Левый угол

Тот факт, что вся советская элита была выходцами из народа, даже не возражение, поскольку идеально ложится в описываемую логику и историю событий: формирующийся с нуля новый правящий класс - это всегда "выходцы из народа", потому что кем им ещё быть? Все аристократические рода в самом начале имеют простого бандита. Дружина вождя-завоевателя после победы становится аристократией, а он королем. Постсоветская буржуазия, все бизнесмены, появившиеся после 1991 — они откуда взялись? Да из тех же хрущёвок, что и работники, чей труд они эксплуатируют — потому что откуда ещё браться элите в первом поколении? Либо внешний завоеватель, либо через расслоение существовавшего общества.

Классы определяются по отношению к собственности, а не по крови и месту рождения, поэтому буквально одноклассники в детстве в школе взрослыми могут оказаться в разных классах.

В СССР формирование первого поколения правящего класса шло точно в том же порядке, как везде в истории возникала аристократия и буржуазия: подрастающие дети сталинско-брежневской элиты уже были другого сорта, «мажорами» и приоритетными кандидатами на номенклатурные позиции — то есть, социальные лифты для выходцев из народа начали ограничиваться по высоте, верхние этажи стали заниматься по родству. Эта история стара как эксплуатация человека человеком: первое поколение self-made men «из грязи» закрепляло свои привилегии по наследству.

Чего советская номенклатура добилась, избавившись от СССР.

Что любопытно: это с левой точки зрения история делится на до и после 1991, а с точки зрения нарождавшегося правящего класса, это был непрерывный процесс, начавшийся с создания номенклатуры при Сталине, и закончившийся с завершением раздела и присвоения советского наследства к 1999. Распад СССР с их точки зрения лишь промежуточный шаг, чтобы войти в финал.

Даже буржуазные исследователи говорят, что бенефециаром советской системы был рабочий.
(вопрос из чата)

Поначалу конечно же да, а под конец стало ясно, в чём был подвох.

Во-первых, номенклатура ещё при Сталине начала получать привилегии, отделяющие её от народных масс — селясь в отдельных домах, дачи в отдельных поселках, дорога в машине с шофёром, отдельные больницы и даже отдельные магазины.

Это очень странная история при строительстве диктатуры пролетариата, потому что чиновник — такой же работник, как и инженер, и учительница. Но очень логичная для партократии: к чему чиновника  обособлять физически такими привилегиями от масс, если не для того, чтобы они почувствовали себя людьми другого класса, и в любой непонятной ситуации проявляли солидарность не с рабочим классом, среди которого больше не живут, а номенклатурой.

Это не значит, что вся многомиллионная партия в один момент превратилась в оборотней. Это процесс, который не был запланирован и сознателен, а развивался в логике созданных материальных условий. Партия постепенно идеологически сгнивала, постепенно меняясь изнутри. Может, в КПСС и в 1991 оставались подлинные коммунисты, но таких бы уже к рычагам не пустили. Да и после 1991 они себя как-то не проявили, так что были ли вообще коммунисты в Коммунистической партии в 1991 году — вопрос.

источник (1-ая часть) в телеге

Во-вторых, улучшение положения советского рабочего было значительным, но ограниченным в критически важных аспектах: политическом и вытекающим из него временным. Дело в том, что компартия действительно работала на улучшение материального положения народа, но одновременно отбирая политические права и возможности, забрав всю власть себе (партия, дай порулить!)

Один из самых ярких примеров — уничтожение независимости профсоюзов, которые при СССР из инструмента политической борьбы превратились в профанацию с упором, опять же, на чисто материальные ништяки.

Отбирать политические инструменты у рабочего класса — это очень странное действие в логике строительства диктатуры пролетариата, прямо в обратном направлении от этого. Но вновь абсолютно логичное при строительстве партократии.

Занятно, что в тот же исторический период профсоюзы как политическую силу практически уничтожили в США. Интересное совпадение практик в отношении рабочего класса для режимов, которые должны быть противоположностями именно по отношению к рабочему классу. Парадокс, однако, исчезает, если предположить, что советская партократия видела себя не частью, а антагонистом рабочего класса так же, как и американская буржуазия.

В итоге, хотя идеологическая деградация и нарастающий отрыв номенклатуры от народа шли на глазах у советского народа и даже сатиризовались в медиа и культуре, помешать этому сытым и обутым, образованным и спать в отдельной квартире уложенным, но политически разобщённым, атомизированным советским рабочим было нечем.

И даже когда номенклатура начала переход к возвращению частной собственности,  советский народ ничего не мог поделать: протестующих были миллионы, но это была не одна политическая сила, а миллионы единиц, лишенные возможностей и опыта самостоятельной низовой организации той самой партией, которая их сейчас предавала.

