LiteraturaN

Начинающий писатель. Буду публиковать здесь главы своих произведений. Прошу не судить строго.

Пикабушник 1 месяц 1 неделю 5 дней

Дата рождения: 18 сентября

поставил 9 плюсов и 0 минусов

115 рейтинг 1 подписчик 14 подписок 7 постов 0 в горячем

Серии постов

Ю.Д.О (Юность. Детство. Отрочество).

1 пост

LiteraturaN

1 месяц назад

Авторские истории

Серия Дубовая Рубаха

Тот таинственный мир который я видел в своих одноклассниках и в других городских детях совсем скоро разочаровал меня. На следующий день, когда в лицее начались занятия, я неизбежно был втянут в разговоры и буквально подвергся допросу со стороны этих новых для меня людей. Отвечая на все эти вопросы и заглядывая им в глаза, я не мог не понимать, что мои рассказы представляли для них интерес в той мере, в какой они могли использовать их для сопоставления своего мира с моим.

- А кто он?

- Деревенщина!

- Все понятно, тупой наверное как валенок.

- Именно так!

- А разговаривает как, не мямлит?

- Нет, но по-моему у него что-то с головой не так.

- Да-да, улыбается сидит. Что ни слово, то улыбка, точно дурачок.

Совсем скоро мои одноклассники пришли к выводу, что я человек не их круга. Сдружившись с Нурланом и видя это отчуждение со стороны остальных я постепенно впадал в состояние противоборства. Конечно в самом начале выбранная мною позиция представляла из себя скорее нечто шуточное и игривое, нежели подкрепленный твердой убежденностью взгляд на вещи, но положение это в последующем кардинально изменилось.

Со мной в классе обучался один мальчик, который с первых пор стал проявлять ко мне и Нурлану интерес, отчего мы, два жителя пригорода, стали смотреть на него как на товарища. Олег представлял из себя смесь вздорности и угрюмости, весьма непредсказуемую и проявляющую свои два свойства по совершенно непостижимому принципу. Будучи самым высоким учеником в классе, он находясь в состоянии задумчивости являл собой зрелище ввергающей в трепет громадины, но тут же, будто в нем что-то переворачивалось, Олег уменьшался в размере и обращался в карлика, веселого и задорного, носящегося по коридорам лицея сломя голову.

Этаж на котором находилась наша классная комната, ничем не отличался от всех остальных и представлял из себя вытянутый по горизонтали коридор с небольшой прямоугольной площадкой в самом центре, и с двумя небольшими перпендикулярными ему коридорчиками на каждом конце. На всем протяжении главного коридора размещались классные кабинеты, чьи двери шли одна за другой на равном друг от друга отдалении. В тех же коротких закоулках как правило были кабинеты с внеклассными занятиями и учителя там появлялись редко. Именно по этой причине дети большую часть времени проводили в этих небольших коридорчиках, где можно было и порезвиться, и спрятаться от нежелательных компаньонов в лице случайного первоклассника.

Мы с Нурланом как раз сидели на балконе одного из таких коридорчиков, как вдруг из-за угла выбежал Олег и широко улыбаясь подбежал к нам. Он был в том возбужденном, радостном состоянии, когда вся та чепуха, которую он нес без остановки, сменялась криками, так раздражавшими учителей и ввергающие нас, детей, в исступление. Наблюдая за тем как этот истукан становился веселым шутом, хохочущим и спорящим с преподавателями, мы все в один голос смеялись словно обезумевшие.

- О чем болтаете? - сквозь смех и пытаясь успокоится проговорил Олег.

- Да так, - ответил я недоверчиво - есть тут кое-что.

- Что? Ну что? О чем вы говорите? - пробормотал он как-то нервно, почти неразборчиво.

- Да занятия хотим в субботу прогулять, вот думаем как, - раздражено отчеканил Нурлан.

Олег захохотал и побежал прочь от нас, нелепо размахивая руками и как-то запрокидывая назад голову.

Спустя буквально минуту, из-за угла вышли Олег и другие наши одноклассники, и тыча в меня с Нурланом пальцами хохотали.

- Мы знаем ваш секрет! - в один голос кричали они - Знаем ваш секрет, иногородние!

Из их компании выбежал Олег и подбежал к нам. Он отчаянно смеялся над своей проделкой, о которой мы еще и не знали ничего. Подбежав к нам, он чуть не врезавшись в меня, развернулся и отбежав шага два, сделав тем самым круг, снова двинулся в нашу сторону. Кружа таким образом рядом с нами, он выпучив глаза так, что они казалось вываляться из глазниц, очевидно хотел что-то сказать, но был настолько этим рассмешен, что лишь ржал словно взбешенная лошадь, представляя собой зрелище откровенно дурацкое.

Наконец успокоившись он встал от нас в нескольких шагах и тяжело дыша стал рассказывать о той, в его представлении, злой шутке которую он с нами сыграл.

- На самом деле, - начал Олег - я просто притворялся вашим другом. Вы мне совершенно не нужны.

- И что? - спросил Нурлан, с неизменным своим презрением.

- А то, что я расскажу об этом учителям, и вас дураков, накажут, - закончив, Олег захохотал и снова стал кружить, рядом с нами.

- Ну и Бог с тобой, - произнес я вслух, так чтобы он все услышал, но не обращаясь к нему непосредственно.

- То есть как? - тут же остановился наш одноклассник - И вам не обидно, что я вас провел?

Перестав обращать внимание на нашего ошеломленного одноклассника, мы занялись обсуждением матча, который неделей ранее назначили на сегодняшний день.

Олег всячески пытался выудить из нас хоть какие-то слова, толкал меня и Нурлана в плечо, лишь бы мы посмотрели в его сторону, но все его попытки успехом не увенчались. Я ни столько оскорбленный тем, что этот шут поступил со мной подло, сколько тем, что в его голове вообще появился такой гадкий план, совершенно не хотел с ним разговаривать. Нурлана же скорее матч интересовал больше, чем этот кружащий рядом с нами дурачок, и он с блеском в глазах расписывал мне каждый удар по мячу, который нанесет сегодня.

Первое зерно сомнения в окружающих меня детях было заронено в душу проделкой Олега. В деревне, где я жил до этого, подобных подлостей, или чего-то очень на них похожего просто не было. Там дети были проще и более открыты. Если им что-то в тебе не нравилось то они об этом говорили, либо просто затевали драку. Но не взирая на это, я тем не менее с охотой вступал в разговоры со всеми своими одноклассниками, потому как желал соприкоснуться с тем самым миром, который я видел в их глазах. Не испытывая каких либо трудностей на своем пути, я в скором времени узнал абсолютно все об этой таинственной вселенной, к которой у меня не было доступа. Оказалось, что мои одноклассники все как один боготворили комиксы. Я же в то время, в той мере, в какой это может себе позволить ребенок, увлекся культурой древних греков, и стал поглядывать на своих одноклассников, возившихся с этой нарисованной ерундой, немного свысока.

Но необходимо отдать должное и им. Рассмотрев во мне это высокомерие, они все более отдалялись от меня, и совсем скоро мне, убежденному, как мне тогда казалось, последователю Аристотеля, пришлось с кулаками отстаивать своё право посещать школу.

Показать полностью 1

LiteraturaN

1 месяц назад

Авторские истории

Серия Дубовая Рубаха

Глава Третья⁠⁠

Так я и вернулся на свою малую родину, холодную и неприветливую, но произведшую на меня впечатление своей новизной. Это все-таки был город, с которыми я до этого никаких дел не имел. Озираясь по сторонам я с восторгом разглядывал высокие, в несколько ярусов дома, с любопытством изучал прохожих, одетых не по сезону тепло. Был еще сентябрь, а они все укутавшись, брели куда-то, понурив головой. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы понять для чего им нужны были такие теплые одежды.

