portulakis

Иногда мне очень хочется стать верующим.

Когда, воя от внутренней боли, сворачиваясь и выгибаясь, ищешь для чего жить еще не то в голову придет. Нет, правда.

Это очень приятная мысль, что кто-то нас сотворил и за нас в ответе. Сам сотворил, пусть сам и расхлебывает, например, ниспошлёт мне обычное человеческое счастье. Я не убиваю и не прелюбодействую. Даже яблоки не люблю, если уж на то пошло.

"Счастье – это отсутствие несчастья".

Мне бы хоть так. Не нужно мне сияющих ангелов и полного блаженства. Пусть хотя бы жизнь перестанет сыпаться как трухлявая лестница. Не нужно мне никаких лестниц, я могу посидеть на земле. Как камень. Медленно разрушаясь, но абсолютно ничего при это этом не чувствуя.

Но я не камень. И хотя есть перспектива им стать (например, в виде окаменелости или того, что меня в асфальт закатают), я не могу просто лежать на дороге, терпеливо снося, когда об меня запинаются, или, скажем швыряют в голову ближнего своего. Я человек. Смешно звучит, но это правда. И мой разум не находит себе покоя, пытается все объяснить и замолкает, увидев насколько бессмыслен этот мир. Он есть без всякой причины (по крайней мере, веской) и без причины исчезнет. Вот тут, после экзистенциального ступора, и начинаешь думать о боге.

Как зародилась религия? Когда древние люди смотрели на небо и не понимали, зачем это все? А потом подошел к ним будущий первый шаман и говорит: "Ребята, нас придумали и создали. Не грустите, все не зря". Он то уж точно, знал, что зря, но к тому времени пристрастился к галлюциногенным грибам и ему уже было все равно. Но он дал людям главное – надежду.

А сейчас шаманы, что ли не те пошли. И мы теперь почти немного шаманы и понимаем, что к чему. Но продолжаем друг друга ободрять: "Все не зря, наша жизнь не бессмысленна. Посмотри – кругом столько счастливых людей! Нет, не за окном. Эти тоже счастливые, но просто устали. Но я подписан на одного чела в инстаграме, он точно абсолютно счастлив!".

И сердце хоть немного, но утешается. Раз есть такие люди, значит можно жить. Видимо ты сам немного бракованный, раз не можешь похвастаться такой идеальной прекрасной жизнью.

Главное, не начать думать, что эти люди мухлюют. Выставляют свои прекрасные фото, а потом валяются в ванной в слезах и галлюциногенных грибах. Хотя тогда можно слегка согреться мыслишкой: "А я-то всегда знал, что жизнь бессмысленна! Они дурачили себя, но все равно уперлись в ту же самую стену!". Подло так думать. Все-таки, мы в одной лодке.

Блаженны не думающие о смысле жизни. Они словно не кусали злополучное яблоко. И я им завидую.

Проститутку я выгнал в девять утра, а за роман сел почти только в одиннадцать, из-за того, что был зол и расстроен.

Дело свое она знала неплохо, хотя и не безупречно; мне не чуждо уважение к профессионалам в любой сфере. Но после того, как работа была окончена, она, вместо того, чтобы быстро собраться и, приведя себя в порядок, уйти, развалилась на моей кровати и закурила.

Я был в этот момент в ванной комнате, проводил гигиенические процедуры. Едва почувствовав табачный дым, я буквально рассвирепел. Наскоро вытеревшись, я примчался в спальню.

— Немедленно потушите сигарету! Здесь не курят! И нечего валяться. Деньги на столе – берите и проваливайте к чертям.

Обычно я не грублю дамам. Но когда оскверняют мой дом, готов переступить через моральные принципы.

Проститутка лежала на подушках, откинувшись. Волнистые черные волосы разметались по подушке и ее обнаженному телу. Сцена была неплоха и я, на всякий случай, ее отметил в памяти – пригодится в работе. Но взгляд проститутки был наглым и неприятным. Однако, она потушила сигарету – положив окурок в карманную пепельницу – и откуда только взяла! Вальяжно потянулась, встала. Мне стало неприятно, и я отвернулся. Однако, вместо того, чтобы внять моей просьбе и немедленно убраться, проститутка прошла к моему рабочему столу и взяла стопку бумаг, лежавшую там.

