LightPhotinia

Как только мама пришла в себя, сразу попросила врачей показать ей новорожденную. Врачи не торопились, тянули время, искали всякие причины, чтобы не показывать дочь. Наконец, они сдались на просьбы и требования матери и принесли меня к ней. Мать не смогла сдержать слез, глядя на ребенка: голова в шишках и гематомах, в ушке – кровавая ватка, отечность на лице была такая, что глаза не открывались. Черные мысли пробрались в сердце матери: «Или умрет, или останется на всю жизнь калекой».

Через неделю маму и меня выписали из роддома, но не потому, что мне стало лучше, а потому, что не было смысла держать дальше. Во-первых, в селе не было нужных специалистов: неонатологов и невропатологов, а во-вторых, маму с нетерпением дома ждали ещё четверо детей. Отец встретил нас майским утром на крыльце больницы. Посмотрев на меня, он ничего не сказал, а только взял живой сверточек в одеяльце и прижал поближе к себе. Мама плакала, оправдывалась, упрекала и винила себя в том, что не могла родить сама, как положено, тем самым обрекая меня на муки.

Дома кто-то из братьев или сестер, поглядев на младшую, ляпнул по-детски, не думая: «Страшненькая какая!»

- Не страшненькая, а светленькая! – мама подошла к окну и раздвинула шторы. – Вон как в избе стало светло от нашей Светочки!

Вот так у меня появилось имя.

Спала я очень плохо, видимо, от боли. «Заходилась криком» так, что никто в доме не мог заснуть. Тогда отец закутывал меня в полушубок и выносил во двор. Петь песни он не умел, но сказки рассказывал отменно. Он садился на старую кровать под яблоней и, покачивая меня на руках, разговаривал со мной. Я слушала его, будто что-то понимая, успокаивалась и засыпала.

Мама очень переживала за меня. Ей досадно было слышать слова сочувствия и сострадания от коллег и соседей. Находились ведь и такие, что откровенно советовали родителям отказаться от меня, сдав в дом малюток. Мама тогда готова была их порвать.

Как-то в наш дома заглянула Проскуриха, бабка с «нечистой» репутацией. На селе её побаивались и обращались к ней в случае крайней нужды. Лечила она безнадежно больных, отказных, то есть тех, которым традиционная медицина ничем уже помочь не могла. Но не всё было подвластно бабке. Однажды она сама обратилась к нашей маме за помощью. Внучка Проскурихи, Маринка, пошла учиться в первый класс, а часть букв не выговаривала. Мама же поставила Маринке язычок на место и научила произносить нужные звуки. Проскуриха была благодарна учительнице. Решив, что наступил момент рассчитаться добром за добро, она зашла к нам и попросила маму показать «хворобу», то есть меня. Потрогав меня за пальчики, Проскуриха вынесла вердикт:

«За жизнь хватается! Выкарабкается! А чтобы умная была, читай вот эту молитву на огонь». С этими словами бабка сунула матери тетрадный листок, исписанный каракулями.

Листок со временем был утерян, но мама по памяти читала эту молитву каждый раз, растапливая печь. Сидела на коленочках возле открытой дверцы печи и шептала на огонь. И никто не смел тревожить её в этот момент.

Я выкарабкалась, выросла, окончила два ВУЗа. В целом, жизнь удалась. Я довольна.

Спасибо родителям за любовь и терпение, за негласный закон на земле «платить добром за добро».

Уговорами и упреками я, все-таки, вынудила Машку покинуть относительно теплую душевую и пойти к бассейну. Шлепая сланцами по мокрому кафелю, недовольная Маха продолжала бухтеть. Ей, мягко говоря, не нравились эти занятия по плаванию. Со слов подруги, вода в бассейне была минусовая, хлорки в ней было столько, что потом кожа начинала шелушиться, а глаза становились красными, и, вообще, только идиот мог придумать проводить эти занятия в семь часов утра.

Дорожка для плавания таких неуклюжих пловчих, как мы, находилась на противоположной стороне бассейна. Тренер Никулина, завидев нас, истошно засвистела в свой свисток и стала махать рукой, типа девоньки прибавьте ходу, только вас и ждем.

— Ну что, Маша, опоздали из-за тебя! Теперь слушай трели в свою честь, - съязвила я.

— Вот зачем так сильно и долго свистеть? Ведь деньги водиться не будут! – попыталась шутить Машка.

— Пойдём же. Хватит испытывать моё и её терпение, - прошипела я и дернула подружку за руку.

Поправив купальники, которые врезались в одно место, мы с Махой тронулись вдоль бортика бассейна.

Машка, любительница поглазеть по сторонам, смотрела не под ноги, а на прыгунов с вышки.

В это самое время навстречу нам двигались мальчики с физмата Ваня Прохоров и Саша Жуков. Поравнявшись с ними, Маша поскользнулась, взвизгнула и стала падать. Пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, она схватилась за плавки Вани. Благодаря им Мария удержалась и не упала, а лишь присела на колени.

Бедный-бедный Ваня! Он был испуган и опозорен. Маша стянула с него плавки практически до ступней. На визг Маши оглянулись все, и все увидели мужское достоинство Ивана.

Ваня был очень хорошо воспитан. Сначала он помог даме, то есть моей Машке, подняться на ноги, и только потом натянул плавки. А вот Маша, дурно воспитанная особа, не поблагодарила спасителя! Сказала «фу» и виляя попой, пошла дальше.

Весь день наш курс, а может быть, и весь институт гудел на эту тему. В гардеробе Сашка Жуков, преданный друг и денщик Ивана Прохорова, отыскав Машку, подошел к ней и сказал: «Мария, после того, что случилось, Вы, как честная девушка, просто обязаны взять в мужья Ивана».

Все посмеялись над этой шуткой, и вскоре эта история забылась.

После окончания пединститута судьба по имени «распределение» разбросала сокурсников по бескрайним просторам Сибири, рассоединила она и нас с Машей. Маша поехала сеять разумное, доброе, вечное в Тяжинский район, а я осталась в городе. Спустя полгода от неё пришло приглашение на свадьбу, подписанное Иваном и Марией Прохоровыми.

Значит моя подруга - не дурно воспитанная особа, а честная девушка! Взяла в мужья опозоренного Ивана!