foxtrot1972

Это был момент страсти, ну, вы понимаете. Обожаю такие моменты.

В жаркой темноте я прикоснулся губами к ее соску. Нежно поработал язычком. Чуть-чуть прикусил, чтобы она еле слышно взвизгнула. Я так всегда делаю. И она тоже. Ну, в смысле еле слышно взвизгивает.

Только в этот раз все пошло не так.

Может быть, она просто утомилась от наших нежностей. Я ведь ее совсем затрахал, что тут стесняться, когда она так сама говорит. Так вот: только я чуть-чуть прикусил ее сосок, как она… ох, как больно вспоминать… она неловко так повернулась, и...

Я забыл сказать: она шикарная женщина. Она горячая. Ее много. Может быть, я за это ее и люблю. Эх, так бы и схватил ее сейчас за грудь, да побольнее, только она мне больше не дает. Только это мы вперед забежали, это уже другая история, тоже грустная, ну да ладно.

Так вот, значит, она повернулась – и у меня в предплечье что-то вдруг как хрустнет, и боль такая пронзила, прямо искры из глаз, а в темноте это особенно страшно, вы уж мне поверьте. Я как заору! А она, конечно, и сама перепугалась до смерти. Включает свет, а сама чуть не плачет. «Прости, – говорит, – прости». А я и сказать-то ничего не могу.

Что делать? Рука болит, сил нет. Даже одеться нет никакой возможности, так и лежу в чем был, то есть – по минимуму. Надо вызывать скорую.

Приезжает она минут через пятнадцать, надо им отдать должное, хорошо работают. Уселись мы все вместе в машину, поехали. Едем быстро, фонари мимо пролетают один за другим, и она рядом со мной, и фельдшер на нас глядит, хитро так улыбается. Я даже про боль забыл. Сидел, сидел да потихоньку и задремал.

Приехали в больницу. В приемном покое, конечно, пришлось помучиться. Знаете, все эти расспросы, церемонии. А у меня рука болит, да еще жрать хочется. Тут уже она на меня рассердилась. «Затрахал, – говорит, – ты меня совсем».

Медсестра смотрит, смеется. Не верит. Тоже толстенькая такая, сиськи на месте. Ну, думаю, погоди. Я тебя еще не так затрахаю, если доведется.

Потом врач пришел. Такой молодой, блин, тощий, халат на нем висит, как на вешалке. А сам все на ее грудь поглядывает. Ну, как я уже говорил, там есть на что поглядеть. Только не этому козлу. Я разозлился, конечно, даже покраснел весь. Тут он ко мне поворачивается. «И сколько вам лет?» – спрашивает. Какое твое собачье дело, думаю. Может, тебе еще телефончик сказать? Ссылку на контактик скинуть? Обтянешься.

Послали нас на рентген. Там сидит такая старая хрычовка, тень ушедшей эпохи. «Что тут снимать-то? – это она шутит так. – Тут даже нет чего снимать. Просто-таки зря переводить пленку». Но ничего, сделала все как надо. Выдала доктору снимок. Доктор на снимок уставился, молчит. А эта хрычовка ему: «Растяжение, и больше ничего, слава богу. Да вы не волнуйтесь так, Сереженька, что вы прямо как я не знаю». Сереженька весь прямо просиял, потом опомнился. Надулся, как петух. «Спасибо, – говорит, – Евгения Львовна, я и сам думал то, что растяжение… просто как бы на самом деле…»

«Ладно, – говорит Евгения Львовна, а сама вздыхает. – Теперь полным ходом на перевязку». «Ага, точно», – доктор говорит.

Вот оно, думаю, молодое поколение, мать его. Только чужие сиськи умеют палить, а больше ничего.

Хотя я и сам такой.

Пошли мы в бокс, и стал этот Сереженька мне руку перевязывать. А сам, вы не поверите, в шпаргалку краем глаза зырит. Шпаргалка у него из кармана торчит. Вот, думаю, свезло мне в этот раз с медпомощью.

Ладно. Замотал он мне руку бинтом, отрезал кое-как, завязал бантиком. Откланялся.

Медсестра в приемной на нас смотрит, ручкой машет. Ну, я ей тоже помахал, чтоб она порадовалась. «До свадьбы заживет», – говорит. Вот это верно, думаю. Я жениться пока не собираюсь, так что времени хватит.

И поехали мы домой на такси. В машине я к ней не приставал. Как-то это не очень удобно. Ничего, думаю, дома оторвемся. Даже перевязанная рука не помешает.

