Смотрю фильм. Девушка умирает от рака, смерть неизбежна. Она снимает ролики, насмехаясь над ней. А все вокруг «не забывают страдать», их оскорбляет такое отношение к смерти, ведь это смеееерть.

Почему?
Почему все, больше всего на свете, бояться именно той вещи, которая случится с ними 100 %? Их могут не ограбить, не изнасиловать, не бросить и не упечь в тюрьму, но смерть - это то, что точно случится с каждым.

И вот они узнают что осталось совсем чуть-чуть...
- Ой. А я думал, что проживу дольше, что всё успею.
- Что? Поиграть в шарики на телефоне чуть подольше? Чуть подольше ждать пока твоя жизнь проходит мимо? Чуть подольше бухать, жрать, ждать переломного момента, ничего не делать. Это ты хотел успеть?

Пожалуй, в этом плане, у смерти есть одно прекрасное качество - она честна с теми, кого забирает, потому что там, на небушке, сотни душ сидят в очереди и ждут свободного местечка, пока этот тут, задарма, проживает свою жизнь.

Естественный отбор.

Она сидела на постели, опершись спиной об холодную стену и листала любимую книжку. Одеяло небрежно покрывало её ноги, местами оголяя и скрывая гладкую кожу, круглые коленки и саму молодость, которая спокойно, но неистово переливалась во всем её теле. Она была на редкость хороша собой. В белой мятой футболке, с двумя белыми полураспустившимися косичками на голове, несколькими ранними веснушками на лице она могла бы, если хотела, покорить сердце самого Люцифера. Но сейчас, большее удовольствие ей доставляло раз в пару минут смачивать указательный палец уголком рта и перелистывать суховатые страницы.  За окном дул, очевидно, холодный осенний ветер, и его было слышно даже сквозь плотно закрытые окна. В её комнате же, горел приглушенный теплый свет, легко пахло корицей с медом, и это создавало слегка магическую атмосферу. Это была её комната, и единственное место, которое она любила во всем большом доме. А за дверью начиналось пространство, которое отдавало холодом и грустью. Это ощущение начинало настойчиво окутывать её всякий раз, как она выходила, чтобы выпить воды или взять с кухни что-то сладенькое. И ничего не могла с этим поделать. От противного, невидимого, но ощутимого сквозняка по телу не спасал даже толстый махровый халат, подарок её отца на её 19 день рождения. Тяжелый холод находил лазейки между тканями, пробирался сквозь малейшие складки в одежде, и по её гибкому телу начинала невольно проходить мелкая дрожь. В семье привыкли к такой странности, и в какой-то момент перестали обращать на это внимание. Ей же пока не удавалось это игнорировать. И вряд ли когда-нибудь удастся.

И сейчас был тот самый случай, когда нужно было покинуть свою милую обитель и выйти в темноту.

Она, легонько, но ёдко цокнула язычком, скинула одеяло и подобрала со спинки стула халат. Открыла дверь, и противная прохлада привычно встретилась с кожей её лица. В фиолетовой темноте, которая едва освещалась светом уличного фонаря, в сонной тишине, клацнул настенный выключатель. Белый свет ядовито разлился по стенам и полу, от чего она невольно сощурилась и прикрыла рукой веки.

- дочь, почему не спишь?

- пока не хочу, скоро лягу. - лениво отмахнулась она отцу. Спать, несмотря на поздний час, не хотелось совсем. А вот перекусить, спустя 5 часов после ужина, хотелось весьма и весьма. И она, плотнее завязав пояс на халате, подняв пушистый воротник, пошла на кухню. В абсолютной тишине было слышно, как ступни легко касаются и отрываются от пола. Ни один сантиметр паркета не издал ни звука, ни скрипнула ни одна дощечка. Это было странно, ведь она точно помнила, что вот прямо сейчас, на 7 или 8 шаге, протяжно и уныло пол должен был скрежетнуть. Этого не случилось. Удивленная, она специально сделала шаг назад, но услышала только как в ноге какая-то маленькая косточка легонько хрустнула, вставая на свое положенное место. Надавила ногой посильнее - ничего. Тишина как будто бетонной стеной выросла вокруг неё, не пропуская ни звука к ушам. Если прислушаться, было слышно только, как усердно трудится молодое сердце, перекачивая кровь по телу. Несколько удивленная, она пошла к холодильнику...