По уровню самоорганизации при коммунистах рабочий класс в 1991 был слабее, чем при царе в 1917. Поэтому Революцию они сделать смогли, а остановить контрреволюцию — нет.  

источник (телеграм)

1. наличие внутренней логики и, как следствие, принципиальная предсказуемость исторического процесса.

2. диалектический материализм — принцип анализа явлений в их материальном контексте, как продукт (синтез) одних процессов и составляющая (тезис/антитезис) других.

3. исторический материализм — принцип анализа истории через призму приводящих её в движение конфликтов материальных (экономических) интересов

4. экономическая эксплуатация в основе организации общества и корне исторических процессов

Проблемы традиционной теории формаций начинаются с представления об их движущих силах:

История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов.
Манифест Коммунистической партии

То, что в основе любого общества в истории человечества всегда лежит антагонизм правящего класса и эксплуатируемых групп — бесспорно. Государства возникло как механизм экономической эксплуатации, и отношения эксплуатации и были и остаются определяющими для всех существовавших в истории форм государственности. Победа большевиков и начало социалистического строительства не являются исключениями: хотя СССР отличается попыткой уйти от отношений экономической эксплуатации, его устройство всё равно, пусть и не напрямую, определялось обстоятельствами борьбы с доминирующим в мире капитализмом, который с самого начала деформировал и, в итоге, пророс сквозь советский эксперимент.

Однако идея, что общество приводится в движение борьбой эксплуататоров и эксплуатируемых не выдерживает никакой критики. Она формирует ложное представление равенства сил обеих сторон и наличия сознательных усилий, направленных одними на поддержание, а другими на разрушение системы эксплуатации.

Из логики этой борьбы как основы прогресса и смены формаций, получается довольно комичный вывод: рабы целую античность боролись-боролись, и победили, добившись революционного переустройства всего общественного здания, в котором стали… крепостными. Причём, сперва — крепостными их раннего средневековья, которые часто жили так, что раб из какого-нибудь приличного поместья бы нос поморщил. Крепостные тоже боролись-боролись, пока, наконец, не победили, добившись революционного переустройства всего общественного здания, в котором стали… рабочими. Причём, первые фабричные рабочие жили в адских условиях, тяжелее многих крепостных — собственно, и рабочими они стали не потому, что там предлагали лучше условия, чем крепостным, а потому что с земли их просто согнали. Если смена формаций была обусловлена сопротивлением эксплуатируемых, то получается, что рабы, а потом крепостные дважды проиграли, в новой формации продолжая существование как тяжело эксплуатируемого класса на дне общества, с совсем небольшими улучшениями своего положения в общем духе постепенной гуманизации человеческих отношений на протяжении всей истории цивилизации — но ниоткуда не следует, что можно эту гуманизацию приписывать «классовой борьбе».

оригинал в телеграме

В реальности эксплуатируемые массы, будь то рабы, крепостные или наёмные рабочие до возникновения рабочего движения во второй половине XIX века, никогда не являлись субъектом классовой борьбы и осознанно системе эксплуатации не противостояли, за исключением отдельных восстаний рабов и крестьян. Сопротивление, в той степени, в которой оно существовало, было направлено на конкретных хозяев, восстания крестьян нередко провозглашали свою лояльность монархии, по принципу «царь хороший, мы против бояр бунтуем», тем самым очевидно не понимая ни системы, ни роли своих угнетателей и монархии по отношению к ним. Это вполне логично: даже представители правящих классов почти никогда не имели в своей голове реальной картины устройства общества. Но они осознавали свои классовые интересы, и необходимость сохранения системы эксплуатации любой ценой, поэтому аппелирование крестьян и рабов к хорошим или плохим царям или боярам было заведомо обречено: даже понимания, например, неправоту конкретного помещика, спровоцировавшего крестьянский бунт, правящий класс не мог допустить бунта, который не будет жестоко подавлен из страха, что вся система эксплуатации тогда будет поставлена под угрозу.

На протяжении всей истории существовала и до сих пор сохраняется, только немного сократившись, диспрпорция между классовым поведением правящего класса, всегда осознававшего примат сохранения системы эксплуатации («держать простолюдинов на их месте») над любыми другими соображениями, и даже пользуясь народными волнениями в политических целях против своихт врагов, правящий класс, в конечном итоге, всё равно громил и обезглавливал их, потому что цель их политической борьбы была возглавить сситему эксплуатации, а, значит, система должна была сохраняться.

