Осень 22-го. ЛНР
Слегка скрипнув, отворилась дверь. Делаю несмелый, робкий шаг, словно придя первый раз в гости... Хотя я вовсе и не гость в этом доме. На этажерке для обуви, на мягких хозяйских тапочках вповалку лежат чёрные стоптанные солдатские ботинки, покрытые красно-жёлтой пылью. Шаг в прихожую. Давно не мытый паркет слегка скрипит — рассохся. За закрытой дверью слева журчит вода — душевая? Иду направо, пройдя под широкой аркой.
Гостиная обустроена на западный, «американский» манер, хотя и с привычными для глаз нотками. Мягкий диван стоит в уголке напротив большого телевизора, пушистый ковёр закрывает большую часть комнаты, а на окне уже подсыхает зачахшая герань. Слева выстроился кухонный гарнитур. Роскошная каменная столешница, ранее аккуратно полируемая хозяйкой каждый вечер, покрыта кляксами засохшего кофе, заставлена немытой посудой. Большая хозяйская кружка с недопитым чаем стала пристанищем для мух. Мягкие диванные подушки лежат вперемешку с камуфлированными спальниками, у стены сложены рюкзаки. На столе лежит пожелтевшая смятая ажурная салфетка, с высоты шкафа с укором смотрит надколотая фигурка домового. Через походный налёт солдатского быта всё ещё явно угадывается прежний семейный уют.
Ступив на винтовую лестницу в углу, ощутил, как она вибрирует под ногами, — вскоре донеслись и звуки разрывов. Работает «Град». Спуститься бы в подвал, да любопытство тянет наверх. Хозяйская спальня — первая дверь после короткого подъёма вверх. Широкая, застеленная атласным одеялом кровать явно приглянулась командиру группы, занимавшей дом ранее. На небольшом трюмо с зеркалом, между счастливыми улыбающимися семейными фото, стоят суровые лики святых и рассыпаны патроны. Под ногами, позвякивая от далёких ещё разрывов, катается бутылка.
Следующая комната. Детская. Забытые игрушки печально, с грустью глядят на меня пустыми нарисованными глазами. На столе раскрытый на развороте учебник — «Математика, 1 класс» — и пожелтевшая за два года тетрадь. Рядом с тетрадью сидит любимец хозяйского сына — большой робот-трансформер, явно гордость малыша. На подоконнике сваленные в кучу забытые им фигурки героев... Ощущая, как щиплет в глазах, аккуратно расставил их — пускай ждут своего хозяина. Надеюсь, что дождутся.
Разрывы стали намного ближе, окно вздрогнуло, зазвенело, обдав меня тысячей осколков стекла, сбросившего с подоконника расставленные игрушки. Отираю рассечённую скулу, роняя на раскрытый учебник капельку крови. Нет, не больно. Нет и страха, но вниз спускаюсь с тяжёлым сердцем.
Из подвала раздаётся весёлый смех — ребята бодрятся, пережидая прилёты. Пускай. С грустью бросаю последний взгляд на дом — с пустыми глазами-окнами, иссечённый осколками, он остаётся стоять, покинутый своей семьёй, храня в себе чьи-то секреты, маленькие радости и горести. Как и все дома на улице, большая их часть в районе, и очень многие в городке...
Очередной разрыв отвлёк от тяжёлых мыслей, заставив буквально нырнуть в убежище. Наваждение ушло, оставляя выгоревшую душу в привычной пустоте.
— Что дальше? Работаем? — Боец медленно затягивается сигаретой, глядя на меня. — Бьют наугад — кошмарят.
— Работаем, — кивнул я. — Ждём, как перестанет *бошить, и пошли.
Ещё один день...