— Так ты писатель… - с хрипотцой сказала она.

Я не выношу, когда моих бумаг касаются даже хорошо знакомые мне люди. Поэтому, я выволок проститутку за запястье, предварительно отобрав рукопись. Кинул ей одежду и деньги.

— Больше не возвращайтесь.

С предыдущей, таких проблем не было. Она была тиха, мила, уходила быстро и не оставляла после себя даже запаха. Мои предпочтения знала на отлично, я всегда был ей доволен. Но несколько дней назад позвонила мадам Нани и, извиняющимся тоном, сообщила, что девушке нужно уехать в родной город и она не сможет пока меня посещать. Вместо нее предложили замену… Столь неприятно поразившую.

После ухода проститутки, я еще раз сходил в душ, тщательно проветрил комнату и сменил постельное белье. Выпив чаю, я сел за роман, но внутри меня поселилось неприятное ощущение; словно собака подняла ногу в храме. Я был буквально осквернен.

Написать я смог совсем немного и испытывал к написанному ненависть. Я подумал: "Когда придет горничная, нужно ей сказать, чтобы она вымыла все на два раза. А написанное сегодня нужно сжечь и написать заново".

Ровно в двенадцать часов, как всегда безупречно пунктуальная, пришла Она.

Она прошла в мою комнату и беззвучно опустилась в кресло, наблюдая, за моей работой, еще не зная, что сегодня все было испорчено. Мне стало стыдно, что у меня нет отдельного кабинета и приходится принимать Ее в той же комнате, что проститутку, даже не убравшись как следует перед этим. Разумеется, она знала, что меня посещают подобны девушки. И может быть поэтому, всегда огибала кровать, не приближаясь к ней близко.

— Здравствуй, - сказал я.

— Здравствуй, Михель, - она еле заметно улыбнулась одними губами. А глаза напоминали глубокие ледниковые озера, какими бывают они ранним утром.

— Как твои дела, Михель?

Словно тяжесть упала с моих плеч. Я наконец, смог абстрагироваться от утреннего инцидента и стал рассказывать о своей новой задумке для романа. Это был чудесный сюжетный ход, я буквально упивался им. Мне удалось выстроить эпизод так, чтобы мой герой престал в новом, неожиданном для него свете, при этом оставаясь собой и не предавая себя. Она внимательно меня слушала и едва кивала, прекрасно понимая, о чем я говорю, единственная во всем мире знающая мою душу.

— Как тебе? – наконец спросил я.

Она молчала с минуту, серьезно глядя мне в глаза. Ее прекрасное лицо было строгим и чистым.

— Твоя идея прекрасна, ты превосходно пишешь. Но Михель…, -(тут у меня екнуло сердце), - Михель, у меня очень серьезный разговор к тебе. Прошу, выслушай меня.

Я кивнул, неотрывно глядя на нее.

— Михель, я выхожу замуж и уезжаю вместе с мужем. Далеко. Навсегда.

Будто целый мир обрушился передо мной, в глазах потемнело.

— Как… Ты… За кого… Нет, подожди!

Когда четкость зрения вернулась ко мне, я увидел, что Ее глаза полны слез.

— Ты знаешь, Михель, что у нас ничего не получится. Ты никогда не коснешься меня. Есть человек, который меня любит и к которому я отношусь с теплом. У нас живые, настоящие отношения.

"У нас…". Словно удар. Словно пощечина.

Я смотрел на нее и не знал, что ответить, что сказать.

— Ты знаешь, что я болен, - голос мой звучал надломлено, - Я не хочу давать себе и малейшего шанса тебя заразить. Неужели чистота нашей с тобой любви разбилась о веления плоти?

— Всех этих несчастных девушек ты не боишься заразить. Вы ведь пользуетесь защитой?

