Игорёня, ты прости меня. Ты же знаешь, что та последняя неделя, которую я провел в ветклинике, была очень тяжела для меня. Дышать, очень хотелось дышать полной грудью… Воспаление лёгких плюс ещё, как оказалось, затаившаяся наследственная вирусная болячка с заумным названием… Уколы, рентгены, таблетки… Мне уже и полегче вроде бы стало... Или я просто начал привыкать к этой боли?

Знаю, что ты соскучился и очень хотел меня увидеть. Почему бы и нет, подумал я накануне, и даже начал сам понемногу кушать и пить. Мой лечащий врач, добросовестный человек, при всём своём напускном цинизме, выказывал чудеса ветеринарного сострадания в сочетании с человеческой чуткостью. И когда он говорил тебе по телефону, что «завтра Персика можно выписывать», то искренне верил, что мне будет лучше дома. «Пару недель таблетками сами покормите, а дома ему и стены помогут». Так говорил врач. И наутро ты ехал забирать меня из клиники, улыбаясь в предвкушении радостных обнимашек…

Прости, что дал тебе надежду. Утром я понял, что мне совсем не лучше, что тот злой вирус, который подло подтачивал моё здоровье несколько последних месяцев, меня уже не отпустит. Я не хотел, чтобы ты видел, как я буду умирать. Тебе было бы очень больно это видеть, я знаю. Коты должны умирать в одиночку. Поэтому утром я попил воды, медленно, но глубоко вздохнул и... закрыл глаза. Навсегда.

Я знаю, что врач тебе позвонил, когда ты уже был в пути. И, увидев его вызов, ты подумал, что он просто хочет уточнить время твоего приезда... «Плохие новости. Персик умер». Он что-то ещё говорил про то, как вскрыл меня… и что увидел внутри… и ещё что-то про тело.. и ещё, и ещё… а ты просто перестал давить на газ и ехал, ничего не видя вокруг, пока машина не остановилась… а потом ты плакал, не стесняясь водителей во встречных машинах, а за окном кружились маленькие снежинки и таяли на лобовом стекле… как слёзы…