Я задумался.
- Давайте так. Имя вы у меня забираете, воспоминания оставляете и служу я вам не пятьдесят сотен лет, а сто.
Господин смотрел на меня, не отводя глаз. Потом скривил губы, ухмыльнулся, а затем и вовсе расхохотался.
- Какой мне прок с вас, рядового самоубийцы, когда я имею в подчинении мириады искусных соблазнителей, душегубов и мошенников?
Я замялся. Действительно, что я могу предложить? Ведь при жизни мое ремесло заключалось в том, что я писал картины. Вероятно, глаза мои беспокойно и тревожно заметались, поскольку господин, не без тени иронии, подметил:
- Неужто таким неприглядным было ваше занятие, что сейчас оно мне не может сгодиться?
Ну что я мог предложить? Давайте я нарисую групповой портрет со всеми вашими подчиненными?
- Поручите мне самую отвратительную, гнусную работу, на которую вы не то, что сами не отправляетесь – врага бы не послали.
Господин смотрел на меня, широко распахнув свои сияющие глаза. Потом он потер руки и произнес:
- Так и быть.
Он протянул мне когтистую руку.
- Отслужив сто сотен лет, будете вольны отправиться туда, куда заблагорассудится. Подведете хоть раз – считайте, что не было уговора, лишитесь всех воспоминаний и будете сурово наказаны.
Я пожал ему руку, и на ощупь она оказалась теплой и сухой. Тотчас из воздуха возник пергамент с длинным текстом на нем, языка которого был мне незнаком. Господин попросил поставить подпись в самом низу документа, протянув мне возникшее из ниоткуда перо, предварительно обмакнув его в такую же, внезапно появившуюся чернильницу.
- А кровью разве не нужно где-то подмахнуть?- спросил я, расписавшись и силясь прочитать текст документа, на что господин округлил и без того огромные глаза.
- Позвольте спросить, где вы такого нахватались? Средневековье какое-то, в самом деле.
Я не знал что ответить, поэтому просто спросил насчет моих обязанностей. В ответ господин лишь щелкнул пальцами.
И вот вечер, я торчу у больничного окна, в которое гляделся щуплый мальчишка с вихрастыми светлыми волосами. Из-под ворота пижамы был прекрасно виден послеоперационный шов. К груди ребенок прижимал потрепанного плюшевого зайца, который уже лишился обоих глаз, а на правом ухе у игрушки краснела заплатка. Свои изумрудные глаза мальчик вперил в уличный фонарь, вокруг которого кружились большие белые снежные мухи. Меня мальчишка не видит, как и его соседи по палате. Один из них, бледный темноволосый подросток, лежал на кровати, держа в руках смартфон. Холодный свет дисплея падал ему на лицо, освещая сосредоточенное, хмурое лицо. Другой, веснушчатый малый с рыжими кудрями, корпел над раскраской. В палату заглянула медсестра, что-то им сказала и мальчишки стали готовиться ко сну. Я крепко зажмурился, а когда раскрыл глаза, то оказался в сестринской, за шкафом, где лежали медикаменты. До меня донесся тихий смех и веселые голоса. Выглянув из-за шкафа, я увидел как две медсестры о чем-то беседуя, накрывают крохотный столик для вечернего чаепития. Скользнув мимо них в коридор, я увидел нужную мне палату. Осталось дождаться, когда погасят свет и больница заснет.
Тушат свет, медсестры весело болтают в сестринской при приглушенном освещении. За белыми стенами больницы с надрывом воет ветер. Он залетает в трубы, не дает хлопьям снега осесть на землю, а несет их обратно к небесам. Огни фонарей в полотне пурги видятся как крохотные лампадки. В желто-оранжевых окнах жилых домов кипит жизнь: на одной из кухонь юноша, пританцовывая у плиты, готовит томатный соус к спагетти; этажом ниже пожилая женщина переругивается с телевизором; прямо за стеной дети убегают наутек от своей мамы, которая пытается загнать их в ванную комнату. Все оранжевые прямоугольники искрятся жизнью, в них звучит хохот, слышно плач, визги.
