Глава 2 Соловей-разбойник
Рядом с избушкой Георгий соорудил для раненого навес между деревьев. Кольчуга, когда ее снимали, показалась неподъемной — непонятно, как можно что-то делать, когда на тебе столько лишних килограммов. Отмытая от грязи и разложенная на земле, кольчуга выглядела как вязаная из стали футболка для великана — с широким воротом, короткими рукавами, длиной до середины бедер.
Сапоги из мягкой кожи снялись легко, но сначала пришлось повозиться с мятыми наколенниками — изнутри обитые тканью, они крепились жесткими ремнями на застежках, причем застежки заклинило, их пришлось ломать. С налокотниками проблем не было, хотя им тоже досталось изрядно — посеченное железо искривилось, подкладка порвалась. Сверху на них, видимо, крепились метательные ножи, сейчас держатели пустовали. Зато два ножа нашлось за голенищами: один обычный, с деревянной рукояткой, второй — длинный и узкий, без рукояти, больше похожий на заточку. Резать таким невозможно, режущей кромки нет. Значит, тоже метательный.
Под кольчугой оказалось нечто вроде стеганой куртки, что выглядело странно для местного климата. Должно быть, куртка защищала от натирания и амортизировала удары.
На широком кожаном поясе болтались пустые ножны от кинжала, а из-за пояса торчал кистень — этакие древнерусские нунчаки, предназначенные против тяжеловооруженного противника. К небольшой рукоятке цепью крепился железный шар с шипами, сила удара могла сравниться с прилетом чугунного ядра, никакая броня не выдержит. На Западе кистень звался моргенштерном, и рыцари его очень уважали.
Георгия особенно поразил меч. От порубленной перевязи почти ничего не осталось, оружие чудом не сгинуло в болоте. Длинный, примерно в метр, клинок местами зазубрился и все равно вызвал почти детский трепет. Георгий вспомнил уличные игры с палками-саблями, потом была секция ушу, где очередные палки изображали мечи… Еще он целых два месяца посещал секцию фехтования. По сравнению с настоящим мечом спортивная рапира выглядела прутиком, а стойку для выпада с поднятой или заведенной за спину левой рукой даже нельзя повторить — вес меча не позволял долго держать его перед собой. Или приходилось упирать навершие длинной рукояти снизу в запястье, но и это не спасало.
Наигравшись с мечом, Георгий занес его в дом. Жаль, что в свое время увлечения быстро сменялись — везде требовалось полное посвящение себя выбранному делу, а останавливаться на чем-то единственном не хотелось, новый день приносил новые идеи, и — к величайшему сожалению — невостребованными в прежнем мире навыке так и не стали навыками. А как бы сейчас пригодились!
Пока он восхищался игрушками для взрослых дядей, Елена хмуро ходила вокруг.
— Понимаешь, что это значит? — Она кивнула на меч и кольчугу.
— Мы же просились в сказку. — Георгий еще раз полюбовался мечом. — Сейчас к нам явился сказочный богатырь. Похоже, он дрался со Змеем Горынычем. Ясно одно: отныне скучно не будет.
— Я имела в виду другое. Нас забросило в прошлое.
Георгий помолчал.:
— Мы можем на это как-то повлиять? – спросил он задумчиво.
Елена пожала плечами:
— Не знаю.
— Никак не можем. Во всяком случае, пока. Поэтому неважно, куда нас забросило. Нужно узнать об этом мире как можно больше, а у нас теперь есть, у кого спросить. Надеюсь, он не итальянец. Впрочем, ты же знаешь итальянский?
— Когда раздевали, он кое-что буркнул. — Елена поморщила нос. — Думаю, он не итальянец.
Все оружие унесли в дом, там же, но уже не в сенях, а под кроватью, временно прописался топор. В глубине души все люди хорошие, вот только глубина разная, и лучше было перестраховаться.
Одевались теперь по всей форме. С появлением третьего рай для двоих закончился. Елена нашла в этом плюс — теперь меньше досаждали комары.