На кухне её взгляд невольно прошелся по вазе с цветами. Они стояли со дня её рождения и уже успели порядком завять. На краях когда-то зеленых и упругих листьев уже образовалась первая сухость, а лепестки, как будто все одновременно чему-то расстроившись, склонились вниз.

После смерти мамы три года назад, домашние обязанности почти полностью легли её хрупкие плечи. Но она с упорством и гордостью выполняла всё, что от неё требовалось, и почти никогда не жаловалась. А стоило: брата с отцом трудно было назвать опрятными, и они то и дело разбрасывали сор там, где она только-только успевала навести чистоту. Вот и сейчас она лениво пошла к раковине, чтобы перемыть посуду, оставленную после ужина. Включила воду.

Затем подождала несколько секунд, пока сбежит холодная, и только потом подставила руки под горячие струи. Тепло приятно разлилось по коже пальцев, ладоней, и остановилось чуть выше кистей. От простого, но эффективного удовольствия она зажмурилась в легком блаженстве.

В процессе она вдруг осознала, что в окружающей среде чего-то явно не хватает. Как будто кто-то снял со стены картину, которая годами висела у всех на виду, но давно перестала быть объектом прямого внимания. Осознаешь не сразу, но чувство не дает покоя, пока не выяснишь причину его возникновения.

Она прекратила намыливать тарелки и прислушалась. Тихо. Кроме звука воды, разбивающейся о раковину - ничего. Вода стекала по её пальцам и падала еще не остывшими каплями на пол.

Точно. Должен быть звук тикающих часов. Тех самых, которые, кажется, всю её жизнь висели над дверью в прохожую, и которые за 19 лет успели стать для неё неким символом незыблемости. Казалось, они будут идти вечно - но нет, стрелки, образовав идеальную линию, остановились на половине двенадцатого и больше не двигались.

- пап, кажется батарейки в часах на кухне сели. Поменяешь завтра? - крикнула она себе за спину, снова включив воду и смывая пену с большого черного блюда.

Никто не ответил.

"Не услышал, наверное" - подумала она. В тот же момент кто-то легонько, но настойчиво коснулся её плеча, и почему-то знакомый, женский голос тихо произнес её имя. В испуге она резко развернулась, выронив из рук большую глиняную кружку, и та с грохотом разбилась о коричневый паркет. Сердце забилось быстро-быстро, перекачивая кровь, смешанную с адреналином. Никого не было. Она постояла так еще секунд 10, пытаясь понять, что произошло. Вода теперь уже сзади неё, лилась равномерным, спокойным потоком, и шум воды был единственным, что заполняло пространство. От её горячих и мокрых рук валил белый, пушистый пар. В какой-то момент она почувствовала, как капли противно стекают вниз по руке, к локтю, и дальше под ткань халата - это она инстинктивно подняла руки ближе к лицу.

"Пап, подойди, пожалуйста на кухню" - громко и настойчиво крикнула она.

"Мила, что случилось, ты что-то разбила?" - услышала она знакомый голос. Он её немного успокоил. И всё же она не собиралась шевелиться, пока не увидит отца, который сонно и с ворчанием зайдет на кухню.

"Просто подойди сюда, пожалуйста..."

"Ладно, сейчас иду." - услышала она.

"Что у неё стряслось там..." - уже чуть тише, очевидно себе под нос, пробурчал отец. Звук скрипнувшей кровати. Звук открывающейся двери в отцовской комнате. Звук шаркающих тапочек в корридоре. Сейчас он появится из темноты, увидит её, испуганную и смущенную, и ничего толком не понимая, своим появлением развеет её страх. И... ничего. Никто не вышел. Она так и продолжала стоять, боясь пошевелиться.

"Пап?" - с надеждой произнесла она в дверной проем, который отделял кухню от корридора. Ответа не последовало.

А через секунду наступила темнота. Свет исчез бесшумно, как будто причиной стала мгновенная и полная потеря зрения. Исчез шум бегущей воды. Исчезло вообще всё. Теперь единственное, что она могла слышать и ощущать - это собственное сердце, которое, казалось, еще немного, и пробьет таки грудную клетку. В ушах гудело легким звоном. Еще минуту назад она смывала мыльную пену с тарелок, сетуя на неряшливость отца и брата. А сейчас, наполненная первобытным страхом, она отдала бы всё что угодно, лишь бы кто угодно из них сейчас вернул свет, и как ни в чём не бывало окликнул её по имени.

