Город уродлив, как шелудивый горбун. Спросите у мертвых – они подтвердят. Я спрашивал у своих, у тех, кто ушел в путешествие на край ночи, я вызывал их в памяти и через свои глаза показывал Город, в котором все та же жара и нищета, ободранные остановки и убежденные жители, круглыми как арбузы животами выталкивающие из магазинов тележки с грудами бессмысленного дерьма. Мои мертвые смотрели и молчали – они не хотят сюда возвращаться.
Здесь нет отправной точки и пункта назначения. Когда-то они были видны, но Город рос и дробился на районы и сферы жизни как червяк под ударами штыковой лопаты – в итоге всем больно и совершенно не понятно что было сначала? (речь не о географических истоках).
С утра старые и рассохшиеся, как вынесенные на свалку кресла, трамваи и троллейбусы набивают свои желудки людьми. Транспорт – кровеносная система Города, она разгоняет кровь по органам гигантского, выедающего атмосферу, механизма. Транспорт забит – люди в нем физически так близко друг к другу, как не были близки ни в одном племени, ни в одном любовном соитии. Мужчины без борьбы и женщины без любви, они не ощущают друг друга, они чувствуют только тесноту и отрешенность. Стальные черви тащат их туда, где от них останутся только кончики пальцев или голосовые связки или глаза и руки.
Кому-то из них повезло больше, они добыли право на собственный уединенный жестяной желудок ежедневно переваривающий их в урчащих тягучих пробках. Эти приедут в свое никуда и от них не останется даже кончиков пальцев, Город урежет их до парочки крошечных нейронных цепей властолюбия и тщеславия, мутных и пахучих как бычий мочевой пузырь, растянутый в оконной раме средневекового прибалта.
В Городе ничего нельзя. Здесь нельзя кричать, нельзя медлить, нельзя останавливаться. Любить (слава Богу!) еще можно, но только в нерабочее время. Из Города нельзя уходить надолго, ведь только принимая правила игры, только если ты встраиваешься в бесконечные цепочки, в твоем холодильнике будут появляться замороженные куски коровьего тела, а твой мозг не усохнет до размеров грецкого ореха.
Впрочем, Город не весь такой. Есть старый центр и буханки купеческих домиков с витой резьбой наличников и ставень. Здесь жили совсем по другому и совсем другие люди. Смелые мужчины, целыми полками уходившие в старые времена добровольцами на Балканы и скромные, добрые женщины, при свете вечерних лучин терпеливо и ритмично толкавшие педали ткацких станков. Здесь было живо и прошлое и будущее, счастливым обещанием пасхальных колоколов разгонявшее с крыш стаи птиц.
А еще у Города есть ночь. Ночь приходит и закрашивает уродства, усыпляет конвейер. Остаются только тысячи огоньков, вокруг которых, как дикари вокруг костров собираются люди. Люди что-то шепчут друг другу, а некоторые что-то шепчут Богу, и каждый надеется, что солнце опять вернется и именно для него.
Солнце не обманывает ожиданий, оно всегда возвращается и за руку, как ребенка в детский сад, приводит с собой новый день – цикл неумолим.
Город продолжает расти.