Двое суток незнакомец метался в бреду, иногда витиевато и очень знакомо для русского уха бранился и выкрикивал резкие команды. В такие моменты Елена протирала ему лоб влажной тряпкой, и спасенный успокаивался. Количество ран на нем ужасало, но он, бесусловно, выздоравливал: жар потихоньку спадал, сломанная нога, на которую наложили шину в виде привязанной палки, перестала опухать.
Чужак был моложе Георгия, израненное тело состояло из одних мускулов, но черная клочковатая борода и изборожденное морщинами лицо делали незнакомца старше.
Первые слова раздались, когда Елена развешивала белье на прокинутых между деревьев жердях.
— Кто ты, красавица?
— Елена. — Она положила охапку на землю и шагнула к раненому.
Несший воду Георгий оставил ведра, подошел к ним и тоже представился:
— Георгий.
Незнакомец напрягся и быстро огляделся в поиске других возможных противников. Впрочем, увиденное ему понравилось — кулаки расслабились, с лица исчезло выражение загнанного животного.
— Егорий? — переспросил он.
— Георгий, — отчетливо повторил Георгий.
— Я и говорю — Егорий. — Незнакомец на миг оглянулся на Елену, но поскольку разговаривал с Георгием, вновь обратил цепкий взгляд на него. — Лучше бы тебе заморским именем не зваться, беду накличешь. У нас всех кличут по-простому. Заграничный Теодор у нас — Федор, Мартин — Мартын, Стефан — Степан. А за Георгия можно и в глаз получить. Выдумали же — Ге-ор-гий!
— А тебя как звать?
— Соловей.
Георгий не удержался от усмешки:
— Разбойник?
— Ну, зачем же сразу разбойник. — Соловей с показной обидой нахмурился. — Я не убивец, а если кого и убил, то за дело. Я отбираю у богатых и раздаю бедным.
— Ясно. Как Робин Гуд.
— Не слыхал про такого. Он из наших мест?
— Что подразумевают «наши места»?
До Соловья вдруг дошло.
— А вы откуда взялись? — Он оглядел с ног до головы сначала Георгия, затем Елену — со всеми подробностями и с гораздо большим удовольствием. — Мы с братьями тут иногда от дракона хоронимся, потому что другие не суются — дороги не знают и нечисти боятся. А из всей нечисти тут только мы с вами. А может, нечисть — это вы? Хотя такую красавицу кроме как ангелом представить не могу. Надеюсь — сестра? — Соловей вновь перевел взор на Георгия.
Елена ответила первой:
— Невеста.
С языка Георгия уже срывалось «жена», но он не успел. Вместо этого спросил:
— Ты сказал «с братьями». Сколько их у тебя?
— Все люди — братья, не слыхал? Ты мне в некотором роде тоже брат. Но я говорил про тех, с которыми в огонь и в воду, и которые со мной пуд соли съели в разных передрягах. Раз уж со мной сюда не добрались, то либо мертвы, либо тоже где-то отлеживаются, только не с такими удобствами. Но вы не ответили: как вас занесло в чертовы болота?
— Чудом. — Георгий решил, что дословно правду рассказывать не стоит, местные не поймут. А если суеверны, то сожгут за такие россказни. — Захотели уединения, и оказались тут.
— Да, пути богов неисповедимы. — Соловья в их истории ничего не напрягло. — Если чего-то хотите — молите четче, иначе вот такая байда и случается. Ваш родной город как зовется?
— Верона, — вылетело у Елены.
— Москва, — одновременно с ней ответил Георгий. И тут же исправился, чтобы не возникло путаницы: — Верона.
— Москва, — вместе с его поправкой раздалось уточнение Елены.
— Не слыхивал, — покачал головой Соловей. — Это далеко отсюда?
— «Отсюда» — это откуда? — перешел в наступление Георгий.
— От столицы. И от Гевала. Или вы двойские? — По глазам поняв, что прозвучавшие названия ничего не сказали, Соловей пустился в объяснения. — Ближний город называется Гевал, он стоит на берегу, у самого моря. Если идти к горам, доберешься до столицы, а на другой стороне моря стоит древняя Двоя.
