GreenBastet

Книга об обычных подростках, которые рискуют упасть в глубокую, страшную пропасть и не найти путь в своё будущее, потерять его и так и не вырасти по-настоящему. Это книга для тех, кто легко может противопоставить себя обществу, кто очень одинок и не с кем высказаться. С Холденом Колфилдом могли ассоциировать себя все — от военных до домохозяек, — и на то были свои причины.

Роман «The Catcher in the Rye» («Над пропастью во ржи») — это единственный опубликованный роман американского писателя Джерома Дэвида Сэлинджера, вышедший в 1951 году. Он стал классикой американской литературы XX века, однако никогда не был экранизирован из-за одного глупого случая, приключившегося с автором ещё в молодости.

Некогда популярный «Сборник 9 рассказов» включает в себя крайне короткую историю «Лапа-растяпа». Какого-то грандиозного действия там не происходит, да и сюжет нельзя назвать закрученным. Однако Голливуд возжелал снять по нему фильм, добавил столько отсебятины и настолько забыл о смысле самого рассказа, что Сэлинджер разозлился и запретил экранизации своих книг.

Сэлинджер начал работать над элементами романа ещё в 1940-х годах. В 1941 году он продал рассказ «Slight Rebellion off Madison» журналу The New Yorker, где впервые появился Холден Колфилд, но публикация была отложена из-за Второй мировой войны и вышла только в 1946 году.

Другие ранние рассказы, такие как «I'm Crazy» (1945), содержали материал, позже вошедший в роман. Сэлинджер писал части книги во время службы в армии США во время Второй мировой войны: он служил в разведывательном корпусе 12-го пехотного полка, участвовал в высадке в Нормандии в 1944 году и носил черновики в своём кармане.

Роман частично автобиографичен: школа Пэнси основана на Valley Forge Military Academy, где учился Сэлинджер, а персонажи вдохновлены его опытом в Колумбийском университете и ранними рассказами. В 1946 году Сэлинджер представил 90-страничную рукопись The New Yorker, но отозвал её, продолжая дорабатывать текст на протяжении следующего десятилетия.

«Над пропастью во ржи» всё-таки был опубликован 16 июля 1951 года издательством Little, Brown and Company и сразу стал бестселлером, несмотря на смешанные отзывы: его хвалили за блестящий стиль, но критиковали за нарциссизм и язык. И язык действительно такой, что сколько переводчиков над ним ни сидело, идеального перевода так и не появилось. В Англии вообще не поняли сленг, на котором изъяснялся американец.

Роман написан от первого лица и рассказывает о двух днях из жизни 16-летнего подростка Холдена Колфилда, исключенного из престижной школы-интерната Пэнси за неуспеваемость (он провалил все предметы, кроме английского). Не желая сразу возвращаться домой, Холден уезжает в Нью-Йорк, где проводит время в блужданиях по городу, встречах с людьми и размышлениях о жизни.

Парень ходит по барам, постоянно курит, ему вечно хочется выпить. Встречается то с девчонками, то с проституткой, то танцует с кем придётся, даже умудряется заглянуть в гей-бар и поговорить о любви с монахинями. Тратит он деньги бабушки и вырученные за дёшево проданную печатную машинку. Родители у него — состоятельные юристы, поэтому передвигаться он предпочитает на такси, потому что ненавидит автобусы, да и такси он особо не любит. На самом деле, мальчик, судя по его рассказам, и сам на вопрос, а что, собственно, он любит, ответить не может.

С кем бы он ни общался, с кем бы ни встречался, в нём проявляется его детскость; он чувствует себя ниже всех. Мальчик — как оголённый нерв, остро реагирует на всё, что с ним происходит. Любит покритиковать своих сверстников, поговорить с ними ни о чём. Описывает нечистоплотность ребят, постоянно спорит с ними или и вовсе вступает в острую конфронтацию. Есть намёки на то, что с ним случился какой-то неприятный инцидент в прошлой школе. Однажды он и вовсе был свидетелем того, как мальчишка выпрыгнул из окна.

С учебой у него совсем беда. Старший брат Д.Б. живёт в Голливуде, он для него чуть ли не икона — он же его самый любимый писатель. Младшая сестрёнка Фиби учится на отлично, много читает и сама пишет. Покойный брат Алли тоже был человеком, на которого не могли нарадоваться — настолько он был чудесным мальчиком. А вот Холден — разочарование в семье. Талантов у него особо нет, его постоянно выгоняют из разных учебных заведений. Не может найти своё пристанище. Особенно его раздражают хорошо сложенные ребята, и это неудивительно: когда кто-то легко может тебя повалить на пол и придавить, он не будет казаться тебе классным и приятным.

