Рассказ 1. Возвращение сына
Ответ на вопрос: зачем окна на ночь зашторивать? Свой дом же, свой двор, от кого прятаться?
Представьте: зима, ночь, вам 10-11 лет, потрескивают поленья в печке, а на стенах мелькают отблески пламени из-за не плотно прилегающих колец комфорок, на шторах окна хаотично раскинулись искривлённые тени от тонких веток деревьев, слышится отдаленный брехливый лай собак и убаюкивающий бабушкин голос над своей головой:
- жила, говорит, соседка Зинаида Николаевна (имя изменено). Судьба не очень хорошая. Мужа рано схоронила, попал он у нее под гусеницы тягача по пьяне. Ребенка одного потеряла когда ему и трёх не было. Так и жила со старшим сыном по соседству через дом.
А тут 90-е, сынуля ее работу теряет, новую найти не могёт, ну и как и все уважающие себя мужики в такие моменты начинает пить. Много пьет, сильно, с каждой каплей яда всё больше гвоздей в крышку своего гроба забивает.
Соседка горевала, к знахаркам ходила, воду святую в лицо сынули "плескала" - один чёрт пил безбожно. Ну и допился. Нашли мужики его утром рано сидящим под деревом у забора и глаза такие ясные, да вдаль смотрят, рот приоткрыт будто сказать чего хотит. Ну ясное дело вызвали милицию, скорую, отправили бабский отряд к Зинаиде новость грустную сообщить, да чтоб поревели для выплеска горечи.
Сынка доблестные осмотрели, врачи смерть констатировали, мол что под утро мужичок скопытился, сердце мол не выдержало. Ну на том и порешили.
А деревушка не большая и морг на пару мест лежачих, да и народ с приметами, с обычаями, в общем тело в тот же день забрали, да в бане намыли, побрили, расчесали и одели. В гроб положили и в дом на табуретки, чтоб мол оплакать надобно. Зеркала все позавесили, чтоб не увидел никого, да не забрал. Ноги тоже трогали, чтоб не бояться.
Батюшка приходил, правильные слова говорил. Да только Зинаида всё не унималась, ревела, причитала над лицом единственного родного, что в гробу лежал. Мол на что он ее оставил, да не гоже родителям детей хоронить.
Пролежал так сын ее три ночи, Зинаида не спала совсем хоть и кляли ее этим причитающие, да голосом плачущие. Наказы дали покойнику как положено ну и схоронили в общем. Обед провели.
А могилка на старом кладбище, ещё казаки упокоенные лежат, да кости на костях. Ограда одно название, сторожей отродясь не было, дома только в километре стоят да с окнами от страха закрытыми. Нехорошая молва про кладбище шла, мол стоны по ночам оттуда, свечения разные белые. Ну это они меж собой общаются, лежать то тоже неудобно.
Так вот сидит Зинаида одна дома, три дня не спавши, от голода забывается, во рту за эти дни только вода да хлеб. Окна во двор выходят и шторы на распашку. Ночь находит уже на деревню, после сильного дождя лужи кругом да грязь, собаки по будкам сидят, нос не морозят.
Тишина.
И слышит Зинаида калиточка скрипнула, медленно так протяжко, сыну давно говорила смазать надо, да он все квасил окаянный. Подумала Зинаида, что кто из соседок поддержать пришла, а света не было и лампадку не зажигала. Думает сделаю вид, что сплю, не хочу никого. Грустно. Жалостно.
А шаги приближаются, двор не большой, но до крыльца идти шагов 30. И шаги такие неуверенные, будто под ноги смотрел идущий, да в грязь не наступить. По крыльцу тук-тук, тишина, входную дверь подёргал, а там на крючок. Потоптался кто-то да пошел видимо в окна постучать. К кухонке прошлепал постучал так легко, тишина. Начали шаги к окну спальни шлёпать, туда где Зинаида печалилась. Ну думает Зина постучит в окошко да уйдет, что им будить ее надо?
Шаги у окна стихли, силуэт темный на фоне, но не видно ни черта, и камешком в стекло так аккуратно тук-тук, тук-тук. Зинаида молчит. Ещё раз постучали и добавили хрипло и тихо "Мама, мааам".
Зина обомлев от наглости издевательств над её горем вскочив с кровати, поджигает керосинку да к окну послать куда подальше идиота.
А там сын....да в в стекло смотрит, да земля кладбищенская на волосах, щеках, плечах. Жалобно так смотрит, а в глазах отблески керосинки.
Зина тут же и упала.
Врачи потом говорили инфаркт у нее.
Сын то скорую и вызвал. Переполошил с десяток домов, визгов баб, да матов мужиков наслушался. Кто-то даже собак хотел спустить, чтоб нежить схарчили. Но скорая в итоге приехала.
У сына вроде как сон был летаргический, а врачи то неучи, да спирт в крови от переработок.
Зинаиду схоронили. Странные были похороны. Состояние не понятное.
А сын ее седой. Пить бросил. Да все себя винил. Рассказывал как то мужикам, что уснул он под тем деревом, а проснулся уже в коробке, да дышать тяжело. Начал ковырять, ломать, когда земля пошла догадываться, говорит, начал, оттого и силы появились, что второй шанс дали. Говорит слышал во сне слезы материнские, да как то все отдаленно. Могила свежая, земля из-за дождя сырая, неглубоко. Выбрался и домой рванул. Кресты вокруг, овраги. Перед домом уж подумал, что напугать может, да вот не сберёг.
Прожил он так три года. Мать говорил снится часто, зовёт, но виновным не называет. Повесился он в итоге. Прям напротив дома на яблоне. Два дня болтался, пока почтальон его не увидела. Тут уж наверняка его схоронили притом в той же могиле.