Так оно и случилось.

Вот это был момент настоящей страсти, да еще после всего пережитого. Я прикоснулся губами к ее соску. Взял его в рот целиком. И, знаете, так и присосался.

Молочко у нее вкусное. Просто м-м-м, какое вкусное. Наверно, за это ее и называют мама. Вкусное слово, да к тому же пока единственное, которое у меня получается говорить.

А у той, в больнице, сиськи тоже были ничего себе. Надо бы ее тоже затрахать. Я, правда, пока еще не в курсе, что это значит. Но, наверно, что-то хорошее.

Блондинка на экране улыбнулась Славику. Он ответил тем же.

С виду одинаковые, две улыбки различались наполнением, как различаются две шоколадные конфеты из одной коробки «ассорти». Легкая, профессионально окрашенная гримаска телеведущей адресовалась сразу всей аудитории «Титаника», что-то около семи миллионов зрителей в прайм-тайм; это был воздушный поцелуй, размазанный по эфиру и уже почти не заразный. Встречная улыбка Славика означала совсем другое. Тут и слепой бы понял, что…

– С вами Ксения Собчак, и у нас ночное включение, – сообщила блондинка и снова улыбнулась. – Говорят, красота спасет мир – если, конечно, успеет. Если успеет подключиться к супертарифу «orange» – и набрать «911»... Это была шутка, – Ксения чуть заметно поморщилась и посмотрела мимо камеры, туда, где прятался режиссер. – А теперь серьезно. Миллионы красивых мальчиков и девочек прямо сейчас звонят нам на эфир и умоляют…

Кто-то протопал по трапу. Славик отключил звук.

– Все от Собчак прешься, – сказал Руслан, охранник. – Жрать будешь?

Славик кивнул. Окинул взглядом гранитную стенку: никого. Парочки пообжимались и убрались прочь с набережной. Все-таки полвторого ночи, и холодно.

Дворец на том берегу светился в лучах прожекторов. В лиловом небе плыла луна, похожая на сырой блин.

– Нам бы такую работу, – проговорил Руслан с набитым ртом. – Языком трепать. Она хоть раз на настоящем корабле была? Или только на яхте у Абрамовича?

Самоходная баржа «Волго-Балт», груженная чем-то невидимым, шла вниз по Неве. Славик следил за ее ходовыми огнями, зелеными и красными. Вот баржа скрылась под разведенным мостом. На пришедшей волне катер покачнулся и потерся белым боком о резиновые покрышки.

– Слышь, Ди Каприо, – сказал Руслан. – А если бы тебя пригласили в «Титаник» – ты бы что сделал?

На секунду его приятель перестал жевать. Скосил глаз: Собчак на экране что-то объясняла зрителям. Ее обступали пестро одетые ребята и девушки.

– Не знаю, – сказал Славик. – Но здесь работать точно бы бросил.

– А я бы отп…здил там всех, – продолжал Руслан, будто и не слушал. – Надоели эти рожи гламурные. Народу жрать нечего, а эти все плывут. Плывут и не тонут.

Славик вздохнул.

– Знаю, знаю, – ухмыльнулся охранник. – Тебе просто Собчак нравится. Ты такой один из миллиона.

С этими словами он заграбастал пульт. Нажал кнопку.

– Всего один вопрос, – начала Ксения с полуслова. – Мне нужен всего один ответ. Не самый правильный, а самый красивый. И победитель…

При этих словах Руслан снова выключил звук.

– Кстати, по нашему вопросу, – сказал он таинственным голосом. – Я купил.

Славик поглядел на него. Потер нос. А потом рассмеялся.

* * *

Славик Карпин с детства был красавчиком и везунчиком. За его спиной девчонки перешептывались и краснели. Хотя довольно глупо быть красавчиком, когда живешь в Веселом Поселке (питерские знают, что это не так уж весело). Еще глупее, когда тебе везет во всем, кроме богатых родителей. И совсем глупо, если ты при этом не дурак.

Славик дураком не был. Ему не нравился Веселый Поселок. И местные девчонки не нравились. Его пугали мартышечьи страсти, импортированные из телешоу «Дом-2». Зато (как ни странно) от ведущей Ксюши Собчак он не мог оторвать глаз. Она казалась ему светловолосой ведьмой, а может, валькирией, страшной и прекрасной одновременно. Ей он разрешил бы все: пусть даже вырезать его сердце из груди и зажарить на медленном огне. А еще он скачивал ее фотки, открывал на своем ноутбуке, утаскивал в ванную и…

С мальчиками так бывает. Первый секс в реале снимает фантазии как рукой, на всю жизнь остается лишь благодарность – и, возможно, склонность к блондинкам. По-умному это называется импринтингом.

