На дворе – вторая половина XVII века. Во Франции в самом разгаре эпоха «человека в железной маске» – легендарного и загадочного королевского узника – и стареющих мушкетеров из романов Александра Дюма. А также времена большого политического и этического скандала, в котором была замешана черная магия. В него оказались вовлечены прекрасная маркиза де Монтеспан – давняя любовница короля Людовика XIV и мать семерых его внебрачных детей, и преданная ей госпожа Монвуазен – отравительница и повивальная бабка, которую злые языки назвали колдуньей. Дурная молва утверждала, кто к ее услугам прибегали довольно известные в королевстве люди, среди которых был просвещенный драматург и знаток женщин Жан-Батист Расин, которому приспичило избавиться от нежелательной любовницы, что он и проделал при помощи особого зелья.

С ними тусовался и преподобный Этьен Гибур, аббат, который в своем служении свернул куда-то не туда и увлекся оккультизмом, после чего стал организовывать черные мессы для представителей французской элиты. Версаль в то время при всем своем внешнем лоске и утонченности представлял собой настоящее кубло интриганов, отравителей, сатанистов и черт еще знает кого. Неверная жена, например, чтобы избавиться от обременяющего ее супруга, могла преподнести ему пропитанную мышьяком сорочку. И все бы ничего, пока дело не касается жизни самого короля. По крайней мере, на фоне настоящей эпидемии странных отравлений, Людовик XIV всерьез забеспокоился за свою жизнь и приказал провести тщательное расследование. В 1679 году он учредил специальную секретную группу для выяснения всех подробностей этих странных смертей. В этот период во Франции уже существовала первая настоящая полиция, которая вскоре и вышла на след госпожи Монвуазен. Улик и свидетельств против нее было столько, что никаких сомнений в ее виновности не оставалось, и 22 февраля 1680 года она была заживо сожжена на костре в центре Парижа. Всего же по делу было арестовано более трехсот человек.

Казалось бы, крупнейший заговор в истории Франции раскрыт – чем не повод для торжества? Однако Людовик был скорее озабочен, нежели рад. Он всерьез боялся результатов инициированного им же самим расследования, поскольку по мере его прогресса начал понимать, сколько близких ему людей и просто знатнейших имен Франции оказались втянуты в эту гнусную историю. Уже через год король распустил созданную им же самим следственную группу, сделав вид, что казнь одной лишь Монвуазен решила все проблемы. Некоторых фигурантов дела отправили в ссылку – как, например, графиню Суассонскую, мать принца Евгения Савойского, который последует за ней в изгнание, там поступит на австрийскую службу и в будущем неоднократно побьет маршалов Людовика на поле боя. Ключевых свидетелей от греха подальше растолкали по тюрьмам, где они и сгинули, породив ту самую легенду об узнике в железной маске.

Между тем ни для кого не было секретом, что одной из самых важных клиенток госпожи Монвуазен была маркиза де Монтеспан, любовница короля. Она годами пичкала Людовика XIV различными афродизиаками и «усилителями», что якобы гарантировало ей постоянную благосклонность короля. Более того, на фармакологии дело не остановилось. Она также решила обеспечить преданность монарха, заказав черные мессы у преподобного Гибура, с которым ее свела все та же госпожа Монвуазен. Выглядело это так: маркиза лежала обнаженная на алтаре с чашей крови новорожденного ребенка на животе и слушала, как одноглазый «жрец» бормотал сатанинские заклинания. Кровь детей – недоношенных или жертв абортов – необходимая для оккультных практик, поставлялась госпожой Монвуазен, которая подрабатывала повитухой. Затем она сжигала тела и кости малышей в печи или закапывала их в саду. После ареста она призналась, что их было около двух с половиной тысяч, а найденные следователями останки частично подтверждали масштаб преступления. Тем не менее, убийца позаботилась о том, чтобы новорождённых перед казнью крестил священник, и советовала своим подопечным поститься и ходить в церковь.

