Вы вот думали, что покемоны – это какие-то там восточные карманные монстры? А я вам нашла славянского покемона! Обратите внимание на него:
Мэджикарп – условно бесполезный покемон с вечно раскрытым ртом. Вроде бы где-то во вселенной покемонов их даже и едят. Но стоит ему эволюционировать, все сразу разбегутся. Мэджикарп становится Гиарадосом, злобным покемоном, воплощающим агрессию как таковую.
В покевики говорится, что прообраз Мэджикарпа и Гиарадоса находится в некой китайской легенде, согласно которой перепрыгнувший некие Драконьи ворота карп становится драконом.
Но при чём тут твоя славистика, el.melahel, спросите вы, и будете правы. А я нашла, при чём она! Совершенно внезапно нашла.
Так вот. Есть в Сербии река Велика Морава. В Поморавье, естественно, живут люди, а в районе города Пожаревац и близлежащих поселений есть интересные местные верования.
Во-первых, в Мораве водится много карпов. Это не верование, а факт. :) Во-вторых, у южных славян есть общеизвестное демоническое существо “змай” (буквально “змей”, но так же этим словом обозначаются и существа, которые по-русски называются драконами. Ну и Змей Горыныч туда же).
И вот в этом районе существует поверье, что змаем становится карп, который прожил сорок лет. После достижения этого возраста карп становится золотым и вылетает из реки. В отличие от Гиарадоса, змай не особенно опасен, но может доставлять неприятности. Впрочем, приятности тоже. Но лучше, конечно, со всякими там мифологическими существами не пересекаться.
При необходимости, наверное, в каталоге Берёзкина тоже можно найти похожие сюжеты. Не обязательно про карпа, а вообще, удобная штука, чтобы посмотреть, где зарегистрированы те или иные мотивы.
Со школьной скамьи все мы помним (все ли?) список существительных на -мя, которые надо было учить отдельно, потому что они так называемые разносклоняемые. Напоминаю: бремя, время, вымя, знамя, имя, пламя, племя, семя, стремя, темя. В наше время они как будто ведут себя как будто относятся к как будто разным типам склонения. Такие пирожки с котятами (к слову, слова, обозначающие детёнышей тоже таят секреты, муахах). А теперь я расскажу почему так получилось с точки зрения диахронии (имею в виду историческое развитие языка), куда убежал вымень, что делать, кого винить?!
В современной школьной грамматике (таки она отличается от академической) принято считать, что в современном русском языке есть 3 типа склонения существительных. В древнерусском языке было не так. Древнерусский унаследовал систему склонения из праславянского, а тот, в свою очередь, из индоевропейского. И, в зависимости от позиции того или иного лингвиста, таких типов было 6 (5). То есть, в древнерусском тоже 5 или 6. Слова делились на ряд классов, и вот эти классы имели свои особенности в склонении. Мы разделяем эти классы по конечному звуку основы; соответственно, есть основы на гласные и согласные звуки. Класс слов с основой на согласный в студию! Сюда относились слова всех трёх грамматических родов, а их окончания (слов) могли выглядеть почти как угодно (в рамках возможного в языке, разумеется). Вот, полюбуйтесь.
Образец склонения слов с основой на согласный в древнерусском
Если что, когда мы говорим об основе в данном контексте, мы имеем в виду не древнерусскую и даже не праславянскую, а реконструируемую для индоевропейского основу слова. В таком случае основу слова древнерусских и праславянских слов выясняют с помощью компаративистики, то есть, привлекают данные других индоевропейских языков для сравнения.