Выдержав экзамен, я поступил в гимназию. Это было небольшое здание, вытянутое вверх на четыре яруса, с какими-то непонятными лампочками под самой крышей, которые на моей памяти ни разу не загорались. Но это волновало меня в самую последнюю очередь, главной же причиной моего беспокойства была новая жизнь, в которую я вступал, но о которой ровным счетом ничего не знал. Тысячи, как тогда казалось, детей окружили меня со всех сторон, и будто бы изучая мою хрупкую, маленькую фигурку, внутренне смеялись над ней. Я же наблюдал за тем как все они переглядывались меж собой, и не роняя ни звука, о чем-то говорили. В изгибах улыбающихся губ и в уголках глаз, зажмуренных от какого-то внутреннего и недоступного остальным удовольствия, легко проглядывались те или иные слова, но выстроить их в отдельные и имеющие хоть какой-то смысл предложения, я не мог. Это были совершенно иные дети, не такие к каким я привык и каковым был сам. Рассматривая эти лица, я осознавал, что все они владеют каким-то знанием, доступ к которому был недоступен для меня в деревне.

После торжественной части меня и других, еще неизвестных мне, детей завели в класс. Мои одноклассники были такими же непостижимыми существами, но в виду того, что судьба связала нас вместе и в последующем мы должны были идти рука об руку какое-то время, я испытывал к ним какую-то симпатию.

Будучи ребенком в достаточной степени робким, я в этот день ни с кем так и не заговорил. Когда перекличка была закончена и учитель объявил всем какие завтра будут занятия, я с остальными вышел из класса и пошел в раздевалку. Казалось, что я попал в ад. Дети разных возрастов носились по гардеробу как заведенные и неистово крича, играли в чехарду и кидались друг в друга сапогами, шапками и всем тем, что попадалось под руку. Прижимаясь к стенам, я как-то пробрался к вешалке на которой оставил свою одежду и взяв её, поскорее выбежал наверх, минуя гардеробщиц, которые тщетно пытались остановить это безумие громко выкрикиваемыми угрозами и проклятиями.

Выйдя из школы и спустившись вниз по приходящей в упадок улице, смотрящей на меня выбитыми оконными рамами и вынесенными дверными ставнями домов, ждущих, когда их снесут, я оказался на трамвайной остановке.

Место это, в котором я за время учебы провел достаточно времени, представляло из себя нечто специфичное и быть может даже пугающее. Снаружи она являлась самой обыкновенной остановкой с платформами и дожидающимися на них своих трамваев пассажирами. Рядом размещался небольшой магазинчик с броской вывеской "Перекресток" большие буквы, которой можно было увидеть за несколько километров. Заходя же во внутреннюю остановку, специально приспособленную для ожидания трамваев в зимнее время, вы тут же оказывались в некотором подобии клоаки. Стены в этом помещении были настолько засалены и загажены, что зеленая краска, едва-едва проглядывающая в некоторых местах, обратилась в какое-то липкое месиво цвета охры. Все здесь было гадко. И отвратительные запахи, вбирающие в свой букет грязь немытого тела, тяжелую одышку, спящего на полу пьянчуги, и бьющий по носу мускус экскрементов. Завсегдатаи этой ямы, старушка торгующая семечками, вся укутанная в платки и напоминающая кокон, казалась существом внеземного происхождения и от того так меня пугала; пара умалишенных - один высоченный и будто бы намеренно высушенный идиот, с большими и круглыми очками на носу, вечно домогающийся до пассажиров и смеющийся каждому их слову своим гнусным смехом и крупная женщина, то покойно сидящая в углу, то приходящая в бешенство и начинающая бегать по остановке, громко выкрикивая ругательства.

В тот день, сразу же после торжеств в школе я повстречал на остановке паренька, который сидел со мной в одном классе и теперь дожидавшегося своего трамвая. То был азиат с головы, на которой помещалась копна черных и жестких, словно лошадиных, волос, и до кончиков пальцев. Такой же для всех чужак, как и я, - подумалось мне, когда я подошел к нему и некоторое время наблюдал за тем, как он своими раскосыми глазами богомола смотрит куда-то в даль. Как часто бывает с детьми степей, в его неопределенном взгляде присутствовала какая-то ожесточенность и быть может даже злоба. Наверняка, он дожидается того же трамвая, что и я, - решил я для себя. Мне хотелось думать, что его столь отличная от остальных одноклассников восточная внешность, делает его враждебным им, так же, как и меня, мальчика из деревни, жившего до этого совершенно иной жизнью.

Но прежде чем заговорить с ним, я решил проверить верность своего предположения. Если он сядет вместе со мной в один трамвай, то обязательно подойду к нему на выходе, - так я смотрел на всю эту ситуацию, не будучи до конца уверенным в своем намерении.

Из-за последнего дома, той самой полуразрушенной улицы, по которой я спускался от лицея к остановке не спеша выполз трамвай и громыхая колесами по рельсам, подъехал к платформе. Мой одноклассник, за которым я не переставая наблюдал все это время, вместе с остальными пассажирами залез внутрь. Я так же пробрался в салон и занял такое место, с которого было бы удобно наблюдать за перемещениями моего будущего приятеля.

Трамвай добрался до конечной станции, и я вместе со своим одноклассником вышел на улицу, встретившую нас порывами хлесткого ветра, с завыванием дующего со стороны голой и бесконечной тундры.

- Ты же с лицея, да? - подбежав к незнакомцу выпалил я - С пятого класса?

- Да, - ответил неизвестный с каким-то неизвестным мне доселе акцентом, специфичном в растягивании гласных на конце таким образом, что казалось будто бы он чем-то недоволен, или брезгует общением с вами.

- Раз уж мы в одном пригороде живем, - проговорил я, но под влиянием этого протяжного "а" не смог договорить - как тебя зовут?

- Нурлан, а тебя? - ответил он все так же, и я сдерживался, чтобы не засмеяться, таким чудным мне показалось его имя.

- Саша, - бросил я с каким-то достоинством почерпнутым мной от бабушки, чтобы этот азиат не слишком-то задирал нос - я тут неподалеку живу, ты когда завтра в лицей?

- К восьми, - вытягивая "и" проговорил Нурлан и наградил меня каким-то презрительным взглядом, который как я узнал в последующим не выражал и капли презрения. В ответ я нахально улыбнулся, всегда считая, что это самое лучшее средство защиты и наступления в войне человеческих фраз, жестов и мимики.

- Значит увидимся. До завтра, Нурлан, - бросил я, и развернувшись прыснул со смеху, не имея более сил сдерживаться.

В тот самый день я завел себе товарища, который быть может и не зная об этом, лишь скрашивал те часы, что мне приходилось проводить на остановке и в трамвае. В остальном же мы совершенно не были интересны друг другу.

Показать полностью 1

[моё] Писательство Авторский мир Авторский рассказ Проза Взросление Современная литература Длиннопост

LiteraturaN

1 месяц назад

Авторские истории

Серия Дубовая Рубаха

Глава Вторая⁠⁠

Оглядываясь назад я понимаю, что этот деревенский период прошел слишком уж быстро, потому как был заполнен событиями, но такого рода, что внешняя их сторона была излишне богата деталями и подробностями, в то время как внутренняя фактически пуста. Все те игры, которые я вел с другими ребятами, учение в школе и труд, будь то рубка дров или запасание воды в баню, были лишены какого-то смыслового содержания, и скорее всего происходили по наитию, сами собой. Но положение дел кардинальным образом менялось, когда я оказывался один.

Обыкновенно мои одинокие прогулки совершались зимой. Я вставал на лыжи и отъезжал далеко-далеко от дома, в безлюдные места ближе к лесу и катался так, поглощенный собственными мыслями. Катясь по широкому лугу, всему покрытому снегом и окруженному с двух сторон лесом, я как будто бы отстранялся от всего на свете и связывался с чем-то потусторонним, с миром заключенным во мне самом. То были часы грез, когда я видел себя римским полководцем, отправившимся на разведку, с целью выведать в каком именно лесу притаились дикие галлы. Всякий раз оказываясь наедине с самим собой я представлял именно это. Никаких других фантазий у меня будто бы и не было, лишь это видение сечи, где люди в сверкающих доспехах режут друг друга на части, заливая и землю и небо багровой кровью.

