SiriusRyuga

Он очнулся на мягком столе, задрапированном белой тканью. Вокруг него суетились белоснежные люди, горел яркий свет, повсюду разносилось монотонное жужжание эфира. Пятки неприятно холодило, казалось, отовсюду, из незримого нечто, его овевают потоки холодного воздуха. Легко встав со стола, он немного удивился, что остальные не стали обращать на его передвижение ровным счетом никакого внимания, оттолкнулся от пола упругими пятками, пошатнулся и упал. Ноги не ходили, зато за спиной виднелось что-то облачно-неосязаемое. Два белых крыла, как странно. Тогда он попробовал лететь, а не идти, и это получилось гораздо искуснее, будто бы он всю жизнь только и занимался тем, что парил в воздухе, как альбатрос.

Ощущение полета немного позабавило его, оно казалось таким близким, столь привычным, что вызывало острую режующую боль в груди от тоски, что когда-то это было недоступно. Но надо было лететь – куда – неважно, просто к небесам.

Пролетая по озаренными тусклыми лампами коридорам, краска со стен которых свисала, как ветви лишайника, гроздьями или мохнатой бородой, он видел свое отражение в выщербленном кафеле, местами испачканным чем-то прозрачно-алым. Со стороны он, оказывается, более всего походил на человеческое создание, тонкое, прозрачное, светловолосое и ясноглазое. Надетый на нем хитон слегка напоминал погребальный саван, но его это не смущало: жить можно.

Вдоль стен, однако, тащились какие-то страшные тени. Их поведение было явно угрожающим. Бесформенные балахоны их медленно и мерно надвигались на него, и он заметался между потолком и стенами, не зная, куда скрыться от их безмолвного зовущего взора.

– Улетай, крошка, это же дагоны! Дагон догонит – и съест. Они любит таких, как ты, невылупившихся, – раздался голос из пустого пространства.

Быстро оглядевшись по сторонам и не обнаружив источника звука, он полетел вперед, слишком сильно разогнался на повороте, ненароком пролетев сквозь стену. Вот он как умеет! Теперь никакие дагоны его не поймают. А кровожадное урчание меж тем раздавалось все ближе и ближе, и черные балахоны тянули когтистые руки через обшарпанную стену здания.

– Отлети повыше на безопасное расстояние, там они не смогут тебя достать, – посоветовал тот же невидимый голос. – Летать они не умеют.

Быстро вознесшись к начинающим багроветь облакам, он оглядел город внизу. Медленной пестрой рекой тек поток машин, стоящих в пробках, сквозь зеленую взвесь парковых деревьев куда-то спешили одиночные бегуны и собачники, витрины магазинов разгорались, отдавая неоновое мерцание ночи, а на широкие просторы грязных дворовых площадок выходили ночные дворники, неутомимые сторожа красоты и борцы за чистоту и сияние этого мира. Мимо проносились поливальные машины, освежая асфальт живительной влагой, напитывая его защитным слоем от пыли и грязи.

Сделав в воздухе бочку с разворотом, он задумался о том, откуда же все-так взялся. Люди внизу, судя по всему, не замечали его, все так же неторопливо поспешая по собственным ежедневным делам. Голуби, вороны и другие птицы, пролетавшие мимо, слегка шарахались в стороны, будто приметив какого-то призрака.

"Призрак? Может, я, на самом деле, и есть призрак? И тогда бы это упростило понимание моей картины мира", – подумал он.

