Жду новый пост

Серия «Сказки тётушки Шиану»

Я и кос не плела ещё - матушка отвела
Далеко за околицу, где не видать села,
Через три холма в камыши на журчащий брод,
Где река любое слово на дно кладёт.
Там, над быстрыми струями, мне говорила мать:
"Лихо в дом не надо по глупости, дочка, звать...
Ты запомни имя, но мне обещай, дитя,
Что оно с твоих губ никогда не слетит шутя.
Только если случится чёрный, горючий год,
И придёт нужда защитить людей от невзгод,
Ты пойди за село на холмы, где шумят ветра,
Назови это имя, скажи, что пришла пора,
И беги что есть мочи, дочка, на этот брод -
Лихо здесь потеряет следы, тебя не найдёт..."
И она мне шепнула имя, что всех страшней.
...через год молодая трава поднялась над ней.

Потекли, словно струи речные, мои года,
Стороной обходила родные места беда.
Я и думать забыла скоро об этом дне...
Но примчался всадник чужой на лихом коне,
Кровью вышит рукав, и в крестце у коня - стрела...
Так накрыли дом мой чёрные крылья зла.
...так я вспомнила имя, что матушка назвала...

На холмах только ветер, жаворонки, ковыль.
Виднокрай затянули дым от пожарищ, пыль.
С каждым днём всё труднее было от них дышать...
Наконец я решилась лихо на помощь звать.
Никому не сказала, зачем и куда пошла,
Только косы длинные бережно расплела:
Всё равно в невестах мне уже не бывать -
Назову это имя и тоже уйду, как мать.
Ветер ночи обнял меня, словно добрый брат...
Кто найдёт моё тело и принесёт назад?

...я так долго спал, что огонь мой почти потух,
Но запретное имя во сне уловил вдруг слух.
Кто осмелился?!
Пламя до неба взвилось столбом,
Стало ночью видно далёко, как ясным днём,
Я увидел тех, кто пришёл убивать и жечь...
И покинул ножны мой вечно голодный меч.
А когда не осталось в стане врага живых,
Я присел отдохнуть посреди молодой травы,
Но почуял что-то родное под ней, в земле -
И уже остывший, но всё же знакомый след,
От могилы ведущий к реке сквозь глухую ночь.
Я прошёл по нему.
Я нашёл её.
- Здравствуй, дочь.

Медовые липы в лесах Эландэ,

Медовые липы цветут…

Под ними, пуская венки по воде,

Прекрасные девы поют,

И кружит им головы запах цветов,

И ласточкой в сердце влетает любовь…

Медовые липы в лесах Эландэ,

Где ясные воды бегут…

Я был там и слышал тех лип аромат,

Я видел тех дев драгоценный наряд,

Я пел с ними песни над быстрой рекой,

И сердце оставил я там, и покой,

Но дни, словно стайка стрижей, пронеслись,

И мне приказал повелитель: - Вернись!

Хрустальные воды лесов Эландэ,

Хрустальные воды звенят…

Над ними в холодной ночной высоте

Эльфийские звезды горят,

Под ними свободны от смертных оков

Несущие в жилах бессмертную кровь…

Хрустальные воды лесов Эландэ,

Где вечные кроны шумят…

Я был там и слышал напев этих струй,

Мне губы ожег этих вод поцелуй,

Унес я с собой песни, полные слез,

Да прядь серебристых, как ветер, волос,

Но деве бессмертной года - только миг…

Приду к ней - и что ей скажу я, старик?

Зеленые кроны лесов Эландэ,

Зеленые кроны дубрав…

Под ними, над ними - не встретишь нигде

Хозяев, законов и прав…

Земля, где медовые липы цветут,

Страна, где бессмертные девы поют…

Зеленые кроны лесов Эландэ,

Где, может, меня еще ждут…

ххх

Фото взято в сети, на авторство не претендую

Вдалеке от дорог, над тенистым прудом,

Обнимают деревья покинутый дом,

Смотрит в окна луна равнодушно с небес,

И тревожно трепещет листвой дикий лес.

Не ступает людская нога никогда

На ступени крыльца и на берег пруда,

Но отсюда раз в год при ущербной луне

Едет призрачный всадник на черном коне.

Спит младенец грудной у него на руках,

Безмятежна улыбка на детских губах,

Всадник чутко его охраняет покой,

Обнимает дитя и целует порой.

А за всадником тень бледной девы летит,

- Умоляю, верни мне дитя! - говорит.

- Ты клялась, что отец его - я, - ей в ответ

Долетают слова. - Не отдам его, нет!

Рефрен (тихо):

Я рыцарь ночи,

Воитель страха,

Летучей мыши клеймо на латах,

Я выбрал путь свой

По доброй воле,

И не жалею о смертной доле...

Я почти позабыл прежней жизни года.

