В процессе получения среднего обязательного, лучшего в мире, десяти классового образования, мне привили мысль, что деньги необходимы человеку на пропитание и, как говорится, на пропивание. После призыва в армию я обнаружил, что военная действительность устроена не совсем так. А иногда и совсем не так. В некоторых эпизодах могла сложиться ситуация, как в анекдоте: «Птицам деньги не нужны. Поэтому, орлы, начальство ваши деньги пропило».
За время летнего торчания на высоте 2921 я ни разу не получил денежного довольствия, при этом практически не парился из-за такого незаметного пустяка. Мозг мой был обеспокоен недостатком воды, а не отсутствием бумажных ассигнаций. «Денюшку» невозможно попить или поесть. Засунуть же её было некуда, разве что в известное всем место. Но аппарат с газированной водой отсутствовал на нашей горе, поэтому мы жили без денег и не парились. Родина обеспечила нам условия «военного коммунизма»: выдавала обмундирование, еду, транспорт, топливо, боеприпасы и прочие прибамбасы. В такой обстановке я ни разу не удивился задаче, поставленной Рогачевым на построении взвода. Он приказал перед началом первой боевой операции пошить «лифчики», а материал для них взять в автопарке у водителей. Меня не удивила мысль, что брезент выдадут без денег, это было логично, с моей точки зрения. Но я не понял, зачем в русском языке придумали отдельные термины для автопарка и склада текстильных материалов. Судя по словам Рогачева, эти два понятия являлись синонимами.
В глубоких лингвистических недогонках я собрал вычищенный пулемёт, повесил за ремень себе на плечо прикладом вверх и подался на выход из внутреннего дворика. Благо, к тому времени, Майор Зимин уже навёл порядок в правилах ношения военной формы на территории Третьего горнострелкового батальона, и убыл куда-то из-под тутовников. Для бойцов нашей роты открылся путь «из варягов в греки», то есть, из ослятников в парк боевых машин. Буквально за полчаса оттуда притащили куски брезента во внутренний дворик под душманскую яблоню, обвитую кустом винограда.
На бетонном полу, под яблоней, кучей валялись доски от снарядных ящиков. На них так-сяк примостились бойцы, манипулировали баночками с соляркой, ветошью, кусками брезента, иголками и нитками. Кто-то тыкал ветошь в баночку и тёр оружие, кто-то набивал патронами магазины, кто-то пытался пошить «лифчик», активно орудовал иголкой и ниткой, ваял себе неповторимое произведение дизайнерского искусства «я тебя слепила из того, что было». А было у всякого по-разному. Некоторые бойцы присвоили себе «плавжилеты» из БТРов, вытряхнули из брезентовых карманов плитки пенопласта и разместили на их место автоматные магазины. Иные бойцы изрезали на куски и растащили матерчатые тенты хрен знает от чего. Кто-то искромсал плащ-палатку. У меня в руках оказался огромный кусок толстенного-претолстенного брезента, который Ваня Грек отрезал, наверное, от чехла стретегического космолёта, не иначе. Над этой добычей я нахмурил бровь, подумал старинную истину: «Семь раз отмерь – всё равно получится криво», замахнулся из-за уха огромным душманским ножом и пробил дырку в середине куска.
- Вот это сабля! – Восхищенно выдохнул Ахмед, чеченец из пополнения. Он остановился возле меня с куском плащ-палатки в руках. – Слышь, братан, дай ножик ткань резануть? Крепкая, лезвием «Нева» не режется.
Мне было не жаль ножика, я развернул его в своей ладони и протянул Ахмеду рукояткой вперёд. Ахмед присел возле меня, взял нож, принялся неторопливо резать плащ-палатку.
- А что у тебя за завязка была с Сакеном? – Он глянул на меня из-под надвинутой на брови панамы, взялся за иголку с ниткой. Он не собирался уходить.
- Так, мелкие разногласия идеологического характера. Наплюй целую кучу.
- Он говно-человек. Козёл.
- Ты что-то про него знаешь?
- Я всё про него знаю. Козёл и есть козёл. – Ахмед принялся пришивать к своему «лифчику» длинный карман для пулемётного магазина. - Я с ним в Кундузе служил. Он молодых постоянно дрючил, а я с ним махался за это. У меня там друг был, нашего с тобой призыва, Шамиль Яхъяев. Он тоже с Кавказа, с Дагестана. Днём мы Сакена лупили, а ночью он с толпой старослужащих херачил нас. И так каждый вечер. Один раз мне хлебальник сильно разбили. Утром я пошел по территории части, а мне навстречу вышел дембель-чеченец из автороты. Привет-привет, обнялись с ним по нашему обычаю, тут он и спросил: – «Чё у тебя с хлеблом?» А я грю: - «Да нормально всё». Не буду же я ему жаловаться. Он, такой: - «Нормально? Ну хорошо, посмотрим». А потом стал расспрашивать кто где в моей палатке ночует, где чья койка расположена. Ну, я рассказал, в недогонках весь. Нахрена ему это? А ночью гул какой-то поднялся, рев моторов послышался. Короче-нах, через пару минут, к нашему расположению подошла невменяемая колонна. Фары у всех включены, подъехали, как будто Висло-Одерская операция началась. Я никогда столько техники не видел. А это, оказывается, после отбоя все чеченцы, все мои земляки из части, попрыгали в машины, и кто на чём служил, тот на том и приехал. Кто-то на водовозке, кто-то на тягаче МТЛБ, кто-то на танке. Я там и охренел! А они остановились, из машин выскочили, рыл двести, наверное! И понеслись толпой громить нашу палатку. Все койки, где спали старослужащие, перевернули вверх дном, как Мамай прошел! Минут десять всех старослужащих лупили и колбасили, затем дружно попрыгали снова на технику и смотались в темноту ночи. Вот это был прикол!
