— Я беременна, — заявила в учительской Ирена.
Этим утром о каменные стены института разбилась очередная волна спекулянтов. В подвальной лавочке предлагали зелья ума и красоты, в конторке швейцара лежали скомканные кружева и шнурки для корсетов, а в приёмной, где по воскресеньям институтки встречались с родными, пахло настоящим французским кофе, сладкой помадой и прохладными нотами единогласно и страстно обожаемых «Иноценс».
В кухне не было дров, из столовой ещё в прошлом месяце исчезли фарфор и серебро, в обед ели варёную курицу с горохом, но из-за рукавов, из тайников и швейных шкатулок девушки и женщины, озираясь, доставали монеты и покупали кожаные цветы, пудру и колготки, корсеты, бритвы и веера.
— Вторая беременность за полгода, — сварливо хмыкнула Селёдка, прозванная так за худобу и вечный рыбный запах от платьев.
— На доппитание не рассчитывай, — вздохнула Аглая, классная дама Ирены. — Дров нет. Мяса нет. С мукой перебои.
— Может, лазаретный паёк оформить, Аглая Викторовна?.. — предложила сердобольная институтская лекарь.
— Нет. Никакого пайка, — отрезала Ирена. — Я его убью.
— Что? — в один голос охнули дамы.
— Вы же знаете, я умею, — криво усмехнулась гордость и горесть выпускного класса, вышла вон и хлопнула дверью. С притолки посыпались камушки штукатурки.
— Она к нам для этого заявилась? Предупредить, что убьёт ребёнка?.. — растерянно спросила у коллег, теребя верёвочку от очков, нескладная Лесенка, она же Нина Евгеньевна.
— Шантажистка, — резко бросила Селёдка. — Хочет удачное место на практику.
— Дамы никогда не вмешивались в голосование учениц… — протянула лекарь.
— И на этот раз не вмешаются, — директриса, Юрия Вадимовна, раздавила в пепельнице тонкую сигарету и хлопнула по столу: — Никаких вмешательств. Если узнаю, что кто-то ей подыграл…
— А как же ребёнок?
— Её ребёнок — ей и решать, — отрезала Юрия в унисон с дребезжащим звонком. — Ну, дамы, — по классам.
Начинался обычный институтский день, которому предстояло выделиться из прочих лишь распределением мест практики для будущих выпускниц.
***
Старшеклассницы, которых ввиду скорого выпуска уже не одёргивали ни за подшитые подолы, ни за «вульгарную» тушь, сели в круг. Девчонками они сиживали в Малой гостиной прямо на ковре, но теперь не могли позволить себе такой вольности: выпускницам полагалось вести себя, как леди, а потому они устроились на обтянутых сатином диванчиках и мягких бархатных пуфах.
В тесной комнатке, душной и жарко натопленной, раздобытые нелегально ароматы слились в единый шарм грейпфрута и мяты, франжипани и крыжовника, тимберсилка и амбре. Ирене, сидевшей ближе всех к дверям, было посвежей от сквозняка, но девушки у камина вовсю обмахивались веерами и расстёгивали верхние пуговки тугих форменных воротничков.
— Возьмите бумагу, барышни, — тихо попросила младшеклассница, взятая на собрание помощницей. У неё были пышные каштановые косы, домашнее платье до колен и прюнелевые институтские башмачки.
— Что это ты не в форме? — спросила Долли Соломатина, считавшаяся официальной фавориткой графини Черемшиной. — У вас уже каникулы?
— Да, — прошелестела младшая, раздавая выпускницам планшеты, бумагу и карандаши.
Долли сложила свой лист пополам и проткнула отточенным графитовым стержнем:
— Ну что, будущие леди? Приступим? Я первая.
Глядя, как двадцать девиц послушно вписывают в свои листы место, где должна проходить практику м-ль Соломатина, Ирена хотела было демонстративно отложить карандаш, но что-то толкнуло её под локоть, и она нацарапала вещь, способную раздразнить Долли ещё сильней, чем просто отказ голосовать.
— Собери, — велела Долли младшей через минуту. Та послушно обошла выпускниц с деревянной шкатулкой, а потом, усевшись за столик классной дамы, принялась зачитывать написанное.