При этом в процессе развития древнерусского языка типы склонения взаимодействовали между собой (упрощая – смешивались), в результате чего некоторые из типов к настоящему времени не сохранились. Тип исконной основы на согласный пережил как раз наибольшее количество изменений. Конечными (вы тоже прочитали кончеными?) могли быть разные согласные. Конкретно те слова, о которых мы говорим (и не только), относились к словам с основой на *n. В именительном падеже это было не всегда видно уже в древнерусском, но эта основа легко различима в косвенных падежах: камы – камене; веремѧ – веремене; имѧ – имене. Вся эта группа слов (с основой на согласный) перестала быть единой, и слова из неё разошлись по разным типам склонения. Итак, слова среднего рода на *n типа семя, бремя и слова женского рода на *r (мать и дочь) в единственном числе потеряли прежние падежные формы, но в косвенных падежах сохранили “наращение” – а на самом деле остаток более раннего словообразовательного суффикса (*men в случае имя, темя и *ter у матери и дочери). Так почему, собственно, в древнерусском уже не вымень, а вымя в именительном и винительном падеже? А всему виной так называемый закон открытого слога (частный случай закона восходящей звучности) – в праславянском и ранних славянских действовавший примерно до XII века фонетический закон, согласно которому каждый слог должен был быть открытым (то есть, закончиться на гласный или слоговой согласный).
Получается, в индоевропейском было слово с основой *se- и словообразовательным суффиксом *men. Но тут пришёл закон открытого слога, и слово потеряло право заканчиваться на согласный звук. Осталось праславянское *sĕmę. А потом ещё некоторые преобразования и вуаля! в современном русском получилось семя. Та же история и с выменем. Фасмер даёт индоевропейское слово *ūdhmen. Опять берём закон открытого слога, запрещаем слову заканчиваться на согласный. Гласный ū переходит на славянской почве в ы, dm упрощается в м. Перед начальным ы развивается протетический в. Вымя готово!
Во-первых, взаимопонятность беглой речи славян друг для друга (при условии, что вы не учите другой славянский язык, знаете только родной) несколько преувеличена. Лень проверять наличие исследований на эту тему, но в моём окружении и не только моём, многие русские (которые знают только русский) не понимали, например, меня и книги, которые я читала (если что, речь о южнославянском языке). Даже не все ребята, вместе с которыми мы были на отделении славистики, понимали те языки, которые не учили. Но! Не являюсь фанатом конлангов вообще и межславянского или словио в частности. Лично я топлю за изучение того или иного живого и естественного языка. Культуры других славян не менее интересны, чем исторически более “распиаренные” и русская в том числе (числе распиаренных). Но назвать межславянский каким-то слоном, который выпихивает из комнаты русский c якобы тем же функционалом – мощно. Не, если считать украинцев, русских и белорусов, то тогда да, русский является языком общения разных славян. Но нет, он не “межславянский”. И страдать, что какой-то конланг его вдруг вытеснит с позиции, которую он даже не занимает, очень сильно.
Ну что, господа и дамы, святки на дворе, уже полным ходом идут, а мы всё ещё без статьи?
Святки – то самое время, когда, по поверьям славян, случается всякое. А конкретнее – истончается граница между мирами, “нечистая сила невозбранно устраивает пакости”, Бог в честь рождения Сына выпускает порадоваться все души умерших и заодно нечистых духов. Про севернорусских шуликунов я вроде уже писала в прошлом году. У болгар, например, в некоторых областях верили в существование особых святочных духов, которых называли мръсници, поганци, караконджо и ещё по-всякому. А ещё у южных славян предписывалось воздерживаться от близости, иначе зачатые в Святки дети стали бы вампирами. Я не говорю блаблабла! Но это всё не весело. Весело колядовать! Особенно когда ты колядник, а не хозяин, к которому пришли. И к чему я это всё? А к тому, что в составе колядующих в разных регионах могли входить ряженые.
Ряженые – люди, которые “перевоплощаются” в нечто другое (на самом деле традиционный круг персонажей довольно узок), надевая маски, меняя одежду и так далее. Средневековые христианские описания часто называют ряженье “бесовской” забавой, ряженые “чёрта тешат” и вообще плохо себя ведут. Причём буквально – ритуальные бесчинства никто не отменял. Обидно, что косплеер (ну вот эти труморковку) не обязательно ряженый. Те как раз о точности особенно не заботились: вывернул кожух, намазал лицо сажей и вот ты хочешь “дед”, хочешь – “баба”, надо – “коза”, “леший”, да хоть Вася Пупкин.