Паладином, мне помнится, был я тогда.

И немало я подвигов славных свершил,

И немало баллад в честь любимой сложил.

Но счастливые дни пролетели, как сон:

Темной ночью напал на столицу дракон

И с собою унес королевскую дочь...

Я единственный вызвался деве помочь.

Я повсюду искал похитителя след,

И под вечер услышал желанный ответ:

Голос девы с небес о спасенье взывал,

Удалился к востоку, затих и пропал.

А под утро случайный прохожий помог:

Видел он, как дракон пролетел на восток,

Дева с ним обнималась, восторга полна...

И я понял, что честь потеряла она.

Рефрен

Черным гневом палимый, продолжил я путь,

Чтобы клятву исполнить и деву вернуть,

Что с ней делать потом, пусть решает отец...

Вот уже и дороги забрезжил конец:

Я проведал про логово в Медных горах.

Вдруг явился старик предо мной в двух шагах,

Опираясь на посох, он молча стоял,

Горный ветер седыми кудрями играл.

Я спросил его, знает ли он, где дракон,

- У тебя два пути, - так ответствовал он,

- Или в битве с ним голову с честью сложить,

Иль за право победы мне вечно служить:

Я тебя наделю тайной силой сполна,

Одолеть исполина поможет она,

Но погубит тебя королевская дочь,

Против хитрости сила бессильна помочь.

Рефрен

Знай, когда ты дракона в сраженье убьешь

И в пещере плененную деву найдешь,

И, лишенную чести, доставишь домой -

В этот день ангел смерти придет за тобой.

Дева, пав на колени, заплачет навзрыд,

И в насилье над нею тебя обвинит,

Королевское сердце пронзит этот плач,

И тебя, словно вора, повесит палач.

До того эта дева любовью полна,

Что почти превратилась в дракона она,

И под сердцем коварным уже понесла

Плод давно предреченного мудрыми зла.

Если в битве тебя похититель сразит,

Гибель страшная этому миру грозит,

Если ж примешь ты тайную помощь мою,

Сгубишь душу, но мир устоит на краю...

Рефрен

Долгим было молчанье. Потом я спросил:

- Так ты хочешь, чтоб я тебе мертвый служил?

Если так, я согласен погибнуть в петле,

Лишь бы люди пожили еще на земле...

И великая сила вошла в мою плоть:

Мне казалось - я гору могу расколоть.

- Выпей крови дракона! - велел мне старик,

Отвернулся и скрылся из глаз в тот же миг.

Я драконью пещеру в утесе нашел,

И в нее, как хозяин, без страха вошел,

Без труда соблазнителя девы сразил

И с клинка теплой крови драконьей испил,

Кровь была горяча, солона и горька,

Яд бессмертия в ней накопили века.

И, последние капли стирая с меча,

Я смеялся в душе над петлей палача...

Рефрен

Так и вышло - я принял позорную смерть,

Но еще не успела заря догореть,

Старец вызвал меня, я на зов поспешил,

И без малого год ему честно служил,

Но, лишь месяц девятый пошел на уклон,

От служенья был старцем я освобожден:

Он поведал, что в эту вот самую ночь

В тяжких родах умрет королевская дочь.

Коль дитя заберет настоящий отец,

Ждет невинную душу печальный конец,

Если ж я его с ложа похитить смогу,

Не достанется отпрыск дракона Врагу.

Над землей загремели копыта в ответ,

Всем известно - пространства для призраков нет,

И, чуть только был сын королевны рожден,

Встали двое над ним: паладин и дракон.

Рефрен

- Мой! - дракон проревел, выдыхая огонь.

- Мой! - сказал паладин, простирая ладонь.

А младенец в пеленках тихонько зевнул,

Улыбнулся невинно, и сладко заснул.

- Не отдам... - прошептала несчастная мать.

Отвечал паладин ей: - Придется отдать!

Ты клялась перед всеми, что он от меня,

Значит, я над ним властен! Отец его - я!

И во мраке растаял навеки дракон,

И прервался предсмертный томительный стон,

И повез паладин сына спящего прочь,

А за ними вослед - королевская дочь...

Сколько лет миновало с тех пор - не сочтешь,

Но доныне, коль чудом туда забредешь,

Раз в году, при девятой ущербной луне,

Встретишь рыцаря ночи на черном коне...

Рефрен

ххх

Рисунок взят в сети, на авторство не претендую

Тонкие пальцы бездумно скользили по чуткому полотну, натянутому на раму мольберта. Под плотно сомкнутыми веками постепенно рождалась будущая картина: опрокинутый над холмами небесный окоем; легкие перья облаков на бездонной до головокружения синеве, чуть подсвеченные снизу садящимся солнцем, неуловимо нежного, розовато-жемчужного оттенка; глубокая тишина предзакатного мира… покой… тот покой, которого она лишилась давно и безвозвратно.