Георгий перебил:
— Как называется столица?
Имена столиц, как правило, живут веками, а то и тысячелетиями. А если столичным городом становится другой, о прежнем все равно не забывают.
— Зачем ей как-то называться? — Соловей едва не рассмеялся. — Она же столица!
Из дальнейших расспросов Георгий выяснил, что вокруг процветает дикий феодализм, механика имеется, но на зачаточном уровне, заводы и фабрики представлены кузнецами, ткачами и скорняками, а строительная индустрия — каменщиками и плотниками. В общем, синьор Валентино отправил Георгия и Елену в сказку самую что ни на есть настоящую — чисто средневековую, и спасибо, что русскоязычную. Колдунов и ведьм, как в те века было принято, действительно сжигали, а чудеса, если случались, то происходили по воле богов. В столице правил дракон, его гридни — приближенные воины — грабили народ, а Соловей со своей командой грабил тех, кто грабил народ, и возвращал награбленное честным труженикам.
Георгию не давал покоя один момент.
— Как ты прошел через болота? — спросил он, когда основной рассказ иссяк.
— По елкам. Если желаете уйти, могу вывести. Куда хотите податься? Что умеете делать? Где будете жить?
Георгий посмотрел на Елену. Она пожала плечами.
Что их ждет за болотами? Здесь у них дом, а что будет там? На что жить?
Георгий поинтересовался:
— Снег у вас бывает?
— А то!
— Много?
Соловей улыбнулся, как малому ребенку:
— Тебе все снежинки пересчитать?
Георгий вздохнул:
— Ну, сколько за зиму падает? Какой слой на земле лежит?
— Лежит? — Соловей удивленно моргнул.
— Ясно. Раз в год бывает холодно, и падает снег.
— А я что сказал?
Чудесные места. Если снаружи придется зарабатывать на ту жизнь, которая здесь дается даром — зачем куда-то уходить?
Соловей быстро шел на поправку. Выяснилось, что он изумительно поет. Потому и Соловей. В отличие от песен двадцать первого века местное оральное творчество лучше было назвать сказаниями и былинами, которые накладывали на незатейливый мотив. Грубо говоря, это был рэп в изначальном виде — певец рассказывал о том, что лежало на душе, и делал это в музыкальной форме.
Ходить Соловей еще не мог, лишь один-два раза в день хромал с палкой-костылем в кустики и обратно. Георгий с Еленой занимались обычными делами, Соловей помогал им песнями и дельными замечаниями, как правильно пользоваться тем или иным предметом.
Жизнь без холодов, для которой не требуется неимоверного количества дров, высвободила Георгию время для занятий с оружием. Он попросил Соловья научить его, тот с радостью согласился. Все равно делать нечего, а так вроде бы пользу приносит добрым людям, у которых на шее сидит.
Соловей лежал на травяном тюфяке под навесом, а Георгий прыгал перед ним то с копьем, то с мечом. Больше всего ему нравился меч.
— Обожаю двуручный, — сказал он как-то раз, с трудом удерживая в вытянутой руке железяку весом больше килограмма.
— Это полуторный, — хмыкнул Соловей. — Двуручный слишком тяжел, а обычный, на мой взгляд, коротковат. Мне в самый раз вот такой. Ведь для чего нужен двуручный? Им можно достать всадника или подрубить ноги коню. У мужчины при себе должно быть три клинка. Меч — для дальней дистанции и против всадника. Кинжал — для ближнего боя и драки в помещении или в стесненных условиях. И хотя бы один нож — для всего остального и на замену длинным клинкам, если с ними что-то случится. Прочее оружие — копье, лук, топор, кистень — может помочь, а может помешать. Научись владеть мечом, остальное приложится.
— Насчет копья понимаю, оно может сломаться, с ним неудобно ходить по густому лесу или в помещении, и в ближнем бою оно не оптимально. Но как могут помешать лук, топор или кистень?