Осенью, когда все кругом начинало желтеть и лес шедший вокруг деревни напоминал золотую с медным отливом стену, я покончив с занятиями шел на опушку за школой и оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто меня не видит, заходил в самую чащу.

Я мог часами ходить по лесу, ни о чем не думая и даже не отдавая себя отчета в том, для чего я все это делаю.

Но потом в мою беззаботную жизнь вторгся чужак и я как не странно был совершенно к этому не готов. Этого неизвестного я ждал, и более того имел в голове некоторое представление о том, как он выглядит, с каким выражением смотрит в мои глаза. Я даже знал какой у него должен быть голос, и представлял, что буду чувствовать когда возьму этого чужака за руку.

Наступило лето, отчего беззаботность моя всё росла в размерах и достигла такого масштаба, что я ни о чем другом кроме как о развлечениях думать не мог. Большую часть времени я проводил на лугу за школой, где мы с ребятами устроили поле для игры в футбол. По несколько часов к ряду мы носились под палящими солнечными лучами, изнывая от зноя и обливаясь потом, но такие счастливые и веселые, что и не замечали всего этого. Когда же становилось совсем невмоготу, мы садились на велосипеды и всей ватагой ехали на речку.

Вода в Зинихе всегда была холодной но нас это не останавливало и мы подолгу плескались в её чуть желтоватых водах, играли в салки и на берег вылезали только тогда, когда ноги уже сводило от судорог.

С посиневшими губами, все дрожащие мы поднимались на мост и укладывались на раскаленный солнцем асфальт, для того чтобы согреться. Водители перевозящие на своих грузовиках лес, казалось приходили в ярость и исступленно сигналили нам, но в действительности же они вспоминали себя в нашем возрасте и просто просили подняться и уйти с дороги. Согревшись мы садились на велосипеды и отправлялись на поле.

Этот круг повторялся до самой ночи, которую мы встречали у костра на берегу Зинихи, возле которого все дружно согревались и обсыхали после долгого купания в прогревшейся на поверхности воде, которая весь день впитывала в себя тепло солнечных лучей.

В одну из таких ночей когда я придя домой и отужинав жареным картофелем и салатом из помидор и огурцов лег спать, чужак уже двигался по направлению ко мне. Я не помню точно, но наверняка он снился мне в ту ночь, как и во все предыдущие, ведь я так желал встречи с ним. Удивительно смотреть за этим сейчас и видеть как маленький ребенок плетется на прохладную ночную террасу, укладывается в постель и засыпает крепким сном, в то время как другой человек, за много километров от него мчится в поезде и быть может не спит, смотрит в окно и часто выходит в тамбур с папиросой в руке.

Утром я проснулся и собирался бежать на поле, но бабушка, против обыкновенного никуда меня не отпустила. Я смутился, не обнаруживая в лице Розалины Андреевны того молчаливого упрека, который всегда можно было увидеть в её строго смотрящих глазах и в белизне крепко сжатых губ, когда она сердилась на меня. Нет же, она улыбалась и просила меня остаться и дождаться небольшого сюрприза. Сюрприз? - настороженно спросил я самого себя, не услышав обычного, сухого "Нет" от своей бабушки. Дело в том, что всякий мой проступок с её стороны сопровождался холодностью и даже равнодушием к моей персоне. Досадуя на меня, бабушка могла несколько дней молчать и даже не менять своего каменного выражения лица в моем присутствии. Это было невыносимо. Два или три дня кряду я мог услышать от неё лишь "Пора есть" и "Нет", не взирая на все уверения мои и раскаяния, сопровождающиеся иной раз и рыданиями. Но потом Розалина Андреевна отходила и как ни в чем не бывало, улыбалась, шутила со мной и по возможности баловала. Но сейчас она вела себя как обычно, ведь я ничем перед ней виноват не был, и удерживала меня, будто бы чего-то не договаривая. Я испугался, предчувствуя грядущие перемены, которые будут иметь огромное для меня значение.

В час пополудни я, глядя в окно, увидел приближающихся к нашему дому женщин, которые заприметив меня стали приветственно махать руками. Я ответил им и стал пристально вглядываться в их лица. Ничего кроме широких улыбок я не увидел, круглые, с черными стеклами очки скрывали глаза, а из-за солнца все черты их сливались в нечто бледное.

Затворив за собой калитку, неизвестные пошли по дорожке к входу в дом. Проходя мимо окна у которого я сидел, каждая из женщин одарила меня воздушным поцелуем, отчего мне стало совсем уж не по себе.

Я с замиранием сердца ждал когда входная дверь откроется и они появятся на пороге. Прокручивая в голове все возможные варианты кем бы они могли быть, я открещивался от любого возможного и невозможного развития событий. Это были посторонние мне люди, и даже не видя их лиц, я чувствовал меж нами огромное расстояние, миллионы и миллионы километров, целую бездну, и мне было страшно помыслить, что они могут иметь какое-то ко мне отношение. Представив себе, что кто-то из них назовется моей матерью, я пришел в ужас от того, что какой-то чужак будет предъявлять на меня свои права.

- Сынок! - воскликнула одна из женщин и с пугающей быстротой стала приближаться ко мне, расставив в разные стороны свои руки. Я решил не сопротивляться и потому тут же был заключен в объятия. Осыпая меня поцелуями эта женщина, что-то нервно бормотала голосом в котором можно было услышать сдерживаемое рыдание. Я незаметно стянул с её носа очки и стал пристально всматриваться в это лицо. Сопоставляя его с воспоминаниями о матери и с тем образом, который составился в моей голове из писем ей присланных, я находил этого человека не похожим на ту, которую желал увидеть. От обиды на то, что эти взрослые стоят передо мной и улыбаясь пытаются меня обмануть, тело моё затряслось мелкой дрожью. Она даже на ту Катерину, что на поминках в нашем доме была, не похожа! - сверкнуло у меня в голове и слезы градом полились из самого сердца, минуя глаза, стекая по щекам и испаряясь в раскаленном летнем воздухе.

Я вырвался из этих крепких объятий и побежал прочь, сам не зная куда. Они обманывают меня! - повторял я на бегу, и от этого беспрестанного проговаривания на душе становилось все горше.

Ноги сами привели меня в недостроенное здание районного комитета, где в это время дня никого быть не могло. Забравшись на крышу и подойдя к самому краю я взглянул на свой дом, но будто бы не видел его. Перед глазами моими возникал образ какого-то зачарованного замка, в котором обитало зло, ставящее целью своей погубить меня. Сев в тени на холодную и чуть влажную поверхность кирпича, я утирая слезы стал размышлять над происходящим. Взывая к своей памяти, я понимал, что она бессильна и не может дать мне никаких ответов. Воспоминания мои о матери были настолько скудны и размыты, что не будь их вовсе было бы много лучше. То были призраки, блуждающие в тумане и оглашающие голые пространства кругом меня, каким-то неразборчивым гулом. У них должны были быть одинаковые лица, но я и голов их то не видел.

Осознав всю тщетность своих усилий, я вернулся к письмам ради которых выучился и чтению и письму. Тысячи строчек проплывали у меня перед глазами, и разбирая каждую букву на сегменты, я составлял из полученных черточек и завиточков какую-то фигуру, столь не похожую на увиденную мной сегодня женщину.

Очевидно исчерпав возможности всех источников, которые могли бы убедить меня в том, что та неизвестная и вправду моя мать, разум мой обратился к области снов, виденных мною в последнее время. Видения эти обладали такой силой, что я моментально переместился в один из снов и будто бы видел его наяву. Крыша, небо и ощущение собственного существования исчезли оставив в замен себя лишь чертей, которые громко хохоча тащили меня неизвестно куда. Я кричал и бился, пытаясь вырваться из их цепких лап, но у меня ничего не выходило. Сверху, возвышаясь над этим адом, растянулось поразительно синее небо, с белоснежными облаками, на которых сидели ангелы в своих белых одеждах. Я взывал к ним, но они лишь жалостливо смотрели на меня так, как на человека которому требуется помощь, но помогать которому запрещено по указу какой-то высшей силы. Сон закончился и я оказавшись в комнате, увидел себя же, с фотографией в руках и заливающегося горючими слезами. Приблизившись я рассмотрел на карточке себя сидящего на коленях у какого-то мужчины, которого бабушка называла моим отцом, совсем еще карапузом. Слева от нас сидела женщина, в которой я тут же узнал неизвестную. Мама! - вспыхнуло у меня в мозгу, и поднявшись я сломя голову побежал домой, на ходу придумывая чем бы оправдать себя.

