Лебеди в Китае провожают заходящее солнце
Китай, провинция Цзянсу. Группа молодых лебедей рассекает гладь озера Хунцзэху на закате 27 февраля 2024 года.
Фото отсюда
СКАЗ ПРО ВОЛХОВИЙ ПЛЯС, или МЕДВЕЖЬЯ ПОРУКА (Ч.2) (Серия: По мотивам легенд и сказаний)
Мелкими пузырьками выходил из груди воздух. Семёна будто всего выжимали. Перекрутили сильнющими великаньими лапами, а потом ещё вширь и в длину нарочно растягивали. Он оказался один в тяжёлой водной синеве и погружался в неё ниже и ниже, чувствовал силу объятий тяжёлой мглы. И мгла эта, как ни странно, рассеивалась, чем ниже он опускался. А вскоре показалось и песчаное дно. Немного в стороне от песка – деревья с дорогой. Сходил он с ума, не иначе, и видел оттого вокруг себя всякое. Грудь, сжавшаяся до предела, сдавила лёгкие так, что начал он задыхаться. Почувствовал, как теряет сознание. Но вовремя вспомнил слова старой ведуньи – принять, не бояться! Впустить в себя озеро, вдохнуть его недры. Без страха, на всю глубину!
- Ааааааах!.. – открыл он тогда зажатый рот.
Холодная прозрачная вода хлынула внутрь мощным потоком. Дышать стало хуже и он закашлялся. Начал отплевываться, и в глазах его поплыло. Но чувствовал, как спина нащупала твердь лопатками и руки внезапно коснулись теплой земли. Он погрузился на самое дно глубокого Светлояра. Однако, вспышка в глазах, последовавшая за погружением, сдёрнула будто с глаз его пелену. Кожа перестала вдруг ощущать воду, и по ней загулял настоящий живой ветер. Он растрепал его волосы, наполнил грудь воздухом, и губы ощутили вкус горькой дорожной пыли. Над головой разлилось лазурью яркое небо и огромное солнце вздымалось на горизонте. А впереди, далеко-далеко, возвышались деревянная стена и крыши высоких теремов, стояли купола старых церквей и большие колокольни забытого города. Вот он, славный город Китеж, возник перед ним наяву! И открывал, приглашая к себе, ворота...
Семён вдруг согнулся, ощутил наготу. Так, впрочем, оно и было – одежда его вся осталась наверху, рваная и грязная, в засохшей крови. В пятку больно впился острый камень, и таким живым он себя ещё никогда не чувствовал. Рука изогнулась, поползла по спине. Там, куда угодила пуля, раны больше не было. Не было и другой раны – на правой руке. Если он и сошёл сума, то эйфория счастья заполнила всё его сознание одномоментно. Как же это было здорово – стать умалишенным!..
Плащевая накидка и пояс – вот, что это было. Кто-то потерял их или оставил лежать на земле, будто нарочно для него. Сложено всё аккуратно, придавлено камнем. Он едва успел накинуть ткань на плечи и туго подпоясаться, как увидел впереди на дороге идущую фигуру. Она к нему шла от города, приближалась неспешной походкой. Он же стоял и ждал, не зная, что будет дальше.
- Бабка Прасковья!.. – едва не отпрянул он от неё, признав в той фигуре ведунью. – Чего ж ты здесь делаешь?!. Тебе же нельзя!..
– Потому что я ведьма? – договорила она за него.
– А что ты знаешь о ведьмах? – спросила тогда ведунья. - Ну, кроме того, что так называют… И кто так назвал-то? Не люди ли сами?..
Семён вздохнул – её была правда. Не знал ничего он о ведьмах, кроме того, что исцелять они умели и погоду предсказывать. Бабку Прасковью больше всего уважали за снадобья. Но и боялись, конечно, за дело. Народ никого просто так не накличет ведьмой. Сто раз сделай добро – проклянут на сто первый. Как повелось после тех заблудившихся двух браконьеров, так за глаза только ведьмой и звали.
- Что же мне делать? – спросил он её и развёл руками. – Я вроде жив. А дороги отсюда не вижу. Как же наверх теперь выбираться?..
Прасковья, сгорбившись, крепче оперлась на палку. На него посмотрела, попричитала под нос. Спросила потом:
- А делать-то что наверху? Здесь и живи. В городе место тебе найдется. Озеро тебя приняло. Ворота тебе открыл Китеж-Град.
- Да не могу ж я! – замотал головой Семён. – Жена и детей двое. Митрия в школу собрать бы до осени. Вон как быстро дети растут!..
Вздохнула еще тягостней бабка-ведунья, сутулыми плечами повела.
- Может, и не сказала тебе тогда, забыла по своей старости, да была ли какая разница? Не собирался ж ты сюда. Только нет из Китежа обратного ходу. Мёртвому быть тебе наверху. А здесь ты живой. Радуйся воздуху, радуйся солнцу! Говорила ж, молиться – и озеро примет. Увидит тебя, узнает кто ты…
- Вот же ж ты старая… ведьма! – в сердцах произнес ей Семён. – Ходу нет, говоришь… Молиться мне надо… А вот как я сюда пришёл, так и уйду ногами отсюда! Сам отыщу дорогу!.. Выплыву я наверх!..
И огляделся он, вспомнив про медведя, на котором спустился сюда. Миша, Миша, ну, где же ты?.. Вспомнил-то о нём запоздало – не было друга его нигде. Зря лишь крутил головой и ломал глаза. Сразу надо было искать, не стоять истуканом.
- Только сам ли пришёл ты? – с сочувствием спросила вдруг бабка Прасковья. – На волхве ведь приехал. Верхом. Не тебя, дурака, а его пропустило озеро. Волхв за тебя перед ним поручился. Да и я сколько лет молилась за душу твою… Оставайся, Семён. Не дури. Не ищи обратной дороги…
Грустно и горько как-то стало ему. Будто на плечи лёг весь Светлояр, и руки вдоль тела безвольно повисли. Не боялся он прежде, не отступал, и сейчас, когда жизнь вновь обрёл, сдаваться так просто не собирался. Сесть у дороги на камень, подумать. Сторону правильно выбрать и податься туда, идти, пока не упрётся в высокий берег. И дальше – карабкаться вверх. А там уж – как Бог даст. Может, и вылезет он из воды, сжалится Светлояр над ним и отпустит на все четыре стороны. Что ж не попробовать… И где ж тот медвежий волхв?!.