Несмотря на это весьма компрометирующее знакомство, позиции мадам де Монтеспан казались нерушимыми. Это доказывает случай с мадемуазель де Фонтанж – незамужней любовницей короля, а значит, соперницей маркизы. Она была младше ровно на 21 год (Монтеспан родилась в 1640 году, Фонтанж – в 1661), и ужасно раздражала признанную королевскую фаворитку. Поначалу Монтеспан терпела присутствие молодой соперницы, однако это терпение лопнуло, когда Людовик публично восхитился прической молодки. Разъяренная Монтеспан послала в бой своих… медведей. Да, она держала у себя в Версале небольшой зоопарк прирученных животных. И вот однажды медведи вырвались и «случайно» забрели в апартаменты мадемуазель Фонтанж и разгромили их. Какая неловкость! Затем, в январе 1680 года, когда повитуху Монвуазен уже арестовали, у молодой любовницы, вынашивавшей королевского бастарда, «случайно» произошел выкидыш. Наконец, в июне 1681 года девушка неожиданно скончалась.

Ходили слухи, что несчастную кто-то отравил. Монтеспан была очевидным подозреваемым из-за ее контактов с Монвуазен. Повитуху уже сожгли, а пепел – не допросишь, поэтому слухи так и остались слухами. Впрочем, за годы такого плодотворного «сотрудничества» королевская фаворитка вполне могла и сама научиться обращаться с ядами. Тем не менее, Людовик больше не хотел испытывать судьбу, и нашел себе новую фаворитку – мадам Ментенон, которая прежде была воспитательницей его детей он предыдущей любовницы. Его маршрут к покоям новой фаворитки пролегал мимо апартаментов прежней – такой вот троллинг в адрес бывшей.

Среди людей, связанных с «делом о ядах», но по итогу отпетлявших от серьезных проблем, был и некий Пьер-Корнель Блессбуа. Он родился в 1646 году, и за свои прижизненные похождения впоследствии удостоится от историков титула «Казанова XVII века». Блессбуа вел довольно хаотичную жизнь, периодически совершая рокировки из постели очередной любовницы в тюремную камеру и наоборот. Он наставлял рога и проворачивал схематозы разной степени сомнительности. Достаточно сказать, что он не постеснялся поджечь дом своей матери ради получения страховки, а для того, чтобы сбежать из тюрьмы, соблазнил и использовал девушку из уважаемой семьи. Какое-то время он служил на военном флоте – то на французском, то на голландском. Лучше же всего Пьера-Корнеля Блессбуа характеризует ответ на вопрос судьи, который он дал на слушании очередного своего дела. Судья поинтересовался, является ли представший перед ним мужчина тем самым проходимцем, который обесчестил столь многих девушек. Блессбуа ответил: «Нет, ваша честь. Я – лишь несчастный парень, которого обесчестили столь многие девушки».

Что касается «дела о ядах», то Пьер-Корнель имел к нему весьма специфическое отношение. В 1678 году он в очередной раз угодил в тюрьму, на этот раз – за то, что побил жену и дочь одного из парижских цирюльников, которые, вероятно, являлись его любовницами. Не желая гнить в казенном доме, Блессбуа, уже слышавший о том, что король учинил грандиозное расследование дела «отравителей», сообщил властям, что имеет, что сказать по данному вопросу. Естественно, не был он никаким чернокнижником, сатанистом и, тем более, отравителем, а был на удивление изворотливым мошенником и авантюристом. Блессбуа тут же начал давать «показания» – нагородил с три короба и припомнил всех, кого знал и не знал, и уж точно не забыл тех, на кого имел зуб. Не ясно, скольких именно людей арестовали, исходя из его «показаний», но сам Пьер-Корнель был уже практически одной ногой на свободе, когда к несчастью для него всплыл на поверхность еще один некрасивый факт из его биографии. Имя Блессбуа фигурировало в списках дезертиров, и о нем бы, возможно, даже не вспомнили, кабы он по глупости не загремел на нары за побои. Словом, как одной ногой уже вышел на свободу – так и зашел обратно. И вместо этого отправился в вынужденную командировку в колонии, а именно – на Гваделупу.

Это для нас сегодня Карибы – солнышко, «бананы, кокосы, апельсиновый рай». А тогда это была задница мира, куда ни один человек в здравом уме и хотя бы с какими-то перспективами не поехал бы ни за какие коврижки. Отправляли туда в основном людей вроде Блессбуа – деятельных и по-своему талантливых, но слишком уж проблемных и нечистых на руку. Пьер-Корнель прибыл на Гваделупу с приказом «заниматься честным трудом» и с запретом на возвращение во Францию. Впоследствии он рассказал о своих колониальных приключениях на страницах книги «Зомби из Гран-Перу, графиня де Кокань». Это было первое упоминание термина «зомби» в литературе.

