В 1960 году Елизавета Ивановна Грицына, сестра Даниила Хармса, обратилась к Генеральному прокурору СССР с просьбой пересмотреть дело брата и реабилитировать его. 25 июля 1960 года постановлением прокуратуры Ленинграда Хармс был признан невиновным, его дело было закрыто за отсутствием состава преступления, а сам он реабилитирован.

Хармс Даниил Иванович (варианты фамилии: Ювачев) родился в 1905 г., г.Санкт-Петербург; образование неоконченное высшее; б/п; Поэт. Один из основателей литературной группы ОБЭРИУ.  Проживал: г.Ленинград. Арестован 23 августа 1941 г.

Приговорен: ВТ войск НКВД ЛВО 7 декабря 1941 г.

Приговор: Направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу закрытого типа. Умер в тюремной больнице 02.02.1942. Реабилитирован 25 июля 1960 г. Прокуратура Ленинграда.

Легкость реабилитации Хармса, думается, объясняется тем, что обвинения против него базировались на показаниях осведомителя НКВД, стало быть автоматически признались ложными. И все же интересно, что происходило после начала войны с Хармсом, его супругой - чем они занимались и чем заслужили такую любовь потомков. Довольно подробно арест Хармса описан по воспоминаниям его супруги Марины Малич в книге "Даниил Хармс" Александра Кобринского - известного защитника узников совести. Причем, следует оговорить, что г-н Кобринский явно испытывает к Хармсу безграничную симпатию и уважение.

Итак, отрывки.

"В первый же день начала войны был принят указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных, который уже на следующий день опубликовали газеты. В нем говорилось, что мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно, а следовательно, над Хармсом, родившимся как раз в 1905-м, вновь нависла опасность быть призванным в армию. И действительно, ему сразу пришлось вновь проходить медицинскую комиссию, свидетельницей чего стала Марина Малич. Комиссия вновь признала Хармса негодным к прохождению военной службы и выдала ему «белый билет». Через некоторое время ему удалось получить и вторую группу инвалидности".

Надо сказать, что на протяжении всей книги Кобринский ясно говорит, что шизофрению Хармс успешно симулировал, то есть болен не был, но его не смущает, что здоровый мужчина "косит" от призыва, говоря современным языком.

"А потом немцы приблизились к Ленинграду, и всех невоеннообязанных, прежде всего женщин, стали отправлять на принудительные трудовые работы — рыть окопы. Хармс со своим диагнозом был освобожден от трудработ, но Марине Малич, больной и ослабевшей, пришла повестка".

Подробностей про болезнь и ослабевание Марины Малич Кобринский не приводит, упоминание о ее слабости приводится как само собой разумеющееся, может, по гендерным соображениям, но постоянно звучит мысль, что кабы не принуждение, туда (на рытье окоп) вообще никто не пошел бы.

Дальше со слов Марины Малич долго и подробно описывается история того, как ей удалось избежать рытья окоп. Все строится на окультизме, мистике, общении с духом отца Харса и пр. чудесах. В общем, ей помог дух отца Хармса. Далее:

"Разумеется, Марина Малич не была вовсе освобождена от всех работ. Военное начальство, освободив жену Хармса от рытья окопов, направило ее на трудовые работы внутри города. Конечно, это было полегче, но она все равно страшно уставала".

С трудоустройством у Марины Малич не сложилось, но она пыталась, как следует из той же книги.

"Из этого же письма мы узнаем о попытках Малич устроиться на работу на завод, чтобы получить рабочую карточку. До войны она периодически пыталась давать уроки французского языка, что почти не давало заработка, а после начала войны, как легко догадаться, желающих учить французский больше вообще не осталось. Увы, обещания знакомых устроить Марину на завод так и остались обещаниями".

Итак, имеется супружеская пара, нигде не работавшая, избегающая всеми силами военного призыва, занятая только собственными делами и переживаниями. Участие страны вместе со всеми согражданами в сопротивлении агрессору их не касается вообще никаким боком. И тут происходит арест Хармса. Кобринский приводит текст постановления.