Однажды он шел из школы, когда белый «мерседес» тормознул у светофора. Стекло поползло вниз, и Славик улыбнулся светловолосой девушке внутри. Это была директорша сети видеосалонов «Айсберг».

Кажется, именно от нее первой (в свои пятнадцать) Славик Карпин услышал прозвище «Ди Каприо». Так звали симпатичного киноактера, который очень красиво имел чужую невесту в блокбастере «Титаник». «Разжиревший секс-символ 90-х», – написал о нем один злобный критик. Он (критик) мог бы и помолчать. Свой собственный секс-символ он видел разве что в зеркале.

Так вот: Славик Карпин вправду был похож на молодого Леонардо Ди Каприо. Он даже тиснул у директорши «Айсберга» подборку фильмов и пересмотрел внимательно один за другим. Многое ему понравилось. Даже «Полное Затмение», где (если кто помнит) герой Леонардо, юный поэт, увлеченно трахает в задницу другого поэта, богатого и женатого.

Во всем этом Славик увидел не просто секс, а символ.

Его дальнейшие приключения не содержали никакой поэзии. Муж директорши застал их на даче. Получилось нехорошо. Муж спустил с цепи собаку, и от полного затмения Славика спасла только природная прыгучесть. Хорошо еще, мужик на «семерке» подхватил его на трассе и довез до дому. Бесплатно: какие у голого деньги?

Когда Маша открывает глаза, белая «пятерка» уже катится прочь, подмигивая алыми фонариками. Поддает газу, и в воздухе повисает сладкая бензиновая вонь. Сладкий вкус и во рту – от дрянного ментовского коньяка. Коньяк бывает разным, понимает Маша. И жизнь бывает разной. На вкус и даже на запах.

Всего лишь за день эта жизнь серьезно изменилась.

И еще она потеряла серебряную заколку.

Морщась, Маша смотрит вокруг. Где это она?

Вдали – знакомая серая девятиэтажка, похожая на длинный мусорный ящик. Они не заехали слишком далеко.

Маша идет туда, пошатываясь.

Витюша маячит у подъезда. Что-то такое было связано с ним. Что-то неясное. Господи, как голова-то болит.

Почему он прячет глаза?

– А я тебя ждал, – говорит он. – Я в полицию звонил. Они сказали, обязательно приедут.

– Уже приехали, – отзывается Маша.

Витюша мнется.

– Может, зайдем ко мне? – предлагает он несмело. – Просто… это… у меня родаки только в восемь…

Да. А ее мать дома. У нее смена завтра. Совершенно невозможно показаться перед ней в таком виде.

В прихожей он суетится. Снимает с нее курточку. Она вздрагивает. И внезапно понимает, что ей срочно нужно в ванную. Там она перегибается через бортик, и ее тошнит – неудержимо. После этого становится легче. Только для того, чтобы почувствовать его руки.

Ей хочется его ударить. Потом она понимает, что сделать это довольно трудно. Можно просто закрыть глаза и не видеть. Так гораздо легче.

Гитара, отброшенная на пол, обиженно звенит.

Витюша очень неловок. Ему так и не покоряются отдельные детали Машиной одежды, как сказали бы раньше. Но он не останавливается. Его ждет немало открытий.

Вот только неудобно и тесно на этом диване. Особенно если не вполне знаешь, как все должно быть.

– Тихо ты, – шепчет он. – Тихо.

Он зажимает ей рот рукой. Все-таки соседи могут спалить. Хотя ей уже не больно. Да, в общем, все уже и кончилось.

Глаза у Витюши – блестящие, выпуклые.

На нем футболка с «арией».

На потном носке – дырка.

Маша прячет лицо в подушку.

– Застирай покрывало, – говорит она оттуда. – В холодной воде.

И еще, чуть помолчав:

– Я тебя ненавижу.

Это был отрывок рассказа из одного хорошего сборника

Подписка и позитивные комменты все равно порадуют автора.