Тархи открыла глаза, уже зная, что увидит. То же самое полотно, которое натягивала недавно. Ровное, гладкое. Чистое…

Она больше не могла творить. И это было непоправимо.

Тархи сама не знала, когда от нее ушел дар переносить на полотно увиденное, окрашивая картину собственными чувствами, переживаниями, собственной радостью и болью. Конечно же, это случилось не сразу, не вдруг, как удар грома. Постепенно, исподволь из картин уходила жизнь. До поры до времени ей еще удавались милые, ни к чему не обязывающие летние пейзажи, которые хороши сами по себе и не нуждаются в дополнительном содержании. Но она помнила, слишком хорошо помнила то полотно, которое стало финалом ее обучения в Академии.

Ровная, словно очерченная циркулем, дуга грозовой тучи, с белесым подбрюшьем градового слоя, нависающая уже почти над головой. Неровный дрожащий отсвет по черно-лиловому краю. И обжигающий ветер в лицо, с первыми каплями близкого ливня. Пламя, вскипающее в крови. Неистовая жажда грозного безумия страсти. Бесстрашие. Полет навстречу буре.

И полный изумленного восторга взгляд бархатно-карих глаз под длинными ресницами…

Так начиналась их буря…

Тархи грустно улыбнулась, отходя от мертвого полотна, так и не ставшего картиной. Ей больше не сотворить такое. Никогда… Она послушно кивала, когда ей советовали отдохнуть, она даже согласилась оставить все и уехать – в глушь, в крохотную деревеньку на краю света, туда, где звонкая синяя чаша неба опирается на серебристые спины ковыльных холмов. Туда, где тишина, облака и ветер. И вскрики ночных птиц под падающими звездами…

Она здесь уже год. Сегодня, после вечерней прогулки, Тархи не выдержала и достала холст. Стараясь не думать ни о чем, кроме увиденного заката, не ждать успеха и не страшиться неудачи, не бояться… Ничего не изменилось…

Тархи тихо толкнула дверь в спальню. Спальня год пуста, а привычка осталась. Она быстро привыкла тихо открывать дверь – ей легче всего творилось по ночам, а он не любил, чтобы его будили… Сворачиваясь клубком под легким теплым одеялом, Тархи вспомнила, что не убрала полотно. Но выбираться из постели, ступать босыми ногами по холодным половицам не хотелось. Да и видеть свидетельство новой неудачи не хотелось тоже…

«Завтра…»

С этой мыслью она провалилась в сон.

Ей снились холмы. Медленно садящееся за горизонт солнце. На него можно было смотреть, не боясь ослепнуть. И она смотрела, пока не ощутила, что не одна. Что рядом кто-то есть…

Очень медленно и осторожно Тархи повернула голову. И встретилась взглядом с холодной синевой незнакомых глаз. Мужчина протянул руку и кончиками пальцев приподнял ее лицо, заглядывая не в глаза – в душу. С испуганным вскриком Тархи отшатнулась от него – и проснулась.

В открытое окно заглядывала полная луна. Ночной ветерок чуть шевелил занавески. Глубокий покой полуночи. И только сердце взволнованно колотилось у самого горла – так, что его удары были слышны в тишине спальни. Тархи прижала к груди ледяные от пережитого страха ладони, пытаясь унять заполошный стук.

Казалось бы, чего бояться? Это только сон. Сон и ничего более. Но подбородок до сих пор хранил прикосновение неожиданно теплых пальцев. Чутких и сильных. Тархи закрыла глаза, восстанавливая в памяти лицо незнакомца из сна, неуловимо знакомое… но оно ускользало. Тысячи лиц могли походить на него – и не быть им. В одном Тархи была уверена – она никогда раньше не встречала этого человека…

Утро возвестило о себе птичьим щебетом. Ласточки с пронзительным писком носились над гладью пруда.

– Будет дождь, – сказала самой себе Тархи, выбираясь на веранду с сиротливо стоящим в углу мольбертом. На миг ей показалось, что на полотне проступает что-то, и сердце тут же сбилось с ритма – но это была лишь тень от виноградной плети, свисавшей на веранду с крыши. Но как она походила на контур вчерашнего облака…

– Глупая, – укорила себя Тархи. – Забудь… и принимайся за дело. Будет хоть какая-то польза…

Привыкшие за год к работе руки ловко копали лунки. Рядом топорщила ярко-зеленые листья рассада, рассыпала зеркальные блики рябь на воде в ведерке. Бережно присыпав рассыпчатой, остро пахнущей влажной землей корешки саженца, Тархи прижала их ладонями и щедро полила.