Опустившись наземь, он медленно побрел в ночь, разглядывая витрины магазинов, вглядываясь в лица людей, в попытке различить кого-нибудь знакомого. Он шел, внимательно смотря на людей. Длинные волосы, пегие волосы, каштановые волосы, короткостриженные, рыжие. Веснушки, аквамариновые глаза, блистающие, как звезды, изумрудные очи. Облака парфюма, накладывающиеся друг на друга. Готы, эмо, металлисты, модники, стильные люди, неопрятные люди – и никто не узнавал его, ни один. Грустно сложив за спиной крылья, он забрел в какое-то уютное кафе. На стенах струились прозрачные бирюзовые занавеси, вдоль стен стояли нескончаемые ряды книжных полок, заполненные литературой самых разных жанров – от беллетристики до публицистики. Под потолком висела хрустальная люстра, с лампочками в виде канделябров, к стенам так же крепились бра, сделанные в подобном же стиле. Уютные столики красного дерева с резными ножками, выполненными в виде грифонов, русалок и химер, были украшены плетеными скатертями, сделанными из похожего на бамбук материала. Вкруг них расположились стулья, сделанные точно в таком же стиле, да еще и обитые бархатом.

– Что вам угодно? – у нему подошла официантка с волосами, забранными в два черных задорных хвостика. Ее накрахмаленный передник идеально сочетался с костюмом старинной английской горничной. Два живых черных глаза блестели из под вихрастой челки.

– Вы меня видите? – спросил он, немало удивившись.

– Да, – кивнула она, вам повезло, что вы забрели сюда. Обычно, такие, как вы, неоперившиеся, легко достаются на корм дагонам. Но здесь вы можете чувствовать себя легко и свободно. Вы не хотите есть? Обычно, всех вновь прибывших очень сильно терзает информационный голод.

– Меня волнует кто я, как здесь оказался, кто такие дагоны, и что мне делать дальше, вы не подскажете?

– Сию минуту, – сказала она, и, отвернувшись, ушла.

Через несколько томительных минут она вернулась с подносом, на котором лежал толстый талмуд, одно письмо и розовый листок.

– Как будете оплачивать?

– Э-э-э, но у меня ничего нет.

Она терпеливо улыбнулась.

– За информацию платят временем. Вы готовы к процессу снятия со счета вашего персонального времени.

Помедлив, он кивнул. Все равно его съедят дагоны, если он не узнает, что они такое.

Оголив его запястье, она быстро провела рукой по едва различимой вене. Оттуда брызнула красная лента, состоящая из маленьких картинок, видимо, его потерянных воспоминаний. Он ощутил себя еще более легким и невесомым.

Довольно улыбнувшись, официантка сказала:

– Оплата произведена по всем правилам. Приятного аппетита.

Он начал с розового листка. Это оказалась записка, торопливо сделанная женской рукой, вернее, ее обрывок:

–...дня ни в коем случае не проходите по Парковой, с левой стороны ожида...

Это ничего ем не объяснило.

Письмо оказалось без надписанного адреса. Внутри конверта лежала пергаментная бумага, на которой было написано всего два слова: Менсус Сильано.

В талмуде же описывались жуткие твари: дикие вырги, высасывающие костный мозг у заснувших на парковых скамейках неосторожных прохожих, кровожадные ыыыргалы, высасывающие кровь исключительно женщины, карригоры, гиганты, нападающие с последним лучом рассвета, пронзая сердце жертвы, чтобы похитить ее душу, и дагоны, существа призрачного мира, охотящиеся за душами, которые еще не определились, куда они попадут – отправятся ли в Путь, останутся Здесь, или же станут блуждать. Что они делают с этими душами – о том здесь лучше умолчать, настолько это ужасно. Менсуса, как он понял, его зовут, аж передернуло.

Встав, он раскланялся с гостеприимной официанткой, так, что струны ветра, натянутые на его крыльях, зазвенели. Теперь он понял, как люди лишаются воспоминаний при перерождении – просто отдают их в обмен на необходимую для выживания информацию в таких вот кафе данных.

Искусственная улыбка официантки уже не казалась ему такой приветливой. Уходя, он даже не попрощался.

Куда держать путь дальше, Менсус? Ты знаешь не более, чем ведал до этого, и путь твой не предопределен. Будь здесь хотя бы какой-то проводник, тогда можно было бы говорить о путешествии, но здесь пусто и тихо, и неясно, что делать, кроме как бегать от дагонов.