Прошу прощения за ошибки и длинный текст. Если что не так - подскажите, учту обязательно. Есть ещё рассказы, повеселее, поскучнее. Но после всех, как и после этого у меня мелкого и дремота проходила и холод в ногах появлялся и окошко я сам начал на ночь зашторивать.
Бабушка то и сама трусиха, говорила и боялась, потом меня просит: проводи, мол, до туалета, там сарай с окном, боюсь. Вот и шли два дрожащих человека))
Спасибо за внимание, если понравилось, то продолжу с учётом недостатков.

В Англии до сих пор существует закон, по которому во всех холодильниках моргов должен быть колокол с веревкой, чтобы оживший “покойник” смог колокольным звоном позвать на помощь. В конце 1960-х годов там был создан первый аппарат, позволяющий уловить самую незначительную электрическую активность сердца. При испытании прибора в морге среди трупов была обнаружена живая девушка. В Словакии же пошли еще дальше: там в могилу с покойником кладут мобильный телефон...

Как утверждают ученые, сон — лучшее лекарство. Действительно, царство Морфея спасает людей от многих стрессов, заболеваний, да и просто снимает усталость. Считается, что продолжительность сна нормального человека составляет 5—7 часов. Но порой грань между нормальным сном и сном, вызванным стрессом, бывает слишком тонкой. Речь идет о летаргии (греч. lethargia, от lethe — забвение и argia — бездействие), болезненном состоянии, похожем на сон и характеризующемся неподвижностью, отсутствием реакций на внешнее раздражение и отсутствием всех внешних признаков жизни.

Впасть в летаргический сон люди всегда боялись, потому что существовала опасность быть погребенным заживо. Например, знаменитый итальянский поэт Франческо Петрарка, живший в XIV веке, в возрасте 40 лет тяжело заболел. Однажды он потерял сознание, его сочли умершим и собирались похоронить. К счастью, закон того времени запрещал хоронить покойников раньше, чем через сутки после кончины. Очнувшись уже практически у своей могилы, Петрарка сказал, что чувствует себя превосходно. После этого он прожил еще 30 лет.

В 1838 году в одной из английских деревень произошел невероятный случай. Во время похорон, когда в могилу гроб с покойником опустили и начали закапывать, оттуда донесся какой-то неясный звук. Пока напуганные кладбищенские рабочие пришли в себя, вырыли гроб и вскрыли его, было уже поздно: под крышкой они увидели застывшее в ужасе и отчаянии лицо. А разорванный саван и руки в ссадинах показали, что помощь пришла слишком поздно...