Кое-что еще тут: Рейс из Пхукета

В самом последнем ряду, на кресле у окна, сидела женщина лет тридцати, смуглая и чернявая, в черном же платье, да еще в шелковом платочке – впрочем, расшитом яркими тайскими цветами. Из-под платочка выбивались черные, как вороново крыло, волосы. На шее блестел золотой кулончик-амулет. «Цыганка, – подумал про нее стюард. – Поосторожнее надо с ней, а то ведь сглазит».

Но цыганка не спешила никого сглаживать. Весь рейс она сидела молча, иногда будто спала, а по временам бесшумно шевелила губами. Стюард изумился, когда заметил под платочком обыкновенный белый провод от наушников: он решил, что цыганка слушает музыку. Он даже улыбнулся своему открытию, осмелел и предложил ей чай-кофе. Тогда цыганка неожиданно взяла его за руку и легонько сжала запястье.

– Постой, мальчик, – сказала она шепотом, с сильным южным акцентом. – Чай потом принесешь. Лучше скажи, что случилось? Что-то не так с самолетом?

– Все так, – сказал стюард тихо. – Связи с диспетчером нет. Но это временно.

– Тогда скажи, почему машина сама себя ведет? Где ваш главный летчик?

Стюард очень смутился. Но промолчать почему-то не смог.

– Командир отдыхает, – признался он. – Как взлетели, так и отдыхает. У него личные проблемы, ему жена сообщила, что... Но откуда… – тут он испугался и умолк.

– Я его слышу, – просто ответила цыганка. – Я любую беду слышу.

Стюард похлопал глазами.

– Скажите, – начал он. – Скажите… у нас все нормально будет? Мы же сядем?

Цыганка взглянула на него и вдруг улыбнулась.

– Ты хочешь, чтоб все нормально было, да? А чего ты больше всего на свете хочешь?

Парень облизнул губы. С ним происходило что-то странное: пока она смотрела ему в глаза, он совсем не мог врать.

– Я… хочу… со Светкой Малышевой вместе на Финнэйре работать. И чтобы она мне… прямо на коврике…

Цыганка чуть не рассмеялась, и наваждение пропало.

– Ой, – сказал стюард. – Что это было?

– Ничего такого. Совсем ничего.

Стюард оглянулся: кажется, Жанна ничего не видела. Все же он чувствовал смутное неудобство. И почему-то вспомнилось, чем кормят на Финнэйре. И сколько платят. Вот меня не взяли туда, а Светку взяли, подумал он с досадой. Глупо завидовать.

– Так чай принести вам? – сказал он немного грубовато.

– Принеси, золотой мой. Будь так любезен.

Тут ему впервые показалось, что цыганка малость переигрывает. Он принес ей чай и счел за лучшее больше к ней не приближаться. «Пусть Жанка ее обслуживает», – решил он.

А потом случилось то, что случилось, и про странную пассажирку все забыли. Кажется, ее это совершенно устраивало. Как все, она смотрела в окно на неизвестно откуда взявшийся истребитель-перехватчик – разве что, может быть, чуть пристальнее других пассажиров.

Старший лейтенант Андрей Ковальчук на МИГе, конечно, не мог ее видеть из своей кабины. Он конвоировал «эйрбас» уже минут десять, и ему, сказать по правде, уже надоела эта идиотская миссия. Велено было никого не пускать ни в Питер, ни из Питера. Почему – ему не объяснили. Сказали, карантин. Смертельный вирус. Всего вероятней, диверсия. Не допустить расползания заражения – это и было их задачей. А для этого воздушное пространство следовало наглухо закрыть.

Сам Андрей родился в Таганроге, в Петербурге был один раз – со школьной экскурсией, – и на всех зажравшихся питерских ему было наплевать. Он мог выполнить приказ легко и буквально, как вдруг услышал голос в наушниках.

«Не стреляй», – сказал голос – почему-то женский.

«Кто говорит?» – спросил Андрей.

«Совесть твоя говорит».

Андрей шмыгнул носом.

«Шутить заканчиваем, – предупредил он. – Позывной скажите».

«Сокол», – соврал голос.

Андрей пощелкал тумблером.

«Совесть не выключишь», – сказал голос.

«Что за […]», подумал Андрей.

«Слушай внимательно, – перебил голос. – Ты оставишь самолет в покое. Вернешься на свою базу. Купишь парацетамол для Дашки. Детский, не забудь».

«Почему?»

«Потому что жена тебе смс-ку кинет. Дочка заболела».

Андрей Ковальчук молчал.