Издалека до него долетел какой-то тихий плач. Так могла бы звучать арфа, если бы пальцы ветра нежно перебирали ее на минорных нотах. Взлетев, он направился к источнику звука.

Это было в лесу. Он замер, ослепленные ужасающим зрелищем: человек взобрался на крутую скалу, нацепил на шею веревку, привязанную к ветвям расположившегося чуть выше дерева, и приготовился прыгать. Увидев, однако, Менсуса, он замер.

Протянув вперед руку, Менсус медленно подлетел к самоубийце и погладил его по голове.

– За что ты так казнишь себя? В этом мире нет ничего более непоправимого, чем суицид, ты должен бы это знать, вон, какой взрослый.

– А ты кто такой?

– Я – Менсус, и больше я ничего о себе не знаю. Зачем ты решил свести счеты с жизнью?

Висельник заплакал. До слуха Менсуса вновь донеслись звуки арфы.

– Понимаешь, вчера утром я, как обычно, сел на мотоцикл, решил прокатиться на своей любимой скорости, но, проезжая мимо парка, сбил человека. Насмерть, кажется. Он сейчас в реанимации, а я стал убийцей, и я никогда себе этого не прощу!

Менсус вновь погладил незнакомца по голове и произнес:

– Ты не прав, во-первых, ты раскаиваешься, и это уже хорошо для твоей души, во-вторых, я думаю, он бы простил тебя, ведь у тебя такие грустные глаза и такое доброе сердце. Ты не хотел зла. Думаю, он уже простил тебя. А теперь вылезай из веревки, потому что на этот раз ты на самом деле рискуешь совершить непоправимое, а этого делать ни в коем случае нельзя. Тебя съедят. Здесь есть дагоны, ты их не видел, но они обязательно съедят тебя. Пойдем. Все будет хорошо.

Висельник подал руку Менсусу, и тот отвел его до самого дома, уложил спать и накрыл одеялом. Вдруг что-то дернуло его, и он оказался все на том же столе, только не помнил ничего из того, что произошло с ним в бессознательном состоянии.

Над ним склонились уставшие врачи, сутки боровшиеся за его жизнь.

– Говорить можете?

– Да, – пророкотал он. – Только ничего не помню, ни своего имени, ни как я здесь оказался.

– Вас зовут Менсус Сильано, мотоциклист, который сбил вас, ждет в коридоре, чтобы, по его собственным словам "вымолить прощения на коленях".

– Да? Пусть же войдет.

В отделение реанимации вошел понурый молодой человек с многочисленными кровоподтеками на лице и теле, а также следом веревки на шее. При виде Менсуса глаза его широко распахнулись:

– Так это были вы!

Менсус удивился еще больше.

– Где я был? Я все это время провел без сознания, и даже не помню, кто я.

– Вы же Менсус! Это вы спасли мне жизнь!

– Я не мог этого сделать, напротив, мне сказали, что это вы чуть было не отняли мою. Но я вас не виню, по вашим глазам видно, что вы хороший и отзывчивый человек.

– Спаситель! – со слезами на глазах бросился обнимать руку Менсуса неудачливый мотоциклист.

Менсус лежал на спине, ощущая безграничное счастье от чего-то, чего он сам не помнил, и пытался воспринять бессвязное бормотание мотоциклиста об ангелах и дагонах. А в воздухе медленно кружилось белоснежное перышко, и арфы ветра звучали где-то вдалеке, превращаясь в бессвязный, но такой драгоценный шум жизни.

В глубинах далёкого тёмного космоса –

Вечных холодных светил вращение.

На грани мира во тьму ускоряясь,

Прочь исчезает из нашей обители,

И мутным осадком под действием осмоса,

Мечтам в бесконечном перемещении,

Никто не мешает парить, удаляясь

От Солнца, Земли и планет-небожителей.

Мечты, говорят, разбиваются прахом

В тот миг, когда быт размывает границы.