В Германии в 1773 году после доносящихся из могилы криков была эксгумирована беременная женщина, похороненная накануне. Свидетели обнаружили следы жестокой борьбы за жизнь: нервное потрясение похороненной заживо спровоцировало преждевременные роды, и ребенок задохнулся в гробу вместе с матерью...

Хорошо известны опасения писателя Николая Гоголя быть похороненным заживо. Окончательный психический надлом произошел у писателя после того, как скончалась женщина, которую он бесконечно любил, — Екатерина Хомякова, жена его друга. Ее смерть потрясла Гоголя. Вскоре он сжег рукопись второй части “Мертвых душ” и слег в постель. Врачи посоветовали ему отлежаться, но организм защитил писателя слишком хорошо: он заснул крепким спасительным сном, который в то время приняли за смерть. В 1931 году большевики решили по плану благоустройства Москвы уничтожить кладбище Данилова монастыря, на котором был похоронен Гоголь. Однако во время эксгумации присутствующие с ужасом обнаружили, что череп великого писателя повернут набок, а материя в гробу разодрана...

Причины летаргии медицине пока не известны. Также невозможно спрогнозировать, когда наступит пробуждение. Состояние летаргии может длиться от нескольких часов до десятков лет. Медицина описывает случаи впадения людей в такой сон по причине угара, большой кровопотери, истерического припадка, обморока. Интересно, что при угрозе жизни (бомбежке во время войны) спавшие летаргическим сном просыпались, могли идти, а после артобстрела засыпали вновь. Механизм старения у заснувших сильно замедлен. За 20 лет сна внешне они не меняются, зато потом в состоянии бодрствования наверстывают биологический возраст за 2—3 года, превращаясь на глазах в стариков. Проснувшись, многие уверяли, что слышали все, что происходило вокруг, но не было сил даже пошевелить пальцем.

Назира Рустемова из Казахстана, будучи 4-летним ребенком, сначала “впала в состояние, похожее на бред, а потом заснула летаргическим сном”. Медики областной больницы посчитали ее умершей, и вскоре родители похоронили девочку заживо. Спасло ее лишь то, что по мусульманскому обычаю тело покойного не закапывают в землю, а заворачивают в саван и хоронят в доме-могильнике. Назира проспала 16 лет и проснулась, когда ей должно было исполниться 20. По рассказу самой Рустемовой, “в ночь после похорон ее отец и дед услышали во сне глас, который им сообщил, что она жива”, что и заставило их внимательнее отнестись к “трупу”— они обнаружили слабые признаки жизни.

Случай самого долгого, официально зарегистрированного летаргического сна, занесенного в Книгу рекордов Гиннесса, произошел в 1954 году с Надеждой Артемовной Лебединой (родившейся в 1920 году в селе Могилев Днепропетровской области) из-за сильной ссоры с мужем. В результате полученного стресса Лебедина заснула на 20 лет и вновь пришла в себя лишь в 1974-м. Врачи признали ее абсолютно здоровой.

Существует и другой рекорд, по каким-то причинам не попавший в Книгу рекордов Гиннесса. Августина Леггард после стресса, вызванного родами, уснула и... больше не реагировала на уколы и удары. Зато очень медленно открывала рот, когда ее кормили. Прошло 22 года, однако спящая Августина оставалась такой же молодой. Но вот женщина встрепенулась и заговорила: “Фредерик, наверное, уже поздно, ребенок проголодался, я хочу его покормить!” Но вместо новорожденного младенца она увидела 22-летнюю молодую женщину, как две капли похожую на нее саму... Вскоре, однако, время взяло свое: проснувшаяся женщина стала стремительно стареть, через год она уже превратилась в старуху и умерла через 5 лет.