– Расти…

Ближе к обеду начал накрапывать дождь. Тархи разогнулась, посмотрела из-под руки. Свинцовая пелена на горизонте ясно давала понять: это надолго. Притихли ласточки, и только неугомонным кукушкам все было нипочем – знай себе считали года. Им было не жалко, живи хоть век, хоть два…

Вздохнув, Тархи подхватила лопату и пустое ведро, в котором брякал черпак, и подалась к замшелой бочке, в которую уже бежала с карниза тонкая струйка дождевой воды…

Сидеть дома оказалось невыносимо скучно. Послонявшись по комнатам, перемыв всю посуду, до блеска начистив все кастрюли и ковши, Тархи не выдержала. Вытащив из кладовки старенький плащ, она всунула ноги в разношенные сапоги и подалась к холмам. Тем самым… Под мерный шелест дождя шагалось легко, и как-то незаметно для самой себя Тархи оказалась на вершине. Так высоко она никогда не забиралась, и когда оглянулась, у нее перехватило дыхание от щемящей красоты открывшегося ей вида.

Мягкая матовая зелень поздней весны, еще не яркая, затуманенная дымкой мелкого теплого дождя, окутывала долину. Тархи впервые видела ее так – сверху, на многие мили в обе стороны, утопая в открывшемся просторе. Покатые бока холмистых гряд стекали вниз, к медленной реке, и серое нависшее небо отражалось в зеркале пруда далеко внизу. Взахлеб перекликались кукушки, звенели где-то в вышине невидимые жаворонки, и над всем властвовал ровный шепот дождя…

Тишина, которую лишь оттеняли все эти звуки, отозвалась в сердце острой болью. Не той, от которой умирает тело – эту боль Тархи приняла бы как избавление. Той, от которой умирает душа, уже неспособная перенести эту красоту на полотно, запечатлеть для вечности. Их много хранилось в памяти – таких же прекрасных мгновений, неповторимых, потерянных для всех, кроме нее…

Ложась в постель, Тархи вспомнила, что так и не убрала мольберт с веранды.

Она блуждала по городу, теряясь в лабиринте безликих улиц и не понимая, как могла раньше жить здесь и считать это место прекрасным. Мимо тек людской поток, такой же безликий и серый, и она напрасно искала в нем хоть одно знакомое лицо. Она была чужая здесь…

Тархи повернулась и сначала пошла, потом побежала, стремясь вырваться на волю, туда, где бездонное небо и необъятная даль, но стены домов все вытягивались вверх, нависая над ней, и она чувствовала всем существом: еще немного, и они сомкнутся, раздавят ее…

В бесплодном поиске выхода взгляд зацепился за осколок небесной синевы. Тархи рванулась навстречу, дрожащими пальцами вцепилась в пахнущий горькой полынной свежестью плащ, спрятала лицо на груди, всхлипывая от облегчения. Уже знакомым прикосновением ее заставили поднять голову. Тархи вскинула глаза – и утонула в грозовой лазури взгляда.

– Не бойся…

Сухие, горячие губы коснулись ее губ…

Утром Тархи долго смотрела в потолок, время от времени прикасаясь кончиками пальцев к губам и прислушиваясь к шелесту дождя по крыше.

«Только сон…»

Рассеянно запив молоком горбушку еще теплого хлеба, оставленного хозяйкой, она отправилась в холмы.

На мольберт Тархи даже не взглянула. Впрочем, там и не на что было смотреть. Разве что полотно потемнело от сырости… и пролегли разводы.

Проводив взглядом свою постоялицу, хозяйка покачала головой. Что-то было не так с ней. Зачастила в холмы, и взгляд в себя… не к добру. Поколебавшись немного, старушка с трудом поднялась по шаткой лестнице на чердак. Там, за тонкой решеткой, ворковали голуби. Тархи всегда кормила их сама. Хозяйка пересчитала белоснежных птиц, покачала головой. За год ни один голубь не отправился домой… но не может же быть такого, чтобы молодой женщине некому было писать?

Старушка приподняла проволочную дверцу, поймала первого попавшего под руку голубя, заглянула в рубиновые глаза птицы. Что передать с ней? Какую весть? Звать ли, предупреждать? Есть ли кого позвать, если за год никто не навестил грустную женщину с глазами, в которых не осталось света?

Она подбросила голубя, и тот пошел вверх кругами, все шире и шире, пока не нашел верное направление. Тогда крохотная белая точка устремилась по прямой, как стрела из лука. Хозяйка следила за ней, пока птица не исчезла из виду, а потом решительно распахнула клетку, выпуская всех голубей. Уж если этого знака не поймут…

Смыв пот и пыль водой из бочки, Тархи засмотрелась в таинственную зеленоватую глубь. У ее отражения был живой, смеющийся взгляд… или это просто рябь прошла по воде от дыхания ветерка?