Наша встреча повторилась. Я и мама плакали. Не зная чем объяснить все это, я лишь повторял "Прости" как-то рывками пробивающееся сквозь слезы.

Когда все пришли в себя и рыдания сменились оживленным разговором и смехом, мама объявила, что совсем скоро я отправлюсь домой.

- Как домой? - спросил я, не совсем понимая о чем она - Ведь я и так дома.

- Нет сынок, - улыбаясь ответила мама - я говорю о другом доме. Скоро ты все сам увидишь.

Впереди была неизвестность, которая в общем-то нисколько меня не пугала. Из газет я знал, что на свете есть люди лишенные дома, и что они от этого очень страдают, у меня же только что появился второй дом, и кто знает, быть может впереди меня ожидает еще большее их количество.

Показать полностью 1

[моё] Авторский рассказ Проза Русская литература Современная литература Длиннопост

LiteraturaN

1 месяц назад

Авторские истории

Серия Дубовая Рубаха

Глава Первая⁠⁠

Город, в одном из домов которого я появился на свет, был пожалуй самым непригодным для роста и проживания ребенка. В детстве я часто и серьезно болел, отчего и был отправлен на воспитание в деревню к бабушке, которая проживала там вместе со своей матерью, моей прабабушкой.

Нина Васильевна, моя прабабушка, была женщиной мне непонятной. С первых пор моего появления в её доме, я не мог не понимать, что она меня не то чтобы не любит, но даже быть может ненавидит. Объяснить её этого ко мне отношения я тогда не мог, потому как эта неприязнь была лишена всяких причин. Единственное, что было доступно моему пониманию в те далекие времена, так это то, что меня оторвали от любимой матери и отправили в деревню, к какой-то раздражающейся от одного моего вида старухе, с колючими и холодными глазами. Ведомый этими мыслями и ощущениями я изолировался от всех подруг Нины Васильевны, таких же старушек, как и она сама, и сильно привязался к бабушке, казавшейся на фоне всех этих, как я говорил, "старух" молоденькой девочкой.

Но много ли я понимал тогда? Думая о самом себе я не был способен думать о том, что братья моей бабушки - Виктор, и Юрий буквально на моих глазах, душили в четыре руки Нину Васильевну, которая смирившись, даже и не сопротивлялась. Я ничего не знал ни о болезни, подтачивающей её изнутри; не видел я и того как Юрий Андреевич, бывший из братьев самым жестоким, избивал свою мать. Я ничего не видел, и в этом бы действительно было благо, если бы бабушка отгораживала меня от ужасов, царящих в семье Соболевых, более тщательно. Но она была шокирована этими событиями и иногда возможно забывала о том, что я быть может вижу все эти ссоры и скандалы.

Мне было пять лет, когда прабабушка умерла. Я не помню когда именно это случилось, но выражения лица Нины Васильевны, когда она ночью просыпалась от болей и моя бабушка крутилась вокруг неё, чтобы хоть как-то облегчить её страдания, останется в моей памяти навсегда. Я вижу как сейчас те ночи, когда от протяжных стонов Нины Васильевны я просыпался и робко вставал в дверях её комнаты. Огромная, в своей ночной рубашке и с растрепанными, седыми, доходящими до пояса волосами, она стояла возле кровати и будто бы обезумев смотрела в потолок. В её лице было то выражение скорби, какое обыкновенно бывает в лицах тех, кто теряет своих близких. Казалось, будто не она умирала, а погибал весь белый свет и она приходила в отчаянье наблюдая за его увяданием. Моя бабушка, низенькая и хрупкая, вертелась вокруг этой величественной женщины и тщетно пыталась уложить её в кровать. Быть может она и плакала, но я этого не помню. В тот момент, наблюдая за борьбой моей бабушки с её матерью, и тем сражением, происходящим внутри Нины Васильевны, я словно впадал в забытье, и просто не понимал того, что происходило.

После смерти Нины Васильевны в нашем доме стали появляться какие-то незнакомые мне люди. Многие из них мне совершенно не нравились, и потому даже лица этих людей нисколько не врезались мне в память. Единственное, я отчетливо помню одну женщину, все звали её Катериной, и именно поэтому я испытывал к ней симпатию, ведь такое же имя было у моей мамы. Это была невысокая женщина, с коротко остриженными, каштановыми волосами и носившая на носу большие и круглые очки, чем очень напоминала сову. Всякий раз когда я подходил к ней с каким-нибудь вопросом, она мило улыбалась и отвечала мне, отчего её сходство с моей матерью в моем понимании, лишь усугублялось.

На следующий день после омовения, за которым я подглядывал с печи, на которой должен был спать, меня на время, чтобы я не мешался под ногами у взрослых занятых приготовлениями к похоронам и поминкам, отдали в дом к Шатковым. Антонина Вячеславовна Шаткова приходилась свояченицей Виктору Андреевичу, брату моей бабушки, и потому меж нами существовало какое-то таинственное родство, которое как я понял в последующем состояло из ненависти, спрятанной под показными благопристойностью и уважением.

- Ой, здравствуйте Розалина Андреевна! - восклицала Антонина Вячеславовна всякий раз как встречала мою бабушку - Как поживаете? Как здоровьице?

- Здравствуй-здравствуй, - отвечала с каким-то надменным и непонятным мне достоинством бабушка - очень хорошо поживаем, сами как?

- Бог миловал, все хорошо, - отвечала Шаткова и уходила по своим делам.

- Жидовка, - бормотала под нос моя бабушка и провожала Антонину Вячеславовну и взглядом, и словечками покрепче, но только так, чтобы не слышно было.

Этот временный переезд я воспринял очень хорошо. Во-первых, Маша - дочь Антонины Вячеславовны очень мне нравилась, а во-вторых в атмосфере суеты царящий в доме, я чувствовал себя забытым и одиноким.

Между мной и Машей были такого рода взаимоотношения, что взрослые частенько прочили её мне в невесты, хоть я и был совсем малышом по сравнению с ней, закончившей третий класс школы. А теперь я оказывался в её доме, жил в её комнате и спал вместе с ней в одной постели. По дому я не скучал и был настолько захвачен своим детским счастьем, что и о бабушке даже не думал. Что происходило во все то время, что я жил у Шатковых стерлось из моей памяти навсегда, и даже спустя год после этих событий я не смог бы сказать, чем я там занимался.

Самое странное и пугающее во всем этом состояло в том, что наблюдая за тем как тело моей умершей прабабушки омывали перед похоронами, я не испытывал ни сочувствия, ни даже страха. Будто бы все это было какой-то игрой, распространенной у взрослых, которые живут-живут, а потом умирают. Но при всем при этом, я отчетливо знал, что такое смерть, и понимал насколько она ужасна. Ни ощущения потери, ни чего-то к ней близкого, мною тогда пережито не было, и вспоминая об этом опыте уже спустя годы, мною почему-то приписывалось какое-то ощущение радости, испытываемое маленьким мальчиком, наблюдающим за тем как его прабабушку, собирают в последний путь.

Показать полностью 1

[моё] Авторский рассказ Взросление Повесть Проза Продолжение следует Длиннопост

LiteraturaN

1 месяц назад

Реальные истории из жизни

Серия 365 или Меню на каждый день

Наполеон или Игорь, перестань смотреть себе в плечо⁠⁠

Вполне естественно, что в Ресторане работают те же законы, по которым живет и весь окружающий его мир. Доподлинно неизвестно, какие законы появились раньше, ведь если не вдаваться в лирику, то жизнь человека стоит на трех китах: вкусно и питательно покушать, сладко и долго поспать, и продолжить род. В метафизическом смысле продолжение рода процесс воистину важный и монументальный, но согласитесь вещи, которые ему предшествуют бывают более чем занимательными и приятными. Но Ресторан в том виде в котором с ним знаком я, это прежде всего индустрия, а она в свою очередь работает по другим принципам, несколько отличимым от тех, на которых стоит жизнь человеческая.