В реальности, субъектами борьбы, двигающей социальный и технологический прогресс всегда были элиты и «средний класс» — не простонародье, но и не аристократия. Эксплуатируемые классы, как субъект политической борьбы за свои интересы, а не пешка в борьбе за власть — явление, ставшее постоянным только с конца XIX века. Прежде такое случалось, разве что, как единичные ситуации. В Древнем Риме плебеи были политической силой, но они не были низшим классом, не имевшим политической субъектности и влияния — ими были рабы, и сами плебеи бы убили любого раба, попытавшегося оспорить систему и поставить себя на одной с ними ноге.

Действующая власть падала или реформировалась или под давлением внешних захватчиков, или внутреннего раскола элит. Средний класс, когда укреплялся и разрастался по мере технологического и экономического развития, тоже становился политическим субъектом. Формально средневековй средний класс горожан и рыцарства получил представительство в виде Палаты общин английского парламента в XIV веке, а с XVIII века вырос в движущую силу буржуазно-демократических революций и реформ.

Именно в борьбе внутри правящего класса, войнах и соперничестве с соседними землями и за расширение правящего класса со стороны состоявшегося экономически, но бесправного политически промежуточного сословия и происходили политические, экономические, социальные и технологические изменения с возникновения цивилизации.

Даже при капитализме, нижнее сословие (пролетариат) до сих пор, по большей части, не обрёл политической субъектности, и за народ в буржуазных демократиях выступает, в первую очередь, значительно разросшийся средний класс. Но и в XXI веке продолжает доминировать политическая динамика, знакомая ещё по дихотомии рабов и плебеев Древнего Рима: средний класс конкурирует с крупным капиталом и элитами за власть только в той степени, пока это не начинает угрожать изменением положения социального дна — беднейшей половины населения, этнических и расовых меньшинств.

часть 2 в телеграме

Постепенная демократизация общества через постепенное расширение групп, имеющих политическую субъектность вплоть до сегодняшнего положения, когда даже беднейшие классы обладают формально теми же правами и представительством, что и высшие — реальность истории. Но на протяжении всей истории это расширение происходило за счёт и интересов социальных групп, которые уже обладали экономической силой (собственностью), не имея доли доли во власти — городская буржуазия, купцы, рыцарство, ремесленные мастера, а позже — мануфактурщики и фабриканты, и ещё позднее — интеллигенция. Иными словами, вся политика и мировая история делались (и до сих пор по большей части делаются), в первую очередь, классом собственников.

Низшие классы, отличавшиеся отсутствием собственности — основная эксплуатируемая масса сперва рабов и крестьян, потом городской бедноты, ставшей пролетариатом, почти всю историю находились по другую сторону от идущей политической борьбы, являясь в ней пирогом, за который шла драка. Только в XX веке средние классы достаточно разрослись и усилились, чтобы очередь пробуждаться и обретать политическую субъектность подошла к основной массе рабочего класса.

Это значит, что теория истории, в которой эксплуатируемые массы, начиная с рабов, отважно ведут благородную борьбу со своими угнетателями, формация за формацией отвоёвывая себе лучшие экономические условия, не отражает реальности. Не говоря уж о версии, что борьба велась за свержение системы эксплуатации как таковой. Большую часть истории смелости представить всерьёз, что общество может быть устроено как-то иначе, без господ и работающего люда, ни у кого не было. Большая часть восстаний простонародья велась за улучшение положения в имеющейся системе, то есть, была обречена не только на подавление, но и на стратегическое поражение, потому что любые отвоёванные привилегии без изменения системы

Классовой борьбой, которая двигала историю, социальный и экономический прогресс, можно назвать только борьбу внутри класса собственников. Во все времена конфликт накопившей богатства незнатной прослойки купцов, ремесленников, ростовщиков итд. со старой знатью и старыми деньгами был одним их сквозных политических сюжетов в эпоху экономического роста. Как минимум одна из смен формаций, которая действительно стала таковой — победа капитализма, стала победой нового богатеющего класса собственников над беднеющей земельной аристократией в борьбе за власть. Впрочем, к этому моменту, буржуазия по совокупному богатству уже догнала или перегнала аристократию, поэтому смена политической надстройки соответственно трансформации базиса была неизбежна.

Что дальше? Две основных мысли:

1. Двигателем политических изменений было накопление богатства, сопоставимого с правящим классом, группой, не имеющей его власти. И целью борьбы было самим войти в  правящий класс, не посягая на саму систему эксплуатации. Иронично, но эта теория более марксистская, чем теория формаций. Хотя в виде «пятичленки» она и не была марксистской ни по авторству, ни по методу, а была сталинским политическим проектом.

Политическая система как отражение экономической силы классов — это идея, прямо вытекающая из базиса и надстройки, и подтверждающаяся всем историческим опытом по современность включительно.