Проходя мимо забытого мольберта, она зацепилась взглядом за испорченную поверхность ткани, медленно подошла, провела по разводам пальцами. Дорогое полотно было загублено безвозвратно, но вот эти расходящиеся линии так похожи на речное русло и покатый склон холма… а вот тут только дымки и цвета добавить… и будет тот самый вид.

Она почти не удивилась, когда под пальцами начал проступать и наливаться цветом пейзаж зашторенной дождем долины. И оторвалась от картины только в глубоких сумерках, когда обеспокоенная хозяйка напомнила, что пора бы ужинать.

Сон пришел легко, обнял, как теплый летний дождь обнимает округу, как мать обнимает усталого ребенка, засыпающего у нее на руках. Тархи засмеялась – негромко и счастливо, подставила лицо поцелуям капель, раскинула руки, обнимая пасмурное небо. Сильные теплые руки легли на ее плечи…

– Я скоро уеду…

– Ты хочешь этого?

Тархи покачала головой.

– Ты не уедешь.

Через несколько дней на веранду, увитую виноградом, поднялся мужчина. Одетый по последней моде, рассеянно смотрящий вокруг бархатисто-карими глазами из-под длинных густых ресниц, он поздоровался с хозяйкой и огляделся. Старушка промокнула глаза уголком платка и поманила его за собой. Указав на приоткрытую дверь, она быстро ушла на кухню неровной семенящей походкой. Мужчина толкнул дверь, замер на пороге спальни.

Слегка смятая постель была пуста. У окна стоял мольберт с накинутым на него покрывалом. Мужчина решительно отбросил плотную ткань. На полотне сквозь дымку мелкого дождя проступала матовая зелень долины, текло ковыльное серебро, пахло горьковатой свежестью зацветающего разнотравья, и душа просилась на волю, расправляя забытые крылья при виде бескрайнего простора…

Мужчина медленно протянул руку, коснулся холста. На ладонь упали теплые капли дождя, тихо шепчущего о невозвратной потере…

ххх

Для разнообразия фото на этот раз моё)

Я поведаю вам о том,

Как по вересковым холмам

Ясным, ласковым майским днем

Всадник один скакал.

Всадник ехал и песню пел

Во славу прекрасных дам,

И словно птица, напев летел

По вересковым холмам.

Взлетали птицы из-под копыт

И славили песней май,

И пеньем, как чаша элем, налит

Был весь этот чудный край.

Было нельзя по цветам узнать,

Какого клана седок,

Но видно было героя стать:

Пригож, силен и высок.

Он был в истрепанный килт одет

И вытертый плед простой,

Но добрый конь, ускоряя бег,

Играл золотой уздой.

Всадник путь держал на восток,

Где пенится шумный вал.

Там королевский замок, высок,

Башни свои вздымал.

И вот уж плиты двора, как соль,

Дробят подковы коня.

Выходит к всаднику сам король,

К себе седока маня,

И молвит путнику:

- Расскажи,

Что ты на пути встречал?

Чем промышляешь себе на жизнь?

Где твой родной очаг?

Всадник так ему отвечал,

Коня привязав к кольцу:

- Лань златорогую обещал

Я привезти отцу.

Охотник я добрый, да сплоховал -

Нигде этой лани нет,

Однако в замок твой по холмам

Привел меня ее след.

Король рукою уперся в бок

И, щуря лукаво глаз,

Со смехом молвил:

- Добро, стрелок,

Занятен мне твой рассказ!

Да только вот не возьму я в толк:

А где же тугой твой лук?

Где твои стрелы быстрые?

Тот

В смятенье глядит вокруг.

- Что ж, - отвечает, - прости обман,

Я правду тебе скажу:

Я купец, из далеких стран

Редкий товар вожу.

Ни ветру преграды нет, ни молве,

Я слышал, молва гласит,

Что жемчуг, невиданный по красе,

В замке твоем сокрыт.

И снова смеется король:

- Добро,

И этот рассказ хорош!

Но где же, купец, твое серебро?

Какой ты товар везешь?

Склоняется тот:

- Ложь прости мою,

Истинно я скажу -

Певец я бродячий, пляшу. пою

И песни любви пишу.

Что дочь твоя краше вешней зари,

Услышал недавно я,

Спешил увидеть ее - смотри,

Почти запалил коня,

Чтоб песню сложить о ее красе...

Король перебил:- Так что ж,

Не вижу я лютни твоей, певец,

Но слышал, как ты поешь.

Однако можешь ехать назад -

Я утром просватал дочь.

Невесту не выставишь напогляд -

Ничем не могу помочь.

- А кто жених? - гость потупил взор.

- Этого не таю -

Мак-Ригану, лэрду с далёких гор,

Я дочь обещал свою.

- Так Мак-Риган! Скорей позволь

Невесту мою обнять!

- Да знаю я, - хохочет король, -

Кого мне пришлось встречать!