Словно читала его мысли бабка Прасковья. Стояла и смотрела, глазами ему отвечала безмолвно.
- Верхом на волхве, говоришь, заехал? – спросил ее он с надеждой. – Медведем волхв, говоришь, оборачивается?.. А что если выехать так же, как и заехал…
- Не выйдет обратно, - сразу сказала она, покачав головой. – Самому если только обернуться. Пойдёшь к нему в услуженье и станешь младшим волхвом. Но все равно по земле ходить лишь в личине медведя сможешь. Так уж устроено, Сёмушка…
Девять долгих лет прошло с тех пор, как остался Семён жить под водой в Китеж-граде. Девять лет, что прошли для него, наверное, слишком быстро. Не город его поначалу не принял, а он сам себя. Бродил по лугам и полям, по лесам и болотам, всё искал дорогу к высоким покатым берегам, желал из Светлояра наверх выбраться. Только не выводили никуда его ноги и снова кружил он по необъятному дну.
А потом, и сам того не заметив, пришёл к городским воротам. Нашлось ему место под солнцем в Китеже. Пономарём при церкви взяли. Затем встал за плуг, лошадей запряг. Пахал Семён землю, сеял хлеба, собирал урожай и зерно развозил. На четвёртый год помогал он уже кузнецу. Дело хорошо кузнечное освоил, руки-то, где надо у него были. Только одно не давало покоя – места он им не находил, всё тянулись они и влекли за собой остальное тело. Так и пришёл он к тому волхву, что не каждый день появлялся в Китеже и снимал под водой личину медведя.
Поблагодарил за спасенье ещё раз, в ученики к нему напросился. С усердием со всем начал и с самого малого, по лесам-оврагам траву собирал, учился слушать деревья и птиц, коров исцелял, говорил со зверьём. Вот и прижился в Китеже по-настоящему – люди уже ходили к нему, пока волхв поднимался наверх из озера. Для китежцев готовил он снадобья, знал травяную волшбу всякую, учился вреда никому не чинить, делать всегда всё во благо. Не сложная для него оказалась наука – ведь тем же самым занимался он и в лесничестве.
«Ну, что Сёмушка? – спросила его как-то, встретив, Прасковья. – Не жалеешь, что в Китеже остался?»
Улыбнулся Семён затаённо в бороду, промолчал, ничего не сказал. Зачем говорить-то об этом? Все знали в граде Китеже, ни о чем не жалел он больше.
А на девятый год позвал его волхв подняться с собой наверх. Выйти на берег озера. Сказал, что осталось ему две весны, а дальше его не станет. Семёну отвёл он участь своей замены. «Считай, как достал ты меня из капкана – тогда и прошёл своё испытанье. Лесам помогать будешь местным. И людям. И лесу тому – что наверху растет, вокруг озера… Ведь в чем суть всей стражи? Спокойно в округе – спокойно в Китеже…»
Тоскливо вдруг стало на сердце Семёна, волнительно. И Ксенья с детьми позабылись, и вся его жизнь другая до озера. А тут будто молнией ударило. В один краткий миг в памяти всплыло всё, сробел он и осунулся тут же, бежать даже думал. Но как убежать из Китежа? Не знал он дороги. «Да ты уж не бойся, - сказал ему постаревший волхв. – И я испугался однажды. А вышел как в первый раз, то страх и пропал куда-то. Вставай и пошли…» Вот уж, занятно. Своя у волхва оказалась судьба – тоже прибился он к озеру Светлояр. Не был волхв Верхоян местным китежцем.
Знакомый лес вокруг Светлояра встретил Семёна уже в медвежьей его личине. Вдвоем с Верхояном обернулись они зверьми, и вышли на первый совместный обход. И с каждым шагом всё больше и больше узнавались родные места. Сердце могуче стучало как камень в косматой медвежьей груди. Он видел деревья, ручьи и поля. Дышал верхним воздухом, чуял все позабытые запахи. И будто вчера случилось с ним тут – настолько свежо показалось всё в памяти, как словно из озера он с другой головой поднялся. «Конечно…» - он с рёвом себе усмехнулся. Башка-то на нём медвежья теперь была...