Всю жизнь разрываясь меж ложью и страхом,

Не выйти из этой трёхмерной темницы.

Бескрайни пространства далёких галактик,

Материя тёмная мир раздвигает,

Устала Земля от мистических практик,

Но Солнце холодный наш мир озаряет.

В тюрьме между тенью и светом мечась,

Меж Стиксом ища и седым Гераклитом.

И смерть мимо нас синим шлейфом промчась

Сердца пробуждает пленительным видом.

Проста геометрия сил искажения:

Что кажется светом, то канет во тьму.

Фотон погибает в визжащем кружении,

Но грустно и страшно лишь мне одному.

Меж звёзд обитает коварный губитель,

Он – тьма абсолютная, смерть и конец.

Его никогда я, конечно, не видел,

Надевший кровавый терновый венец.

Нет смысла бояться, нет смысла молиться:

Мечты в чёрных дырах найдут обретение.

И главное – вовремя остановиться.

Нет в жизни взаимности. Ложь во спасение.

В тебе, как в невидимой чёрной дыре,

Сам дьявол не сможет меня отыскать.

Ты – ад, без консоли, команд и реле,

Ты – робот. Нет сердца, чтоб чувства качать.

Во тьме пребывающий канет во тьму,

Но истину верную знаю одну:

Зачахнет в тоске, кто любить не умеет,

Но поздно. Слепец не узреет вину.

Давным-давно в одной очень-преочень далекой стране жил да был рыцарь-философ, искушенный в науках и религии. В юности лет он отдал свое сердце служению Господу Богу и стал монахом могущественного ордена. Был он мудр и прекрасен. Но не давала ему покою одна идея: он жаждал отыскать Святой Грааль, таинственную чашу, в поисках которой многие славные рыцари сложили свои головы. Даже воины Короля Артура, и те не смогли отыскать божественный артефакт. Поговаривали, что найти Святой Грааль может только тот, чье сердце чисто, чья душа светла, и кто не имеет корыстных намерений. Но все равно, магический кубок в волшебном замке Монсальват оставался пределом мечтаний этого рыцаря. И вот, однажды во цвете лет, он встал и покинул монастырь, в коем проводил дни и ночи в молитвах. Он решил отправиться в паломничество к святому месту, где хранился мистический Грааль. Его путь лежал на восток, где вставало солнце, где рождался новый день и, стало быть, наши надежды на благополучное свершение земных дел. Он взял с собой лишь святой образ Христа-Спасителя, громогласный серебряный рог, острое копье, добротный стальной клинок, откованный мастерами-эльфами в огне могучей горы, мехи с родниковой водой, своего быстрого коня и верного пса. Перекрестившись на образ, он сел на коня, свистнул пса и отправился скитаться вдали от родного порога.

Долго ли, коротко ли ехал рыцарь по проселочным дорогам, да по лесным тропинкам, да по крутым горным серпантинам, но вот уперся конь его в ворота, окованные медью, да переклепанные железом. То были ворота в могучей каменной стене высотой в один полет стрелы, выпущенной из добротного лука. Стена скрывала огромный замок, вырубленный прямо в скале. Ворота охраняли два огромных ирбиса, прикованные цепями к стене, готовые растерзать каждого, кто только ни подойдет к ним. Но вот ворота приоткрылись, и вышел привратник. Он спросил рыцаря о том, чего он ищет в этих диких краях, а также о том, что ему нужно в диковинном замке. Рыцарь ответил, что у него есть дело к здешнему королю, и только ему он может открыть свои цели. Привратник нехотя отозвал снежных барсов и пропустил рыцаря за ворота.

Зайдя внутрь, рыцарь поразился унылости города: все вокруг было серое и бесцветное, даже одежда жителей города. Казалось, само солнце приглушало здесь свой свет, оставляя одни лишь тени. Рыцарь слез с коня и неторопливым шагом прошествовал ко входу в замок. Войдя внутрь, он опять-таки подивился простоте обстановки. Даже король сидел на каменном троне без лалов и смарагдов.

