Потом рассказывали... Вулкан, как давай голосить на всю округу, с цепи рвётся, в сторону где я нырнул. И на счастье дед Семён пришёл на обед с работы. Слышит Вулкан неистовствует, идет смотреть что такое. Но меня -то не видно. Почуял неладное, перелез через забор, через угол этот и вытащил меня. И я этот момент вот и помню, как он меня поднял и смеется...

Вот такая собака была, умная, следила за мной и спасла. Но может я и не погиб бы, воды не было, но всё таки "сидеть" бы мне там и "сидеть", вниз головой. Отец потом как узнал ругался, и выкапал эти бочки, все.

А Вулкан еще долго жил, я уж подростком был, он еще живой. Прихожу как-то к бабушке, а он "ползает", ну у него задние ноги отказали, он на передних только ходил. И страшно мне было подойти к нему. Не подошел я попрощаться (( Стыдно до сих пор, сейчас, как обнял бы его...

Миновав состав, мы все облегченно вздохнули. Как-будто бы состав был прочной стеной, за которой остались наши невзгоды. Мама взяла нас за руки, и мы зашагали дальше. Но мы рано радовались. Нам еще предстояло перейти несколько путей. Вдруг впереди слева мы увидели двух немецких солдат с автоматами – патруль. Они шли нам наперерез по дороге вдоль железнодорожных путей в сторону аэродрома. Увидев их, мама побледнела. Вдруг они нас ищут? Получается, что мы от беды бежали, да в другую попали. Что делать? Бежать  нельзя. Немцы стреляют без предупреждения по всякому, кто убегает. Скрыться некуда, везде открытое пространство, бесконечные ленты железнодорожных путей. Мама немного свернула влево, надеясь пересечь дорогу позади патруля.  Не тут-то было. Немцы, заметив нас, остановились, поджидая. Один из них подал знак рукой, чтобы мы подошли. Мама крепко сжала наши руки и дрожащим голосом сказала, чтобы мы ничего не боялись, а если будут спрашивать – ничего не говорили, отвечать будет она. Чувствовалось, что ей самой было страшно, но она старалась не подавать вида, и решительно пошла прямо к патрулю.

Один из немцев еще издали,  направив на нас автомат, потребовал:

‑ Аусвайс!

Мы подошли ближе, и мама показала ему паспорт. Немец бегло взглянул на фотографию в паспорте и вернул его маме.

‑ Wohin wollen sie gehen1? – спросил немец.

1 – Wohin wollen sie gehen? (немецкий язык) – Куда вы  собираетесь идти?

Мама с трудом подбирая немецкие слова, видимо, вспоминая школьный курс немецкого, ответила:

‑ Wir gehen zu Grossmutter. Sie haben hohes Fieber2.

2 – Wir gehen zu Grossmutter. Sie haben hohes Fieber (немецкий) – Мы идем к бабушке. У нее высокая температура.

Немец посмотрел на нашу сумку, как кот на сало.

‑ Курка, яйка, мильхоко3? – спросил он, показывая на сумку.

3 – Курка, яйка,  мильхоко ? – Курица, яйца, молоко ? (последнее слово, видимо исковерканное немецкое Milch – молоко).

‑ Nein. Das ist Kinder…Kinderklei…Kinderkleidungabteilung4, ‑ с трудом выговорила мама.

4 – Nein. Das ist Kinderkleidungabteilung – Нет. Это детская одежда.

Немец, видимо, не очень поверил ответу и заглянул в сумку. Убедившись, что в ней ничего съестного нет, махнул рукой, мол, ступайте. В душе не веря такому счастью, не веря, что нам удалось избежать неприятностей, мы пошли дальше, еле сдерживая желание побежать. Наверное, помог мамин, хотя не очень грамотный, немецкий язык. Да и немец, проверявший паспорт, был невнимательный. Он не посмотрел отметку о прописке, где был штамп города Пятигорска, но не было штампа Минеральных Вод.

Миновав небольшой переулок, мы попали на кладбище. Здесь было пустынно и тихо. Тропинка шла между густых кустов сирени. Со стороны дороги, где шли патрули, нас не было видно. Мы остановились, отдышались, успокоились. Затем прошли пустынными дорожками через кладбище, и вышли на Гражданскую улицу прямо к бабушкиному дому. Еще не прошло и часа, как мы вышли из дома «на той стороне». Немцы, что приехали туда на мотоциклах, наверное, еще ожидали нас в доме хозяйки, а мы уже были от них далеко.