"Постановление на его арест было выписано 21 августа и утверждено на следующий день. В нем говорилось:
«Ювачев-Хармс Д. И. к.-р. настроен, распространяет в своем окружении клеветнические и пораженческие настроения, пытаясь вызвать у населения панику и недовольство Сов. правительством.

Ювачев-Хармс заявляет:

— "Советский Союз проиграл войну в первый же день. Ленинград теперь либо будет осажден или умрет голодной смертью, либо разбомбят, не оставив камня на камне. Тогда же сдастся и Балтфлот, а Москву уже сдадут после этого без боя“.
И далее: — "Если же мне дадут мобилизационный листок, я дам в морду командиру, пусть меня расстреляют; но форму я не одену и в советских войсках служить не буду, не желаю быть таким дерьмом. Если меня заставят стрелять из пулемета с чердаков во время уличных боев с немцами, то я буду стрелять не в немцев, а в них из этого же пулемета“.
Ювачев-Хармс ненавидит Советское правительство и с нетерпением ждет смены Сов. правительства, заявляя:
— "Для меня приятней находиться у немцев в концлагерях, чем жить при Советской власти“».
Совершенно ясно, что в данном постановлении просто аккуратно переписан текст поступившего на Хармса доноса, в котором перемешаны мельчайшие частицы правды с тоннами лжи. Человек, писавший его, видимо, был знаком с Хармсом, хотя и не входил в близкий круг его друзей; об этом свидетельствуют совершенно невозможные для Хармса выражения, типа «дам в морду командиру» или сообщение о желании стрелять из пулемета в большевиков. Видимо, не знал писавший и о наличии у Хармса освобождения от воинской повинности, что исключало его рассуждения о том, что он будет делать, когда придет мобилизационное предписание".

Комментарии Кобринского к доносу вполне справедливы. Кроме этого доноса других свидетельств антисоветских агитаций Хармса не находится.

Что происходит с Хармсом после ареста:

"Судя по всему, Хармс с самого начала прекрасно понимал, чем грозит ему арест в военное время. Поэтому он с самого начала делает ставку на психическое расстройство. Разумеется, он понимал, что скрыть факты своей биографии от НКВД нереально, но в меру сил пытался их исказить — видимо, чтобы создать впечатление плохой работы памяти. Так, в частности, он сообщил, что был арестован первый раз не в 1931-м, а в 1930 году, причем якобы освобожден «без предъявления обвинения». На самом деле, как мы знаем, всё было тогда совсем по-другому — Хармс отправился в ссылку. Странные данные он сообщает и о своем образовании: вместо упоминания об электротехническом техникуме, в котором он, впрочем, проучился не так долго, Хармс указал, что три года был студентом физико-математического факультета университета. О своем отце он сообщил, что тот был археологом (на самом деле Иван Павлович Ювачев получил штурманское образование, а после освобождения стал религиозным писателем). Зато Хармс не забыл указать, что отец был в свое время признан душевнобольным — чего, на самом деле, скорее всего, никогда не было.
В «Акте медицинского освидетельствования», который был составлен в тот же день, 23 августа, в графе «психическая сфера» указывалось: «В обстановке ориентируется. Имеет навязчивые идеи, внимание понижено. Высказывает фантастические идеи». Диагноз, установленный предварительно, звучал как «психоз (шизофрения)». В заключение говорилось: «К физическому труду не годен. Следовать этапом может». В «словесном портрете» арестованного отмечалось, что он хромает на левую ногу".

"На руках у следователя были справка из психиатрического диспансера и документ об освобождении от военной службы по причинам психического заболевания. Учитывая это, а также манеру разговора Хармса, который, разумеется, всячески старался подтвердить свой психиатрический диагноз, 27 августа замначальника следственного отделения вынес постановление о приостановлении следствия и о направлении арестованного на экспертизу в психиатрическое отделение тюремной больницы. Эта больница находилась при тюрьме № 2 по адресу: Арсенальная набережная, 9. Хармс был переведен туда 2 сентября, сама экспертиза продолжалась неделю. 10 сентября было подписано «Заключение о психическом состоянии следственного заключенного Ювачева-Хармс Даниила Ивановича, 1905 года рождения, находящегося на испытании в отделении судебно-психиатрической экспертизы со 2 сентября 1941 г. по настоящее время».