Известны случаи, когда летаргический сон возникал периодически. Один английский священник спал шесть дней в неделю, а в воскресенье вставал, чтобы поесть и отслужить молебен. Обычно в легких случаях летаргии наблюдается неподвижность, расслабление мышц, ровное дыхание, но в тяжелых случаях, редко встречающихся, имеется картина действительно мнимой смерти: кожа холодная и бледная, зрачки не реагируют, дыхание и пульс трудно обнаружить, сильные болевые раздражения не вызывают реакции, рефлексы отсутствуют.

Когда есть подозрения на летаргический сон, врачи рекомендуют поднести зеркало ко рту умершего. При любых симптомах жизни зеркало должно запотеть. Самой лучшей гарантией от летаргии являются спокойная жизнь и отсутствие стрессов.

Комментарии и обсуждения на: https://4stor.ru/strashno-interesno/10671-letargicheskiy-son...

Эта история живет в нашей семье не одно уж поколение, хотя к нам отношение имеет только географическое - произошло все в той деревеньке, где я в детстве гостила у бабушки. На окраине села, почти у самого кладбища жил бобыль. Крепкий здоровенный старик, белый как лунь. Дом и двор был у него в идеальном состоянии. А не женился он по той причине, что в деревне гуляло поверье о том, что весь его род заклеймил каким-то проклятием его дед.

Дед имел большую семью - семеро сыновей и две дочери. И сам дед вырос в такой же большой семье.

Сыновья повзрослели, женились, появились первые ребятишки, а старикан все никак сыновей своих не отделял. То есть, по доброму-то, при женитьбе надо было выделить из своего хозяйства молодым землю, скотину, утварь, чтоб они могли жить своим домом. А дед уперся: ничо, я-де сам до 40 лет неотделенным жил, уж Спирька (пятый ли, четвертый ли парень) родился, а я со своей бабой всё при родителях жил.

Как умудрились столько детей наплодить в этом муравейнике? Дед посмеивался в усы: летом-то просто, тайга большая. А зимой - ну ждем, кто первый со своей женой "заскрипит", тут уж и мы. А потом жена сшила подзор на кровать - такую простынь с кружевной каймой, до пола. На пол перебрались, под кровать. Бог весть, как до его родителей дошло, что таки негоже четыре семьи держать в одной комнате, по углам, за занавесками, отделили таки сыновей. Так и этот дед туда же. Все сыновья, снохи, ребятишки, дочки его - все в одной избе. Шум, гам, визг, крик, бабы ругаются, что-то делят, друг на друга жалуются, а он - ну не отделяет и все тут. Как-то даже, разнимая вцепившихся в косы друг другу, баб, плюнул в сердцах:

- Исдохну - тащщыте всё, пропадай, добро!

Долго ли коротко ли, а пришел однажды старикан с покоса, велел собирать на стол, а сам прикорнул на лавке. И обедать пора, а дед спит, будить страшно, уж больно норов крут. Пообедали без него, оставили ему куски получше. Ночь прошла, день, еще ночь - а дед никак не проснется. И холодный весь стал. Неуж помер? Позвали земского врача. Тот поводил зеркальцем у дедова носа, позадирал ему веки, послушал пульс, сердце и вынес вердикт: помер.

Деда обмыли, обрядили в новоё, состругали гроб, погрузили на телегу и повезли отпевать.

Когда выезжали из ворот, телега подпрыгнула на кочке. Покойный сел в гробу. Обвел грозным взором остолбеневших родственников и молвил:

- Аааа, блядины дети... што, обрадовалися? Думали - помер? А вот вам, выкусите! - и смачно поцеловал свернутый кукиш. Выскочил из гроба и до вечера "строил" жену, детей, внуков, гонял их вожжами по дворам и огородам. Ну ладно. Долго ли, коротко ли жили они после первых похорон.

А пришел однажды дедуган из баньки, да и прилег отдохнуть. Через неделю "отдыхания" послали за земским врачом. Тот повторил прежние манипуляции и снова возвестил: помер!

Снова обмыли, обрядили, положили, повезли. На этот раз доехали до церкви. В церковных воротах покойный снова сел в гробу.