Вот только напомни мне - не тебя ль

Назад тому ровно год

Я приказал повесить, едва

Появишься у ворот?

И прошептал жених, побледнев:

- Воля твоя, король,

Только прошу - перед казнью мне

Ее увидать позволь.

Дороже жизни твоя мне дочь,

Разлуки я не стерпел,

На свет очей ее я сквозь ночь,

Как мотылек, летел.

Не откажи мне в последний час...

Хмуро король глядит.

Дочь королевская, чуть жива,

Возле окна стоит.

- Придется, дочка, тебе решать,

Как с твоим милым быть -

С петлей пеньковой его венчать

Иль на тебе женить?

Я ради слез твоих обещал

Тебя за него отдать,

А тут он сам сюда прискакал...

Не слово ж назад мне брать!

Пойдешь за него - прощу, видит Бог!

Скажи лишь - да или нет?

...Но так пели птицы, что я не смог

Расслышать ее ответ.

ххх

Рисунок взят в сети, на авторство не претендую

В одном саду жила-была гусеничка. Жила она как все гусеницы на свете: сидела и ела сочные листья. Когда один листок кончался, она перебиралась на другой и продолжала есть и расти. Правда, расти у нее получалось очень плохо.

Однажды гусеничка задумалась. Может быть, ей не подходит то, что она ест? Может быть, ей нужна более разнообразная, более изысканная, более плотная или более легкая пища? И гусеничка принялась пробовать все подряд - капусту и укроп, смородину и вишню, все это было очень вкусно, но ничего не менялось. Гусеничка почти не прибавила в росте. Но как-то она добралась до цветочной клумбы.

- Ах, какой аромат! - восхитилась гусеничка и увлеченно захрустела яркими лепестками.

Пчелы, которые собирали с цветов пыльцу и нектар, возмущенно зажужжали. Им не понравилось, что кто-то ест цветы. На жужжание прискакал вездесущий кузнечик и принялся убеждать пчел, что цветы, конечно, хороши, и лучше бы ими просто любоваться, но ведь гусеничке очень надо! Ну подумаешь, совсем маленький бутончик, никто и не заметит! И она же только попробует, и больше не будет! А большая травяная жаба, жившая под капустным листом на грядке, одобрительно подквакивала и желала гусеничке приятного аппетита. Она не любила цветы.

И тут появился садовник.

- Ах ты, хулиганка! - сказал он, разглядывая гусеничку. - Что же это ты творишь, а? Вот сейчас возьму и скормлю тебя моей канарейке. Такой цветок испортила, негодница!..

Пчелы промолчали. Они были заняты делом. Жаба возмущенно заквакала, но на всякий случай убралась подальше под лист. Кузнечик взволнованно запрыгал по саду, заламывая лапки и причитая над судьбой гусенички.

А садовник не торопился. "Что ж ты такая чахлая-то? - подумал он, стряхивая гусеничку в банку. - Еще склюет кто ненароком..." И понес банку домой.

- Квар-раул! - завопила жаба. - Убивают!

- Ах! Она погибла! Ее съедят заживо! Какая жестокость! - застонал кузнечик.

Пчелы, не обращая внимания на всю эту суету, продолжали собирать нектар. Им было все равно, что сделают с гусеничкой, лишь бы никто не трогал их любимые цветы.

Садовник поставил банку на стол и полез в книжный шкаф за толстой и пыльной книгой с надписью "Определитель насекомых". Он давно не заглядывал в справочник, потому что хорошо знал всех, кто жил в его саду. Но с этой гусеничкой определенно было что-то не так.

Довольно долго садовник рылся в книге, пока не нашел довольно похожее изображение. Несколько раз сверив картинку с гусеничкой, он довольно усмехнулся в усы.

- Так я и думал. Ну что, красавица, не знаю, каким ветром тебя занесло в мой сад, но ты в нем погибнешь с голоду. А попутно перепортишь все, что успеешь. Я, знаешь ли, крапиву не выращиваю. А все остальное тебе не годится. Но мы это дело поправим.

Много исправлять не пришлось. Сразу за садом раскинулся большой пустырь. На нем росло достаточно крапивы, чтобы прокормить целую армию самых прожорливых гусениц. Садовник посмотрел на крапиву, на гусеничку, почесал в затылке и не стал выпускать пленницу на свободу. Такая слабенькая, она бы не выжила на воле.

Когда-то садовник собирался завести рыбок и даже купил аквариум. Но так и не собрался, а покупку использовал для хранения семян. Теперь аквариум пригодился. Высыпав в коробку семена, садовник постелил на дно свежую траву, добавил банку с водой, а в воду поставил стебелек крапивы. И посадил на нее гусеничку. А чтобы никто не причинил ей вреда, накрыл аквариум сеткой.

Угощение пришлось гусеничке не по вкусу.