Бабушка с дедушкой пили чай. Пригласили и нас к столу. Но долго мы не засиживались. Нужно было торопиться и уходить от бабушки: а вдруг наша прежняя хозяйка все же узнает у кого-нибудь адрес бабушки или немцы найдут адрес, ведь хозяйка знает и фамилию, и имя бабушки. Через минут десять мы уже шли на другую улицу к еще одним знакомым. Договорились, что новым хозяевам ни мама, ни бабушка, ни мы, дети, ни в коем случае не должны говорить о том, почему мы ушли из Пятигорска. А почему мы не живем у бабушки? Очень просто – потому, что у нее очень маленький домик, каким он и был на самом деле, и нам в нем тесно.

У нас тогда, кроме небольшой сумки с одеждой, ничего не было. Как говорится, ни кола, ни двора, ни рогатого вола. Но мир не без добрых людей. На этот раз мы поселились в доме недалеко от рынка у Колесниковых. Они снабдили нас зимней одеждой, постелью. У них, а потом рядом, в соседнем доме мы прожили до освобождения Минеральных Вод нашими войсками.

Полицейские здесь никого не тревожили. На «той стороне» они чуть ли не каждую неделю делали обход, проверяя, нет ли посторонних у кого-нибудь. Как только полицейские, а они ходили парой, появлялись на одном конце улицы, о их приходе знали все: соседи быстро сообщали об этом друг другу, а собаки начинали громко лаять и не умолкали до ухода полицейских с улицы. Пока полицейские  подходили к нашему жилью, мы успевали спрятаться в сарайчике. У жильцов в каждом доме полицейские проверяли документы, а  затем требовали что-нибудь в качестве «оброка»1: табак, хлеб, сало, соленья или что-нибудь другое. Так что, пройдя всю улицу, они набирали столько, что еле-еле могли унести.

Теперь мы жили недалеко от рынка. Может быть, здесь полицейские были не такие ретивые, как на «той стороне»? А может, им достаточно было того «оброка», что они собирали на рынке? И им незачем было терять время на обходы домов? Не знаю. Во всяком случае, здесь нам жилось спокойнее. Лишь однажды обход провела полевая жандармерия2. У каждого немца на груди поверх шинели висела большая металлическая бляха. Они ходили из дома в дом, проверяли документы и искали кого-то:  не то подпольщиков, не то партизан, а может скрывающихся наших бойцов или командиров. Но мама успела от них спрятаться, а на детей они не обращали внимания.

Мы постепенно осмелели. Мама подрабатывала вышиванием, а когда хозяева смогли достать ей масляные краски – стала рисовать небольшие картины. Мне они нравились. Мы с сестренкой нашли себе друзей среди соседских ребят, часто играли с ними.

Несколько раз мы ходили в гости к бабушке. Однажды она пригласила нас на деликатес3. Оказалось, что с неделю назад она купила два стакана пшеничных зерен. Высыпала их в глубокие тарелки, налила в них немного воды,  накрыла чистенькими тряпочками и поставила на подоконник. Вскоре зернышки проросли, пустили корешки, а когда тряпочки убрали – вверх полезли тоненькие стебельки. В тарелках образовались маленькие зеленые лужайки. Было очень красиво и неожиданно – ведь была зима! После того, как мы налюбовались красотой маленьких лужаек, бабушка переложила проросшие зерна в ступку1, растолкла их и угостила нас получившейся сладковатой кашей из сырых проросших зерен. Она пояснила, что в такой каше много витаминов. Мне показалось, что ничего вкуснее этого я никогда не ел. Может быть, действительно было очень вкусно, а может, так только казалось из-за того, что от постоянного недоедания я всю войну чувствовал себя очень голодным.

Был еще один незабываемый деликатес. Как-то бабушка достала где-то крупную сахарную свеклу. Внешне она похожа на обычную, красную свеклу, только сердцевина ее белая. А сахарной ее называют потому, что из нее делают настоящий сахар. Бабушка долго варила эту свеклу в чугунке2,  потом порезала на дольки и угостила всех нас. Дольки были слаще конфет, а вода, в которой варилась свекла, стала густой, тягучей и сладкой, как мед. Это было великолепно! Ведь с начала войны мы не только не пробовали, но даже не видели конфет и сахара! Говорят, где нет фруктов, и свекла сойдет за апельсин. Наша свекла оказалась лучше апельсина. И мы были благодарны судьбе и бабушке за эту маленькую радость.