- Ах же, яззззви вас в душу-от, блядины дети, а вот я вам щаззз! - выпутался из полотенец, которыми были связаны его ноги, выскочил из домовины и погнал родню до самого дома. Благо уж подморозило и бежать было не жарко. Опять дом и двор сотрясались от "разборок".

В третий раз дед действительно умер.

Просто не проснулся утром. Лежал, пока не засмердел. Тогда и похоронили, под вековой лиственницей. Хоронили с опаской да оглядкой - не встанет ли опять?

Но на этом история не заканчивается. На девятый день пришли на погост помянуть отца семейства. А крест на его могиле ушел под землю, только вершинка еле виднеется. И сколь тех крестов ни ставили заново - проваливались они, как в бездну, не простояв и месяца.

Наконец кто-то из сынов подрядил кузнеца и тот выковал огромный железный крест, и, ничтоже сумняшесь, прикреплен был тот крест к лиственнице. Уж теперь-то не провалится.

В первую же грозу в эту лиственницу ударила молния и расщепила ее пополам - от макушки до земли. Крест остался стоять на останках дерева, но обрел какой-то лиловый цвет.

Деревенские стали хоронить своих все дальше и дальше от дедовой могилы, так она и оказалась на отшибе. Крест не ржавеет. А местные все с тех пор и гадают: что же такого было на совести старика, что и помереть толком не мог, да и по смерти все у него не как у людей.

Коты

Сегодня ночевал на веранде загородного дома у родителей супруги. В такую жару поспать под ночным ветерком одна благодать. Примерно в час ночи проснулся от звуков борьбы нашей Мурки с какими-то другими сородичами, сил подняться и пошугать не было, поэтому накрыв голову подушкой пытался заснуть, в полудреме почувствовал как у головы легла кошка и начала издавать характерные звуки храпа, затем откуда-то появилась другая кошка и легла уже у ног и тоже начала храпеть. В полусонном состоянии я не понял, с кем это наша Мурка так сдружилась, что они вместе решили разделить со мной постель. После некоторых мучений я решил согнать наглецов с моего одеяла и подушки, встал и схватил их это оказались вообще какие-то не знакомые короткошерстные коты пятнистого окраса, наша Мурка белая и пушистая. Я находясь в изумлении от наглости ночных гостей, схватил их за холку и потащил к двери, за крыльцо. Кот, что лежал у изголовья оказался более жирным и здоровым, с ним пришлось тяжелее, второй был более податлив.

Выставив котяр, я закрыл за ними дверь. Далее случилось что-то невероятное, коты не думая уходить от меня вернулись на веранду, пройдя сквозь пластиковую дверь, то есть как голограмма, как приведение, как облако проплыли сквозь дверь и оказались у моих ног, тут в моем сознании пошел сбой, я начинаю понимать, что произошедшее сейчас никак не может быть реальностью, я пытаюсь ущипнуть себя, пытаюсь кричать ни ничего не могу сделать.. в холодном поту от ужаса я вдруг оказываюсь на кровати и понимаю, что это коты мне приснились.

Уже проснувшись я пытаюсь перевернуться и посмотреть на часы, но ничего не могу с собой поделать, тело предательски не слушается меня, словно обвязанное скотчем вообще не двигается. Я понимаю, что в нахожусь в очень уязвимом состоянии, что какая-то сила держит меня, а у изголовья опять слышу этот кошачий храп. Пытаюсь прочитать молитвы от нечисти, не помогает. Все то же состояние.

Набравшись силы воли, пытаюсь подчинить части тела своему мозгу, потихоньку получается расшевелить ноги, затем руки. Теперь моя главная задача покинуть это место, так как именно с ним что-то не так. В итоге, я словно на глиняных ногах поднимаюсь и в темноте ищу дверь в дом и выключатель света.

Как только я нашел как включить лампу на веранде, я опять очутился на том же месте в своей кровати в той же позиции.

Ссука, как же я ненавижу кошмары с двойным дном.

Теперь я для уверенности ощущения реальности пытаюсь просто посмотреть часы, на телефоне время 4.36 ч. очень темно. Я щипаю себя, боль ощущаю. Захожу в дом и ложусь на свободное место. Вроде кошмар окончен...