Со слов Хармса приводились сведения: «С 20 лет стал зарабатывать в качестве детского писателя, в последующем также занимался литературным трудом, однако года два как писать стало труднее, стал увлекаться своими идеями изобретательства (устранение небольшой погрешности). В текущем году прошел комиссию на предмет определения инвалидности по второй группе».

Далее характеризовались его психическое состояние и поведение:

«Сознание ясное, правильно ориентирован во времени, месте и окружающем. Высказывает обширные бредовые идеи изобретательства. Считает, что он изобрел способ исправлять „погрешности“, так называемый пекатум парвум. Считает себя особенным человеком с тонкой и более совершенной нервной системой, способной устранять „нарушенное равновесие“ созданием своих способов. Бред носит характер нелепости, лишен последовательности и логики, так, например, объясняет причину ношения головных уборов, это желание скрыть мысли, без этого мысли делаются открытыми, „наружными“. Для сокрытия своих мыслей обвязывает голову тесемкой или тряпочкой. Всем своим „изобретениям“ дает особенное название и термин.
Критика к своему состоянию снижена. Эмоциональный тон бледный, с окружающими контакт избирательный, поверхностный».

Комиссия пришла к заключению:

«…Ювачев-Хармс Даниил Иванович страдает душевным расстройством в форме шизофрении.
Заболевание давнее, предсказание неблагоприятное.
Как душевнобольной Ювачев-Хармс в инкриминируемом ему деянии является не ответственным, т. е. невменяемым и подлежит лечению в психиатрической больнице».

Тут нельзя не отметить тонкий момент.  Человек очень грамотно имитировал шизофрению, ему ставят диагноз с рекомендацией к госпитализации. Но у следователя были показания об антисоветской агитации, и выпускать в условиях военного времени такого человека разгуливать по городу, и так охваченному волнениями, было просто нельзя. Кобринский, похоже, считает, что Хармса надо было отпускать юродствовать домой.

"Примерно месяц следователь Бурмистров, к которому попало дело, согласовывал с начальством вызов секретного агента НКВД в качестве свидетеля. Наконец разрешение было получено, он постановил возобновить следствие и в этот же день допросил этого свидетеля — Антонину Михайловну Оранжирееву (в деле — «Оранжереева»), переводчицу, работавшую в Военно-медицинской академии.
Этот допрос, решивший судьбу Хармса, происходил 26 ноября. Оранжиреева рассказала, что с Хармсом она познакомилась в ноябре 1940 года через своего знакомого Евгения Эдуардовича Сно, «арестованного органами НКВД в начале войны с фашистской Германией». Сообщив, что с Хармсом никаких личных счетов или неприязненных отношений не было, наоборот, отношения были весьма дружественными, свидетельница, по просьбе следователя, дала следующую характеристику на Хармса с политической стороны: «Ювачева-Хармс могу охарактеризовать как человека, враждебно настроенного по отношению к ВКП(б) и Советской власти, занимающегося проведением антисоветской деятельности». Следователь попросил конкретизировать факты этой антисоветской деятельности.