Вопрос был настолько неожиданным из Ее чистых уст, что я опешил.

— Это совсем другое. Да, пока ни одна не заболела, я тщателен… - мне стало стыдно говорить с Ней о таких вещах. — Но всегда есть шанс, что кто-то заразится. Пусть будет кто-то. Не ты. Я хочу, чтобы наша с тобой любовь осталась кристально чистой. Чтобы ты не страдала за грехи моего прошлого.

— Вот видишь… Я хочу того же самого, - Она едва всхлипнула. — Наши чувства останутся навечно. Чистыми. Неоскверненными. Мы будем помнить друг о друге. Но я живая женщина, а не героиня твоих романов. Мне нужна семья. Настоящая. Не на расстоянии вытянутой руки.

Я стоял молча и чувствовал, как глаза набухают слезами. В груди все горело. Неужели зов плоти поработил Ее? Неужто она уподобилась всем этим падшим женщинам?

И она подтвердила мои худшие догадки.

— Михель, - глухо сказала Она, - Я беременна. В любом случае, я уеду – нам нужен лучший климат, в этих вечных дождях я зачахну.

Словно нож ударил мне в грудь.

— Ты… - я осип, я не знал, что сказать.

Кто-то обесчестил Ее! Какой-то мерзавец забрал мое единственное сокровище!

Она отшатнулась, заглянув мне в глаза.

— Михель!

Быстро встала и, пятясь, стала двигаться к выходу.

— Прости, Михель… - прошептала она и по лицу струились слезы, стекали на открытую шею, которую уже ласкал какой-то подонок. И она подставлялась ему, вымаливая новые поцелуи…

Я сделал к ней шаг. Она вскрикнула и выбежала из комнаты; хлопнула входная дверь. Последним усилием воли я остановил себя и не стал ее догонять.

Мять ее грудь… Распустить золотистые волосы… Прижаться к рту…

В груди страшно стучало сердце и картины проносились перед глазами.

Положить руку на шею… Видеть пот на ее спине…

Нет. Я никогда бы так не сделал. Все это уже смог другой. Змей. Осквернитель.

Я упал в кресло, где только сидела она и зарыдал.

***

Лучи солнца едва пробились сквозь листву деревьев, было ранее утро. Я сел на кровати, задев ногой бутылку, она упала, разлив из себя остатки пойла, и задела пустых подруг. Голова запульсировала от этого звона.

— Что такое?..

Черноволосая поднялась на локте, сонно глядя на меня.

— Ничего. Бутылка упала.

На столе стоял стакан, пах он выветрившимся виски. Я, не глядя, влил его в себя.

Почему я еще живой? Господи, почему?

Черноволосая потянулась ко мне, заманивая в свои сети. Я, отпихнув ее, пошел в сортир. Облегчившись, вернулся. Черноволосая возлежала на кровати, все было перевернуто, куда ни глянь, валялись бутылки.

— Почему ты еще не ушла?

— Я никуда не уйду, глупенький. Я уже неделю здесь, с тобой. Ты ведь сам меня не выпускаешь

Да. Точно.

Я подошел к столу, где валялась раскиданная рукопись. Глаза ухватили: "Ее чистое лицо буквально светилось изнутри. "О, милый! Я люблю тебя! Я всегда буду верна и не подпущу ни одного мужчину… хоть мы больше и не встретимся. Прощай!"". Судя по кривым строчкам и тому, что не помнил этого, писал я отрывок смертельно пьяным.

— Ты сказал, что закончил книгу, - хрипло сказала черноволосая.

— Да. Закончил.

Внутри все выгорело, и я знал, что это навсегда. В моей жизни больше не будет чистоты. Мои чувства кинули на костер; Ева вновь предала Адама. Хотя клялась в любви, клялась даже не смотреть на запретные плоды.

Черноволосая смотрела на меня.

— Я узнала, куда они едут. Как ты и просил.

Сначала я не понял ее, но потом вспомнил, вспомнил все.