О чем же была эта книга? Если вкратце, то о сексе, колдовстве и интригах. И Пьер-Корнель задумывал ее как частичную автобиографию. В 1686 году изгнанный Блессбуа был переведен в поместье на Бас-Тер, самом большом из островов Гваделупы. Поклонники отечественной серии игр «Корсары» могут уронить скупую ностальгическую слезу. Так вот, там он знакомится с «графиней де Кокань». Под этим псевдонимом скрывается Фелисите де Леспине, женщина довольно свободных нравов, но, при этом, с прагматичным взглядом на мир. Она – любовница местного аристократа, маркиза Шарля Дюпона, и она мечтает женить его на себе. Поэтому, едва на остров прибывает Блессбуа, за которым благодаря «участию» в заговоре отравителей закрепилась слава чернокнижника и мага, она решает привлечь его для этого щепетильного дела. Какой характер носило «участие» Пьера-Корнеля в заговоре, мы увидели выше, однако госпожа де Леспине знать об этом не могла.

Для Блессбуа же это была еще одна возможность по легкому срубить денег, поэтому он, несмотря на предписание «жить честно», моментально согласился. Он уже имел некоторое представление о популярном на Карибах культе вуду, который практиковали чернокожие выходцы из Африки, поэтому явился к даме с нетривиальной идеей. Он сказал, что превратит ее в зомби, в облике которого она сможет являться к маркизу и мучить его до тех пор, пока он не пообещает на ней жениться. При этом, поскольку он имел о вуду лишь поверхностное представление (то есть – где-то что-то слышал краем уха), зомби в его понимании был чем-то вроде европейского привидения, подчиненного воле колдуна.

Взяв деньги от графини, Блессбуа тайком побежал к маркизу, который и должен был стать потенциальной жертвой зомби, и посвятил его, а также еще нескольких дворян из его компании, в свои планы. Они договорились, что когда «зомби» явится пугать их, они будут делать вид, что никого не видят. Впоследствии Блессбуа писал в своей книге: «Я не думаю, что кто-то спал, когда графиня Кокань вошла через заднюю дверь, которую я предусмотрительно оставил открытой. Она появилась в нашей комнате в образе белоснежного зомби, убежденная в том, что она невидимка. Сначала она быстро прошлась, сердито хлопала окнами в нашей комнате и била нас одного за другим. Она наделала столько шума, что добрая Ла Фореста, ожидавшая внизу, испугалась и несколько раз спросила, что происходит. Вместе с иноземным принцем мы ответили, что нас кто-то бьет, но мы никого не видели. Слуга маркиза сказал то же самое, и мальчик не лгал, потому что он забрался под кровать так глубоко, как будто хотел быть невидимым для зомби. Наконец, графиня де Кокань, после всех шалостей, которые она устроила иностранному принцу, так ловко сбросила его с кровати, что весь дворец содрогнулся, как от удара молнии, а я и слуга сбежали вниз по лестнице – так быстро, будто оказались перед лицом самой ужасной смерти».

Вскоре, Блессбуа, откровенно глумившийся над графиней, предложил ей новый трюк. Она должна была лечь голой на ветру, закрыть глаза и ждать, когда к ней явятся зловещие «круглые зомби» (что бы это ни значило) и дадут ей свою силу. И даже если она услышит знакомые голоса, то все равно должна будет молчать и держать глаза закрытыми, если не хочет лишиться жизни, ибо это – уловки злых духов. Этими самыми «круглыми зомби» оказались знакомые с авантюристом помещики, которые пришли поглазеть на обнаженку. Можно сказать, что Блессбуа изобрел первую (по крайней мере – в Новом Свете) дро… эротический салон. Сама графиня позже говорила, что чувствовала, как по ней бежали сотни крыс, как они щипали и кусали ее. Наверное, даже хорошо, что она не решилась открыть глаза.

В общем, неизвестно, чем бы кончилось издевательство авантюриста над легковерной графиней, однако в 1688 году его арестовали. Не за обман и мошенничество, нет. За занятия черной магией. То есть местные жители были недовольны деятельностью Блессбуа не потому, что не верили ему – напротив, очень даже верили, и поэтому побаивались. Его бросили в самую грязную и вонючую темницу Бас-Тер.