«Близко от берега озеро лес само защищает, - объяснял ему Верхоян про стражу подробно. – К себе не подпустит. Отведёт, закружит, заставит петлять – что человека дурного отгонит, что зверя нехорошего, тёмного. Ходи потому подальше всегда. Где видел меня, когда был лесничим – туда и ходи, следи за порядком…»
Кости, сверкнувшие слабо в траве, попались на глаза неожиданно. Обратно уже шли, метрах в ста от воды в земле повстречали их. Скалился, глядя пустыми глазницами, гладкий череп и тонкие ребра белели в два полных ряда. Почти целиком сохранился скелет и лежал в неглубокой ямке. Ни зверь за годы не растащил костей по оврагам, ни птицы не разнесли по дальним кустам. Уютное последнее пристанище вышло, под солнцем у тихого ручья, в вырытой проливными дождями выемке. «Ээээх…» - вздохнул про себя Семён, вспоминая того браконьера. Вновь ему стало жаль напрасно его затраченной жизни… И спросил он тогда у волхва, обернувшись, почему не помог ему сразу. Здесь подобрал бы его и отсюда б донёс до воды, с двумя-то смертельными ранами. Вспомнилось ему, как тяжко дался тот последний рывок на исходе сил. «Озеро тебя б не впустило, - ответил волхв Верхоян. – Даже на мне верхом. Сам должен дойти был…». А не дошагав до берега всего шагов двадцать, Семён вдруг увидел вьющуюся струйку дыма. Точь в-точь как нить льняная в небо вилась из-под веретена. Всмотрелся и медвежьим своим не поверил глазам – стояла в сторонке изба. Простая, но ладная, с крепкой завалинкой, с двускатной крышей и с громоотводом из медного провода. Стояла себе под старым дубом и тихонько чадила трубой – как заправской рыбак трубкой попыхивала. И снова Семён к волхву повернулся с вопросом. Мол, кто же такой, как тут оказался? «Отшельник один, - ответил волхв. – Ушёл от людей, укрылся в лесу. Не захотел пойти под воду в Китеж, хотя звал я его и озеро пропускало …» «А можно так было? Остаться?..» – встрепенулся Семён вдруг и вспомнил, как сам на медведе-волхве влетел тогда в Светлояра священные воды. Но знал он ответ на этот вопрос, себе же лукавил – нельзя было так. Ведь он умирал, и вода его оживила, не выжил бы на берегу… «Спрошу я еще? – не унимался он всё в свой заново первый день наверху. – Давно вопрос меня мучит…» «Коль мучит – спроси, - не возражал старый волхв. – Пять лет всё без спросу спрашиваешь, а тут – возьми и подай ему разрешенье…» «Чего ты в лесу тогда танцевал? Что всё за танец такой выплясывал? Расскажи!..» Давно же не слышал Семён смех Верхояна. А тут аж пришлось ожидать, пока просмеётся, а потом хорошо от смеха проплачется. «И ты так выплясывать будешь, - сказал волхв, когда утёр слёзы. – В личине людской заклятья защиты плести хорошо научился. Но то – не наука. Теперь обучись и в медвежьей шкуре. И знай наперёд – не всяк тот медведь, что танцует…»
Век живи, век учись. Каждый день узнавал от Верхояна что-то новое. Что делать-то будет, когда того не станет?..
Прошло двадцать лет. И даже чуть больше – с тех пор, как открылся проход, и озеро приняло ношу на звере-волхве. Сам волхв давно уже умер. Тихо ушёл Верхоян в предсказанный им день, ни на час, ни на миг не ошибся. Один, без него, научился справляться повсюду Семён. Внизу помогал он китежцам, наверх поднимался смотреть за зверьём в лесу и за тропами. В привычку вошло выходить из вод Светлояра, а через день или два погружаться в них заново. И будто рождался он каждый раз снова и снова, а тело его не знало усталости. «Тому не всегда быть, - рассказывал прежде волхв, делясь с ним своими секретами. – Останешься в Китеже – и жить будешь долго. Пойдёшь со мной в стражи – и «долго» не станет «вечностью»… Не испугали ничуть такие его откровения. К чему вечно жить – гневить солнце и небо? Всему наступает конец. И ждал он своего, но теперь уже ждал по-другому. Не так, как судьба в первый раз расчертить пыталась…
Однажды снова он бродил наверху. Всегда обходил родную деревню далёкой стороной, за три-четыре километра. Чтобы запах родных своих не учуять. Знал, что все живы, и Ксенья его, и дети. Жена по нему горевала долго тогда, но трое было теперь у неё детушек. Младшенького народили уже с новым супругом, недавно собрали и в школу отправили. Что ж, ну и пусть, ведь хуже одной-то ей было. Однако бередить своё старое «я» всё равно не хотел он, ни мыслью, ни запахом… Как узнавал обо всём? «Кукушка на хвосте приносит…» - смеялся при жизни над ним Верхоян. Шутил он так над ним поначалу, когда о деревнях ему местных рассказывал. А потом познакомил с бабкой Агафьей, что понимала их звериный рык. На смену одной ведунье всегда приходит другая. И через пару лет, как в верхнем миру не стало бабки Прасковьи, Агафья объявилась всё в той же деревне и стала жить там, в прасковьином доме. Людей принимала, лечила их от хворей, траву собирала в лесу и делала снадобья. Волков и лис от ран исцеляла.
В тот день Семён и шёл к той ведунье, когда вдруг сильный случился в лесу листопад. Задул внезапно северный ветер, над лесом стянулись большие тучи. Листья кружило и швыряло страшно, деревья ломало вместе с ветвями, роняло их, вырывая с корнем, будто травинки невесомые. Буря настоящая поднялась. Но не заметил он и не почуял никак своим нюхом, что под ногами его притаилось в земле железо. Схватил его за лапу зубастый капкан, зажал ее намертво и больше не выпустил. Цепь вырвать он не смог, как ни старался, не хватило на то медвежьей силы. Так и сидел, ждал, когда рассветёт. А вслед за восходом услышал шаги.
Задумался он, что ожидало его, когда увидит хозяина ног. Умирать он уже умирал, а вот сейчас было б не ко времени. На кого оставить Китеж? Ведь не было в подводном городе другого волхва. А, значит, и время ещё не пришло, пусть сжалится снова, накроет своей защитой его Светлояр, дотянется от лесных берегов досюда. Волхв – он как врач, без него под водой нельзя. Бессмертие от болезней никого не спасало. Даже в самом Светлояре.
Из леса навстречу вышел охотник. С ружьём наперевес, с сумой на плече, совсем еще молодой, но уже не зелёный. Глазами с ним они встретились и оба застыли. Помолчали немного. И первым заговорил человек.
- Ну что же ты, Миша… - сказал он ему по-свойски. Присел и взглянул на железный капкан. Присвистнул негромко. Хорошее было железо, надёжно держало. – Ты как не увидел? Давай помогу…
Все время, что парень возился с ним, сердце стучало как молот, а в груди сильно саднило и не желало отпускать. Охотник еще к нему не шагнул, но он уже знал, медвежьим своим носом почуял и вспомнились ему слова старухи Агафьи. «Здесь новый лесничий. Ушёл Митрофан. Увидишь его – и поймёшь…» - сказала она. А дальше смолчала. Со странностями бабка Агафья была, не стал он тогда её переспрашивать… Но только вдохнул сейчас грудью запах, так сразу и замер. Его он и боялся учуять все годы. Боялся с тех пор, как только поднялся на берег впервые - впервые за долгие девять лет.