Больница погрузилась во мрак. И ее окна – равнодушные квадраты, наполненные холодным белым светом, когда на город наползает тьма. В светлое время суток это безжизненные и пустые глазницы умершего громадного чудовища, глотающего и детей, и взрослых. Некоторые так и остаются в его недрах, кто-то выбирается на волю. Но прежним не остается никто.
Я полз по коридору, заботливо надраенным хлоркой, в котором при желании я бы увидел бы свое отражение. К счастью, его у меня больше не было.
***
Мальчишке не спалось, он то и дело проводил пальцами по шву и тот отвечал ему ноющей болью. Рядом с ним, сложив свои уши на жесткую подушку, пахнущую хозяйственным мылом, лежал его верный друг, заяц. Соседи по палате уже уснули. Тот, что постарше, похрапывал. Рыжий же негромко сопел и иногда бормотал во сне.
Мальчишка перевернулся на правый бок, лицом к окну. Вздохнул. До смерти надоела больница, ему хотелось домой к маме. Сон никак не шел, хоть ребенок долго и честно пролежал с закрытыми глазами. Тогда мальчик стал считать овец. Раз, два, три.
Двадцатая уже не так резво перепрыгивала через загон, двадцать первая была в смешной шляпке, а на двадцать второй появилось неприятное ощущение, что кто-то пристально смотрит на него. Мальчишка приподнял веки, повернулся к двери. Соседи как спали так и спят, медсестры в палате нет. А ощущение никуда не делось.
Шурх.
Едва слышный звук пробежал по потолку. Мальчик широко-широко распахнул глаза. На мгновение ему стало страшно, но потом он собрал все свое мужество, и храбро откинул одеяло, чтобы встать и проверить палату на наличие посторонних. Плюшевого зайца он взял себе в компаньоны, крепко вцепившись в потрепанную игрушечью шкурку. Мальчик поднял глаза к потолку и ему показалось, что по побеленной плоскости метнулась тень с тем же самым звуком, что послышался ранее.
Шу-у-урх.
Как будто ветер погнал по аллее парка сухие листья. Простыня, свисавшая на кровати мальчишки до пола, всколыхнулась и у того по спине побежали мурашки. Он в два прыжка оказался у двери в коридор и провернул ручку. Дежурное освещение пробилось в темноту палаты и, робко обернувшись, мальчик увидел, что под его кроватью находится что-то темное и большое, свернувшееся клубком как дремлющий кот. Запищав от ужаса, ребенок побежал в сестринскую.
Спустя буквально несколько минут его привели обратно, заплаканного и напуганного. Включили в палате свет, разбудив при этом соседей мальчишки, продемонстрировали пустоту под кроватью и велели сейчас же ложиться спать. Рыжий сосед лишь устало наблюдал за произошедшим, а потом просто лег на спину и снова уснул. Темноволосый подросток же недовольно шипел и на мальчишку, и на медсестру, за что последняя сделала ему замечание и напомнила, что завтра у него уколы. После этого подросток как-то резко затих и, скрывшись с головой под одеялом, залез в интернет, затем и вовсе провалился в сон.
Простыня снова колыхнулась и мальчишка, сжимая в руках плюшевого зайца, застыл на месте как вкопанный. Он увидел как на него смотрят два огромных желтых глаза, расчерченные пополам вертикальным зрачком. Эти глаза сощурились, словно то, что сидело под кроватью улыбалось. Так обычно бывает у людей, когда их губы растягиваются в улыбке. Как будто это создание знало как нужно делать правильно. К лицу мальчика придвинулась огромная морда с разверзнутой смердящей пастью. С длинных черных клыков на пол упало несколько капель тягучей слюны. Мальчишка ощутил, что у него резко похолодело в ногах. Создание выпростало вперед свои длинные лапы, оканчивающиеся не менее длинными когтями, наполовину выползло из под кровати, обогнуло мальчишку раз, потом второй и третий. Будто это странное существо, отдаленно напоминающее исполинского кота, было на самом деле удавом.
Мальчик понял, что нужно кричать только тогда, когда его кости хрустнули, а по подбородку побежала струйка крови.
***