Спохватившись, «великий маг» попытался во всем сознаться, уверяя власти, что он – обычный жулик, воспользовавшийся их легковерностью, и не обладает никаким магическим даром. Но ему никто не верил, тем более, что все слышали о нашумевшем деле отравителей во Франции. 3 апреля 1690 года Пьер-Корнель был осужден: в качестве наказания за занятие черной магией он должен «стоять в рубашке с факелом в руке перед церковью Богоматери на горе Кармель и у ворот дворца [губернатор], прося прощения у Бога, Короля и Справедливости, под угрозой повешения в случае повторного правонарушения». Что с ним случилось дальше – доподлинно неизвестно. Судя по всему, жил он довольно тихо, предпочитая впредь не искушать судьбу новыми «прожектами». Автобиографическая книга, описывающая его приключения на Гваделупе, вышла в 1697 году, и в настоящее время переведена на несколько языков. Блессбуа не было суждено вернуться во Францию – он скончался в изгнании, в 1700 году.

Графиня де Кокань, она же Фелисите де Леспине, она же «зомби», оклемалась после всех своих злоключений и даже перестала бегать за маркизом, переключившись на другого господина. Что же касается мадам де Монтеспан – той самой фаворитки-отравительницы – то с 1691 года ей запретили находиться на территории Версаля. А когда она в 1707 году преставилась, Людовик XIV запретил ее детям оплакивать мать. Что же касается Пьера-Корнеля Блессбуа, то книга (мало кому известная в наши дни) оказалась не единственным напоминанием об этом ловком мерзавце. Правда, помнят о нем скорее не на Гваделупе, а в другой бывшей колонии Франции – на Гаити, где и по сей день популярен культ вуду. На местных карнавалах нет-нет да и можно встретить переодетых людей, изображающих духа с тремя рогами – так называемого Босу Треуголку (Bosu Tricorne). Согласно местным поверьям, он является посланцем из загробного мира, способным похищать живых, а три его рога напоминают европейскую треуголку. Не является ли его образ отголоском памяти о Блессбуа, а имя – редуцированной и исковерканной версией фамилии француза? В нашем мире и не такое может быть.

КНИГА АВТОРА

Youtube-канал автора. Не забудь подписаться!

Автор: Александр Свистунов

Оригинальная публикация

Еще больше интересного - в telegram-канале автора! Подпишись!

Паблик в ВК

Несмотря на то, что «отцом» французского военно-морского флота в том виде, в котором мы его себе представляем, принято считать кардинала Ришелье, по-настоящему флот «расцвел» уже в годы правления Короля-солнце. На момент полновластного восшествия на престол Людовик XIV располагал 31 военным кораблем, 11 из которых были заложены в 1658 году. К 1671 году общая численность военного флота Франции достигла 123 единиц. Несмотря на масштабы это «большой стройки», французский флот по-прежнему оставался преимущественно средиземноморским. Первостепенной задачей для Франции в 60-е годы было обеспечить притязания Людовика на испанское наследство и права его жены – инфанты Марии-Терезы Австрийской. Другой важной задачей была оборона от североафриканских мусульманских пиратов. Более того, ключевые базы флота находились на средиземноморском побережье Французского королевства, и, за исключением отправки нескольких подразделений в Новую Францию (Канаду) и на Антильские острова, корабли Людовика в те годы не покидали Срединного моря.

Однако постепенно начали обозначаться контуры нового геополитического противостояния. Испания выпала из когорты главных морских держав, однако ей на смену пришла Англия. Фокус противостояния за господство над морями сместился на север, и французское правительство ответило на новый вызов лихорадочным наращиванием морской силы. В период с 1661 по 1671 год было построено 106 кораблей и фрегатов – то есть по 10 с лишним в год. При этом, также наметилась тенденция к укрупнению – если сначала строились корабли 3-го ранга, то с 1664 года увеличилась доля кораблей 2-го, а затем, в 1668-1669 года были заложены первые корабли 1-го ранга. Все это дало результат – к 1670 году французский королевский флот обогнал по суммарному тоннажу флот англичан. Однако в этой бочке меда не обошлось без увесистой бадьи говна. Франция оказалась попросту не готова к такому резкому увеличению флотского штата. Не хватало буквально всего – квалифицированных кадров, вооружений, боеприпасов. Арсеналы Тулона и Бреста выгребли буквально до последнего гвоздя, но и этого было мало, поэтому все недостающее пришлось заказывать у голландцев. Кроме того, стоимость содержания флота выросла в четыре раза, что неслабо ударило по королевской казне – на момент 1671 года все удовольствие обходилось Людовику в 12 миллионов ливров в год.