— Хорошо, - сказал я и мой голос звучал странно, - хорошо. Надеюсь, ты никому не расскажешь о моей просьбе.

Проститутка пожала плечами и криво улыбнулась.

А у меня появилась надежда написать новый роман. Нужно будет продолжить со строчки: "О, милый! Ты вернулся!".

О, да. Я вернусь, Ева.

Одному человеку надоело рабство, и он пошел требовать вольную.

— Бог! – сказал человек, - Отпусти ты меня! Свобода – это все, о чем я прошу. Чтобы про меня не говорили "раб божий", но, чтобы называли свободным. Я не хочу служить ни тебе, ни кому либо еще. Ты ведь всемогущ, что тебе стоит меня отпустить?

— Иди с миром, человек.

— Неужели так сложно меня отпустить? Обеднеешь ли ты, оставшись без одного раба? Или некому будем прославлять твое имя?

— Все. Ты – свободен. Иди.

Человек почувствовал смутную обиду.

— Все это время я был тебе не нужен? Почему ты раньше меня не отпустил?

— Ты до этого сильно перенапрягался? Жил себе и жил. Я даже не знаю, чего тебе сейчас неймется.

— Вот ты и не оставляешь выбора. Живут твои рабы, даже не зная, что можно скинуть путы, а ты им и не говоришь – они же не спрашивали.

— И как путы? Не натерли?

— А что они должны были натереть?

— Ты же бывший раб, тебе виднее, где у тебя были путы. Где у тебя сильнее болит?

— В голове, - признался человек.

— Вот. Можешь идти и всем рассказать, что они тоже могут освободится, главное скинуть путы с головы. Ну, или не рассказывай. Ты же теперь вольный. Делай что хочешь, в общем.

Человек кивнул и пошел к выходу. Что-то было неправильно. Не могло все так просто закончиться. Он думал, что придется сражаться с Богом за свободу, ну или с ангелами его. А тут – все, иди, свободен. Что-то здесь не так.

— Бог?

— Да?

— А ты точно меня освободил?

— А что? Есть сомнения?

— Ничего не изменилось. Я чувствую себя также.

— Как?

— Как будто чей-то раб.

— Как это?

— Ну, будто я кому-то сильно должен. Будто обязан чему-то служить, но не знаю, чему.

Бог задумался.

— Может ты не моим рабом был?

— А ты что не знаешь, кто твой раб, а кто – нет?

— По-честному: зачем мне рабы? Я всемогущ. Бывает, кто-нибудь приходит и в ноги: "Возьми меня своим рабом!". Или наоборот, как-ты. Так почему не исполнить такие пустяковые просьбы? Но специально я никого не держу. И счет рабам не виду. Эта ваша людская прихоть, не моя.

— А мне что делать?

— Я бы сказал "не заморачиваться", но чувствую, не поверишь.

— Не заморачиваться о своей свободе?!

Человек ушел, обидевшись. Бог вернулся к своим делам. Свобода она такая – хочешь имей ее, хочешь – нет. На все твоя воля.

Когда я впервые увидела восход, то чуть не поседела.

Это трудно описать словами. Я шла по дороге, несла продукты из деревни. Край неба – тот, что ближе к лесу, вдруг начал менять цвет. Обычная серая пелена налилась желто-розовыми оттенками и стала торопливо разгораться. От страха я забыла, как дышать. А над лесом появился огненный краешек, похожий на сырную корку. Я выронила корзину и прижала ладони к заслезившимся глазам. Простояв так несколько минут и слушая быстрый-быстрый стук собственного сердца, я разрывалась между желанием бежать и упасть на землю. Что это? Конец мира? Мы все превратимся сейчас в пепел? Я отняла ладони от глаз и закричала, не сдержавшись. Над горизонтом висел огненный шар, настолько яркий, что невозможно было на него смотреть.

Я простояла так, наверное, с полчаса. В ожидании скорой своей смерти. Но ничего не случилось – я не загорелась, не обуглилась, не почувствовала даже дискомфорта. Разве что глаза сильно слезились – словно я долго смотрела в пламя костра.