После обмена приветствиями рыцарь рассказал о цели своего путешествия – о поисках Святого Грааля. Но, как оказалось, королю ничего не было известно о месте, где находился мистический замок Монсальват – хранилище святой чаши. Рыцарь распрощался с королем, с его унылым городом и отправился в дорогу.

Мимо медленно проплывали поля, стремились вдаль луга, и вот, рыцарь попал в зачарованный лес. Не было слышно шелеста листвы, замерли травы, притаились звери. Лишь курился дым над одинокой горой в глубине леса к северо-западу от рыцаря. Туда-то он и направил свои стопы.

Пес рыцаря шел вперед едва-едва, понуро свесив кудлатую голову, даже конь тревожно всхрапывал, навострив уши. Да и сам рыцарь чувствовал: что-то неладное творится в этом месте. Но он упрямо стремился вперед, цепляясь за всякую возможность узнать о таинственном замке. И вот, недолгое время спустя, они уж оказались у горы.

Гора кипела и клокотала, негодовала и хмурилась, и вот, из самых темных недр ее вылетел огнедышащий дракон. Свирепо рыча, он налетел на рыцаря. Рыцарь поднял вверх свое острое копье, но оно переломилось, как простая щепка. Тогда он резко пришпорил коня и помчался прочь. Дракон преследовал его. На всем скаку рыцарь размышлял о том, как он может победить этого монстра. Он поднял голову, и увидел, что в цельнометаллической броне дракона есть уязвимое место: в чешуе его задней лапы была зияющая дыра, сквозь которую просвечивала мягкая плоть.

И тут дракон молвил человеческим голосом:

– Себе на погибель явился ты к чертогам моим. Познаешь ты боль геенны огненной, коли пойдешь супротив моей воли. Чего ты ищешь в этих пустынных землях, рыцарь, не ведающий страха? Иль не знаешь ты, что убивший дракона сам становится драконом?

Крепко призадумался тут рыцарь, но все же атаковал.

Когда огнедышащий зверь отвесно спикировал на рыцаря, тот поднял свой меч, широко размахнулся и вонзил свой клинок в его лапу прямо по рукоять. Тяжело взревев, раненый зверь упал рядом с рыцарским конем, и меч рыцаря истлел в вырвавшемся наружу внутреннем огне дракона. И тот не противился тому, дабы рыцарь восшествовал в его логовище, признав в том равного себе по силе и мужеству. Тогда рыцарь развернул своего коня и поскакал к пещере. Он не знал, что хочет там найти, но любопытство гнало его вперед.

Войдя в пещеру дракона, он первым делом увидел драгоценности и золото, рассыпанное по всему полу пещеры. Рыцарь был беден, но блеск мириадов монет не прельстил его. Не взял он и инкрустированные драгоценными камнями доспехи. Но, пройдя немного вперед, он увидел меч, воткнутый в камень, достойный и самого Короля Артура. Меч был сделан из неизвестного рыцарю цельного куска серебристого металла, ярко сиявшего звездным светом, казавшегося прочным на вид. Рыцарь схватился за рукоять, уперся ногами в камень, и сильно потянул. Меч, походя кроша камень, с натугой вышел из него. Рыцарь, зачарованный блеском магического оружия, невольно затаил дыхание. И тут он услышал странные звуки, доносящиеся из глубины пещеры. Это был раскатистый храп.

Пройдя вглубь пещеры, рыцарь обнаружил зачарованного спящего воина, крепко сжимавшего в руке свое оружие. Это его храп слышался на столь большом расстоянии. Неловко оступившись, рыцарь упал рядом со спящим, после чего немедленно погрузился в глубокий сон. Ему снилось, что он идет за спящим рыцарем, а тот ведет его. Они поднялись высоко над лесом, и шли множество миль на восток. Рыцарь стремился к странной точке, парящей среди облаков. Он встал на мост, сделанный из радуги и одним концом достающим земли, и пошел по нему. Точка постепенно все увеличивалась и увеличивалась, пока не оказалось, что это огромный замок из хрусталя, парящий прямо в воздухе. Рыцарь вошел внутрь, и только герой хотел последовать вслед за ним, как видение рассеялось, и он проснулся в пещере дракона.