«Слушай дальше. В самолете есть мальчик Сергей. Плачет постоянно. Боится тебя. Если ты улетишь, он вырастет. Познакомится с Дашкой. Она в Питер приедет учиться. У них будут дети, мальчик и девочка. Это если ты улетишь».

«Не верю», – сказал Андрей.

«А ты поверь. Добро вообще трудно делать. Это зло само делается».

«Служба такая», – сказал Андрей, чтобы что-то сказать.

«Теперь я не верю. Служба у твоего генерала Прохорова. Он уже не человек. А ты человек».

Здесь Андрей отчего-то вспомнил, сколько ему заплатили в прошлом месяце. Вспомнил генерала Прохорова, наезжавшего с проверкой за неделю до того. Эти два факта определенно были взаимосвязаны.

«Не агитируй», – сказал Андрей сердито.

«Я не агитирую. Я мысли твои вижу. Я – это и есть ты».

Андрей вытер пот со лба.

«Как тебя зовут?» – спросил он.

Но никто ему не ответил.

Это был фрагмент романа (для редакционного проекта про зомби)

Еще один рассказ ("Третий", хоррор) здесь: "Третий" (конкурсный хоррор, 2021)

– Детишки, в постель, в постель, – командует мама. – Через пятнадцать минут зайду, проверю!

У нас двухэтажная кровать, как лондонский автобус. Мой брат Артем ворочается внизу. Я сижу наверху, свесив ноги. Спать не хочется.

– Давай лучше истории рассказывать, – говорю я.

– Про что истории?

– Ну не знаю. Про Скайрим? Или про инопришеленцев?

– Про это уже было.

– А про что не было?

– Про смерть еще не было, – говорит Арт каким-то странным голосом. – История про смерть только начинается.

– Погоди, – говорю, – не начинай. Давай еще подумаем.

– Да я и не начинаю, – отвечает Артем. – Я вообще молчу.

– А кто тогда про смерть предложил?

– Не я. Я думал, ты?

– Я бы тогда не спрашивал!

– Вот я сейчас тебя за ноги дерну, – опять говорит Артем этим странным голосом, – ты сверху свалишься и разобьешь себе череп. А я сожру твой мозг!

– Мама! – это я кричу. – А чего он меня пугает!

– Да это правда не я, – говорит Артем.

Тут мы оба молчим и прислушиваемся. Родители в своей комнате смотрят сериал про зомби. Они-то, наверно, не боятся.

– Это не я был, – повторяет Арт. – Я сам испугался.

– Тогда кто?

– Кто-то еще… кроме нас.

И тут мы оба слышим, как этот третий тихо смеется. А потом как будто читает вслух:

Десять, девять, восемь, семь

Умирать придется всем

Семь, шесть, пять, четыре, три

Смерть у каждого внутри

– Хватит, – говорит Арт. – Я сейчас родителей позову.

– Не успеешь, – обещает третий. – Я оторву тебе голову и выпью твою кровь.

Я соскальзываю на первый этаж, к Артему. Теперь я вижу, что он не врет. Он сидит, обняв подушку, и дрожит от страха. Мы смотрим в полутемную пустоту между кроватью и шкафом, и у нас в ушах опять звучит этот голос:

Отложи свой телефон

Ты уже приговорён

Просто перестань дышать

Бесполезная душа

Арт вцепился в мою руку. Такого с ним никогда не бывало.

– Да что же это, блин, такое, – шепчет он. – Это нам снится, что ли?

Я мотаю головой. Еще никогда я не слышал таких адских стихов. Не мог же я их во сне сочинить?

По полу ползет змея

Не играю с вами я

Дом сгорит и все умрут

Вам осталось пять минут

– Пять минут, – шепчет Артем. – Скоро мать придет. Она обещала. Надо продержаться.

Мои зубы стучат, как от холода. Я сжимаю кулаки и говорю в пустоту:

– Т-ты вообще кто? Зачем ты здесь?

– Мне скучно, – отвечает голос. – Никто не пришел ко мне на праздник. Приходится самому себе читать идиотские стихи. Я обижен.

Мы с Артом смотрим друг на друга.

– Что за праздник? – спрашивает Арт.

– Ну как же? День моей смерти. Или день рожденья? Неважно. Я решил пригласить вас. Это будет не больно: вы просто умрете, и всё. Нас будет трое, и тогда мы устроим реальную вечеринку. Ненавижу скучать.