А огненный шар поднимался все выше.

Сквозь пелену своих слез я увидела, что небо стало светло-синим. Как платье графини, которое она надевала на некоторые жатвы. Да и не только небо поменяло цвет! Проклятый шар раскрасил весь мир, все стало на себя непохоже. Я посмотрела на свои руки и увидела, что они остались такими же как всегда – сероватыми, немного испачканными землей. «На людей оно не действует!».

Как ветер я понеслась к замку, забыв про брошенную корзину, забыв про все.

***

Ворота были распахнуты настежь.

Подле них ходили куры, выискивая что-то в земле. И было очень тихо. По моей спине заструился холодный пот. Одно дело – в поле, на дороге. Но здесь никогда не было тишины. На моей памяти - никогда. Ни единого голоса не было слышно, даже шепотка. О, боги тьмы!

Ошалело, я разглядывала двор замка так, будто впервые его видела. Да так и было. Всегда здесь слонялись люди – когда за работой, кто просто так – сотни две, не меньше. Всегда стоял шум и гам, что-то стучало и скрипело. А теперь, когда небесный огонь осветил все вокруг, я оказалась в одиночестве и пустоте.

Слезы текли теперь не от яркого света, а от страха. Где все? Что случилось? Может все спрятались?.. Эта мысль меня утешила. Ну, конечно, спрятались! Испугались! Где они могут быть? В подвале? В замке?

Я бросилась к главному входу в замок. Обычно я никогда туда не подходила. Через эти двери входили те, кого хозяева выбрали на трапезу. Графиня выходила на крыльцо и не глядя на нас, тыкала пальчиком в первого попавшегося. Хочешь не хочешь, а пойдешь. Такая наша участь, кормовых крестьян. Никто даже особо не прятался, завидев графиню на крыльце. И она никогда не брала детей и просто молодых. Так делал только граф, но мы видели его очень редко. Я за всю свою жизнь – раза четыре, не больше.

А теперь – смотри-ка ты, я побежала к этим дверям, словно только они и могли меня спасти. Да, другие наверно тоже так бежали, мы все частенько думаем похоже…

Перед каменными ступенями крыльца что-то лежало. Я остановилась – и сердце забилось еще-чаще, так что стало больно – и в груди, и в животе, и в горле. Это было платье графини. Как назло, голубое. Как небо сегодня. То самое платье. А внутри…

Сглотнув, я прижала руки ко рту, сдерживая крик, но он все равно прорвался сиплым воем. Внутри лежали кости. Истлевшие, старые кости. Что-то ярко блеснуло в них. Это же кулон, кулон графини! О, боги! Боги тьмы! Единственные и милостиво принимающие наши души, когда мы отдаем тело! Боги, что же случилось?!

Меня похлопали по плечу.

***

От страха, я чуть не упала рядом с прахом графини.

— Стой, глупая!

Перед мной была старая однорукая Торша.

…Говорили, что много лет назад хозяева отъели у нее на пробу руку, но оказалось так невкусно, что они оставили Торшу жить. При мне никого не ели по частям и никого не выпускали из замковой кухни. Может раньше было по-другому.

Торша ухватила меня за одежду. До чего же крепкая у нее рука!

— Не ходи в замок! Графиня сгорела, но граф там! Он запрет все двери, и никто оттуда не выйдет! Беги, глупая, беги пока светло!

— Куда бежать?.. Зачем?.. Что случилось?! Мы теперь все сразу умрем?!

Торша посмотрела на меня так, что я отшатнулась.

— Впервые у нас появился шанс, дура. Кто-то снял проклятие вечной тьмы, вернул нам солнце. Беги в лес, в поля, прячься. Ночью хозяева, какие не сгорели, выйдут на улицу. Может быть не сегодня, но они будут искать беглецов. А сбежавшим нужно будет собраться вместе, чтобы дать отпор…

— Что?! Что ты такое говоришь, Торша?! Какой отпор?! Где все? Я не хочу бежать в лес!

