Горький о буржуазной прессе
Максим Горький (Алексей Максимович Пешков, 1868—1936) — русский писатель, прозаик, драматург. Один из самых значительных и известных в мире русских писателей и мыслителей.
НА АРЕНЕ БОРЬБЫ ЗА ПРАВДУ И ДОБРО
В недалеком прошлом так называлась пресса.
Борьба за правду и добро считалась ее назначением, она высоко держала знамя с благородным девизом, начертанным на нем, и если порой впадала иногда в ошибки, то они не ставились публикой в фальшь ей, прессе, группе людей, расходовавших для общества действительно горячую кровь сердца и неподдельный сок нервов.
К ее голосу прислушивались внимательно и серьезно, а не скептически улыбаясь, как прислушиваются теперь.
Теперь слушают искусственно подогретое слово обличения и думают про себя: «Ладно! Распинайся. Вижу я, что и ты тоже прежде всего — есть хочешь!..»
И правы те, кто так думает, ибо, к сожалению, нынешний газетчик, за редкими исключениями, вполне достоин нынешнего читателя.
Он так же жаден, туподушен и бессовестно откровенен в своих поползновениях за «куском», как и его читатель. Грустно отмечать факты, подтверждающие столь мрачный взгляд на дело, но это наша обязанность.
Минул век богатырей,
И смешались шашки;
И полезли из щелей
Мошки да букашки...
Они полезли — и вот ныне откровенно действуют в прессе.
Без веры во что-либо, без бога и совести, без определенного взгляда на дело жизни, — им все равно, о чем ни писать, лишь бы выходило хлестко, лишь бы понравиться улице и, поставив ее симпатии на вид своего хозяина-издателя, получить с него побольше гонорара...
Полные всякого злопыхательства и отчасти не умея излить его на явления жизни, действительно заслуживающие осуждения, отчасти из трусости не делая этого, — они или пробавляются по мелочам, или «подсиживают» своего брата-газетчика.
Зачем это нужно?
Должно быть, все для того же, чтоб понравиться хозяину, или для того, чтоб по поручению хозяина подмарать репутацию другой газеты в надежде, что этим поднимется реноме своей и увеличится подписка на нее. Расчетец пошленький и с действительными целями прессы ничего общего не имеющий.
Но ничем иным не объяснишь целей такой полемики, как, например, полемика газеты «Дальний Восток» с собратом по оружию «Владивостоком».
«Хозяйки жалуются на дороговизну лука, обвиняя именно в этом манз, а между тем, оказывается, лук большими партиями скупается репортерами газеты «Владивосток» для натирания глаз на случай сообщения каких-либо сенсационно печальных известий. По мнению почтенной редакции «Владивостока», крокодилы — идеал отзывчивости к несчастиям потому только, что, хватая свои жертвы, плачут горькими слезами. По мнению той же редакции, репортер, искренно сочувствуя человеческому горю, передавая известие, обязан о крестинах в семье статского советника выразить на своей физиономии торжественно величавое настроение, а о каком-либо трагическом происшествии — непременно кричать: «Караул! Ратуйте, кто в бога вируе!»».
Обыватель читает и смеется:
— Ловко отщелкал, шельма!
Действительно смешно, чорт возьми!
Ведь как зло написано-то, а?
Но... зачем это нужно было писать?
Ведь тут нет ни одного порядочного звука.
Ведь так писать — значит сводить благородную роль прессы к роли уличной фиглярки, значит таскать ее по рыночной грязи, истязать и увечить ее.
Ведь такие писания ставят прессу в какие-то фамильярные отношения к обывателю, смакующему всякую непорядочность как вкусное и лакомое блюдо, раз непорядочность и пошлость облечена в мало-мальски остроумную и злую форму. Зачем нужно прессу, которая должна быть бичом обывательской совести, благородным колоколом, вещающим только правду, делать подлой погремушкой на потеху уличной толпы? Зачем это грошовое, бесцельное остроумие, эта злоба между двумя борцами на одном поле и за один и тот же идеал — за культуру духа?
И однако же такие выходки чуть ли не обыденное явление в нашей прессе.
В ней нечего больше делать мошкам и букашкам с их мизерным умственным цензом при полном отсутствии порядочности в их растленных душах.
И, изощряясь в подсиживании «собратов по перу» за невольные оговорки, опечатки и прочие не менее важные отступления от серьезных задач прессы, — они вносят в газетное дело своеобразную ноту какого-то голодного стона и рычаний да подленького торжества над чем-то только им и понятным.
Их остроумие — тупо, их негодование — поддельно. Их умное слово — украдено, вся их деятельность — не только пуста и бессодержательна, но и прямо вредна. Ибо у них нет ни во что «доброй веры». Они полны животного, тупого скептицизма и все явления жизни не могут ценить иначе, как с точки зрения количества строк и гонорара.
Нигде и ничем не выражается и не подчеркивается так ясно моральный крах и измельчание жизни, как в прессе, на арене борьбы за правду и добро и деятельности гаденьких мошек и букашек, приютившихся в ней.