- Ай! Она же колется! Она же жесткая и невкусная! - возмущалась избалованная смородиной и цветами гусеничка. Но делать было нечего, пришлось есть, что дают. Гусеничка ела, возмущалась, снова ела, не замечая, как быстро поправляется и растет. Скоро ей уже не хватало того стебелька, который каждое утро приносил садовник.

- Давно бы так, - усмехнулся садовник, заметив, как крупная гусеница ползает по обглоданному стебельку, и принес целую горсть больших, сочных листьев крапивы.

- Давно бы так, - буркнула гусеница, принимаясь за еду.

Как-то к садовнику зашла взять меда учительница биологии.

- Ах! - воскликнула она, увидев аквариум с гусеницей. - Как вы можете так поступать с беззащитным насекомым?! Посадить его в клетку, лишить естественных условий обитания?! Вы гадкий, нехороший человек! Я буду на вас жаловаться в отдел по защите животных! Вас самого надо посадить за решетку!

И она убежала, громко стуча каблучками. Садовник пожал плечами и убрал в шкаф приготовленный для учительницы мед. Пригодится кому-нибудь другому.

А гусеница ела себе и ела. Пока однажды у нее не пропал аппетит. Заметив, что гусеница ползает по листьям и не ест, садовник посмотрел на календарь, хмыкнул и отнес аквариум в прохладную темную кладовку. Наступила осень. Гусеница забилась в самый дальний и темный угол аквариума, проклиная садовника.

- Я так и знала, что мне станет плохо от этой еды! - плакала она, пока вдруг у нее не пропал голос. Гусеница в ужасе кинулась куда глаза глядят - и не смогла пошевелиться. Ее тело словно обратилось в камень.

"Мне конец..." - подумала гусеница, и потеряла сознание.

Ранней весной садовник вынес аквариум на веранду. Снег уже почти весь стаял, молодая трава бодро топорщила на лужайке зеленые усы, тихо гудели в улье пчелы, разминая крылышки после долгого сна, и ласково улыбалось в утреннем небе солнце.

- Ну что, красавица, вот и твое время пришло, - сказал садовник, снимая сетку с аквариума. - Пора, просыпайся, а то самое главное пропустишь.

Солнечные лучи упали на твердую коричневую куколку в углу стеклянного ящика. Какое-то время она оставалась неподвижной, потом что-то тихо щелкнуло, крышечка куколки откинулась, и наружу выбралось существо, волоча за собой пару мокрых, линялых, сморщенных тряпочек.

- С добрым утром, - усмехнулся садовник.

Существо не ответило. Оно было очень занято - оно грелось и обсыхало. Блеклые тряпочки, попав на солнечный свет, вдруг распрямились, брызнули в глаза разноцветьем красок, и вот уже над стеклянной темницей вспорхнула бабочка, купаясь в теплых лучах.

- Чур, свою детвору на мои цветы - ни-ни! - крикнул ей вдогонку садовник. Бабочка не ответила. У нее было более важное дело, чем вспоминать все, что было в прежней, гусеничьей жизни.

Впрочем, садовник и не ждал ответа. У него тоже было много других, более важных дел. Он взял большие ножницы и пошел проверять, как перенесли суровую зиму его вишни.

На край аквариума сел воробей, клюнул пустую куколку. Не нашел ничего интересного, обиженно чирикнул и улетел.

А легкую коричневую скорлупку унес ветер.

Однажды после шторма течение занесло в раковину крупинку янтаря. Ракушка очень удивилась и обрадовалась гостье: словно капелька солнца осветила ее скромное жилище. Того самого солнца, о котором она прежде только слышала от летучей рыбы.

Очень скоро выяснилось, что крупинка остроумна, весела, и с ней можно вести долгие интересные беседы на самые разные темы. Ракушка была счастлива. А если острые слова и не менее острые края крупинки задевали влюбленного моллюска, то он все прощал янтарику ради того света, которым озарилась его жизнь.

Крупинка рассказывала о танцах в пене прибоя, о бескрайнем небе, которое больше моря, о том, как ее сородичей забирают люди, чтобы дать им драгоценную оправу.

- Но я слишком маленькая, меня никто не замечает, - вздыхала крупинка. А друзья утешали ее:

- С тобой и так весело и светло.

И крупинка успокаивалась.

Но со временем она начала жаловаться, что в раковине тесновато для двоих.

- Мне неудобно, я так стесняю тебя, - извинялась крупинка.

- В тесноте, да не в обиде, - возразила летучая рыба.

- Ничего, - вступилась за крупинку ракушка. - Я что-нибудь придумаю.

И она придумала. Она принялась расширять свой тесный домик, чтобы крупинке было просторнее. Раковина понемногу росла, ракушка все искуснее наращивала перламутр слой за слоем, пока однажды не почувствовала, что крупинка перестала покалывать, а свет ее как-то странно изменился.