Тут я вижу, как Артем тихонечко мне показывает, будто у него часы на руке. «Тянем время», – понимаю я.

– А я ненавижу зомби, – говорю.

– Да это я пошутил. Не буду я жрать твой мозг.

– И кровь не будешь пить? – уточняет Арт.

– Зачем? Мы будем пить энергетики. Это модно.

– Это вредно, – говорит Арт.

– Что может тебе повредить, когда ты уже мертвый?

Мы снова переглядываемся.

– Может, у тебя есть еще какие-нибудь стихи? – спрашиваю я. – Почитаешь?

Ох, лучше бы я не просил. Он усмехается и бормочет уже совсем какое-то дикое заклинание:

Даблдекер Дамблдор

Въедет в темный коридор

Смерть у каждого внутри

Будет братьев снова три

– Не-ет, – кричит тут Артем. – Мама! Ма-ма!

За дверью слышны шаги. Встревоженная мама входит в комнату, и мы смотрим на нее, и слезы льются у нас по щекам, как будто нам по три года, а вовсе не по десять.

* * *

– Как его звали? – спрашивает Арт, все еще сжимая подушку.

– Его не успели назвать, – говорит мама печально. – Он родился и сразу умер. Сегодня у него и день рождения, и день смерти. Тринадцать лет. Опасный возраст. Мы с отцом не хотели вам рассказывать никаких подробностей… но кто мог подумать, что он сам решит прийти к вам?

– Он хотел нас убить, – говорю я.

– Не хотел. Да и не смог бы. Он живет только в нашем сознании. Папа называет это «терминальный трансфер», но мне кажется, он фантазирует.

– Ненавижу фантастику, – говорю я.

– Плюс один, – говорит Арт.

– Минус два, – говорит голос.

Пятая часть здесь: Синяя линия (из сборника АСТ). Часть пятая

– Я хороший, – говорю.

И отключаюсь.

Потом поднимаю голову. Вокруг меня стоят четверо. Все они почему-то в черных джинсах. Они смотрят на меня. И лица у них… ну, как вам объяснить. Когда открываешь крышку унитаза, а там насрано по самый верх, и мухи ползают, – вот такие у них лица.

Мне плохо. И голова кружится.

– Дай позвонить, – говорит мне один. – Да не очкуй, верну.

– Не надо, – отвечаю. – Не надо никуда звонить.

Тут другой – или оба сразу – меня легко так приподнимают. Обшаривают карманы. Достают телефон и деньги. Даже наушники из ушей вынимают.

– Сидеть, – велят мне.

Я сажусь, потому что ноги меня не держат. Третий из них легонько, ладонью, бьет меня в лоб. Затылком я ударяюсь о металл. Здесь стены отделаны металлом. Это очень страшная станция.

Четвертый бьет по шее. Я сгибаюсь пополам.

– За что, – говорю. – За что вы меня.

На полу валяется золотая банка «балтики». Она закатилась под скамейку. Когда я ее уронил?

Четверо исчезли, будто их не было. Я протягиваю руку. Поднимаю золотую банку. Прикладываю ко лбу. Она все еще холодная.

Четверо исчезли, зато пятый появился. Он стоит напротив меня, сжимая фуражку в руке. На рубашке высохшие разводы, и глаза тоже какие-то высохшие.

– А вот и смерть пришла, – говорит он очень тихо.

Оглядывается. И достает что-то из кармана.

Дщ-щ. Электрические искры летят у меня из глаз. Руки и ноги немеют. И я ничего не вижу. Только слышу.

– Эй, – слышу я голос. – Вы что делаете?

Я поднимаю голову. Это мой друг меня нашел, даже без телефона. Он что-то говорит полицейскому. Тихо и уверенно. Ну да, вспоминаю я. У Петьки Павловского, по прозвищу Крепыш, папа – генерал в спецуре. У всех кто-то есть, только у одного меня никого нигде.

Слезы текут у меня по щекам. И кровь из носа. Я вытираю эту кровь платком. Платок розовый. Не помню, откуда он взялся.

Петька садится рядом.

– Что случилось-то, – говорит он.

– Да так, ничего.

– Я тебе звоню, ты не берешь.

– Телефон потерял, – говорю.

– Потерял?

Петька долго молчит.

– Ты это, – говорит он потом. – Ты извини.

– За что?

– Ну, я же все придумал. Весь этот эксперимент. Алкогонку. Это была шутка. Я и не думал, что ты поведешься.