Кумовство в Ресторане вещь довольно распространенная и фундаментальная. Чаще всего бывает так, что приглашается ресторатором в его Ресторан шеф, как у нас принято говорить, со вкусными руками, ставит ему меню и сваливает восвояси, оставляю после себя своего человека. Бывает так, что этот свой человек подхватывает Ресторан и ведет в нем успешную работу, добивается определенного признания и сам становится тем самым шефом со вкусными руками. Но чаще бывает так, что Свой Человек оказывается исключительной бездарностью и в какие-то полгода кухня под его руководством кормит гостей откровенным де....м, Своего Шефа увольняют и ищут нового. Бывает и так, что Ресторан и вовсе закрывается. Бездарностью, о которой я говорил, как раз и являлся Игорь, или как его называли мы повара – Наполеон.

В первую очередь из-за роста, а не за его связь с Аустерлицами, впрочем, каждый его день, в наших глазах, был тем еще Ватерлоо. Игорь был невысокого роста с лицом, на котором застыла серьезность сосредоточенного дурачка, который хоть убей не понимает, что происходит и все пыжится и пыжится, злиться, пытаясь во всем разобраться. Игорь редко смеялся, тихо разговаривал и самое смешное всегда отводил взгляд от собеседника при разговоре с глазу на глаз. Выглядело это так, ты разговариваешь с Игорем, смотришь на Игоря сверху вниз, Игорь смотрит себе в плечо, и в общем и целом Игорь просто разговаривает с Игорем. Ты идешь работать или курить, Игорь продолжает беседовать сам с собой, возвращается к тебе и спрашивает тихо-тихо “Ты все понял?”. Что я понял Игорь? Сейчас полным-полно этих прокачанных бизнес-коучей, разговаривающих на непонятном среднестатистическому жителю нашей необъятной Родины языке, этаком гибриде собаки с табуретом, где самые обыкновенные слова нашего великого и могучего перемежаются с активити, СМАРТ и прочими другими забугорными словечками. И они эти бизнес-коучу вам объяснят на своем языке, что.

Очень!

Важно!

Чтобы!

Сотрудник!

Понял!

Задачу!

Ясно?!

Есть целая схема построения задачи, в которой черным по белому расписано, что если сотрудник не задает уточняющих вопросов, то он точно ничего не понял. Самое парадоксальное в этом то, что на кухне скелет задачи от Шефа как правило выглядит следующим образом “За.... ту х....ю!”. И никто уточняющих вопросов не задает и правильно все делает и правильно все понимает

Задачи Игоря я не понимал, в первую очередь потому, что их не слышал.

Тихий начальник на кухне — это настоящая беда, спасало лишь то, что у нас были довольно громкие су-шефы, которые обыкновенно стояли на раздаче и читали нам заказы и координировали нашу работу. Но иногда они выбывали, пропадали часами на приемке и тогда на раздачу вставал Игорь.

- Прыр-пыр-пыр, - читал Игорь заказ.

- Шеф, повтори!

- Срочно отдаем прыр-пыр-пыр, - начинал громко Игорь, но потом возвращался к обычной своей громкости.

Прыр-пыр-пыр в меню у нас не было, а если бы и было, то мы совершенно не знали, как его готовить. Пока Игорь стоял на раздаче приходилось бегать от раздачи к плите, чтобы вообще понимать, что нужно готовить.

Потом возвращался кто-то из су-шефов, и Игорь возвращался в глубины офиса и толком мы его не видели. Но иногда на него находило что-то, и он подобно настоящему Бонапарту врывался на кухню на своем вымышленном коньке-горбунке зажатым между ног и начинал нас всех жизни учить.

- Режь огурчики тоньше, - поучал он повара на фритюре.

- Паста должна гулять по сковороде, а не болтаться туда-сюда, - показывал он повару на пасте.

- Раскатывай тесто ровнее, и вот так подбрасывай его, вращай и клади на ладонь, - посыпая голову мукой стоял он возле пиццера.

В такие моменты Игорь даже улыбался, иногда смеялся, очень так забавно, прыскал себе в кулак и как-то смущался, и в целом производил впечатление довольного жизнью человека. И в такие моменты на него снисходило вдохновение, и он начинал творить. Всякую х...ю творить и кормить ею нас.

- Как тебе? – спрашивал он, после того как я попробовал его пасту с дорогущими омарами с которыми он полдня носился как со списанной торбой.

- Честно, шеф, будто макарон с килькой в томатном соусе поел.

Игорь затухал и уходил в офис. Но самой главной его проблемой был заготовочный цех. Повара заготовки и мясники в целом отдельная каста людей, но об этом как-нибудь в другой раз. В нашем Ресторане заготовщики любили покурить травку и после этого только приступать к работе. Диво дивное было наблюдать за тем как заготовщики, а их было двое, раскатывали сырник минут по пятнадцать каждый. Как мухи в меду, двигались, а Игорь, заходя к ним для проверки будто бы ничего не видел.

- Отбивай лучше, чтобы не ломался, - советовал шеф в пустоту и шел дальше.

Дни шли за днями, Игорь разговаривал со своими плечами, а мы как-то работали.

- Я вообще-то су-шефом работал раньше, - начал какую-то историю совершенно без предупреждения Андрей – повар фритюра, которого поставили ко мне в смену – но меня уволили, потому что я поварам помогал.

- Может быть помогал хреново? – смеясь спросил Коля, наш су-шеф.

- Да не, я всегда все четко делаю, - ответил Андрей – Никит, у тебя лобио много?

- Не, делать надо, а ты чего спрашиваешь?

- Давай я тебе помогу, мне все равно делать нечего.

- Заготовщикам лучше помоги, - буркнул Коля – они там вдвоем с одним сырником справится не могут.

- Да ну их, они на своей волне там, даже поговорить не о чем.

Андрей пошел на склад и вернулся с полными гастриками лука, чеснока и перца чили. Немного поболтав он начал нарезать брюнуаз, периодически что-то рассказывая.

- Андрей, е....й, б....ь в рот! Ну н....я ты сука такая в горелый чеснок лук бросаешь, д....б?! – орал на Андрея Коля, увидев, как тот помогает мне с лобио.

Андрей обиделся.

- Вот сам тогда и делай! – буркнул он.

- А ты тут тогда н....я?!

Андрей начал резать по новой. Со второй попытки он сделал обжарку для лобио и скинул в овощи фасоль и начал томить.

- Ну вот, готово, - сказал мне Андрей, попробовав заготовку – куда тебе его?

- Да поставь пока на стол, уходить уже надо, остыть не успеет.

На следующий день я попробовал лобио и чуть зуб не сломал, фасоль была просто дубовая.

- Виталь, - обратился я ко второму нашему су-шефу, сменщику Коли – лобио не готово, Андрей херню какую-то сготовил.

- Так скажи ему, будет выделываться я вмешаюсь, - басом проговорил Виталик, у него была окладистая светлая борода и усы, что предавало ему сходство с гусаром.

- Андрей, лобио доготовить надо, фасоль твердая.

- Хорошо, я сделаю.

Андрей взял кастрюлю с лобио, добавил в фасоль бульон и поставил его на плиту.

- Я пойду аранчини сделаю, - сказал он и ушел к заготовщикам.

Началась посадка.

- Корейка!

- Арарбиатта!

- Карбонара!

- Лобио!

- Похлебка с квашеной капустой!

- Ризотто грибы!

Виталя громыхал на раздаче. Я носился у плиты. Андрей шаманил на фритюре.

- Андрей, б....ь! – крикнул Виталя – Ты на кой хер мне горячий сотейник в руку суешь!

- Прости! – крикнул Андрей и начал собирать бургер.

- Прыр-пыр-пыр! – услышали мы знакомый бубнеж.

- Что?!

- Прыр-пыр-пыр!