Рыцарь попытался разбудить спящего воина, но это оказалось бесполезно. Тогда он со вздохом поднялся с земли, вышел из пещеры, держа трофейный меч, сел на коня, кликнул пса и поскакал на восток. Через семь дней и семь ночей увидел он парящий в небесах замок Монсальват. К его ногам опустился радужный мост, и рыцарь поскакал в заоблачную высь. И вот, перед ним предстали долгожданные ворота замка. Но стоило рыцарю слезть с коня, как перед самыми его ногами загорелся огонь, который невозможно было обойти. Тут же забил фонтан. На его краю было высечено: «Коль сердцем храбр ты и душою чист, испив воды, пройти ты сможешь сквозь огонь». Рыцарь выпил из источника прозрачной воды, и сердце его исполнилось уверенностью. Тогда он храбро шагнул в самое пекло, и, не пройдя и двух шагов, оказался на той стороне. Тут же магический огонь погас. Ворота сами собой отворились, и рыцарь смог войти внутрь...

Внутри его ждал долгожданный Святой Грааль.

Арви сидел на краю щербатой скалы и смотрел на простирающуюся под ним пустоту. Небо гремело и стонало, бесновались змеистые молнии, вонзаясь в беззащитную океаническую пучину под ними. Небо шло войной на океан, а соленые языки воды тщетно пытались дотянуться до темных громад грозовых туч, чтобы затянуть их безвозвратно в бездну и засосать в водоворот. Пенистые гребни с шумом и грохотом обрушивались на скалу, где сидел Арви. Когда юноша закрывал глаза, ему казалось, что он слышит шорох миллиардов газетных листов одновременно, и звон огромного басовитого колокола где-то глубоко под землей, в неведомой каверне. Под низким суровым небом, рассекая острыми крыльями ветер, реяли крикливые чайки. Их протяжные и печальные вопли, берущие за душу, были слышны лишь в том случае, когда Арви устало прикрывал глаза. А когда он впадал в некое подобие транса, тщетно пытаясь взглядом поймать узенькую полоску горизонта, он слышал крики дельфинов. Их зов разносился по всему эфиру, звонко дребезжа где-то на периферии слуха, и тогда Арви вздрагивал и словно бы пробуждался от нездорового сна. Если бы…

Если бы он мог присоединиться к пляске свободных морских животных, если бы он мог, как и они, петь и смеяться над бурей, над косыми струями дождя в этот промозглый осенний день… Если бы он мог позволить себе стать свободным.

– Хочу, – прошептал он, – хочу…

***

Провалившись в темные и липкие объятия сна, Арви смутно ощущал какой-то дискомфорт во всем теле. Будто бы его легкие с шумом и присвистом закачивали в себя воздух, а его ноги затекли и устали лежать друг на друге, при этом во рту пересохло, и лежать на спине что-то мешает… Он открыл глаза… Комната, озаренная рассветом, преобразилась: она вся была составлена из красных, желтых и белых тонов. Синего цвета было крайне мало. Арви перевернулся на правый бок. Странно. Что это за ощущение?

Он скосил глаза. Вместо рук у него были треугольные плавники, само тело приобрело серебристо-серый оттенок. Дышал он отверстием, расположенным на голове. Он превратился в афалину!

Радость потухла, когда он вспомнил о том, что хоть и живет в небольшом домике возле самой воды, но живет он на скале. Как спуститься в океан? А если он разобьется? Но делать было нечего, Арви испытывал дискомфорт, находясь на воздухе так долго. Поэтому он сполз на пол и, напрягая мышцы живота и хвостовой плавник, пополз к выходу. Фут за футом, фут за футом. Полз он долго, еще не успев привыкнуть к новому обличью. Но это того стоило: за порогом начинался океан.