Оранжиреева ответила:

«Мне известно, что Ювачев-Хармс, будучи антисоветски настроен, после нападения фашистской Германии на Советский Союз систематически проводил среди своего окружения контрреволюционную пораженческую агитацию и распространял антисоветские провокационные измышления. Ювачев-Хармс в кругу своих знакомых доказывал, что поражение СССР в войне с Германией якобы неизбежно и неминуемо. Хармс-Ювачев говорил, что без частного капитала не может быть порядка в стране. Характеризуя положение на фронте, Ювачев-Хармс заявлял, что Ленинград весь минирован, посылают защищать Ленинград невооруженных бойцов. Скоро от Ленинграда останутся одни камни, и если будут в городе уличные бои, то Хармс перейдет на сторону немцев и будет бить большевиков. Хармс-Ювачев говорил, что для того, чтоб в стране хорошо жилось, необходимо уничтожить весь пролетариат или сделать их рабами. Ювачев-Хармс высказывал сожаление врагам народа Тухачевскому, Егорову и др., говоря, что если бы они были, они спасли бы Россию от большевиков. Других конкретных высказываний в антисоветском духе Ювачева-Хармса я теперь не помню».

Ведь они показывали, что, хотя он и психически болен, он все же преступник. И поскольку по причине болезни за свои действия он не отвечает, то его следует направить на принудительное лечение.
Двадцать восьмого ноября следователь Артемов (тот самый, который вел первый и единственный допрос Хармса 25 августа) вынес постановление, в котором указал, что Хармс «с начала войны между СССР и фашистской Германией проводил среди своего окружения контрреволюционную пораженческую агитацию, направленную к подрыву мощи Советского Союза, к разложению и деморализации тыла Красной Армии». Поскольку, согласно заключению психиатрической экспертизы, он является невменяемым, то дело направляется в военный трибунал пограничных и внутренних войск НКВД Ленинградского военного округа для применения в его отношении мер принудительного лечения. Через неделю, 5 декабря, это постановление было утверждено прокурором, а 7 декабря состоялось заседание военного трибунала.
После доклада прокурора и содоклада члена трибунала было вынесено решение: «Ввиду того, что согласно заключения судебно-психиатрической экспертизы от 10/IX-41 г., обвиняемый Ювачев-Хармс признан душевнобольным и невменяемым в инкриминируемом ему обвинении, но по характеру совершенного им преступления он является опасным для общества, руководствуясь ст. II УК РСФСР, Ювачева-Хармс направить в психиатрическую лечебницу до его выздоровления, и дело возвратить в I Спецотдел УНКВД ЛО».

В середине декабря Хармс был переведен в тюремную больницу при «Крестах» (тюрьма № 1), в психиатрическое отделение.

Осталось написать только о фантастической судьбе вдовы Хармса Марины Малич. После смерти мужа ее уже больше ничего не удерживало в Ленинграде, и она эвакуировалась. Попала она на Северный Кавказ, в совхоз недалеко от Орджоникидзе (Владикавказ), откуда первым делом она послала письмо Маршаку об участи Хармса (это письмо Маршак получил). Через некоторое время началось немецкое наступление на Кавказе, и село, где она жила, было захвачено. Некоторое время она жила в оккупации, а когда подошли советские войска, немцы забрали ее с собой и увезли на работы в Германию. Она работала в Потсдаме до окончания войны, а потом ей удалось пробраться в лагерь для французов. Выдав себя за француженку, она попала в Париж, а затем приехала в Ниццу.
Во Франции она познакомилась, наконец, со своей матерью, которая бросила ее в детстве. Никакие моральные обязательства не связывали Марину с родительницей, и Малич вышла замуж за… ее супруга, своего отчима Вышеславцева. Затем она переехала с ним в Венесуэлу, где ее третьим (после Хармса и Вышеславцева) мужем стал представитель старинного дворянского рода Ю. Дурново (впрочем, и Малич по бабке была из Голицыных). В 1997 году сын перевез ее в США, где Марина Малич и умерла в 2002 г. на 90-м году жизни".

Кобринский Александр Аркадьевич "Даниил Хармс "

https://www.litmir.me/br/?b=190579&p=1

Не рассматривая литературный дар господина Хармса, нельзя не отметить, что биографии таких людей, как Хармс и его супруга, вызывают, говоря интеллигентным языком, диссонанс. Складывается ощущение, что всегда существовало два разных мира - мир людей, кому положено рыть окопы и идти на фронт, и другой мир - люди, за которых это должны были делать другие.