- Игорь, мы не понимаем!

- Пожар! Прыр-пыр-пыр!

Из кастрюли в которой доготавливалось лобио валил черный дым. Андрюха схватил кастрюлю и унес ее на мойку. Внимание, в здании пожар! Срочно покиньте помещение! – орала сирена.

- Прыр-пыр-пыр! – пыхтел Игорь.

- Андрей, два бургера велл дан! – громыхал Виталик.

- Б....ь, помидоры закончились! – ругался Андрей.

- Сырник, сырник, сырник!- весело распевали заготовщики в глубинах своего цеха.

- Да, Андрюх, за такую помощь я бы еще и п....ы тебе дал, - заключил я, глядя на сгоревшее лобио.

- Да сейчас промоем и нормально будет, - занервничал недовольно Андрей.

- Вот дома нормально и поешь, гостям мы это отдавать не будем, делай по новой, - приказал Виталик и пошел на раздачу.

На следующий день я пришел на смену и написал заявление на увольнение.

- Прыр-пыр-пыр, - бормотал Игорь и я его уже понимал.

- Ну да, я не собирался увольняться, но я в таком бардаке работать не могу.

- Прыр-пыр-пыр?

- Да у тебя элементарно заготовщики упоротые.

- Прыр-пыр-пыр?

- Что я имею в виду? Да ты зайди в цех и понаблюдай за ними. Они вечно сырники делают, а у нас их даже в меню нет!

- Прыр-пыр-пыр?

- Нет, я не передумаю, но сколько надо столько и отработаю, тут можешь быть уверен.

Игорь ушел в офис с опущенной головой. За две недели которые я отрабатывал перед уходом он и словом со мной не обменялся.

Спустя полгода Ресторан где Игорь был шефом закрыли. И я до сих пор вижу, как он становится шефом в Ресторанах, которые открывает тот самый Шеф со вкусными руками.

Показать полностью 1

Истории из жизни Ситуация Юмор Ресторан Кухня Повар Длиннопост

LiteraturaN

1 месяц назад

Лига авторов

Серия Ю.Д.О (Юность. Детство. Отрочество).

Болота, катамараны и очевидная ложь⁠⁠

Впереди был самый отвратительный участок дороги, когда грунтовка переходила просто в песок. Велосипед заносило в разные стороны, колеса увязали и приходилось прикладывать максимум усилий чтобы продвинуться вперед. Вместо одного оборота я делал полтора – на моем советском велосипеде болтались педали. Хорошо, что вечером не было слепней в отличии от утра, это было бы совсем невыносимо.

- Не понимаю, как ты на этом дерьме ездить можешь, - бросил Тема, сделал вокруг меня круг и помчал вперед на своем новеньком скоростном велосипеде.

Вот же сука рыжая, - подумал я - не понимает он. Никто не понимает, а что с этим сделаешь. Глаза боятся, одним словом.

Наконец-то асфальт. Перед въездом в поселок большое кладбище по обе стороны дороги, все могилы в венках и издали все это напоминает какой-то праздничный парад среди берез. Почти сразу за кладбищем стоит частный дом, за забором которого мы оставляем велосипеды.

Избавившись от своих “стальных коней” мы деловито движемся в центр, где располагается “Бар!!!”. Каждую пятницу мы приезжаем сюда, одетые с иголочки во всем самом новом и моднявом, чтобы, минуя “Бар!!!” отправиться на дискотеку. Стоило бы задать вопрос почему именно в пятницу, а не в субботу, например, и вопрос этот был бы более чем разумным. Действительно, почему в пятницу? А все предельно просто, именно в этот день, “Столовая” возле площади превращалась в “Бар!!!” и хотя внутри совершенно ничего не менялось, даже отвратительные майонезные пиццы перекочевывали из дневного меню в вечернее, ощущалось все иначе.

В “Баре” мы чувствовали себя настоящими королями. Всю неделю с утра до ночи на жаре мы грузили лес, чтобы в этот день погулять на широкую ногу. В целом, каждый день для нас заканчивался подобного рода весельем, когда потные и довольные, мы выцепив ящик пива мчали на речку, в которой купались до глубокой ночи, но “Бар” был чем-то большим, это был самый настоящий ритуал.

У нас был хороший заработок, даже сейчас спустя практически 20 лет — это вполне себе приличные деньги, и в “Баре” мы брали самое дорогое пиво. Возможно нам и продавали то его только по этой причине, нужно было хоть кому-то сплавить этот ваш Carlsberg, основная масса посетителей брала баллоны с “Толстяком” или “Ярпиво”.

Шибанув несколько бутылок, мы хмельные разбредались кто куда, мои товарищи шли на дискотеку, а я, прихватив с собой бутылку-другую шел на озеро, где мне удалось даже завести знакомство со сверстниками из Нижнего Новгорода, приехавшими сюда на отдых. На дискотеке мне не нравилось. И музыка не та и танцевать я не умел.

В тот вечер никого из нижегородских не было, и я просто сидел на скамейке, пил пиво и вел какую-то увлекательную переписку с человеком, которого никогда не видел и не увижу.

На пруду было хорошо в это время, где-то вдали виднелся лес, в глади воды отражались огни поселка и было в этом что-то простое и волшебное одновременно.

Подтянулись с дискотеки мои товарищи, и мы, усевшись на скамейке стали оживленно о чем-то болтать.

- Такую девушку красивую там увидел, прям невозможно – начал Тема, его язык заплетался, он агрессивно размахивал руками.

- А ты чего? – спросил я.

- А он нищиво, - прошепелявил Саня – пошмотрел в шторонке и как дебил один таншевал.

- Валет! – бросил ему Тема, у Сани было такое прозвище, почему именно такое никто не знал – Завали, а!

- Да Валет то дело говорит, об........я ты, - подхватил Женя, у которого было еще более непонятное прозвище Нюсик.

- Да я бы подошел, но я х.. знает, как с ними вообще быть, - огорченно подытожил Тема и мы стали говорить о других вещах.

В то время только стали появляться телефоны, с которых можно было слушать музыку и поэтому мы в четыре руки достали свои телефоны и разом включили свои песни. В тошнотворной какофонии этой мы еще и подпевали и получалось совсем уж ужасно. Больше всех старался Нюсик пытаясь вторить песням зарубежных исполнителей, его вымышленный английский, как и всегда в таких случаях был просто смешон.

“Энд, айм кнов! Ай мой энд апп фалинг то! Бут ай кнов! Влау влау влау!” – пел Нюсик и когда совсем уж не знал слов, то просто напевал какие-то вымышленные слова с английским акцентом.

Тема с Валетом совсем утомились и легли на скамейку, а мы сидели и обсуждали какие-то великие планы на жизнь. Когда я стану взрослым. А действительно, когда?

- Я буду жить в Москве, - проговорил Нюсик как-то загадочно – там наверняка столько всего интересного.

- Наверняка, - согласился я, в Москве я ни разу не был и толком ничего не мог о ней сказать, мои родители ругали этот город и приговаривали всегда “Русь оттого многострадальная, что Москва златоглавая”. Мне по большому счету было все равно, мне и на пруду тут было хорошо, можно было бы, всю жизнь на этом месте прожил бы.

- А чем заниматься будешь? – спросил я.

- Как чем? – удивился Нюсик – В футбол буду играть, за Локомотив.

- Какой тебе Локомотив, ты же жирный! – я засмеялся.

- У меня низкий центр тяжести, - обиженно процедил Нюсик – меня хера лысого с ног собьешь!

И это было чистой правдой, на ногах он крепко стоял и вообще был достаточно быстрым, хоть и быстро выдыхался из-за излишнего веса и курения, к которому пристрастился.

Он закурил.

- А вообще знаешь, - протянул он мечтательно, выпустив клуб дыма – хочется много денег, и чтобы не работать.

- А ты я смотрю не дурак, - смеясь проговорил я – да только так не бывает.

- Бывает! Ты же Тому знаешь? – спросил он.

- Ту страшненькую из Наро-Фоминска? – переспросил я.

- А чего страшненькую то? У неё знаешь мать какая, мы за ней в бане подглядывали с Айратом, ох! – он прям покраснел весь.