Я гляжу на него. Он совершенно серьезен. Он трезвый, и футболка у него чистая.

– Понятно, – говорю.

– Так ты не обижаешься?

Мне не хочется отвечать. Я почему-то рад, что он здесь. И мне уже лучше.

– А я тут знаешь кого встретил,– он говорит. – Маринку Ковалеву. Которая из Колпино. Помнишь ее?

Не помню.

– Вот только что в метро встретил. Она такая стала призывная. Договорились пересечься завтра, посидеть где-нибудь. Работает в банке и не замужем, веришь, нет?

Не верю.

– Так ты не обижаешься?

Не обижаюсь.

Все равно я победил, думаю я. У меня в руке – призовая «балтика». Только пить больше не хочется.

– Держи, – говорю.

Петька смотрит на меня и улыбается. Он снова прежний, мой друг Крепыш.

– Вот спасибо, – говорит. – Пошли погуляем по Невскому? До «макдака» дойдем.

– А раньше сортира нет? – спрашиваю.

– Не помню. Посмотрим.

И мы долго поднимаемся по эскалатору, разговаривая о пустяках. Потом выходим на улицу, а там светит солнце, и воздух такой чистый. Мы идем по Невскому мимо Гостиного Двора, где какие-то придурки играют на гитарах, а другие стоят с плакатами, и мы ржем над ними, а возле садика с памятником Екатерине какой-то пидор на нас вылупился, в белом льняном костюме, прямо так глазами и сканирует, а потом мы идем мимо гостиницы со швейцарами в красной униформе, как в цирке, и скоро уже «Макдональдс», и откуда-то сто долларов в кармане нашлось, и жизнь вокруг прекрасна и удивительна, и я думаю, что надо бы уже бросать столько бухать, ну ладно, думаю, в следующий раз обязательно брошу.

СПАСИБО ВСЕМ, КТО ЧИТАЛ И КТО ПОДПИСАЛСЯ. ЭТО БЫЛА ГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ, ВЫПУЩЕННАЯ В СВОЕ ВРЕМЯ В СБОРНИКЕ "РЮМКА ВОДКИ НА СТОЛЕ" - ОТСЮДА И ОСОБЕННОСТИ СТИЛЯ. НО У АВТОРА ЕСТЬ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ (НЕ СЧИТАЯ 5 ВЫШЕДШИХ БОЛЬШИХ КНИЖЕК).

ЕСЛИ ХОТИТЕ ЧИТАТЬ ЭТИ ИСТОРИИ ЗДЕСЬ - НАПИШИТЕ.

МНЕ БУДЕТ ПРИЯТНО, А ВАМ ИНТЕРЕСНО.

Четвертая часть тут: Синяя линия (из сборника АСТ), часть 4

Третья часть: Синяя линия (из сборника АСТ), часть 3

Вторая часть: Синяя линия (из сборника АСТ), часть 2

Первая часть: Синяя линия (из сборника АСТ), часть 1

Хр-русть, – откликается шестая банка.

* * *

Шестое пиво – оно почти как пятое. Только жестче. Вот позвонил ты девушке, с которой гулял в шестом классе, а она тебе говорит, что не может говорить, и тебе остается говорить только с самим собой.

Наплевать, думаю я. Телки – это телки, а друзья – это друзья. Крепыш – это друг. Я его знаю лет пятнадцать. Пивом, которое мы с ним выпили, можно наполнить железнодорожную цистерну. Да и с телками тоже все было весело.

Хотя бы взять тот случай, когда мы сняли сауну под Новый год. Правда, когда девочки пришли, мы уже отрубались.

Да. Прямо как сейчас.

А потом меня посадили не в тот автобус. И я пришел не к себе домой. А тот чувак, к которому я пришел, даже не удивился. Потому что тоже бухал заранее.

А потом он, сука, стал свои песни играть на электрогитаре. Вот когда меня чуть не…

Ой…

Надо бы вот что…

Хорошо еще, что поезд тормозит. То есть нет. Плохо. Он как-то слишком быстро тормозит.

Ой.

«Фрунзенская». Следующая станция «Технологический институт».

Отойдите, пожалуйста. Отойдите от двери. Вы выходите?

Да пропустите уже его. Безобразие. Совсем молодой парень. Так он и до дому не дойдет. Может, ему просто плохо? Ага, плохо ему. Это надо так нажраться с утра. Милицию вызвать? Да не надо милицию. Сумку, сумку дайте ему. Пусть идет куда хочет.