- И что, тебя за этот погром отправили к нам в Руху?
- Нет. Я сам попросился. Меня сначала направили служить в Кундуз, на хлебозавод. А когда в Армию уходил, Отец меня провожал и сказал: – «Сын, ты должен делать всё, чтобы я тобой гордился. Не делай ничего, что вызовет у меня стыд за тебя. Лучше умри, лучше погибни, но меня не позорь». Ну, а я попал в армию и оказался на хлебозаводе. Что там делать? Только жрать и ср… спать? У меня не только желудок есть, у меня голова и руки есть, у меня гордость и достоинство есть. Короче-нах, я пошел к командиру роты обеспечения. Сказал: - «Отправьте меня в действующую часть». А он грит: – «Дурак ты, Сулейманов».
На этом эпизоде рассказа к нам подошел пацан из Девятой роты, остановился, обратился к Ахмеду:
- Салам! Присаживайся, Шамиль. Я тут пацану за нашу службу в Кундузе рассказываю.
Шамиль присел на край моей плащ-палатки, достал сигарету, заговорил:
- Мы с Ахмедом вместе служили в Кундузе на хлебозаводе. Там муки дохрена, дрожжи - дохрена, всё, что надо для браги – всё дохрена. Продавай дрожжи, продавай сахар, продавай готовый брага. Богатый будешь. Однажды я продал афганцам мешок муки, купил себе кроссовки за эти деньги. Рад был. Тут пришел Ахмед и говорит: - «Шамиль, тут нет автомата, нет войны. Надо ехать на Панджшер, туда добровольцев набирают». Мы пошли вдвоём в строевую часть, написали рапорта. Теперь он в Седьмой роте, я - в Девятой. Так и попали сюда.
Ахмед тоже достал сигарету, продолжил мысль Шамиля:
- Мне тогда Старшина пекарни сказал: - «Нохчи, грит. У меня насчет тебя планы, короче-нах. Думал поставить тебя на склад, оставайся. Куда ты лезешь?» Я грю: - «Это не моя служба». А он: - «Я думал, что ты умный. А ты, оказывается, большо-о-ой дурак». Потом пожелал нам удачи и полетели мы на Панджшер. Когда выгрузились с вертушки в Рухе, тогда я подумал: – «Вот твоё место службы, Сулейманов. Действительно, дурак. На складе стал бы богатым. Крутил бы, мутил. На дембель поехал бы, как король!»
- Если бы не посадили. – Засмеялся Шамиль.
- А что я Отцу сказал бы, когда на дембель пришел? Смотри, отец, как я торговал, смотри, как я воровал? Даже если бы не сказал, он по шмоткам всё понял бы. Это был бы позор. Мой отец – простой каменщик, но, к нему со всего района приходят люди за советом, его весь район знает, как будто он директор совхоза. Я не мог опозорить отца, поэтому попросился в Панджшер, о чем и не сожалею. Меня так и тянуло к горам.
Ахмед Ахмедович и Ахмед Ахматович Сулеймановы 2012 год.
- Мечты сбываются, - всхохотнул я расхожую фразу из популярной песенки и повёл рукой вокруг себя, - теперь тащись до самого дембеля.
Ахмед ничего не ответил, чиркнул спичкой, раскурил сплющенную солдатскую сигарету. В такой ситуации не надо быть мастером спорта по алгебре, чтобы понять человека. И я его понял. Но мне захотелось развить тему. Не для того, чтобы «попроблемить», нет, просто ради прикола, как говорится «поделись подколкою своей, и она к тебе не раз ещё вернётся». Руки у нас были заняты, а бормотательный аппарат свободен. Поэтому я открыл его и принялся развивать тему:
- Ты не знал, наверное, но мысли человека материальны. А прикинь, если бы ты мечтал не о горах, а о белой «Волге»! Или тебе больше нравится черная?
- Куплю я себе «Волгу». Без проблем.
- Вернусь. Я - заговорённый.
- Ну, в таком случае, раз ты заговорённый и тебе всё пофиг, надо было в рапорте написать: - «Прошу меня отправить в Панджшер, а Димона на моё место, на хлебозавод».
- И как бы ты потом мне в глаза смотрел? – Ахмед пристально уставился прямо мне в зрачки.
Мне стало не по себе от этого взгляда, я понял, что тоньше моей шутки может быть только тысячелетний баобаб. Так можно дотрындеться до нехороших вещей, - «Ещё засчитает меня трусом, не дай бог», - подумал я и попытался исправить ситуацию:
- Да ладно, чего ты! Я же пошутил.
- Я так и понял. – Спокойно сказал Ахмед и принялся пришивать очередной длинный карман под пулемётный магазин.
1984 год, Руха, Панджшер, Ахмед Ахмедович Сулейманов.