— Хочешь, чтобы тебя съели, дура?

— Всех едят! Но я не хочу сгореть, как графиня!

— Ты не сгоришь, дурная. Ты же человек. Хоть и ведешь себя, как курица без головы. Солнце только хозяев пепелит. Надо бежать, и быстро!

Я растерянности смотрела на старуху. Я никогда не хотела, чтобы меня съели. Всегда ужасно боялась. Надо мной за это смеялись, называли трусихой – мол, как иначе к богам-то попасть? Тот, кто своим ходом помрет, никогда рай не увидит. Но я все равно боялась.

А теперь можно сбежать?

— Но если уйти, то не попадешь в рай… - прошептала я, чувствуя, как слезы подкатили новой волной.

Торша пристально посмотрела мне в лицо.

— Ну, оставайся.

И заковыляла прочь, к воротам замка. Я смотрела ей вслед. Она шла в сторону леса. Старая, однорукая Торша, которую давным-давно отказались брать в рай.

В растерянности, я посмотрела на замок. В одном из окон колыхнулась занавеска. И мне показалась – на мгновение, что я увидела перекошенное лицо графа.

Огненный шар пылал над моей головой, стало очень жарко. В замке – все родные, свои, там прохладно… А в лесу – злая Торша и огонь на головой. Боги тьмы… Что мне делать?

Я стояла и колебалась.

И сделала выбор.

Когда я увидела бога, мне захотелось выругаться и навсегда остаться атеисткой. Хотя, конечно, теперь я точно знала о его существовании и назад здесь ничего не откатить. Ничегошеньки.

А бог тем временем, утер с подбородка слюну и крошки и уставился на меня в упор. Маленькие глаза горели нездешним огнем, но в остальном он был абсолютно заурядным. Обычным. Мое религиозное чувство умерло не родившись.

— Говори, чего пришла.

Голос бога был сиплым и… Чувство вызывал такое – тысяча кошек вцепились в твой мозг когтями и рвут его на части, периодически облизывая лапки.

В течение минуты я боролась с желанием упасть на землю и кататься по ней, нечленораздельно воя.

— Господин бог, вы не могли обнулить мир? Мы явно катимся в какую-то неведомую ж-ж… Жуткую бездну.

— Ну, Я тут не причем, разбирайтесь сами. - бог пожал плечами и вернулся к пожиранию даров.

Меня снова накрыло звуковым кошмаром. Но в этот раз было чуть легче.

— Хорошо, давай поговорим как деловые лю… Сущности. Что тебе нужно? Больше даров? Жертвоприношения? Храмы возле каждого столба?

Бог посмотрел на меня с интересом:

— А что, все настолько плохо, что вы готовы терпеть жертвоприношения и храмы куда ни плюнь?

— Ты совсем не интересуешься нашим миром?

— Знаешь, как говорят – дети выросли, пора и для себя пожить. – бог позерски рыгнул.

— Тем более, что детки-то совсем старика забыли. Вспомнили, когда прижало.

— Детки скоро вымрут, знаешь ли. Радиация, зомби, нашествия из других миров, не шуточки, - я машинально потерла старый шрам на лице. — Может все-таки поможешь?

Бог равнодушно покачал головой:

— Не-а.

Меня потихоньку начала захлестывать ненависть.

— Тебе же это ничего не стоит. Ты же всемогущ.

— Это да, - бог с сомнением посмотрел на очередной дар, но все же сунул его в рот, - Но веришь, у меня прокрастинация. Да и вы, если честно, с самого начала слегка дефектными получились.

У меня от ярости затряслись руки, пришлось спрятать за спину.

Бог пожал плечами:

— Ну, не знаю, сходи к дьяволу, вы ему всегда больше нравились.

— Я его не нашла.

— То есть, ты к нему первому ходила? – бог капризно оттопырил губу, — После такого, знаешь, я вам точно помогать не буду. Должны же у вас быть какие-то базовые понятия об субординации!..