По этой логике, классы, по определению не имевшие экономической самостоятельности — рабы и крепостные — не могли быть субъектом политического процесса даже теоретически. Это означает, что смена рабовладельческого строя феодализмом, не будь она идеологической фикцией, всё равно произошла бы без их участия.

2. Всего две формации: землевладельческая и капитализм. Капитализм это единственная формация, который действительно ей можно назвать и взять за основу понятия. Но у капитализма только одна фундаментальная особенность, поделивший историю на до и после капитализма: земля перестала быть главным генератором богатства. И по этому признаку, вся докапиталистическая эпоха, начиная с фараонов на заре цивилизации, была одной формацией землевладельцев.

источник

Продолжение следует

Когда-то были, конечно, частные армии, частная полиция, частные суды, частные пожарные (не успел о цене тушения договориться, пока твой дом не сгорел — сам виноват, такова воля рынка, рынок не ошибается), дорог или вовсе не было, или за них плату брали итд.

Но потом люди что-то подустали от такой рыночности и эффективности, и решили, что может лучше то, что нужно всем, сразу всё в общий бюджет закладывать и долгосрочно планировать, чтобы изо дня в день никому голову над этим не ломать, а жить себе под мирным небом, имея возможность вызвать пожарных, обратиться в полицию и просто ходить по дорогам?

И по вопросам армии, полиции, судов, дорог, пожарных и многих, кстати, других подобных, люди уже давно определились — хотя пару тысяч лет назад в Древнем Риме вопрос частной пожарной службы был острейшей политической проблемой («Вы что, хотите, чтобы вам бесплатно тушили? Вы будете поджигать, спать ложиться с непогашенной свечой, а потом вам туши забесплатно ещё?!») Аргументы сильные, но усталость от рыночности и эффективности оказалась сильнее; снова победило мнение, что бывает такая вещь, как слишком много рынка.

А вот от рыночности и эффективности торговли лечением (не успел о цене лечения договориться, пока родной твой или ты сам от болезни не сгорел — сам виноват, такова воля рынка, рынок не ошибается), пока не все ещё устали.

А если прямо и без намёков, то платная медицина — это варварство. Ценники на здоровье и жизнь, сама идея, что здравоохранение — это источник прибыли — варварство. Такое же, как платные суды, полиция, частная армия и пожарные. Не должно быть никаких коммерческих мотивов ни в медицине, образовании и науке. Нет никакой практической причины это позволять, ресурсов в современной экономике достаточно, чтобы каждое государство, тем более такое как РФ, могло обеспечить каждого здравоохранением и образованием как частью условий жизни в цивилизации. Каждый раз, когда вместо этого в медицину, образование и науку пускают кого-то подзаработать — мы все немного откатываемся назад, от прогресса к дикости.

Как правило, чем больше страховой пул, тем лучше — нагрузка на каждого становится только ниже, а общая сумма в общаке, наоборот, больше. И клиентов это привлекает, и страховые компании поэтому борются за увеличение страхового пула.

Скажем, у вас пул из 1000 человек. И бывают такие редкие болезни, одна на миллион, лечение которой — как половина вашего общака. 1000 не потянет. А вот пул из миллиона человек — потянет, платя не больше или меньше, чем в пуле на 1000 и плюс, бонусом, имея возможность спасти человека с болезнью одна на миллион.

А если в пуле 10 миллионов человек, то они этого даже не ощутят. А если 50? Машеньке в таком пуле больше не надо будет делать СМС-рассылку со сбором на пиздецому.

А если 100? А если пул — это вся страна, и каждый из нас по чуть-чуть скидывается своим трудом в общий пул экономический пул? Чтобы экономика пыхтела, и производила нашими коллективными усилиями достаточно, чтобы кусочек производимого можно было направить на обеспечение тех из нас, кто пойдёт в доктора, ученые, фармацевты, построит больницы, произведёт лекарства, чтобы вообще никакой Машеньке никогда больше не надо было делать СМС-рассылку со сбором на пиздецому?

Потому что она часть страхового пула на 140 миллионов человек, где коллективно мы своим трудом производим достаточно, чтобы обеспечить здравоохранение для всех, чтобы никому из нас не пришлось болеть и умирать просто потому что ценник на жизнь без боли или просто на жизнь не по карману оказался.

С какой метрикой не подходи, гуманитарной или коммерческой, а так и так по соотношению вложения/результат для абсолютного большинства людей бьёт все другие варианты.

Что-то может быть дорого для одного и даже для тысячи, но ничего не слишком дорого для 100+ миллионов. И можно быть индивидуально совсем небогатым, но вместе можем себе позволить такой понт «чтобы у нас никто на лечение не побирался», который никакой олигарх* не потянет.

*олигархов/миллиардеров, конечно, не должно быть, эти паразиты пул любого размера высосут