В народной культуре противопоставляются страшные и красивые ряженые. Страшные обычно ходят по вечерам, и обычно это мужчины постарше. Красивые – парни и девки, которые ходили днём. Вели себя ряженые шумно, даже буйно. Эротический элемент тоже присутствовал (а вы думали, только при покойнике можно?). Как обычно, относились к ряженым двойственно. Хорошо, что колядники пришли в дом – в хозяйстве всё хорошо будет. Но вообще грешновато это всё, поэтому после колядования все участвующие старались “смыть грех”.
Кукеры
Хорошо вам посидеть перед завтрашним рабочим днём, товарищи!
Намана сочетали, им норм. Вряд ли вы ждали это под Рождество, но самое время рассказать об этом пласте народной культуры. Давайте с начала начнём, потом и поймём, откуда вообще взялись эротические игры при покойнике.
Покойник находится на границе “того” и “этого” света. Смерть – это штука, которая меняет не только статус самого покойника, но и статус всех, кто с ним связан. Терминология смерти в народной культуре часто табуирована и “вторична” по этой самой причине. Также в эвфимизмах отражаются связанные представления (например, о вечном сне, о встрече с предками, о движении вниз или вверх), в нашем с вами случае важно, что смерть и брак являются в народных представлениях взаимосвязанными. Знаете же, что невеста ритуально умирает? Но это тема для другой статьи.
Смерть бывает “хорошей” и “плохой”, как и многие явления в народной культуре. Амбивалентность – наше всё. Несмотря на то, что обычно смерти как явления не боялись и готовились к ней заранее, не то чтобы все спешили умирать, а потому существовало множество обрядов и ритуалов для защиты от смерти. Смерть в принципе является “переломным моментом” в течении (здесь “и”, всё верно) жизни, она истончает границу между мирами, что не есть хорошо. Множество запретов соблюдалось именно в процессе конкретного похоронного обряда. Они были нужны и для того, чтобы обеспечить самому покойнику правильный переход, и для того, чтобы защитить живых, привести в норму течение жизни, которое нарушено смертью. И тут мы и приходим от Танатоса к Эросу. Обычай бдения при покойнике знают все славянские народы. При мертвеце нельзя спать и нельзя оставлять его одного. Например, в Заонежье было принято рассказывать сказки на этих бдениях, в том числе так называемые “заветные” (по факту - похабные). В западно-украинском ареале хорошо описаны и собственно эротические игры во время этого бдения. Смысл тут довольно простой – не дать смерти распространиться повсюду, восстановить нормальный порядок, они носят продуцирующий характер.
Члены семьи покойника обычно в этих играх не участвуют, но не препятствуют. В таких играх актуализируется семантика “пробуждения”, мертвеца дёргают, делают вид, будто он встаёт и т.д. Собственно эротические игры имеют несколько вариантов; наиболее распространён вариант с дедом и бабой, в которых рядятся парни. Дед и баба входят в комнату к остальным играющим, просят разрешения торговать, их запускают, когда дед предъявляет бумагу (на которой пишут непристойности), дед и баба пляшут, затем падают на пол и имитируют половой акт. Затем они торгуют “тёлочек и бычков”: девушки должны поцеловать деда, парни – бабу. И девушек и парней дед с бабой мажут сажей. Существует несколько других вариантов, которые сводятся к тому, что играющие должны поцеловать либо ряженых, либо имитацию фаллоса у “деда”, либо играющие должны перецеловать друг друга, а дед с бабой так или иначе имитируют половой акт. Как я писала выше, всё это имело своей целью восстановить нормальный ход вещей и не дать смерти закрепиться в этом доме.