Я до хруста сжала зубы. Вот ведь… сущность!

В ушах грохотало. Но я знала, что это не просто стук моего сердца, шум крови – это невидимые часы отсчитывают последние дни человечества.

Мы – побочные, нелюбимые дети. У него таких человечеств миллиард, если не больше.

Да, мы тоже виноваты, сильно виноваты. Облажались. Напортачили. Но просим второй шанс.

— А это что?! – бог с изумлением посмотрел на следующее подношение.

— Последний дар. От нас тебе.

— Это же…

— Да, плод того самого дерева. Древа больше не существует.

— Вы созданы из такого плода, знаешь?

— Знаю. Я когда-то любила сказки.

Бог озадачено рассматривал подношение. Было видно, что он хочет его пожрать, как и остальные дары, но что-то останавливает.

— Это как будто съесть часть себя… - пробормотал он, потирая лоб свободной ладонью.

— Все часть тебя.

— Это другое, - огрызнулся он, — Не лезь, куда не знаешь.

Повисло молчание.

— Хорошо. Ладно. Вы сжульничали, но я засчитаю это в последний раз.

Бог с отвращением откинул плод того самого дерева. Плод вспыхнул в глубине Вселенной.

— Ваш новый дом, - буркнул бог, - собирайте вещи и переселяйтесь. Но плодов я вам больше не дам. А то ишь, умные какие стали…

И отвернулся, ясно дав понять, что аудиенция окончена. Я попятилась на выход.

— Но насчет храмов и жертвоприношений… Идея хорошая. Не забудьте исполнить.

Вот в моих руках старая фотография. На ней – маленький мальчик, насупившийся, готовый вот-вот зареветь. А рядом с ним – высокая женщина в платке, завязанном по-деревенски. Она смотрит прямо, во взгляде – материнская гордость и брошенный вызов. Этой фотографии 60 лет. На ней – мой отец и его бабушка.

… Рассказывают, раньше все было лучше, не то, что сейчас. Моему отцу было 6 месяцев, когда его бросила родная мать, просто исчезла в неизвестном направлении. От нее осталось лишь несколько писем, куда она вкладывала свою фотографию и писала в двух словах: жива, здорова.

Папин отец, мой дед женился еще раз. Трудно смотреть сквозь годы – словно толщу воды. Но «старый» ребенок оказался не у дел, не особо он полюбился новой маме. И тогда моя прабабушка забрала его к себе. Так и жил мой папа – при живых родителях, но с бабушкой. Ее он любил, ее мамой называл.

Вот еще фотографии – уже не мальчик, а юноша. Во флотской форме, прибыл на побывку – и снова обнимает бабушку, такую теперь маленькую и хрупкую рядом с ним.

Родители пытались его забрать, но мой папа все равно уходил: «Я там чужой, я чувствую».

Я смотрю на фотографию этой женщины, родной матери отца- одна из немногих, которые она вкладывала в письма. Я ее внучка и, говорят, внешне мы очень похожи, тем более что на ей там столько же лет как мне. Что случилось у нее в жизни, что в 27 ей пришлось бросать сына и бежать? А была ли ее вина?.. Уже никто не расскажет, не найти ответа.

И когда отец вырос, свою маму-бабушку он не бросил. Она жила с нами в одном доме до последних своих дней – и до 90 лет сохраняла бодрость духа и тела. Она и со мной нянчилась, когда родители были на работе, а садик не давали.

Сейчас модно ругать свое детство – дескать, там не дали, тут обидели. И у меня был такой период. С девяностых начал мой отец пить по-черному. И кто знает, как это, тот поймет, кто с пьющим не жил, тому и не объяснишь. И злилась я на отца, очень злилась. Жизнь такая, всего в ней хватало, и плохого тоже.

Но сейчас, перебирая фотографии, я думаю – а его детство разве было легким? А вся жизнь?..

Папа, тебя не стало. Прости, если злилась на тебя. Прости, что обижалась. Говорят, ты был похож на свою родную маму. А я – на тебя.

Прощай, папа.