— Императорский флигель. Императорский флигель. Южные сады. Улица вешних вод. Императорский флигель. Императорский дворец…
Долли довольно щурилась, уверенная, что никто не в силах оспорить её место в императорском флигеле. Но когда из уст младшей прозвучал «императорский дворец», Соломатина не удержалась и растянулась в улыбке.
Но уже следующие слова заставили Долли поперхнуться.
— Общество жён ссыльных, — прочла младшая и оторопела. Оторопели и двадцать девиц. Только Ирена вскинула голову и, мурлыча, уставилась в камин.
— Это ты? — спокойно и холодно обратилась к ней Долли.
Золовей пожала плечами.
— Зачем тебе знать? Разве голосование перестало быть тайным?
— Никто, кроме тебя, не стал бы…
— Но кто-то же должен прислуживать жёнам ссыльных? Все мы знаем — это будут две из нас. Так почему не ты?
Долли, не сводя глаз с Ирены, требовательно протянула руку. Младшая, ставшая случайной свидетельницей пикировки, дрожащими пальцами подцепила и передала ей лист Золовей. Соломатина скомкала его и швырнула в камин. Велела:
— Считай голоса.
Полминуты прошло в тишине — лишь за кованой решёткой потрескивали, разбрызгивая искры, драгоценные дрова.
— Большинством голосов — Императорский флигель.
— Отлично, — Долли поднялась и расправила пышную юбку. — Пойду напишу графине Черемшиной. Обрадую старушку.
Среди институток она звала свою покровительницу старухой, хотя та была едва ли на двадцать лет старше.
— На-ка… — она бросила на столик ещё один сложенный вдвое лист. — Это мой голос для Золовей. Остальные меня не интересуют.
Когда Долли покинула гостиную, староста Анна тронула Ирену за локоть и негромко — но так, что слышали все, — произнесла:
— Ты же знаешь, я не могу игнорировать её голос…
— Мы все знаем, что там написано, — склочно усмехнулась Ирена. — А мнение прочих меня не интересует ровно так же, как и её. Анечка, мне нужно отослать вещи в салон. Справитесь без меня?
На слове «салон» в комнате воцарилась гробовая тишина. Ирена улыбнулась и вышла вон.
Староста вздохнула:
— Если бы она не была такой язвой… Нечего тянуть, девочки. Следующая кандидатура — Ирена Золовей...
Заскрипели кожаные планшеты. Младшая собрала листы, подсчитала голоса. Под конец раскрыла и листок, оставленный Долли.
В ожидании приговоры для Золовей выпускницы опустили головы. В двадцати листах стояло одно и то же.
— Салон Наталии Ивановны Гутентаг.
— Сходи, скажи Ирене, — сглотнув, попросила Анна. — А мы дальше сами...
Шелест юбочки младшей, глухой стук дверей, свиристель за окном — и ни звука больше в душной Малой гостиной. Наконец забияка Зоя тряхнула косами:
— Ну, с самым смрадным покончили. Теперь можно не переживать!
Голосование продолжилось.
***
Ирена бросала на кровать платья и пояса. Из-под сбившегося покрывала выглядывала заляпанная какао простынь, поверх были свалены бельё, разрозненные швейные принадлежности, урюковые косточки, шаль и пакетик леденцов.
…За все годы в институте ей ни разу не доводилось бывать в спальне одной, и теперь помещение казалось ей гулким, неживым и холодным. С изголовий многих кроватей уже были сорваны чехлы, сняты приколотые к ним фотографии и букетики сухоцветов. Сама Ирена яростно отцепила от изголовья букетик фиалок и, сломав лепестки, швырнула в мусорное ведро. Туда же полетели вырезки из газет, деревянные кубики, брелоки и ленты. Только одну фотографию она наскоро обернула в бумагу и сунула в книгу, а книгу бросила на дно объёмистого сундука.
Этому сундуку со всеми пожитками уже вечером предстояло отправиться в салон госпожи Гутентаг. В институте оставалось только выпускное платье, в котором Ирене и надлежало явиться на улицу Кипарисов сразу же после выпуска.
Золовей презрительно оглянулась на вешалку у окна. За вычурными нарядами из шифона и кримплена её светло-голубое шёлковое платье казалось отражением или тенью.
Она убрала в сундук шкатулку с браслетами и коробочку с серьгами, свёрток с мелом и кожаные перчатки, стопку книг, пачку бумаги и вечную чёрную ручку с гравировкой И.З. Последней, обложив шёлковым бельём и газетами, Ирена аккуратно водрузила в сундук пишущую машинку.