- Митрий… - открылась зубастая пасть.
Но уши услышали только рычанье.
- Терпи же, Потапыч, терпи, друг Мишаня… - надсадно сипел молодой лесничий, стараясь раздвинуть острые железные зубья. Никак не хотел поддаваться капкан, будто на слона его такой огромный ставили.
Но напрягся ещё раз, сдавил ногами посильнее, рванул и разжал, наконец. Вышла мохнатая лапа из плена.
Медленно отходил от него потом молодой лесничий, спиной всё пятился назад, но ружья своего рукой так и не тронул. Помог, но и видел в нём дикого зверя – подрать мог медведь своего спасителя, так думал он. Не знал только, что волхв перед ним, и не простой волхв, а тот, что отцом его был.
«Вот знать и не нужно…» - решил уже потом про себя Семён. Дочь его тоже подросла, жена вышла замуж, были давно и внуки, куда ж он теперь со своим медвежьим рылом? Разве что вот так, издалека, подсобить-защитить…
Места того без пригляду тогда он не оставил, затаился сразу в кустах и сидел в них долго, смотрел всё, вслушивался. Видел, как сын его из травы собирал другие капканы. До дому потом проводил, постоял у околицы, наблюдал, не идёт ли кто за ним следом. И запахи всех тех людей хорошо запомнил. Бросил он с тех пор обходить стороной родную деревню. Освоил все тропы молодого лесничего, вызнал и вынюхал все его маршруты, у балок тайком поджидал и ходил за ним словно тень. Нет-нет, да встречались они с ним глазами. Здоровались, стало быть. Постоят, разойдутся, дорогу друг другу уступят. Вот и задумался старый Семён, отчего ж прежний волхв Верхоян за ним так же всегда присматривал. Как сам он сейчас не мог наглядеться на сына, так и волхв ему попадался на глаза в те дни постоянно. Что же это – преданность службе или давно его, получается, в ученики себе и на замену высмотрел? Не родичи кровные вроде они, да и не спросить теперь уже Верхояна. Самому скоро в последний путь собираться, рисунки вон на руках все потрескались. Ученика присмотрел себе на замену в Китеже и потихоньку стал обучать своему волховству. И помнил он, как состарился волхв, обучивший его самого. Ни снадобья, ни волшба не сдержали тогда увядания. Сначала так же кровили ладони, постёрлись на них все важные линии. Сварлив как старая бабка стал Верхоян перед смертью, из озера реже поднимался наверх, подолгу бродил по дну Светлояра. По кругу всё шло в их вечной волховье-медвежьей страже. Один приходил на смену другому.
Когда наступил схожий миг для Семёна, когда явилось ему предзнаменование отдалённой смерти, он сам поднимался тогда наверх из озера, ученика выводил своего в первый обход. Ко времени, получалось, всему обучил он его. Выпустило из недр из синих их озеро, расступилась перед ними вода, и сомкнулся затем за спиной Светлояр. На берегу и случилось это видение – в нём были предсказан последний час. Не так уж и скоро – ещё две весны. Кому – ничего, а ему – как вечность. Ведь, кроме двух вёсен, будут два лета, две славных осени, две снежных зимы. На стражу Китежа и озера с лесом без малого отдал он тридцать лет. И сын его не был стар, всё так же ходил лесничим по местным тропам. Присмотрит за ним уже новый волхв.
После увиденного о судьбе своей, обернулся назад Семён уже в личине медведя. Взглянул он на святое озеро, что стало ему вторым домом. Лучами игралось в нём красное солнце, в воде резвилась немая рыбешка. А ветер, срывая с деревьев листву, россыпью слал флот кораблей на рябую поверхность. Стояла ранняя осень. Не охраняй они с сыном и Верхояном вокруг Светлояра лес, давно бы не стало здесь града Китежа. Понял Семён, наконец, и понял это в последние годы жизни – не волхв его выбрал когда-то в ученики. А озеро так искало новых защитников…
Люди ж по-прежнему были наивны – к другому озеру всё приезжали, по соседству. Второй Светлояр – он тоже красивый. И берег зелёный как май, и сладкая меж берегов вода. Молодёжь туда стекалась светлая, любопытствующая. По глади озёрной пускали они венки, своими руками сплетённые, и зори встречали под звонкое эхо церквей с глубины. К воде наклонялись, всё вслушивались, гадали они, где звучат голоса… Чего только не привидится-не почудится в утреннем тумане! Ведь не было в озере том сокрыто тайны! Как люди слепы… Вот же оно, настоящее озеро Светлояр, вот оно, перед ним! Широко в берегах своих синевой раскинулось! Это оно в недрах своих укрыло Китеж. И долго ещё волхвам нести стражу. Пока бьют Китежа колокола…
Автор: Adagor121 (Adam Gorskiy)
В серии будут представлены несколько историй по мотивам сказаний, мифов и легенд, известных в мировой культуре.
СКАЗ ПРО ВОЛХОВИЙ ПЛЯС, или МЕДВЕЖЬЯ ПОРУКА (Ч.1) (Серия: По мотивам легенд и сказаний)
Чистое, первозданное озеро Светлояр. Точно юный рассвет. «Вода без греха, губами почувствуешь… – говорила она, объясняя дорогу. – Пить будешь – не напьёшься, дышать ею захочется...» При первых лучах солнца он видел каждую трещинку на сбитых ладонях. А когда окунул руки в воду, прозрачную точно слёзы ангела, видеть стал их намного чётче. И вкус у воды оказался особенным. Разбитые губы хлебнули прохлады, и та в три глотка уняла боль в его теле. Не соврала старая ведьма, ничего не напутала, обещанным добром отплатила за прежнюю помощь. И пусть это было еще не озеро, но водица такой-то силы вытекала из него, не иначе.
С трудом перекатился на бок, оторвавшись ртом от спасительной неги. Поплескал на себя, на грудь, на лицо. Потом лёг в лужу на спину. И долго лежал так, слушал журчание. Дышал тяжело, надрывно стучало сердце внутри. Вода оказалась и в правду целебной, но с ранами, как у него, вскочить и бежать – невозможно. Всë равно Семён умирал. Он чувствовал. Просто воды святые несли облегчение.
