Мир растений, шейкеристы и Чарли ХСХ: какие фильмы 82-го Венецианского кинофестиваля стоит ждать
6 сентября завершился 82-й Венецианский кинофестиваль. Смотр по традиции был полон интересных картин, причем как от именитых, так и от начинающих режиссеров. Дарья Тарасова ознакомилась с программой и отобрала пять самых интересных фильмов, которые стоит ждать в прокате.
«Молчаливый друг» / Stille Freundin
Венгерская постановщица Ильдико Эньеди («О теле и душе») привезла на Мостру тонкое и многослойное кино о связи между человеком и миром растений, рассказанное через три эпохи. В 1908 году первая студентка немецкого университета (Луна Ведлер) ищет признания среди ученых мужей. В 1970-е молодой парень (Энцо Брумм) помогает однокурснице ставить эксперимент над геранью и замечает, как растения способны отвечать на внимание. В годы пандемии нейробиолог (Тони Люн) почти в одиночестве фиксирует реакции гинкго — дерева, растущего на кампусе и соединяющего три сюжетные линии. Это дерево и становится тем самым «молчаливым другом», символом коммуникации, которая не требует слов. Три истории перекликаются визуальными рифмами, чередованием пленки и цифровой картинки, макросъемкой растений и поэтическими цитатами, превращая картину в тихое размышление о границах понимания и преодолении отчуждения.
«Завещание Анны Ли» / The Testament of Ann Lee
XVIII век. Манчестерская квакерша Энн Ли (Аманда Сайфред), пережившая смерть четверых детей и отчуждение супруга, в тюремной камере переживает мистический опыт и объявляет себя Христом второго пришествия. Так зарождается шейкеризм — ответвление кваркерства, где вера выражается в экстатических песнях и танцах. Режиссерка Мона Фастволд (косценаристка «Бруталиста») отказывается от привычной для байопика схемы и делает ставку на форму: тяжелая вычурная эстетика, саундтрек, приглашающий зрителя в транс, тревожная актерская пластика. Вместо портрета еретички получается история эмансипации, где отказ женщины подчиняться превращается в настоящий бунт и порождает новый язык веры.
«100 ночей героя» / 100 Nights of Hero
В своем втором полном метре Джулия Джекман переносит зрителя в псевдосредневековый мир, где женщины официально лишены права на образование и самостоятельность. Впрочем, именно слово становится для них оружием: служанка Хиро (Эмма Коррин) рассказывает истории, которые каждую ночь спасают ее хозяйку Черри (Майка Монро) из лап соблазнителя Манфреда (Николас Голицын). В центре историй — тайное сообщество женщин (среди участниц — Чарли ХСХ), хранящих и передающих знания, отчего сам ритуал Хиро становится жестом, превращающим повествование в метафору сопротивления патриархальной системе. Джекман, сохраняя легкость и ироничность тона, отказывается от мужской перспективы: мужчины здесь абсурдны, их сила мнима. А у героинь остается язык, который оказывается не просто утешением, но настоящим инструментом освобождения.
«Записная книжка режиссера»
В «Записной книжке режиссера» Александр Сокуров предлагает экспериментальный пятичасовой монтаж архивной хроники, собранный вокруг мировых событий между 1957 и 1991 годами. На экране тексты движутся вразнобой с изображением, катастрофы и смерти соседствуют с премьерами фильмов и рождением будущих героев культуры. Сочетание будто бы случайных фактов и парадной хроники создает болезненный разрыв между официальной жизнью и подлинной историей. Сокуров доверяет зрителю не интерпретацию, а синтез: из этих фрагментов каждый должен собрать собственную картину времени. «Записная книжка» — работа о несовпадении памяти и истории, о жизни, которую поглощают политические решения, и о редких проблесках красоты, которые все же прорываются сквозь шум времени.
«Как пристрелить призрака» / How to Shoot a Ghost
Пессимистичный абсурдист Чарли Кауфман неожиданно заходит на территорию поэтического киноэссе. Действие новой короткометражки разворачивается в Афинах — городе, где, по словам режиссера, «кости истории всегда на виду». Двое привидений — в прошлой жизни переводчик (Джозеф Акики) и фотографка (Джесси Бакли) — блуждают среди улиц и руин, пытаясь осознать собственное небытие. Архивные кадры политических бурь перемежаются с голосами персонажей, цитирующих поэзию и делящихся размышлениями, и создают пограничный мир — пространство между временем и памятью. Эфемерный эскиз удивляет тем, насколько далек он по интонации от привычного стиля Кауфмана: в нем гораздо больше трепета, чем в предыдущих режиссерских работах кинематографиста.