***
Зал был украшен канителью и живыми цветами; входя в узкий холл перед парадными дверьми гости окунались в чехарду юбок и складок, надушенных палантинов и бутоньерок, томных взглядов и ностальгических вздохов. Но, несмотря на отливающие розовой бронзой свечи, начищенный паркет и высокие бокалы, выпускной обещал быть тихим: скандалистка Долли уехала накануне утром — «старушка» Черемшина занемогла и срочно затребовала свою фаворитку. А вечная и склочная соперница Соломатиной — Ирена Золовей — отбыла в салон раньше срока по личной просьбе хозяйки Наталии Ивановны.
***
Вблизи госпожа Гутентаг казалась совсем юной — если бы не морщинки в уголках рта, Ирена дала бы ей от силы лет двадцать пять. Склонив голову, хозяйка салона несколько секунд смотрела на новоприбывшую глазами удивительно чистого карего цвета. Ни крапин, ни оттенков — Золовей знала: такой радужку делает избыток йове.
Наталия Ивановна молча указала на красный диван с густой розовой бахромой. Быстро оглядевшись, Ирена уселась среди пухлых подушек. Вестибюль салона вполне отвечал её представлениям о публичном доме: позолота и вычурность, алые сердца и искусственные розы, сухоцветы в мраморных вазах, барельефы-амуры и громадная люстра в сотню оплывающих серебром свечей.
— Н-ну, — протянула госпожа Гутентаг, — я смотрю, ты беременна?
Золовей оторопело воззрилась на будущую хозяйку. Послышалось? Ночь без сна шутит с ней свои шутки?..
— Язык, что ли, проглотила? Или хочешь узнать, откуда я знаю? От верблюда, — она вытянула из сумочки длинную трубку, сунула в рот, нашарила на столе зажигалку и закурила. По комнате поплыл горьковатый, прохладно-мятный запах. — Видеть могу, девочка. Вот ты можешь думать, а я могу видеть.
Ирена завороженно глядела на ноги Наталии Ивановны: её низкие замшевые сапожки обхватывали икры так плотно, что казались их продолжением и напоминали чёрные копытца. Хозяйка казалась обманчиво-мягкой, бархатно-велюровой — тихий голос, широко распахнутые глаза, светло-рыжее платье из дорогого сутажа с золотой нитью…
— Ладно, не о том сейчас речь. Сама ко мне пришла или выгнали?
— Выгнали.
Госпожа Гутентаг поджала губы и обвела сигарой вестибюль.
— Не удивлена. Ко мне сами не приходят. Вещи где?
— Я отправляла сундук ещё неделю назад.
— Спросишь потом у мажордома. Комната у тебя будет в мансарде. Есть во что сейчас переодеться? А то больно ты, — Наталия Ивановна покрутила сигарой, — вычурная.
— Ничего другого, — буркнула задетая за живое Золовей. Платье она выбирала тщательней, чем причёску к первому свиданию: следила, чтобы ни китча, ни страз… А тут — «вычурная»!
Хозяйка словно не заметила. Велела:
— Тогда сиди у себя, пока не отыщешь свои вещи. А то примут за одну из моих девочек.
— А разве…
— Нет, конечно! Не думала же ты, что я тебя работницей беру? У тебя, милая, для салона ни кожи, ни рожи. Будешь моей конфиденткой. Довольна?
Ирена встала и сделала идеальный книксен.
— Благодарю, госпожа Гутентаг.
Хозяйка салона благосклонно усмехнулась.
— Ну, иди, умойся с дороги. Вся пыльная, воняешь лошадьми и «Иноценсом» этим дешёвым облилась с головы до ног… Я тебе как-нибудь покажу настоящие ароматы. Иди.
Ирена ещё раз поклонилась и пошла к дверям, стараясь, чтобы намозоленная пятка не тёрлась о жёсткий лакированный задник туфельки.
— Золовей, — окликнула её госпожа Гутентаг, когда Ирена уже взялась за стеклянную ручку с маргариткой внутри, — Ребёнка трогать не смей. У меня дочке через год рожать, с твоим младенцем хоть опыта наберётся.
Ирена, помедлив, кивнула. «Через год»… Никто не мог знать о таких вещах заранее — никто, кроме тех, кто умел в и д е т ь. Видимо, госпожа Гутентаг действительно была из них.