Не думал он, что когда-то придëтся искать сюда самому дорогу. "Не примет тебя святое озеро, Сёмушка, не примет, - причитала травница Прасковья, именуемая другими ведьмой. - Грехи не отмаливал, в церквях не бывал. Озеро – оно не для всех. Ты ведь не волхв? Не провидец, не мученик. Зачем тебе знать дорогу? " "А ты всë равно скажи, - настаивал он на своём. - Может не мне, другому кому сгодится. Знать буду путь – сам отведу..." Вздохнула бабка в ответ. "Я-то скажу. Помолюсь за тебя. Сгинуть не дал мне – Бога сама за тебя молить буду. А время придёт – может, пропустит святое озеро... " Не стал он тогда еë расспрашивать, мол, как этот так, ведьма и к Богу с мольбами. Со временем последняя эта их встреча и вовсе забылась в его голове. Только как вышел ночью к жилищу, дом ведьмы пуст оказался. Видно, оставила место Прасковья, в избе той давно никто не бывал. Не умерла же старая травница? Услышал бы о таком событии хоть в одной деревне. Однако, что бы там с бабкой-ведуньей ни вышло, а не у кого стало переспросить про озеро. И пошëл он тогда искать дорогу по памяти, проклиная свою забывчивость…
Родился Семён здесь же, на нижегородчине. Однако в местные деревни перебрался, когда стало ему за тридцать. Поколесил по всей стране, перевидал леса и горы, забредал в такие дали в тайге, где людей по неделе вокруг не встретишь. А потом, когда колено подводить стало и поубавилось силы и прыти, решил где-то корнем осесть, завязать со своим походничеством. Семью завёл, поставил добротный дом и с женой народили деток. Всё, как у всех, не больше и не меньше. Пристроился работать в местное лесничество. В нём честно смотрел за лесом, от браконьеров чащу стерёг и не давал мужикам местным баловать с сетью. Озёра здесь были красивыми, рыбными, а густые леса полны зверя. Так и познакомился он с бабкой Прасковьей, в одной деревушке, с тремя-то жилыми домами. Подолгу одна она все равно не бывала, со всех деревень к ней съезжались люди, кто хворь залечить какую, кто на ноги скот заболевший поставить. В глаза называли ведуньей и травницей, лишь за спиной тихо шептали «ведьма!». И было за что, не на пустом народилось месте. Однажды так заговорила двух местных охотников, что блуждали те по знакомым лесам неделю, признать не могли родной окрестности, дорогу домой всё искали. Сжалилась над ними бабка и отпустила, выбрались тогда оба живыми. Зато перестали без дела зверьё стрелять и капканы на крупного зверя ставить. Вот за это стал уважать Прасковью Семён, отчасти работу его помогла ему выполнить.
Но и Семёну однажды довелось помочь старой ведунье. А случилось это семь лет назад, в холодную снежную зиму. Шел он тогда с охоты домой на лыжах. Увидел Прасковью в лесу одну, увязшую по пояс в огромном сугробе. Слаба в тот день была бабка, болела, но в лес для чего-то из дома вышла. Застряла она и уже замерзала, когда под вечер Семён набрёл на неё и чуть живую выцарапал из снега. Сам от усталости с ног валился, но волоком дотащил старую женщину до избы. Благо ушла недалеко от деревни – всего метров триста. Вот через пару лет после встречи и решила его отблагодарить, когда снова увиделись. Вызнай, мол, у меня, о чём не знаешь, и я тебе честно отвечу. А Семён возьми и не растеряйся. Спросил, а правда ли, что люди такое дурачьё и всерьёз думают, будто на дне того озера утонувший город? Посмотрела она него тогда, посмотрела, и сказала: «Не то это озеро, верно. И люди твои дурачьё. Но есть настоящее озеро Светлояр, в лесах оно местных прячется, деревья дорогу к нему охраняют, волхвы и молитвы. Вода в озере том целебная, и рану заживит любую, и жизни к годам прибавит. А умирать станешь, к себе позвать озеро может. Душа коль не совсем пропащая …» Услышав про такое чудо, Семён не спешил верить бабке. Однако припомнил потом про блуждавших охотников. И неизлечимых больных не забыл, тех, что Прасковья выхаживала. Много чего разом вдруг вспомнилось, чем знаменита была в деревнях ведунья. Потому сильнее оказалось его любопытство, расспросил-таки о дороге к настоящему озеру Светлояр, где некогда от степной орды город старинный укрылся. И запомнил все бабкины наставления. Без надобности, мол, озеро всё равно не пустит, нечего из любопытства туда соваться…
Только пускало сейчас к себе озеро, со всеми его грехами. Иначе б не нашёл от него ручеек. Оттого и успокоился Семён, как воды из него попробовал, ощутил внутри себя новую силу.