Впрочем, жизнь, как водится, все переиграла, и в 1670 году Франция и Англия заключили союз, который привел к войне с голландцами, причем изначально она была намечена на 1671 год, однако в итоге отложили до следующего, 72-го. Участие французов в войне на море проявилось в отправке на соединение с английским флотом эскадры из 30 кораблей под командованием графа д’Эстре, которому явно не хватало опыта для такой операции. И не только ему. И если на суше у Людовика дела шли довольно хорошо, и его войска устроили в Нидерландах настоящий «блицкриг», вынудив голландцев открыть шлюзы и затопить часть собственных земель, чтобы сдержать наступление французской армии, то на море…кхм. Имея численное преимущество, английские и французские эскадры не смогли наладить взаимодействие, и уступили голландцам в крупных морских сражениях при Солебее (1672) и Схоневельде (1673). Уже в ходе кампании выяснилось, что французские капитаны не очень хорошо ориентируются в Ла-Манше и в водах Северного моря, а д’Эстре – откровенно «не тянет» обязанности адмирала. А в 1674 году Англия вышла из войны, оставив французский флот наедине с куда более опытным врагом. И вот здесь начались серьезные проблемы. Французскому флоту пришлось перейти к обороне, преимущественно защищая порты и арсеналы Бреста и Рошфора от голландских атак. И хотя успехи королевских армия на суше позволяли всерьез не опасаться вторжения голландцев, море осталось за последними. В итоге Англия примирилась с Соединенными Провинциями и теперь уже грозила Франции войной, так что Людовику XIV пришлось садиться за стол переговоров. В 1678 году был подписан мир.

Конец войны не стал окончанием для морских амбиций Короля-солнце. Напротив, грандиозное корабельное строительство возобновилось, и вскоре было заложено еще 48 новых кораблей. Однако никуда не делись и прежние французские проблемы с кадрами и ресурсами. Например, генеральная ревизия, проведенная в 1677 году (еще во время войны) выявила, что из 50 кораблей, относившихся к четырем первым корабельным классам (проще говоря – самые крупные корабли) 25, то есть половина, имели дефекты конструкции. Нехватка умелых матросов и опытных офицеров продолжала сказываться на действиях флота – корабли садились на мель и получали ненужные и глупые повреждения. Флот представлял собой дорогущий и сложный «девайс», пользоваться которым Людовик и его министры попросту не умели.

В 80-е годы флот в основном использовался как инструмент давления на более слабые региональные силы в Средиземноморье, вроде Генуи или алжирских пиратов. Его силы также оказывали давление на Османскую империю, вынудив султана заключить с Людовиком выгодный для последнего альянс. Французский флот блокировал Барселону в 1683-1684 годах и был постоянной угрозой для связей между Испанией и ее владениями в Италии. Проще говоря, французский флот стал дорогостоящим инструментом для шантажа.

Также постепенно Людовик стал сворачивать свои лихорадочные стройки, уделяя больше внимания обслуживанию и реконструкции уже имеющихся у него кораблей. И если на момент 1679 года французский флот включал 125 кораблей, то в 1688 году его численность равнялась 130. Таким образом, новые корабли приходили на смену старым, которые либо были потеряны, либо выводились из состава флота ввиду устаревания или критических дефектов, тогда как общая численность королевских морских сил критически не менялась. Другой важной тенденцией было укрупнение боевых кораблей – строилось все больше единиц, принадлежащих к первым рангам корабельного табеля. Если в 1661 году условное среднее количество пушек на французском корабле равнялось 42, то к 1691 году оно увеличилось до 64. Доля кораблей, принадлежавших к первому и второму рангам, увеличилась с 21% (1671 год) до 26% (1688 год). Однако ни угрозы Людовика, ни мощный флот не помешали его старому противнику Вильгельму Оранскому в 1688 году высадиться в Англии и изгнать оттуда Якова II Стюарта, который в итоге убежал как раз во Францию.