Лорд Хоуплес был настойчив: он усадил меня за свой стол и представил каким-то господам. Было уже далеко за полночь, и большинство имен я не запомнил. С доктором Циттербайном мы были знакомы.

– Извините, но нам просто жаль, что вы сидите всегда один, – сказал он, пожимая мне руку. – Почему?

Я выпил совсем немного, однако отдельные слова, казалось, доносились издалека, сквозь легкий неуловимый кейф, какой обычно наступает в поздние ночные часы, когда табачный дым, женский смех и звуки канкана обволакивают вас особенно плотно.

Каким образом здесь, среди цыган, кек-уока и шампанского, мог возникнуть разговор о вещах фантастических?

Правда, лорд Хоуплес утверждал, что такое братство существует на самом деле – его члены, покойники или спящие летаргическим сном, принадлежали когда-то к высшему кругу, для всех живых людей они давно мертвы, лежат на кладбище в своих склепах, и их имена и даты смерти высечены на надгробных плитах. В действительности же, скованные вечной каталепсией, они находятся где-то в городе, в стенах какого-то древнего здания, – бесчувственные и нетленные, покоятся в особых выдвижных ящиках под охраной горбатого слуги в башмаках с пряжками и в напудренном парике, которого зовут «залатанным Ароном». В определенные ночи у них на губах проступает матовое фосфоресцирующее свечение, которое служит горбуну знаком к началу таинственной процедуры на шейных позвонках этих лжемертвецов.

Теперь они, сбросив ненадолго оковы мертвого сна, могут свободно предаваться порокам большого города. С той исступленной жадностью, которая немыслима даже для самых рафинированных либертинов.

Жизненную энергию они либо крадут, обогащаясь за счет нервного зуда толпы, либо вампирически, наподобие клещей, всасываются в какого-нибудь пресыщенного распутника, душа которого уже не способна сопротивляться. У этого клуба, который носит странное имя Аманита, есть свои заседания, устав и строгий регламент приема новых членов. Но все это скрыто непроницаемым покровом тайны.

Конец я не расслышал, слишком громко взвизгнул избитый уличный мотив:

Да, да, да, Клара,

ты без обмана.

Трала, трала, трала,

тра-лалала-ла.

Этот неоконченный рассказ, как все искалеченное и уродливое, производил тягостное впечатление, а парочка мулатов, которая выворачивала суставы в каком-то негритянском канкане, только усиливала его. Здесь, в ночном ресторане, среди размалеванных уличных проституток, кельнеров с бритыми затылками и набриолиненных сутенеров с их непременными подковами на счастье, история эта казалась мне каким-то жутким порождением кривого зеркала.

Время, когда оно остается без присмотра, всегда внезапно учащает свой бесшумный шаг, часы сгорают в секунды, вспыхивая в душе как ослепительные искры, чтобы высветить болезненные сплетения странных рискованных снов, сотканных из обрывков мыслей, из прошлого и будущего. Подобно тому, как сейчас в тумане моих грез снует уток чьего-то голоса: «Мы должны послать приглашение клубу Аманита».

Ага, соображаю я, собеседники за столом вновь и вновь возвращаются к прежней теме.

Происходящее уже доходит до моего сознания, правда, какими-то короткими вспышками: вот разбивается бокал с ликером, тихое посвистывание – и на моих коленях сидит какая-то француженка, целует меня, вдувает мне в рот дым сигареты и кончиком языка щекочет ухо. Потом, в который уже раз, мне подсовывают украшенную завитушками открытку: я должен подписать, но перо выпадает из моих пальцев – и вот снова неудача, так как кокотка опрокидывает шампанское мне на манжеты.

Да, да, да, Клара, ты без обмана, —

пронзительно выводят рефрен скрипки и вновь погружают мое сознание в глубокую ночь.