Разлёживаться всё же было некогда. Ручей давал только время, но истинное исцеление находилось дальше, у спрятавшихся в лесу берегов. Нужно было дойти до озера, скинуть с себя одежду и нагим нырнуть в холодную глубь, уйти под воду раньше, чем солнце оторвётся от земли нижним краем. И там, на глубине, вдохнуть озёрной воды полной грудью. Вдохнуть, не боясь захлебнуться. Только тогда, сказала Прасковья, взглянет на тебя озеро Светлояр древним оком. И вынесет суд свой, достоин ли будешь жить дальше…
Тяжело Семён перевалился на живот и подобрал под себя ноги. Поломанные рёбра его не заметили, как он согнулся почти гусеницей. «А, может, и хватит воды из ручья, исцелит?» - подумалось в миг одолевшей духовной слабости. В глазах уже перестало двоиться и сердце из горла будто вернулось в грудину. Стучало, пусть, тяжело, но шум в голове растворялся в нежном рассветном утре. Даже руки окрепли, а ноги были готовы нести остальное тело. Вернуться б только домой, забраться на печь, улечься на ней суток на двое. Всегда ж в деревнях вот так выживали-спасались. А, встав у ручья на колени, понял он вдруг, насколько хрупка была его сила. Поднялся с трудом и побрел вдоль воды…
Всё правильно ночью сделал Семён, верное принял решение. Не стал пугать жену и детей, не повернул к дому в страхе, а вспомнил про тайное озеро Светлояр. С такими ранами до обеда не дожил бы – напрасно б только машину в больницу гоняли. Про озеро ж вспомнил как – сразу направился к бабке Прасковье. Надёжней она ему показалась озёрной воды, о которой сама и рассказывала. Надеялся до последнего дома застать старую травницу, где ж ей в ночь ещё было шастать? Сидит поди за столом, ведьмовством своим занимается, травки в узелках перекладывает да заклятья новые вяжет. Подумал, пошепчет над ним что-нибудь, и в миг тогда полегчает, не надо будет на озеро ночью переться. А как уткнулся в заросший забор с полисадником, как увидел пустую собачью будку, так и похолодело у него в спине сразу. Помощи, оказалось, просить-то и не у кого. Кровь он терял быстро, рана в спине горела, и в глазах начинали троиться деревья. Пришлось тут заново уверовать в воды Светлояра, понадеялся, что всплывет в памяти к озеру дорога, откроется ему на последнем пути. Пережал тогда рану рукой покрепче, и поплелся от дома ведуньи в самую чащу. Молился про себя, что б не упасть и не сгинуть вот так…
Как всё случилось? Да так же, как всюду оно и бывает. В вечер накануне Семён со двора вышел в лес и было ещё светло. Знал он прекрасно, в какое время люди капканы смотреть свои ходят, туда и направился, где с утра обнаружил их. Хотел поглядеть лишь одним глазком. Почуял неместных – железо уж больно хорошее было у них. Ввязываться пока не собирался, но хоть посмотреть и запомнить в лицо, когда проверять начнут ловушки расставленные. А там и выйти поговорить с людьми можно – как ситуация, в общем, сложится. Двустволку свою не взял. Оно, как известно, если на зверя с капканом выходят, ружьё применяют крайне редко. Да и к чему привлекать внимание лишним шумом? На лисов и зайцев – он ведь мелкий, капкан, добивают такое зверьё не выстрелом. Ничего, кроме таких железяк с утра не увидел. Потому шёл Семён к месту тому без опасений. Нечего боятся в своём лесу, тут каждый пень за него горой и лешие с мавками в дружбу просятся.
И всë бы ничего, прошëл бы вечерний рейд, как и был задуман, не перетёк бы в тревожную ночь, если б только медведь его не попался. В этой части леса их никогда не видели. Не жаловался на встречу с косолапыми ни один житель окрестных деревень, с визитом давно сюда крупные звери не захаживали. Однако несколько лет назад прибился сюда такой тайный житель. Может и раньше здесь обитал, да как-то совсем уж тайно. Поначалу Семëн натыкался только на след, встречал медвежий помëт и видел в лесу кабаньи кости. Питался зверь правильно, не брезговал честной охотой, не собирал падаль у деревень и не ходил человечьими тропами. Вообще к поселеньям людей не приближался. Как показало время, соседствовать зверь умел по-мужски – себя он вёл скромно и тихо, без всякой альфа-бравады. Виделись с ним потом несколько раз, при встрече друг к другу принюхивались. Посмотрев издалека на человека, медведь уходил в сторону, дорогу уступить себе не требовал. Так и повелось у них раз-два за месяц встречаться. Семëн это называл «здороваться с Потапычем». Жене только о нём своей рассказал, Ксении. И больше никому ни слова, что б мужики с ружьями потом бурого не донимали. Вот Миша и жил хорошо, не лез, куда не надо, от людей бродил далеко и ведал свои лишь медвежьи маршруты. Грибников любопытных и ягодников огибал стороной за километр – Семён по следам всё прочёл о его повадках сразу. Был этот медведь не стар, но отчего-то немного другой, не как остальная его порода. Не метил дерева даже когтем, но будто смотрящим ходил по большому лесу. И ведь отчего-то знал Семëн – не пустит чужого зверя сюда Потапыч, прогонит, как более сильный хищник. Пусть странности и водились за ним не медвежьи. Почти человечьи. Видел он пару раз, как Мишаня на задние лапы вставал, и не поймёшь, не то идёт, не то танцует, с медведицами невидимыми хороводы кружит. Вроде и не первым замечен был за таким занятием, в народе их именовали медвежьими танцами, но уж больно особенно у него получалось. А после лап ещё и следы оставались порой интересные, прямо рисунки какие-то выведенные. Со стороны будто просто на месте топтался Мишаня, а такое иногда после этих топтаний оставалось! Может, думал Семён, в его собственной голове, от частого бывания в лесу, рассудком само всё в узор дорисовывалось, а на земле были просто каракули?.. Такие вот были особенности у друга его лесного. Да только кому ж они жить мешали?..
Увидел он медведя своего почти сразу, как прибыл на место. Когда оказался поближе к капканам, пошёл осторожно – боялся встретить людей не ко времени. И тут вдруг услышал тяжёлый вздох. Затем и знакомая бурая холка мелькнула в листве. В железный капкан угодил Потапыч, сидел в кустах тихо и ждал. Голову повернул, когда увидел его, взглянул на него без злобы. Понятно, что и без особой радости – смотри, мол, какое творится! Я волка и зверя другого гоняю, а ты куда смотришь, кого в лес запустил?!.
Подошëл Семëн к зверю, остановился в двух шагах от него и на землю поставил сумку. "Чать не порвëшь меня, не задавишь? – спросил он его. - Гуляли же сколько, здоровались..." Засопел медведь носом, отвернул от него свою голову. Жест принят был за приглашение.
