайло Голицын тайно принял католицизм и женился на какой-то нерусской барышне, назвала его дураком, зачислила в дурацкую роту, женила его на русской бабе (построив для свадьбы ледяной дворец). И в течении восьми лет с 1732 по 1740 незадачливый князь на всех пирах обносил гостей русским народным квасом. Приучала матушка-императрица элиту любить Родину и не засматриваться на загнивающий Запад.
А вот шевалье Антаун д ‘Англере, земляк знаменитого д’Артаньяна, шутом стал от безысходности. Герцог Маенский поймал его однажды со своей любовницей в ситуации, не допускающей двойного толкования. И дабы избежать мести герцога, брата практически всесильного де Гиза (о котором ниже), незадачливый любовник, обладавший помимо прочего тонким умом, остроумием и проницательностью, становится шутом короля Генриха Валуа, Шико Первым. А шут короля – неприкосновенен. Правда, нашлись некоторые несознательные граждане, считавшие поступок шевалье д’Англере трусостью. На что шут заметил, что он еще и дворянин, после чего несознательных граждан находили на окраинах Парижа хладными и бездыханными. Шико считался одним из лучших фехтовальщиков своего времени.
Дресс-код
Воображение привычно рисует шута в красном или пестром трико и колпаке с бубенцами. Такое было, но не везде и не всегда. Колпак, с тремя хвостами, символизировавший ослиные уши и хвост и обозначавший покорность своей дурацкой судьбе, обычно был униформой британских шутов. Обтягивающее одеяние носили, как правило, шуты. веселившие повелителей еще и акробатическими этюдами. В остальном – полет фантазии. Многие, наоборот, старались одеваться подчеркнуто строго или следовать моде. Шико, например, носил шпагу. А светлейший князь генералиссимус Суворов, иногда шутовствовавший, по причине детской непосредственности и бойкости нрава, откалывал свои иногда забавные иногда грустные шутки в генеральском мундире или в чем он там был на тот момент. Делал он это, по его словам, дабы за глупостью ум скрыть и завистников себе не наживать. А делал он многое. Однажды, желая подколоть любившего пышные выезды вельможу, он наведался к нему в гости на карете, в которую было запряжено 40 пар лошадей. Другой раз желая высмеять до ужаса усложнившийся церемониал поклонов перед государыней он припрыгал к ней через пол зала на одной ноге. Вот вам и великий полководец.
Шуту все можно.
И ведь действительно. Обижаться на шутов считалось дурным тоном. Даже королям. Шико, шут короля Генриха III Французского имел обыкновение сидеть на королевском троне. Что в принципе могло повлечь за собой известные последствия. Когда же король однажды попросил своего шута уступить ему трон (ему там надо было находиться согласно протоколу), шут ответил: «Да пожалуйста! Я на него не претендую». Влиятельнейший герцог де Гиз, находившийся в зале (и имевший виды на французскую корону), несколько побагровел от такой шутки. Таковое изменение цвета сиятельнейшей физиономии не осталось незамеченным…и вот странность, у герцога в том же дворце случилась пренеприятнейшая встреча. В результате которой отверстий в его теле стало на пару дюжин больше того числа, которое установлено Создателем. Вот такая вот шутка.
Трибуле, служивший Франциску Первому, пожелал поднести своему повелителю top list самых дивных кретинов в мировой истории. Список возглавлял сам Франциск. Удивленному королю было пояснено, что только полный дурачок будет допускать то, что Карл Пятый, германский император (у которого Франциск даже как-то посидел в плену) с войском (по своим глубоко немецким делам) пройдет по насквозь суверенной земле Франции. И притом с согласия французского короля. Его величество, после некоторого размышления, изрекли : «Что ж, кто-то же должен говорить мне правду».
Резюмируя вышесказанное, вернемся к началу. Дак кто такой шут? Конечно, следуя логике жанра мне бы сейчас следовало выдать какую-нибудь мыслищу, поражающую своей мудростью или что-то искрометное и веселое. Но что-то не выдается. Были короли, лично ответственные за все хорошее и плохое, происходившее в государстве. Были шуты, имевшие возможность сказать этим королям в лицо все, что они думают по этому поводу, по праву персонализированного гласа народа. Короли кончились, и глас народа смолк. Не к кому взывать.