- Ты давай с одного на другое не перескакивай, - толкнул я Нюсика в плечо – причем тут ее голая мать и деньги?

- Ну вот она не работает и денег у нее много, - заключил Нюсик.

- И поэтому она в вашей вонючей деревне отдыхает? Сомнительно, - проговорил я – у всего своя цена есть, даже у безделья.

- Да ну тебя, - отмахнулся Нюсик – книжек своих начитался, хер тебе что докажешь.

Он всегда считал меня немного придурковатым, и особенно в этом мнении укрепился, как-то пролистав мой томик Ницше.

Начинало светать и нужно было собираться домой. Мы растолкали Валета, он поднялся и усевшись на скамейку что-то мычал себе под нос. Тема вставать отказывался, он отмахивался от нас и под конец заорал “Оставьте меня тут!”. Недолго думая, мы встали и пошли за своими велосипедами.

Когда мы уже подходили к тому самому дому возле кладбища, мне пришла смс от Темы “Я вам припомню, кидалы!”. И хотя я вполне осознавал себя как трезвую личность, в действительности это было очень далеко от истины. Я был пьян и прочитав это послание, разозлился и энергично размахивая руками пошел за Темой. Останавливать меня никто не стал.

Решив срезать путь, я решил пойти к пруду вдоль домов, чтобы не делать круга по основной дороге. Я резво шагал по тропинкам, даже не обращая внимания на то, что почва под моими ногами предательски хлюпает.

Хлюп-хлюп-хлюп и я по самый подбородок проваливаюсь в какую-то жижу. Ницше об этом ничего не писал и пришлось вспомнить уроки ОБЖ. Моментально протрезвев, я осмотрелся вокруг и обнаружил лежащее поблизости полено, ухватился за него и вытянул себя на твердую землю. Встав и сложив все исходные, я решил, что сделать круг не так уж и плохо и пошел по направлению к основной дороге.

Темы на пруду уже не было. Я даже зашел в воду и подсвечивал ее фонариком от телефона для верности, его не было совсем. Посидев немного на скамейке, я отправился обратно и по пути мне встретился Нюсик на своем велосипеде.

- Тема вернулся,- произнес он, сблизившись со мной – все нормально.

- Да ну его, - буркнул я и запрыгнул на раму велосипеда, и мы покатили обратно.

Весь сырой и в тине я чувствовал себя очень глупо и совершенно не слушал своего извозчика, хотя он что-то активно рассказывал.

Мы подъезжали к дому где оставляли велосипеды. Издали я увидел, как Тема беснуется вокруг своего велосипеда, лежащего на земле и лупит по нему ногами. Я соскочил с рамы и подошел к Теме. Он увидел меня и тут же оставил велосипед в покое.

- Какого х....?! – вопил он – Вы ушли! На меня напали! Чуть телефон не отобрали! Где вы были, суки?!

Тема скакал передо мной как заведенный. Он был почти на голову ниже и представляя, как это выглядит со стороны, внутри себя я смеялся.

Устав слушать его причитания, я хорошенько замахнулся и приложился ему ладонью по щеке. Он оторопел, схватился за лицо и смотрел на меня ошалевшими глазами.

- Ты чего?! – завопил он.

- Заткнись, - буркнул я – я из-за тебя чуть не утонул, придурок.

Он тщательно осмотрел мою нелепую фигуру с ног до головы и захохотав повалился наземь.

- Во ты чмо болотное! – покатываюсь со смеху орал Тема и мы все засмеялись.

Чуть успокоившись мы сели на велосипеды и поехали домой, все мои приятели спать, а я получать по шее от матери, которая как назло меня встречала.

- А знаешь, что, - скажет Тема лет через 10, когда мы будем эту историю вспоминать – на меня ведь никто не нападал. Я просто проснулся, смотрю, а вас нет, так обидно стало.

Проговорив это он на некоторое время перестал крутить педали катамарана и отпил пиво из бутылки.

- Значит моя смерть была бы еще глупее в таком случае, - ответил я и осмотрелся вокруг. Мы заплыли на середину озера, можно было нырять. Я отпил пива, поднялся и встав на край катамарана – нырнул. Тема продолжил крутить педали.

Воткнувшись в воду на половину тела, я почувствовал, что дальше никак продвинутся не могу. Что за херня?! От страха я открыл глаза и увидел перед своим носом лопасти катамарана, тянущие меня к себе. Опять?! Ницше об этом не писал, на ОБЖ тоже ничего об этом не рассказывали, и я начал паниковать.

Яростно махая руками, я отталкивал себя всеми силами от лопастей и наконец мне удалось вынырнуть.

- Б...., Тема! – заорал я и снова погрузился в воду.

Через секунду, казавшуюся для меня вечностью я почувствовал, что наверху кто-то шаманит над моими ногами. Одно мгновение, и я уже полностью погружаюсь в воду и выныриваю.

- Ты чего, дурень?! – заорал Тема с катамарана.

- Это ты чего, не слышишь н.... что ли?! – заорал я в ответ.

- А что я должен был услышать? – он не понимал.

- Да иди ты на х..! – буркнул я и нырнув поплыл от катамарана в противоположную сторону.

Было бы весело утонуть в Святом озере, зацепившись шортами за болт катамарана и умереть с размолотым лопастями катамарана лицом.

- А помнишь, как мы с тобой иконы пытались из домов выносить? – спросил Тема, когда я вернулся обратно на катамаран.

- Ну как пытались, у нас очень даже получалось, - ответил я – только в тех домах икон не было.

- Да там вообще ничего не было, зря только замки ломали, - подытожил он.

- Зато весело было, - произнес я – как ты думаешь будет ли так же весело когда-нибудь?

- Может быть и будет, но только по-другому, - предположил он – а помнишь…

Мы медленно болтались на середине озера и растянувшись под лучами жаркого летнего солнца потягивали пиво и вспоминали, вспоминали. Разговор наш совсем не клеился, мы не виделись более 10 лет и сильно изменились. Лишь воспоминания еще хоть как-то поддерживали на плаву нашу незатейливую беседу, как катамаран поддерживал нас на глади теплых вод Святого озера.

Показать полностью 1

[моё] Проза Взросление Сказка для взрослых Детство Длиннопост

LiteraturaN

1 месяц назад

Лига Писателей

Серия Дубовая Рубаха

Дубовая Рубаха "Вместо вступления"⁠⁠

История эта началась с очевидной глупости, и сейчас прокручивая все в голове от начала и до конца, я в очередной раз удивляюсь непредсказуемости того, что происходит с людьми. Человек живет, а значит рассказ о нем обрастает все новыми подробностями, повороты становятся круче, и бытие человека вдруг обращается в ту самую повесть, о которой скажут, что это сплошь выдумки и неправда. Но стоит мириться с этим, и чуточку доверившись рассказчику пожить его жизнью несколько часов, и может быть что-то из этого извлечь.

В тот самый день, когда солнце только - только поднялось из-за горизонта и подобно голодному зверю набросилась на еще пустынные по-утреннему улицы Тирасполя, Мила вылезла из-под одеяла и преобразившись, после увиденного сна, подошла ко мне и я увидел на её лице ту самую улыбку, в которой губы её растягивались всякий раз, когда она собиралась о чем-то меня просить. Предвидя это, я не мог не отдавать себя отчета в том, что своего она добьется, не взирая на все мои возражения и протесты.

- Почему бы тебе не взяться за перо? - мило пролепетала она, чтобы усилить эффект произведенный на меня её улыбкой.

Я ожидал чего угодно, но только не этого. Что за глупость? И ради подобной ерунды она тратила на меня эту самую улыбку, которой пользовалась столь редко.

- Что? Да с чего ты взяла, что я способен писать? У меня ни таланта нет, ни образования. Ведь этому учиться надо, освоить технику, разработать свою. Как я могу?

Мила засмеялась подобно ребенку, отчего мне всякий раз становилось как-то не по себе. Глядя на неё, я невольно задумывался о том, что не способен смеяться так же, и в очередной раз корил себя за бездушие. Увидев моё замешательство она тут же взяла себя в руки и глазами полными нежности впилась в мои, такие, как мне казалось, холодные и мутные.