А на свадьбах играли в покойника. Как тебе такое, Илон Маск?
А мы идём к Ломоносову. Важным этапом попыток кодифицировать литературный язык, разумеется, является деятельность Михайлы Ломоносова. Ломоносовская языковая программа, по сути, это попытка объединить книжную и разговорную традиции для создания литературного языка. Формы высокого штиля Ломоносов предлагает образовывать от церковнославянских слов, формы же простого стиля должны быть непосредственно русского происхождения. Например, неуместно в высоком стиле употреблять форму “говорящий” – нужно использовать церковнославянское слово и образовать форму “глаголющий”. В простом же стиле такие деепричастия должны заменяться описательным оборотом со словом который (некто, который говорит). Собственно, именно такие формы предпочтительны и в современном языке.
Затем попытки кодифицировать литературный язык предпринимали Николай Карамзин и его сторонники, чья программа напоминала программу раннего Тредиаковского. Это тот, который “чудище обло…” Александр Шишков и его сторонники также занимались проблемой кодификации, но были похожи уже на зрелого Тредиаковского. Церковнославянский и русский они считали одним и тем же языком, причем второй в их понимании был результатом “порчи” первого. Похоже на некоторых наших современников, которые не очень хороши в лингвистике. А потом случился Александр Пушкин, который пытался примирить различные предыдущие языковые программы. Очевидно, он не разделял теорию трех штилей. В своем творчестве Пушкин берёт и соединяет различные языковые элементы, как ему угодно. Вот что пишет он сам: «Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоимения сей и оный, но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не говорим: карета скачущая по мосту, слуга метущий комнату, мы говорим: которая скачет, который метет и пр. — заменяя выразительную краткость причастия вялым оборотом. Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искуснаго писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным — значит не знать языка».
Славянизмы Пушкин считал сознательным поэтическим приёмом с их собственной стилистической нагрузкой, галлицизмы при этом он воспринимал более или менее фоново. Именно Пушкину мы обязаны тем, что сейчас можем одновременно свободно употреблять и русские и церковнославянские элементы.
Как и всякое исторически обусловленное явление, литературный язык развивается и изменяется с течением времени. Иногда прямо у нас на глазах. В 40–60-е гг. XX века складывается практика определять современный литературный язык рубежом XIX – XX вв. (Сейчас, естественно, ещё + XXI век). Октябрьская революция и преобразования всех сторон жизни определили изменения в русском литературном языке. Наиболее видные и значительные произошли в лексическом пласте языка. В советское время эволюция языка движется быстрее, как и темп самой жизни, появляется множество неологизмов (рабфак, ликбез, вредительство, коллективизация), активизируются словообразовательные процессы в сфере существительных женского рода со значением лица (ударница, стахановка, комсомолка). Более активно идёт процесс взаимовлияния книжной и разговорной речи (перекур, учеба – приходят в литературный язык; в разговорную проникают вариант, актуальный, однозначный и т.д.). Характерный для советского времени способ словообразования – аббревиация, то есть, сокращения словосочетаний (вуз, ГЭС, РСФР). Первый толковый словарь в СССР под редакцией Д. Ушакова выходит в 1935-1940 гг. Он сыграл важную роль для стабилизации литературной нормы. Одна из ведущих линий развития русского литературного языка “после Пушкина” – это сближение литературного языка с разговорной речью, что продолжается и поныне. Учёные отмечают экспансию жаргонизмов в литературную речь современности. Некоторые носители также видят эту ситуацию и часто этим недовольны, однако следует сказать, что таким образом происходит обновление речевых средств выражения, углубление и дифференциация стилистической структуры литературного языка.
Ну почти. В этом и беда школьного преподавания и школьной грамматики.
Ю. А. Бельчиков, Русский язык. XX век Б. А. Успенский, Краткий очерк истории русского литературного языка (XI-XIX вв.)