- С тобой все в порядке? - забеспокоилась ракушка.

- Я как-то странно себя чувствую, - прозвучало в ответ. - Словно это не совсем я. Вернее, совсем не я.

Вместо солнечной крупинки в раковине оказалась крупная перламутровая горошина. Пока ракушка строила новую раковину, часть перламутра осела на крупинке, обволакивая ее слоями, сглаживая острые края и грани.

Летучая рыба, заглянувшая проведать друзей, от удивления села на хвост.

- Да ты же превратилась в жемчужину! - воскликнула она. - И в какую красивую!

- Правда?! - ахнула бывшая крупинка.

- Правда, - подтвердила ракушка. - Ты безупречна. И знаешь... мне давно хотелось тебе сказать... Я люблю тебя.

Летучая рыба вспомнила, что у нее есть неотложное дело, и немедленно исчезла. Она всегда, даже мальком, была очень воспитанной рыбой, и поспешила оставить друзей наедине.

- О... - только и смогла вымолвить жемчужина. И порозовела от смущения и радости.

В маленькой компании друзей все пошло своим чередом: долгие увлекательные беседы, смех, веселье, мечты о будущем. Вот только розовая жемчужина становилась все задумчивее.

- Что с тобою? - не выдержала наконец ракушка. - Я же чувствую, что-то не так.

- Я не хотела огорчать тебя, - вздохнула жемчужина. - Но раз уж речь зашла об этом... Мне скучно. Вы замечательные, но я хочу снова видеть солнце, плясать в прибое, считать звезды. Мне нужно хоть немного праздника.

Ракушка очень расстроилась: она не могла дать любимому существу то, в чем оно нуждалось.

- Ты ведь знаешь, что мне нельзя на берег, - виновато сказала она. - Но я что-нибудь придумаю.

И ракушка придумала. Она покинула свой уютный коралловый сад и принялась путешествовать, показывая возлюбленной все новые прекрасные места. И каждое оказывалось все ближе к берегу. Летучая рыба сокрушенно качала плавниками, но ничего не говорила друзьям. Впрочем, теперь во время их бесед говорила только жемчужина.

Она вспоминала, как весело ей жилось на берегу, и жаловалась, как устала от мрачного подводного мира.

- Я достойна большего! - негодовала она. Ракушка виновато отмалчивалась и подбиралась еще ближе к линии прибоя. А о чем думала летучая рыба, знала только она сама.

- Я достойна большего! - заявила однажды жемчужина. - Моя красота заслуживает того, чтобы ее видели все! Я могла бы сиять в короне короля, а вынуждена томиться в какой-то крохотной раковине! Это несправедливо, в конце концов!

- Но ведь я люблю тебя, - вздохнула ракушка. - Не волнуйся, я придумаю что-нибудь.

- Что ты можешь придумать?! - воскликнула жемчужина. - Ты можешь только держать меня взаперти! Я даже солнца не вижу, разве что сквозь толщу воды!

- Хорошо, - кротко сказала ракушка. - Ты увидишь солнце.

И она поползла к берегу. С трудом втиснувшись меж двух камней, ракушка остановилась, дожидаясь отлива. Воды над ней оставалось все меньше, течение все сильнее увлекало за собой в спасительную глубину, но ракушка держалась за камни, пока вода не схлынула совсем, оставив ее на мокром песке. И тогда ракушка медленно раскрыла створки раковины.

- Смотри.

Над морем поднималось солнце.

- Ах... - восхищенно выдохнула жемчужина. - Наконец-то свободна...

И она выкатилась из раковины.

- Вернись, - прошептала ракушка. - Пожалуйста... Не покидай меня, я ведь так люблю тебя...

- Если любишь, не удерживай! - крикнула жемчужина. - Я достойна великой судьбы!

Ракушка ничего больше не сказала, только плакала молча перламутровыми слезами, пока волны прилива не захлестнули ее, навсегда разлучая с возлюбленной.

Долгое время в коралловом саду было тихо. Ракушка молчала, и рядом с ней молчала летучая рыба, поглаживая плавниками раковину друга. Им было о чем помолчать.

Однажды друзья заговорили вновь, как прежде, по молчаливому уговору никогда не касаясь в беседе того времени, когда их было трое. Хотя оба тосковали по покинувшей их жемчужине и ее свету.

Тосковала ли о них жемчужина, ракушка и летучая рыба никогда не узнали. Может, и тосковала в недрах бронированного сейфа, где ее похоронили, раз или два в году доставая, чтобы выставить напоказ под жадные и завистливые взгляды, но гордость не позволила бы ей пожаловаться даже самой себе.

Ведь она получила свою великую судьбу.

ххх

Арт найден в сети, на авторство не претендую