Глубоко вдохнув, он сильно оттолкнулся плавниками от скалы и слетел вниз. Обтекаемая форма тела позволила гладко войти в воду, Арви даже не ушибся. И тут же им завладел безраздельный восторг. Он радостно заверещал, и выпрыгнул из воды. Солнце окрасило его шкурку в багровые тона, засверкало в черных глазах, заблестело на водной глади – тишь, спокойствие, будто бы шторма не было вовсе.

Он засиял и весело рассмеялся. Его голова коснулась воды, и затем Арви резко вдохнул и нырнул к самому дну, распластавшись над взметнувшимся вверх песком. Вода была теплая, вода была живящая, они обнимала и ласкала тело афалины.

Спустя несколько мгновений Арви и не помнил, что он когда-то был человеком.

15.03.2012 г.

– Дочка, ты знаешь, сегодня по телевизору рассказывали про звезды. Оказывается, они могут светить миллиарды лет. Чем ярче светит звезда, тем меньше она живет, – сказал он, читая газету.

– Правда, пап? – спросила она.

– Конечно. Так же и с людьми. Ты что, плачешь?

– Я счастлива, – сказала Моника, вытирая случайные слезы и улыбнулась. – Но в то же время мне так грустно, будто бы я потеряла самое дорогое в своей жизни.

Юная особа, чей возраст только-только приближался к четырнадцати годам, сидела на подоконнике. Она весело болтала ногами, но после своих слов поставила ступни на подоконник и обняла колени. Ноги её, босые и по-мальчишески покрытые синяками, были испачканы в краске. Зеленый, голубой, красный и белый пятнали лодыжки и ступни. Рядом, на подоконнике, валялись смятые листки бумаги, в стаканчике с водой стояли пушистые кисточки.

– Ты счастлива, Моника? – спросил высокий статный мужчина, еще совсем не старый, ведь его виски только-только посеребрила седина, словно бы и он тоже рисовал, а потом, забывшись, поправил волосы рукой, испачканной в белой краске. – Что это у тебя с лицом? – всплеснул руками отец, и нежным движением отер краску с лица Моники. Тут он, как бы очнувшись от своего полузабытья, воскликнул: – Да у тебя же все ноги в краске! Мо, ну как ты так неаккуратно? Как? Как можно так рисовать?

– Ну паа-апа! – возмутилась Моника. – Я уже не маленькая! Ну чего ты?

Отец вздохнул.

– Ты совсем не серьезная. Я в твои годы уже знал, что стану инженером-конструктором. А что делаешь ты?

– Папа! – насупилась Моника. – Я хотела рассказать тебе одну историю, но теперь вижу, что не буду этого делать.

Отец вскинул руки, как бы сдаваясь.

– Ладно, дорогая моя, прости. Расскажи мне. Поделись со мной.

– Так-то давно бы, – сказала Моника. Она широко развела руки, словно бы стремясь обнять горизонт, и немного растерянно засмеялась.

– Ах, папа, ты бы знал, что я видела! Это нечто совершенно невероятное! Это так прекрасно, у меня слов нет, чтобы описать это чудо!

Отец улыбнулся ей. Один уголок рта оказался немного выше другого, это была их фамильная улыбка. Рассеянно покрутив в руках очки, он посмотрел в окно. По всей видимости, что-то привлекло его внимание, потому что мужчина раскрыл одну из створок и высунулся наружу. По улице шел его знакомый, которому он помахал рукой.

– Здравствуйте, как поживаете?

Затем его внимание вновь вернулось к дочери, и он рассеянно произнёс:

– Извини, я отвлекся, там был твой репетитор по физике, он обещал заглянуть на следующей неделе… Но ты всё же расскажи мне, солнышко. Я уверен, что смогу представить то, что ты мне поведаешь.