На момент начала войны Аугсбургской лиги в том же 1688 году, Людовик не имел в голове четкого плана, как ему использовать флот. Вместо того, чтобы попробовать повторить маневр Вильгельма Оранского и предпринять попытку высадить войска в Англии, он всего лишь рассматривал вариант провести ряд диверсий в Ирландии. Король «дозрел» лишь к 1690 году, решившись, наконец, отправить большой флот в Ла-Манш, чтобы, если получится, спровоцировать данной угрозой восстание против Вильгельма внутри Англии. После того, как голландец убежит с острова, туда должен был триумфально вернуться Яков II Стюарт, обретавшийся в изгнании во Франции на королевских харчах.

После того, как началась война, за короткий отрезов с 1689 по 1693 год Франция ежегодно спускала на воду по 17 кораблей, что было абсолютным рекордом того времени. Большие стройки и большие траты вернулись. Под непосредственным командованием адмирала Турвиля в 1690 году находилось 89 кораблей, в 1691 – 85, в 1693 – до 94. Даже тяжелое поражение в битве при Ла-Хоге в 1692 году не изменило ситуацию. Напротив, поврежденные корабли спешно чинились, утраченные – заменялись новыми. Однако это был меч, который так больше и не вынули из ножен. Франция, обогнавшая Англию по темпам строительства флота, оказалась не готова реализовывать весь его потенциал в бою. Английский народ не изгнал Вильгельма перед угрозой французских пушек, и после поражения при Ла-Хоге король более не предпринимал попыток организовать столь же масштабную операцию на море.

Необходимость сражаться против союза из нескольких государств истощала ресурсы французского королевства. Людовику приходилось думать как о сухопутных театрах войны, так и о морских, и оба этих направления требовали колоссальных финансовых вложений и огромных людских ресурсов. Как ни странно, «гвоздем в гроб» французского эскадренного флота стали не английские корабли, а вполне себе «сухопутная» напасть – Великий голод 1693-1694 годов, вызванный климатическими изменениями. Население Франции, составлявшее в то время порядка 20 миллионов человек, буквально за два года сократилось на более чем миллион, что в условиях войны было катастрофическим ударом. Денег на все уже не хватало, и Король-солнце должен был сделать выбор – армия или флот.

При всех колоссальных вложениях и той огромной мощи, что французский флот представлял собой на бумаге, реальные факты говорили против него. Он по-прежнему оставался преимущественно средиземноморским, и на западном побережье Франции попросту не хватало подходящих баз, чтобы постоянно угрожать Ла-Маншу крупными морскими силами. Просто для того, чтобы собраться для решающего удара, эскадра из Бреста должна была сначала дождаться и встретить эскадру из Тулона (то есть – из Средиземного моря), тогда как англичанам было рукой подать, и они могли найти множество способов не допустить этого соединения и разбить эскадры поодиночке. Морские операции 1689-1692 годов ощутимого успеха не дали, пусть Турвиль и показал себя с самой лучше стороны. Французские моряки по-прежнему плохо знали воды, окружавшие Британские острова.

С другой стороны, у главного противника французов тоже все было не слава Богу. Англичане мечтали разбить неприятеля в большом генеральном сражении на море – как в старые добрые времена Англо-голландских войн. Но Ла-Хог, при том, что принес победу, не стал для французов разгромом. Турвиль сохранил и увел флот в родные гавани. То есть, в теории, он мог вернуться. При этом, сам Вильгельм Оранский не доверял своим морским офицерам, считая их недостаточно лояльными и даже подозревал их в тайных сочувствиях Якову Стюарту, по-прежнему куковавшему во Франции. В таких условиях подтвердить лояльность можно было только решающей победой над французами, и как можно быстрее. И хотя Людовик не предпринимал новых крупных операций на море, наличие у него теоретической возможности сделать это вынуждали англичан напрягать все ресурсы, чтобы ускорить собственную программу корабельного строительства. Наконец, в 1694-1695 годах английский флот завладел стратегическим преимуществом – он впервые зимовал в гаванях Испании, и при этом не имел такой критической нехватки квалифицированных моряков, какая наблюдалась у французов.