Стоит закрыть глаза, и кажется, что лежишь на толстом черном бархатном ковре, на котором там и сям тлеют алые рубины цветов. «Надо бы перекусить, – доносится до меня. – Что-что?.. Икра? Чепуха. Принесите-ка мне… да – принесите-ка мне маринованные грибы». И мы едим маринованные грибы, которые вместе с какой-то пряной травой плавают в светлом, насыщенном волокнами рассоле.

Да, да, да, Клара,

ты – не отрава.

Трала, трала, трала,

тра-лалала-ла.

За нашим столом вдруг оказывается странный акробат в болтающемся трико и справа от него какой-то горбун в маске и в белом льняном парике. Рядом – незнакомая женщина; и все смеются.

Вот только как он сюда проник – с этими? Я оборачиваюсь: кроме нашей компании в зале никого. «Ерунда, – думаю я себе, – ерунда!»

Стол, за которым мы сидим, очень длинный, и большая часть скатерти, свободная от тарелок и бокалов, белоснежно искрится. – Мсье Фаллоид, станцуйте же нам, – кто-то из господ похлопал акробата по плечу.

«Уже без церемоний, – грезил я, – ви… видимо, он давно сидит здесь, этот… этот… это трико».

И я смотрю на горбуна, и наши взгляды встречаются. Белая лакированная маска и поблекший светло-зеленый камзол, сильно изорванный, весь в заплатах. Оборванец!

Его смех напоминает звук какой-то жуткой трещотки.

«Crotalus! Crotalus horridus*!» – всплывает слово из школьной поры; я уже забыл, что оно означает, однако, прошептав его, содрогнулся. Рука юной кокотки уже под столом, на моем колене. Я перехватываю ее.

– Меня зовут Альбина Вератрина, – прошептала девица запинаясь, словно посвящая меня в тайну.

Она придвинулась вплотную, и я смутно припомнил бокал с шампанским, вылитый мне на манжеты. Ее платье источало такой пряный запах, что я с трудом сдерживался, чтобы не чихнуть.

– В общем-то, ее зовут Жермэ – фрейлейн Жермэ, да будет вам известно, – громко сказал доктор Циттербайн.

Акробат хохотнул, посмотрел на нее и, словно извиняясь, пожал плечами.

Глядя на него, я не мог сдержать отвращения: с его шеи свисали бледные складки омертвелой кожи – что-то похожее на зоб индюка, только на манер жабо.

Он был хил и узкогруд, и трико цвета сырого мяса болталось на нем сверху донизу. Голову покрывала плоская зеленоватая панама, крапленная мушками белых пуговок. Он танцевал с какой-то девицей, шею которой обвивала цепочка из ягод в крапинку. Новые девицы? Откуда? Я вопросительно посмотрел на лорда Хоуплеса.

– Это Игнация – моя сестра, – сказала Альбина Вератрина и, подмигнув мне, истерически захохотала.

Потом ни с того ни с сего показала язык, и я с ужасом увидел, что он разделен надвое длинной запекшейся бороздой красного цвета.

Как при интоксикации, подумал я, откуда у нее эта красная бороздка?.. Как при интоксикации.

Тут как-то исподтишка ввернулся расхристанный мотивчик:

Да, да, да, Клара,

ты – не отрава;

и я с закрытыми глазами видел, как дергаются в такт головы…

Как при интоксикации, грезил я и вдруг очнулся в ознобе: горбун в зеленом залатанном камзоле сдергивал с сидящей у него на коленях проститутки платье; судорожные марионеточные движения его рук напоминали пляску св. Витта под рваный ритм неслышной какофонии.

Потом доктор Циттербайн с трудом поднялся и расстегнул ей бретельки.

– Между секундой и секундой пролегает граница, которая не во времени – она лишь подразумевается. Это такие ячейки, как на сетях, – слышу я горбуна. – Но сосчитать все ячейки – это еще не время, и все же мы отсчитываем их – одна, другая, третья, четвертая…

Но если мы живем на такой границе и забываем и минуты, и секунды и ничего больше не знаем – значит, мы умерли и живем смертью.