- Тебе стоило бы попробовать, - проговорила она вкрадчиво - сейчас каждый человек, научившийся в школе без ошибок писать "что" занимается писательством. Нисколько не мучаясь заданными тобой только что вопросами, они на всеобщее обозрение выставляют свои работы. До того порой доходит, что иной деятель со всеми гадкими подробностями на десять страниц расписывает как он уборную посещал. Но это же отвратительно, а тебе есть, о чем рассказать, ты ведь столько интересного повидал.

- Возможно ты и права, но мне не хотелось бы уподобляться этим остальным. Я не уверен в том, что могу, а сора и так много как ты говоришь, зачем же больше?

- Ты наговариваешь на себя - улыбнувшись произнесла она тихо, и я понял, что никак не могу ей отказать.

С этого все и началось. Теперь я каждый день предавался воспоминаниям и вычленяя из них особенно важные для меня моменты, брался за письмо. Выходило как мне казалось плохо. Мысли, кишащие в моей голове и казавшиеся столь огромными при переносе на лист, становились незначительными и мизерными. Смущало меня и то, что я не в достаточной мере их описывал. Всякий раз важные нюансы той или иной истории куда-то исчезали, а вспомнить их я не мог. Но писательство до поры до времени скрашивало мой досуг, и я особенно не роптал на себя, осознавая при этом всю тщетность моих попыток.

Каждый вечер Мила возвращаясь с института принималась читать то, что я написал за день и как не странно, ей мои очерки нравились, иной раз доходило и до восторга, которого я по некоторым причинам понять не мог. Одобрение её смущало меня, и всякий раз как она говорила "это восхитительно" я невольно подозревал её во лжи. Эту похвалу я объяснял прежде всего нашей близостью и раздражался от того, что Мила врет. Но стоило ей вдруг выругать меня за почерк, корявый и неразборчивый, как я тут же выходил из себя. Её это чрезвычайно веселило, а я не мог понять каким образом происходит так, что критика желанна, но тяжела, и почему я не могу принять её одобрения, хоть и нуждаюсь в нем. Я и подумать не мог, что наконец-то нашел то, что мне действительно нравится, и теперь дорожил этой находкой. Мила же сразу это поняла и потому к моим язвительным высказываниям и обвинениям в моменты обиды относилась как к чему-то само собой разумеющемуся.

Но однажды череда разрозненных жизнеописаний, над которыми я без устали работал, выстроилась в определенной последовательности так, что я невольно задумался. Пробежав глазами все листы, исписанные буквами, этими кривыми закорючками, я швырнул все письменные принадлежности в стол и скрутив папиросу вышел на балкон.

Через дорогу, напротив дома в котором я занимал квартиру, стоял, весь залитый солнечным светом и от того едва различимый, Собор Рождества Христова. Звонили к обедне, отчего на душе стало еще тревожнее. Этот звон был неразрывно связан с чем-то траурным и печальным. Когда я был маленьким, то очень часто на летние каникулы уезжал к бабушке в деревню. Деревенские воспоминания эти, а о них я так же писал, всегда были переполнены теплотой и светом, настолько, что меня охватывала тоска когда я сравнивал их с моей нынешней жизнью. Но однажды, в деревне вспыхнула неизвестная эпидемия и очень многие из деревенских, не получив вовремя помощи, отдали Богу душу. Как сейчас, я помнил, что всю неделю после погашения эпидемии звонили колокола, а в дом с улицы проникал запах ели, чьими ветвями были покрыты все дороги в деревне. Не понимая тогда сути происходящего в полной мере, я отчетливо помню, что процессии плачущих людей, одетых в черное, которые я видел каждый день, ввергали меня в ужас.

- О, еще на одного деревянный макинтош нацепили, - невозмутимо произносила моя бабушка, всякий раз как мимо нашего дома проходила процессия с покойником. Её спокойствие передавалось и мне, отчего страх отступал, и жизнь снова становилась такой, какой она должна быть у ребенка, беззаботной и радостной.

Вот и сейчас этот звон болью отозвался в сердце моем, и ощущение сковавшее меня во время просмотра записей обострилось. Моя жизнь напоминает лихорадку, - именно это и пришло мне в голову - во время которой больной большую часть времени пребывает в забытьи, и иногда лишь ввергается болезнью в буйное состояние, довольно кратковременное. И действительно, даже нынешняя жизнь с Милой являлась в некотором роде сном, о котором я бы вряд ли мог что-то сказать, но это было забытье счастливое. А ведь были времена, когда я ходил по улицам подобно сомнамбуле, ничего не понимая и даже быть может не существуя в действительности. Я мучился этим, какой-то неразрешимый вопрос причинял мне страдания. Но сейчас я помню лишь предчувствие сумасшествия переполняющее меня тогда, и более ничего. Причины по которым я терзал себя и подробности всех злоключений через которые прошел рассудок мой забылись, или же и вовсе никак не отложились в памяти.

По пробуждении же я как правило ввязывался в какую-либо авантюру, после которой мне приходилось покидать город в котором она развернулась, или же устав от всего на свете и пребывая в состоянии мало отличном от сна, я с головой погружался в разврат и жил подобно животному. Не отличаясь особой целеустремленностью, я всегда избегал путей, требующих хоть какого-либо усилия, и всегда выбирал дорогу наиболее простую. Я катился вниз по склону горы, называемой людьми жизнью, в самую бездну. Мне было и больно, и страшно, но так было проще, получалось само собой и в конце концов вело к тому, к чему мы все придем.

Раздумывая, я представил себе художника, который каждое утро подходит к своему окну и пишет, захватывая все подробности открывшегося его взору вида. В одно и тоже время, с одним и тем же выражением лица, он брал в руки кисть, устанавливал мольберт и аккуратными движениями наносил на холст мазки краски. Я слежу за его работой, но ничего не могу понять и лишь вижу, как линии вырисовываются в силуэты, и те затем предстают предо мной во всей полноте своей формы и преисполненные жизни. Закончив он ставит готовую картину к стене, рядом с десятком точно таких же пейзажей "из окна" и чуть отойдя, всматривается в ряд одинаковых как, казалось бы, работ. Спустя минуту он улыбается, отпивает вино из стоящей на столе бутылки и закуривает. Я смотрю на него и не могу понять его радости, и оттого пуще прежнего вглядываюсь в холсты. И вот тут я понимаю, что пейзажи и в правду разные. Иной наклон ветвей у деревца, что растет у аллеи напротив; облака над ним, высоко в небе, имеют другую форму, в которой можно рассмотреть что-то для себя приятное; воздух имеет цвет отличный от вчерашнего и даже тени распластавшиеся на дорожках аллеи не такие как вчера или позавчера.

Художник покидает меня и я задумываюсь почему воображение мое создало именно этот образ и чтобы это значило? В иные минуты жизни мысль движется настолько лениво, что ты и вправду способен описать её ход досконально. Я ведь вспоминал о прошлом, заполненном периодами тревожного сна и беспамятства, и быть может тогда, находясь в забытьи я считал, что один день похож на другой, так же как и моя жизнь мало чем отличается от жизни уличной девки, дожидающейся на Думской своего звездного часа.

Вернулась Мила и как всегда улыбаясь подбежала ко мне, обвила шею мою своими руками и поцеловала в щеку.

- Много написал сегодня? - спросила она, будто бы и думать ни о чем другом не могла.

- Нет, совсем не писал, - произнес я, и задетый этим её вопросом о моей писанине нараспев, полным желчи голосом проговорил - не было вдохновения.

- Это ничего. Кстати, тебе письмо пришло, - проговорила она улыбаясь.

Я взял протянутый конверт и разорвав его стал читать письмо. Писала мать и с первых же строк меня будто бы обухом топора по голове ударили. Пора было отправляться в путь.

Показать полностью 1

[моё] Литература Авторский рассказ Русская литература Писатели Отрывок из книги Взросление Длиннопост

Отличная работа, все прочитано!