* * *

А куда я хочу?

* * *

Следующие несколько минут я сижу, согнувшись на скамейке. Пахнет кислятиной. По платформе идут люди. Они меня презирают. Может быть, от этого мне становится легче.

Потом один садится рядом.

Мне не хочется поднимать голову.

– Плохо тебе? – говорит он негромко.

– Нормально, – отвечаю.

Не, это не полицейский, думаю я тупо. У тех подход иной.

– Я могу помочь? – это он говорит.

Тут я голову поднимаю.

Ну да, этот чел похож на иностранца. Чистенький такой. В гламурном льняном пиджаке. С кожаным портфелем. Лет сорока.

– Не надо мне помогать, – говорю.

Тут он достает из кармана платок (я не шучу). Платок тоже чистенький, розовый.

– Вытри губы, – это он мне предлагает.

Что за херня, думаю.

Оглянулся. Все-таки люди мимо ходят. Но рот вытер.

– Бл…– выдавливаю из себя. – Бл-лагодарю.

– Не за что, – отвечает. А сам ко мне наклоняется. – Меня Владислав зовут. Можно просто Влад.

– А меня можно просто Денис Валерьевич, – говорю.

– Послушай, Денис Валерьевич... только не удивляйся… может, мы незаметно исчезнем отсюда?

– Куда? – спрашиваю.

– Ну… куда-нибудь. Я ведь только что из Москвы, самолетом. Хотелось бы погулять. Посмотреть достопримечательности. А у меня тут совсем никого нет…

Мне тут так смешно стало. Хренасе, это же у него такой метод съема. Знакомый до боли метод.

Ну, тогда погоди.

– Достопримечательности – это клево, – говорю я таким подростковым голосом. – Только у меня денег нет.

Он даже побледнел. Крючок заглотил по самые гланды, сука.

– Разве это проблема? – говорит. – Хочешь, я тебе одолжу?

И сто долларов показывает: приготовлено у него, что ли.

– Даже и не знаю, – говорю.

– Пойдем-пойдем. Я угощаю.

– Вот спасибо, – тут я сладко так улыбаюсь. – Только мы договорились с моим другом встретиться. Может, и друга тоже угостите?

– Как ты сказал? – тут, смотрю, он не по-детски опечалился. – Не уверен насчет друга. Может, в другой раз?

– Что ж вы так, – говорю. – Он очень расстроится.

А тут и друг как раз звонит. И рингтон у него прежний:

Р-р-рюмка водки на столе…

Звонок-то я сбросил. Потом, думаю, расскажу, пусть оборжется. А этот Владислав улыбается так несмело.

– Хорошая, – говорит, – музыка. Уважаю шансон.

Я поднимаюсь на ноги кое-как. И стою, пошатываясь.

– А я вот, – говорю, – калифорнийский панк люблю. Нормальный, не пидорский. А от блатняка мне блевать хочется. И от вас, Владислав, тоже.

Тут и он вскакивает. Что называется, сказка кончилась.

– Ах ты дрянь, – говорит.

Лицо у него все пошло красными пятнами.

– Да пошел ты, пидор, – это я ему.

Он тут бросает свой чемоданчик – и меня хватает за воротник.

– А ну повтори, – говорит.

Зря он это сделал. В смысле, зря хвататься начал. Не надо было меня трясти, когда у меня внутри шесть банок. Ну, уже поменьше, если быть точным.

Я и повторил.

* * *

Не помню, чем кончилась эта история. И что я потом делал, тоже не очень помню. И сколько пил. Но когда я вышел на «Невском проспекте», у меня в руке была последняя банка. Призовая. Золотая. Невскрытая.

Я сидел на холодной лавочке в подземном вестибюле и вертел эту банку в руках.

Да, ведь еще где-то сумка была. Где она?

Потерял.

Мне снова плохо. И еще почему-то нос болит. И пятна крови на футболке.

Нахрена я ввязался в этот эксперимент? Почему все мои истории вот так кончаются?

– Эй, – говорит в наушнике мой друг Крепыш. – Эй-эй. Дениска, ты где там?

– Я нигде, – говорю я тихо.

– Ты чего? Совсем плохой?

– Я хороший, – говорю.

И отключаюсь.

А ВЫ НЕ ОТКЛЮЧАЙТЕСЬ. ЗАВТРА БУДЕТ ОКОНЧАНИЕ.