Именно на фоне этих событий версальские стратеги постепенно переходят к тактике крейсерской войны (guerre de course) против вражеских торговых конвоев. Эти удары были направлены, в первую очередь, против голландцев – замысел состоял в том, чтобы нанести «торгашам» максимальные убытки и вынудить их выйти из союза с Англией. При этом, с самого начала крейсерская война была не просто личной инициативой каперов-частников – это были операции французского королевского флота. Когда Жан Бар в 1691 году атаковал голландскую рыболовную флотилию в Северном море, он сделал это в статусе офицера королевского флота и командовал как королевскими кораблями, так и кораблями, снаряженными на средства частных лиц (то есть каперскими). В 1693 году тот самый Турвиль, королевский адмирал, перехватил английский конвой, направлявшийся в Смирну, и добыл 30 миллионов фунтов призовых денег, фактически перекрыв годовые расходы казны на флот. Вместо стремления разбить англичан в решающем сражении и высадить войска на островах, французы решили экономически истощить неприятеля. Теперь эскадренный флот Людовика оборонял берега и порты Франции, в то время как стаи каперов терзали вражеские торговые маршруты и колонии.

Короткий период мира в 1698-1702 годах показал примерный паритет по суммарному тоннажу кораблей между Англией и Францией – примерно по 200 000 тонн для каждой из сторон. Пик тоннажа голландского флота в это время составил порядка 100 000 тонн. Начавшаяся вскоре Война за Испанское наследство ознаменовала закат французского флота. К 1709 году его численность сократилась со 120 единиц до 90, в период 1711-1713 годов – до 72. Если до 1707 года корона могла ежегодно тратить на флот от 14 до 24 миллионов ливров, то затем расходы сократились до суммы в 7-10 миллионов.

Главной целью в войне для Людовика было закрепить испанский престол за своим родственником-Бурбоном (что и дало название войне). Применительно к флоту это означало то, что теперь французским кораблям приходилось оборонять не только берега Франции и ее владений, но и владения испанской монархии. Испанский же флот представлял собой жалкое зрелище, и рассчитывать на него не приходилось от слова «совсем».

Проблемы начинаются с самого начала войны. В 1704 году Англия и ее союзники получают стратегическое преимущество в Средиземном море и овладевают Гибралтаром, после чего пресекают попытки французов отбить его. С 1705 года английский флот удерживал Барселону и Валенсию, с 1708 года – Менорку. Подобная активность англичан ставила Тулон под постоянную угрозу. Тем не менее, у французского флота были и свои локальные успехи. Так, например, в 1707 году французы сумели перехватить крупный вражеский конвой, выходящий из Ла-Манша, что позволило французским силам в Испании перевести дух. Как сформулировал цель для флота сам морской министр Поншартрен (сын канцлера Франции, носившего ту же фамилию), королевские морские силы должны были «заставить англичан и голландцев управлять неповоротливыми военными армадами, стоящими баснословных денег… и распылить их силы на многочисленных театрах войны». Теперь целью было не дать врагу одно генеральное сражение, победа в котором приводила бы к доминированию на море. Теперь в приоритете были действия на коммуникациях противника и внезапные атаки его отдаленных баз. И если с 1702 по 1708 годы значительный процент кораблей в крейсерских эскадрах составляли суда королевского флота, то после 1708 года Людовик все чаще стал давать ссуды на строительство кораблей частным лицам.

На волне этой «крейсерской лихорадки» французы разработали новый тип корабля – 70-пушечный двухпалубник, достаточно быстрый и маневренный, чтобы действовать против конвоев, и при этом имевший серьезное вооружение, позволяющее давать англичанам конкурентный ответ в бою. Естественно, в бою против больших линейных кораблей у них было мало шансов, но подобный сценарий считался крайне нежелательным. Однако как бы то ни было, крейсерская война – это заведомо тактика слабого. Она могла дать результат в краткосрочной перспективе, но если смотреть на ситуацию глобально – это была постепенная деградация. Привыкая действовать против конвоев, французские морские офицеры безнадежно отставали от англичан во всем, что касалось опыта и противостояния с боевыми соединениями противника. Сложно сказать, что стало бы с французским флотом, не случилось демографического кризиса конца XVII века и сопутствовавшего ему экономического упадка королевства. Даже со всеми ресурсами, доступными Франции, вести затяжную войну против целой коалиции противников было чрезвычайно сложно, и суровая действительность заставляла выбирать между армией и флотом. Людовик XIV выбрал армию, тем самым буквально оставляя море в руках англичан.

Автор: Александр Свистунов

Оригинальная публикация

Еще больше интересного - в telegram-канале автора! Подпишись!

Паблик в ВК