— Лук в ближнем бою вообще не оружие, а топор и кистень годятся исключительно для нападения. И только мечом можно одновременно и нападать, и защищаться. Рубить. Колоть. Подрезать. Назидательно бить плашмя. Или навершием, чтобы оглушить. Даже нарезать хлебушек на привале, чего от топора и кистеня не добьешься, они будут при тебе лишним грузом.
— Но кистень с собой ты все же носишь.
— Я нападаю из засады, а противник закован в броню. Закончить схватку одним ударом — в этом смысл боя. Но когда не знаешь, где и с кем будет драка, лучше меча ничего не придумать.
И Георгий осваивал меч с воодушевлением неофита.
Жизнь Елены тоже не стояла на месте. Еще недавно тяготившуюся ежедневными хлопотами, теперь ее как подменили. Соловья она выхаживала с почти материнскими нежностью и заботой, порхала от печки к речке и от дома к навесу. Так вот что нужно женщине для счастья. Мужчине достаточно смысла жизни либо женщины, а ей нужен нужно все, причем смысл жизни должен быть не фигуральный, а конкретный, чтобы проявлялся в реальных делах.
Георгий впервые задумался о детях. Елена, судя по всему, уже готова, и, возможно, после ухода Соловья именно это вознесет их союз на новую ступень.
Обучение, между тем, шло своим ходом:
— Удары мечом бывают прямые и ломаные. Прямые надо отрабатывать по восьми направлениям: сверху, снизу, с боков и диагональные. Ломанные — это когда клинок, плечо и кисть двигаются в разных направлениях. Такие удары осваиваются дольше, но они того стоят. Сделай взмах, будто плывешь.
— Кролем?
— Зайцем! Ты плавать-то умеешь?
Георгий сделал правой рукой круговой мах из-за спины вперед. На излете, в точке, где ладонь оказалась на уровне лица большим пальцем вниз, а локоть еще остался задранным кверху, Соловей скомандовал:
— Замри. Представь, что у тебя в руке меч, а противник закрывается щитом. Смести направление клинка чуть правее, и ты обойдешь защиту и поразишь в лицо или в шею. Правда, при этом откроешься сам. Но противник из-за щита этого не увидит, на то и рассчитано.
Некоторыми приемами Георгию удавалось ответно удивить Соловья.
— Ну-ка, повтори. — Складки на лбу лесного разбойника обрели собственную жизнь. — Что ты сейчас сделал?
— Я такое в кино видел. — Георгий прикусил язык и тут же поправил себя: — Во сне.
— Ты это, когда снится такое — тут же вскакивай и повторяй. А не покажешь еще что-нибудь из приснившегося?
В свободное время, которого у Соловья было больше, чем хотелось бы, он пел, и чем дальше, тем чаще. Георгию творчество лесного разбойника не нравилось, а Елена, наоборот, слушала с удовольствием. Некоторые песни звучали очень современно. Те, что про любовь, даже пробивали на слезу — Елена опускала лицо, и что творилось в ее душе в такие моменты, оставалось за семью печатями.
Очередной опус застиг ее по пути к речке с грязной посудой в руках.
— Нет больше снов.
Нет больше жизни.
И нет меня.
Не надо слов.
Они капризны.
В них нет огня.
Ты не горишь,
Ты просто тлеешь.
Я не хочу.
Пусть говоришь,
Что пожалею.
Я улечу
Из снов — в зарю.
Забуду осень.
Забуду все.
И вновь сгорю
Другою брошен
Под колесо.
Пел Соловей проникновенно, мягкий баритон обволакивал и вел за собой в рисуемые кущи. Хотелось идти вместе с ним, даже если кущи не были райскими, сердце сжималось от сострадания к лирическому герою и, как следствие, к самому певцу. Что ни говори, а Соловей был талантлив. Когда последнее слово растворилось в лесной тиши, Елена протерла уголки глаз и кивком поблагодарила исполнителя.
(продолжение следует)