"Папа, Игорь?" - в тишине её дрожащий голос показался ей звонким и резким. Гул в голове давил на сознание. Она крикнула еще раз, громче. Как будто в пустоте. В вакууме. Абсолютное ничего.

Нужно было что-то делать. Похолодевшими пальцами она нащупала кнопку выключателя светильника, который висел над раковиной. Только глухие щелчки. Тогда она, несколько секунд пошарив рукой по столу возле плиты, наткнулась на маленький кусочек пластика.

Звук вспыхивающей зажигалки, и маленький сноп искр на секунду слабо осветил темную кухню. Огонь не загорелся. Еще раз. Снова очертания стола и стульев, завянувших цветов, осколков кружки на полу. Дрожащие руки плохо слушались. Почему так холодно? Она могла поклясться, что изо рта у неё сейчас идёт пар, как при суровом февральском морозе в солнечный день. Третья попытка. В полумраке, прямо напротив неё, на этот раз стояла невысокая человеческая фигура.

- Мила, не бойся пожалуйста, это я... - женский голос был до боли знакомым, но помутнивший рассудок страх не давал вспомнить кому он принадлежит. Или принадлежал?

Фигура всё больше приобретала форму и цвета, приобретая обычный человеческий облик. Через несколько секунд она окончательно превратилась в человека: невысокую, стройную беловолосую женщину. В тусклом свете зажигалки белое платье на ней выглядело слегка желтоватым, отчего её красивое, изящное, но бледное лицо выглядело еще белее, чем есть на самом деле.

- Мама? - голос Милы дрогнул в тишине.

- Да, доченька. Это я. Не бойся меня, я не сделаю тебе ничего плохого, и никогда бы не сделала. У нас не много времени...

Не в силах пошевелиться, Мила смотрела на родного человека, который умер три года назад, и не верила, что это происходит наяву. По её щекам текли горячие слезы.

- Дочь, я здесь, потому что появилась возможность сказать тебе кое-что важное... Послушай, пожалуйста, внима...

Вместо этого Мила, резко освободившись от паралича страха, бросилась в объятия. Не в силах больше сдерживаться, она взахлеб зарыдала на плече женщины, вздрагивая всем телом. Пускай происходящее ей только кажется, пускай это бред, но другой такой возможности у неё не будет. Слишком долго тоска по любимому человеку плела свою серую, прочную паутину в глубине её юного сердца. И сейчас, она с радостью разорвет её на ошмётки, если получится.

- Всё хорошо, я тут... я очень сильно тебя люблю, и всегда буду любить. Ты, отец и Игорь это самые дорогие мне люди на всём свете. Но сейчас послушай.

На фоне тихого женского плача её спокойный голос звучал, как колыбельная.

- Не позволяй им завтра выходить из дома. Ни за что не позволяй. Ты слышишь меня? Иначе случится непоправимое. Им рано идти туда, откуда пришла я. Их время еще не пришло. И придет не скоро, если ты не выпустишь их. Ты слышишь меня?

Мила, слегка отстранившись, тыльной стороной ладони растирала слезы по лицу, которые не прекращали литься горьким потоком.

- Да, хорошо...

- Обещаешь?

- Обещаю... Но как это возможно, что... - она не договорила.

- Сейчас это не важно... - женщина грустно улыбнулась, и её глаза засветились той добротой, которую может испытать только самый родной тебе человек. Нежно провела рукой по волосам Милы. - Какая же ты у меня красивая. Береги себя. Я очень тебя люблю. Запомни, что я сказала. Не дай брату и отцу покинуть квартиру. Мне пора возвращаться...

С этими словами она коснулась сухими, прохладными губами лба дочери, постояла еще секунду, и исчезла.

Вокруг зажегся свет, вернулись звуки льющейся воды и уже тикающих часов.

В темноте корридора показался сонный отец, но увидев заплаканное, отекшее лицо дочки, быстро подбежал к ней.

- Милочка, что случилось? Ты порезалась? Покажи где... Ну, что с тобой такое? Почему плачешь?

За спиной отца она заметила вазу с цветами, и те были свежими и полными жизни, как будто их никто никогда не срезал.

Китайский скульптор Му Боян создал новую серию толстяков, которую представил на своей страничке в социальной сети. Сам творец не устает повторять, что своими скульптурами он борется с «проклятием 21 века» - ожирением, подписчики попеняли Бояну за отсутствие толерантности и даже обвинили в человеконенавистничестве.

Стырено из соцсетей