Моника внимательно посмотрела на отца, встала на подоконнике, вытянувшись во весь рост, и начала свой рассказ:

– Ночью была сильная буря. Волны выбрасывались на берег, будто бы желая покончить с собой. Плакала потерявшаяся собака. И я увидела вот такой огненный шар. (она показала его руками) Он светил в наши окна прямо посреди ночи. И тут я увидела это. Пламенный росчерк пробороздил небеса, и прямо в зеркальные глубины океана упала звезда. Несколько томительных мгновений она освещала всё вокруг, но внезапно свет её померк, а потом из воды вышел ослепительно сияющий юноша…

Отец Моники вошел в состояние транса. Его очки сползли на кончик носа, но он не замечал этого, глядя в пустоту перед собой.

– Даа… Я словно бы вижу это… Он шел, и ноги его не касались воды, он будто бы летел, а за спиной его стелился след, прямо как хвост у кометы. Его длинные волосы серебрились, а тело распространяло немыслимый жар. Ты смотрела из окна, как юноша медленно бредёт по воздуху, над водой… Но вот он вышел на берег, и его лазоревые глаза затуманились от сильной боли. Всё его тело покрывали бесчисленные раны, из которых струилась огненно-белая кровь. Он шел по прибрежным камням и острому ракушечнику, раня свои тонкие изящные ноги. И там, куда он ступал, распускались невиданные цветы, сиявшие, как звездная россыпь. Ты видела, как юноша прошел вдоль улицы, и парочка, решившая было расстаться, вновь почувствовала огонь былой страсти. Собака, потерявшая своего хозяина, чудесным образом нашла его. А пожилая женщина, решившая свести счеты с жизнью именно в эту ночь, внезапно передумала, и, что-то для себя поняв, вернулась домой…

– Папа, ты не поверишь, мне казалось, что сама вечность опустилась на моё сердце. На душе стало так легко и светло, папа, я думала, что умираю, ведь не чувствовала своего тела. А юноша все шёл, и дикие звери ластились к нему, облизывая его длинные тонкие пальцы. Он распространял покой и умиротворение…

– И что же было дальше? – спросил отец, не веря и улыбаясь своим мыслям. Он медленно прошелся по комнате, погладил по голове дочку, и сел в потертое кресло, устало прикрыв глаза. – Куда же он шел?

Моника внезапно помрачнела. Она вертела в руках какую-то вещь. Это был прозрачный кулончик. В его глубине сияли крошечные огоньки.

– Он шел… ко мне. Каждый шаг давался ему с невероятным трудом, было видно, что это очень больно. И любое явленное им чудо отнимало у него силы, поэтому он начал светиться как будто бы вспышками: то разгорался так, что на него невозможно было смотреть, то почти погасал, и накал его тела снижался до угольной черноты. За его спиной распахнулись два огромных белых крыла… Он приближался ко мне, и я поняла, что он смотрит мне прямо в глаза. Мне стало так томительно-грустно, ведь в них была какая-то неземная трагедия. Он дошел до окна, причем последний шаг дался ему с большим трудом, приложил руку к стеклу, и так пронзительно посмотрел на меня. Взгляд его проникал в душу… Но вдруг глаза его широко распахнулись, и он вспыхнул, как сверхновая звезда…Я крепко-крепко зажмурилась – а когда очнулась – от него осталась лишь горстка сизого пепла… и еще вот эта прозрачная капля, в которой мерцают огоньки…

Отец, будто проснувшись от глубокого сна, изумленно посмотрел на дочь.

– Моника… Твои ресницы… Они же обгорели! – он ласково взял руками ее лицо и бережно подул на него. – Что же случилось?! Как так?! Не может быть! А что это у тебя в руках?

Он взял то, что держала его дочь. Нахмурился, бережно вложил в руки дочери кулончик, закрыл её ладони.

– Что это? – спросил он потрясенно.

Моника отвернулась от отца, и поэтому голос её звучал глухо.

– Пап, я думаю, это было его огненное сердце.

И одинокая слеза скатилась по её щеке.