Достал тогда из сумки своей Семён инструмент, подобрался к медведю поближе. И начал уже тот капкан на части раскручивать. А крутил пока и от страданий избавлял лесного товарища, почуял аж трижды, как жарко Миша дышал ему в затылок и капал слюной на волосы. Ни разу не вздрогнул. Всё продолжал тыкать отвёрткой, сжимать пассатижам – будто знал он, не тронет его дикий медведь.
Освободился когда зверь из плена, ушел с места сразу, не обернулся. Боднул только боком, да так, что Семён кувыркнулся на месте, ружьё аж с плеча слетело. Обиделся косолапый на дружбу такую нечестную, не усмотрел, мол, за лесом лесничий, не убрал из той ямы капкан. Уж он-то учуял медвежьим носом, что, кроме заезжих с жедезом, Семëн тут тоже успел побывать. Вот только утром ловушки медвежьей он не заметил.
А вскоре и двое те объявились, капканы пришли проверять, добычу забрать. Не кстати из леса вышли они, в дурном настроении оба, угрюмые и недовольные. В руках по ружью, а лица – приветливей некуда, хоть пугалом ставь в огород. Так и попал Семëн с ними впросак. Свою-то двустволку с земли поднять не успел, а в руках ничего, кроме старой отвëртки.
Он понял всё сразу, чем встреча у них закончится. Как и подумал, не стали они с ним договариваться. Переглянулись лишь коротко, и оба шагнули вперёд. Долго били его потом, тяжёлыми ружейными прикладами охаживали. В какой-то момент Семён сообразил, что если не дёрнется прямо сейчас, то в следующий миг уже и не сможет. Так и останется тут лежать в безвестности, мёртвым или покалеченным. Рванулся тогда он из последних сил и разбросал их от себя руками. А едва пробежал два-три шага, то в спину ему из винтовки и выстрелили. Упал и пополз по земле. Понимал, что от жизни нечего ждать...
Медведь снёс обоих. Промчался рядом словно торнадо. Бесшумно он вышел сначала на край поляны. Потом люто взревел, когда нападал. Семён как раз перевернулся на спину, что б встретить смерть гордо, лицом, а не затылком. И тут налетел этот бурый вихрь, смёл разом обоих его обидчиков. Не рад зверь оказался видеть людей, изувечивших его лапу капканом. Зубами схватил одного за плечо и начал трепать его словно игрушку. Возил по земле, подбрасывал вверх и громко расхрустывал ломкие кости. Пусть стало и радостно за избавление, но лучше б было скорее убраться. Второй браконьер дал в лес стрекача. Не ровен час, забудет медведь про их тесную дружбу и зубами возьмётся уже за спасённого. Разорвёт его в лоскуты косолапый и рвать будет он не со зла. Суметь бы только встать и уйти побыстрее с поляны. Так думал Семён, цепляясь за тонкие ветви берёзы, и чувствовал, как тянет она в ответ…
Вот и сейчас, упав у ручья, не сумел он подняться сразу, ощутил, что земля его не пускает. И если часы назад помогал спасительный страх, то сейчас напугать и заставить идти стало некому. Медведь давно ушёл своей звериной дорогой. Расправился с одним браконьером, а спасителя своего преследовать не стал. Семён после этого побывал в пустом доме бабки Прасковьи. Потом уже оказался здесь, у ручья. Всё шел вдоль потока и шёл, пока позволяли немевшие ноги. А как почувствовал, что стало совсем невмоготу, присел и решил напиться живительной неги снова. Вот только на этот раз вода не спасла. Плюхнулся он безвольно на бок, и понял, что истощил до предела последние силы. В лицо давно мощно веяло влагой и светлые воды древнего озера приближались. Но никак не давались последние двести шагов. Заряда в избитом теле осталось чуть. И всё, на что был способен Семён, – лежать и дышать. Молиться и ждать избавления.
*** *** ***
Когда он открыл и закрыл глаза, и думал, что делает это в последний раз, его измождённый рассудок заметил вдруг некую странность. Семён лежал на спине и глазами смотрел на восток. Туда он и шел, лишь сил дойти не хватило. Но на мгновенье ему показалось, будто отчётливо увидел он солнечный диск, погруженный по пояс в воду. Встряхнув тогда присмиревшей от слабости волей, с трудом разлепил он веки, и взгляду предстала всё та же картина. Деревья, что должны были загораживать солнце, просвечивало косыми его лучами насквозь. Бордовое светило будто всплывало из озера, и справилось с этим уже наполовину. В тот миг, когда он желал умереть, нарочно будто кто-то подталкивал к жизни и заставлял сквозь оставшийся лес видеть громадное красное солнце. Он словно безмолвно кричал ему в ухо: «Смотри же!.. Смотри!.. Восход ведь не полный!.. Ты можешь успеть!..»
А ровно через мгновение видение солнца в воде исчезло. И ничего, кроме плотного строя деревьев, перед глазами уже не стояло.
Рука вновь плеснула слабо в лицо. Тянулась к воде с трудом, но зачерпывала щедро пригоршней. Несколько глотков, и половина из них растеклись по подбородку и шее. Бледность лица пугала не только его самого, но и воду, в которой оно отражалось. В какой-то момент он осознал вдруг, что стоял уже на коленях, раз видел внизу свое отраженье. И ровно наполовину из озера вышло молодое солнце. Как только нижний край оторвется от воды, надежды на спасенье не останется. И потому идти он должен, поднявшись с земли, быстрей восходящего шара. Медведя рядом не было, но страх был больше не нужен, что б подобрать себя на ноги. Если Вселенная или кто-то ещё боролись за него, то сдаться самому было б предательством.
Семён вновь оказался на ногах. И удивился, как легко вдруг поднялся с колен. Посмотрел на землю, не осталось ли там тела, не выпорхнула ли это его душа из останков. Но на траве увидел только длинный мятый след и маленькое бордовое пятнышко - от раны на спине, где засела проклятая пуля. Пройди она тело насквозь, давно истёк бы кровью, а так – ещё дышал. И даже брёл куда-то. Перед глазами плыли лица близких, а Ксения с детьми возглавляли тот хоровод. Пока он видел их, шаги его хрустели по траве, и последний рывок обескровленного тела обещал не остаться напрасным.