Вам отпущено пятьдесят лет жизни, школа крадет десять; в итоге – сорок. Сон пожирает двадцать: в итоге – двадцать. На хлопоты уходит десять – в итоге десять. Пять лет идет дождь – остается пять. Из этих пяти лет четыре вас гложет страх перед завтрашним днем; итак, живете вы один год – в лучшем случае! Почему же вы не хотите умереть?! Смерть прекрасна. Там покой, вечный покой. И никаких страхов перед завтрашним днем. Там вечное безмолвное настоящее, которого вы никогда не знали; там нет ни прошлого, ни будущего. Там простерлось вечное безмолвное настоящее, которого вы никогда не знали! Это тайные ячейки между секундой и секундой в сетях времени…

Слова горбуна отзываются в моем сердце страстной мелодией, я поднимаю глаза и вижу, как падает платье и девица сидит у него на коленях голая. Верхняя часть ее тела – какая-то фосфоресцирующая туманность, от ключиц до бедер. Он погружает в нее пальцы, и там что-то дребезжит, как басовая струна, а наружу с грохотом вываливаются куски известковой накипи. Вот оно, чувствую я, смерть как накипь.

Тут середина скатерти начинает медленно вздуваться огромным белым пузырем, струя ледяного воздуха рассеивает туман. Становятся видны сверкающие струны, которые тянутся от ключиц проститутки к ее бедрам. Женщина-арфа! Горбун импровизирует на ней тему смерти, которая выливается в какой-то странный гимн:

Страданьем обернется страсть,

блаженством? Нет. Наверное!

Кто ищет страсть, кто понял страсть,

тот выбрал боль, тот ищет боль.

Кто страсть не ищет и не ждет —

не ждет, не ищет и страданья.

Меня охватывает ностальгия по смерти, я жажду смерти.

Но в сердце темным инстинктом взбунтовалась жизнь. Жизнь и смерть встали угрожающе друг против друга; это уже судорога. Мои зрачки неподвижны, акробат склонился надо мной, и я увидел его болтающееся трико, зеленоватую шапочку с мушками и бледное жабо. «Каталепсия», – хотел прошептать я и не мог. По тому, как он переходил от одного к другому, выжидающе заглядывая в глаза, я понял, что все мы парализованы, а он – ядовитый мухомор. Нас накормили мухоморами с Veratrum album*, пряным зельем белокурой Жермэ. Все это лики ночи! Я хотел громко крикнуть – и не мог. Я хотел повернуть голову – и не мог. Горбун в белой лакированной маске тихо поднялся, остальные последовали за ним, молча выстраиваясь в пары. Акробат с француженкой, горбун с женщиной-арфой, Игнация с Альбиной Вератриной. Так, пара за парой, манерным танцующим шагом проходили они мимо и исчезали в стене. Лишь Альбина Вератрина обернулась и сделала непристойный жест в мою сторону. Я хотел отвернуться или закрыть глаза – и не мог; мой взгляд был прикован к висящим на стене часам, стрелки которых подобно чутким воровским пальцам обшаривали циферблат.

В ушах застрял наглый куплет: Да, да, да, Клара, лишь ты мне пара.

Трала, трала, трала, тра-лалала-ла,

a Basso ostinato* проповедовал из бездны:

Страданьем обернется страсть:

кто страсть не ищет и не ждет —

не ждет, не ищет и страданья.

Я еще долго, очень долго наслаждался этой эйфорией интоксикации, все остальные покоились в объятиях смерти. «Они были уже безнадежны», – сказали мне, когда подоспела помощь.

Однако я подозреваю, что они уснули летаргическим сном и их похоронили живыми. Врач, правда, говорил, что интоксикация ядовитыми грибами не может сопровождаться параличом, отравление мускарином протекает по-другому; но я подозреваю, что их похоронили живыми, и с ужасом думаю о клубе Аманита и призрачном горбатом слуге, «залатанном Ароне» в белой маске.

Густав Майринк

1908г

Примечания

1 - Трещотка! Ужасная трещотка! (лат.).

2 - Белая чемерица (лат.), фр. – Germer (Жермэ); растение, содержащее сильнодействующий яд вератрин.

3 - Басовый повтор (лат.).