Знакомый щелчок раздался внезапно. В ушах гудело настолько, что он не услышал приближения чьих-то шагов. Зато понял при этом звуке, что за спиной взвели курок. И, покачнувшись, обернулся.
Нацеливший на него ружьё заговорил с ним, забрызгал кровавой слюной. Но разве принято внимать живым, когда не знаешь, жив ли сам? Да и не слышал Семён ни слова, лишь наблюдал за открывавшимся его ртом, что вызвало у него только усмешку. Как больно же было в улыбке растягивать губы! Одной ногой он чувствовал себя в могиле, другую всё не мог никак поднять, чтобы дойти до берега, шагнуть и прыгнуть в воды Светлояра. Напугал же медведь, судя по всему, этого второго браконьера! Стоял тот перед ним и вытанцовывал знатно, ружьё в руках дрожало как листва молодой осинки. Быстрее зайца он первым сбежал с поляны, когда товарища его терзали и мешали с грязью. Всю ночь где-то прошлялся, а теперь вот догнал его. Пришёл убивать.
- Дойти мне не дашь? – не слыша его ушами, глазами взглянул на него Семён. – Стрелять опять будешь?
Последнее спросил с каким-то равнодушием. Не всё ли равно, будет, не будет? Прилив сил, что испытал он во второй раз от воды из ручья, бежавшего от Светлояра, опять иссякал в нём. Неправильные какие-то песочные часы были – дыра будто была безразмерной и всасывала почти мгновенно, затягивала его в себя вместе с жизнью. Он всмотрелся в лицо стоявшего напротив него браконьера и только сейчас увидел, насколько тому самому досталось. Потапыч его потрепал или нет, но лицо всё было в сильных ссадинах, разорвана в клочья щека, будто когтями по ней хорошо прошлись. А то и сам, горемычный, свалился откуда, а щёку пропорол корневищем или соткнул острым суком. Лес, если вести себя в нём неправильно, подрать мог не хуже медведя. Любить нужно было лес, уважать. С законами его считаться.
- Эко ж тебя, бедолагу… - с жалостью вздохнул он, глядя на увечного браконьера.
И снова перед глазами образы Глаши и Мити возникли из марева в воздухе. Ксенья обоих детей взяла за руки и повела по тропе к священному озеру. Вот и Семён повернулся за ними следом, не взирая на окрики сзади. За семьёй своей он пошёл. И даже не вздрогнул, когда прозвучал двойной выстрел. От слабости встряхнуло целиком. На деле же – будто руку только задело. Не страшно – ногами ведь шёл, не руками.
Плохо соображал Семён от большой кровопотери. Потому хорошо и вышло, что вторая их встреча закончилась быстро. На этот раз браконьер не успел его ударить. Лишь разбежался и прыгнул, желая ударом подсбить его с ног – патроны у него закончились или просто игрался. Только качнуло сильно и без его помощи – вбок отступил ногами Семён. А браконьер тот, задев его телом чуть, пролетел птицей мимо. Оступился на земле и упал, головой наскочил на твёрдый камень. Ни голоса его, ни слов разобрать не удавалось, а тут, сквозь гул в ушах, отчётливый вдруг раздался хруст. Обмяк тогда упавший и в судорогах последних задёргал ногами. Вытянулся напоследок и замер. Такой вот печальный удел – о землю убился. Сам.
- Что ж за дурак ты такой… - с обидой произнес в голосе Семён, боясь остановиться у края той ямы. Уж коли встанут ноги, не поведут его дальше, воспротивятся. Чувствовал он, что в последний раз сдвинулся с места и шёл. До берега Светлояра оставались шаги, и солнце теперь не мерещилось, он видел его, оно призывало, манило лучами! На нижнюю треть оно оставалось в воде, но на целых две – из неё поднималось. Красное и огромное – всё, как явилось в недавнем виденье.
Успел-таки дойти он до озера, заторопился сразу на радостях на берегу. У дерева встал и посмотрел неверящим взором на чистую воду. Потащил с себя разорванную рубаху, бросал отдельные ее лоскуты на землю. По очереди с ног снимал он ботинки и взялся руками за штаны. Но закрутился на одной ноге малость, поплыл сознаньем вдруг и… упал. Не удержался плечом о ствол березы.
Болезненным оказалось это паденье. Много раз падал в жизни Семён, но так, что б ныло потом везде, что б болью аукалось в каждом члене… Свалился ничком, разодрал подбородок. И видел, как тихие воды шепчутся с берегом. Кроваво-оранжевое солнце разгоралось всё больше, последняя четверть пока оставалась в воде, но всё остальное чертило на ней лучами дорожки. Жутко хотелось вытянуть к берегу руки, коснуться священной воды, доползти до нее, докатиться. Но всё, что он чувствовал – вяжущий душу холод. И холод тот погружал в темноту…
Горячий медвежий язык облизал лицо. Отколупал залипшие веки и, яркий солнечный свет ударил в зрачки. Небесное светило поднялось над водой целиком – лишь нижний край касался пока её пламенем. Последняя надежда исчезала на глазах, и вместе с ней утекали остатки жизни.
-Уааааау! – нетерпеливо взревел медведь. Переминался тяжело рядом на передних лапах, пыхтел и ворчал, торопил его. Пришёл косолапый, не бросил. Откуда ж он брался всегда? Как чуял беду?..
Семён поднял руку. Ослаб, но сумел ухватиться за длинную бурую шерсть. Пальцы его, что сжались сначала слабо, вдруг ощутили, что им помогают. Медведь опустил большущую голову, позволил обнять за могучую шею и ждал терпеливо, когда руки на ней сомкнуться. Потом вдруг встряхнулся весь. Как щепку забросил к себе на спину, дал время улечься и сразу шагнул. А сделав тот первый шаг, вдруг побежал. В мгновенье достиг заветной черты, и мощным тараном влетел в Светлояр. Поднял мириады брызг и тысячи гулких всплесков. И сразу ушёл в глубину…
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.