Примечательно то, что он вроде ругается направо и налево, говорит, что всех и всё ненавидит, но при этом ему стыдно видеть скабрёзные надписи в музее, и он их стирает тайком. Он, как и каждый из нас когда-то в школьное время, пишет глупость на экзамене, а внизу приписывает невинное обращение к учителю — чтобы тому не было стыдно срезать нерадивого ученика за вот такой вот «замечательный» ответ.

Египтяне были древней расой кавказского происхождения, обитавшей в одной из северных областей Африки. Она, как известно, является самым большим материком в восточном полушарии.

В наше время мы интересуемся египтянами по многим причинам. Современная наука все еще добивается ответа на вопрос — какие тайные составы употребляли египтяне, бальзамируя своих покойников, чтобы их лица не сгнивали в течение многих веков. Эта таинственная загадка все еще бросает вызов современной науке двадцатого века.

Он очень сильно любит своего младшего брата. На протяжении всего романа Холден будет обращаться к воспоминаниям о нем, трогательно опишет рукавицу ловца, которая принадлежала мальчику. Тут мы понимаем, что у Холдена все-таки есть зачатки писательства, но пока он их не признает:

Я взял и стал описывать бейсбольную рукавицу моего братишки Алли. Эта рукавица была очень живописная, честное слово. У моего брата, у Алли, была бейсбольная рукавица на левую руку. Он был левша. А живописная она была потому, что он всю ее исписал стихами — и ладонь и кругом, везде. Зелеными чернилами. Он написал эти стихи, чтобы можно было их читать, когда мяч к нему не шел и на поле нечего было делать. Он умер. Заболел белокровием и умер 18 июля 1946 года, когда мы жили в Мейне. Он вам понравился бы. Он был моложе меня на два года, но раз в пятьдесят умнее. Ужасно был умный. Его учителя всегда писали маме, как приятно, что у них в классе учится такой мальчик, как Алли. И они не врали, они и на самом деле так думали. Но он не только был самый умный в нашей семье. Он был и самый хороший, во многих отношениях. Никогда он не разозлится, не вспылит. Говорят, рыжие чуть что — начинают злиться, но Алли никогда не злился, а он был ужасно рыжий.

И ужасно славный, ей-богу. Ему иногда за столом что-нибудь придет в голову, и он вдруг как начнет хохотать, прямо чуть не падал со стула. Тогда мне было тринадцать лет, и родители хотели показать меня психиатру, потому что я перебил все окна в гараже. Я их понимаю, честное слово. В ту ночь, как Алли умер, я ночевал в гараже и перебил дочиста все стекла, просто кулаком, не знаю зачем. Я даже хотел выбить стекла в машине — в то лето у нас был «пикап», — но уже разбил себе руку и ничего не мог. Я понимаю, что это было глупо, но я сам не соображал, что делаю, а кроме того, вы не знаете, какой был Алли. У меня до сих пор иногда болит рука, особенно в дождь, и кулак я не могу сжать крепко, как следует, но в общем это ерунда. Все равно я не собираюсь стать ни каким-то там хирургом, ни скрипачом, вообще никем таким.

Холден постоянно мечтает о том, чтобы уехать и где-нибудь уединиться. Это роднит его с самим Сэлинджером. Вот только автору это удалось, а у Холдена всё будет только впереди.

Ох, какие же у него сложные отношения с девочками! Он яростно пытается убедить читателя, что уже подкован в этом деле, аки ловелас, но мы-то точно знаем, что у парня всё ещё впереди. Девчонки ему нравятся; он так и норовит разглядеть их пятую точку и ущипнуть за неё. Балдеет от того, как они сидят, ничего не делая, хохочут и прихорашиваются. Он завидует Страдлейтеру, тому, что все видели, как он целуется с девочкой. Сам Холден рассказывает, что девушек у него было много и он непременно со всеми целовался, и кое-что побольше, но вот сцена с Санни подтверждает наши подозрения, что мальчишка — девственник.

Понимаете, девчонки такие дуры, просто беда. Их как начнешь целовать и все такое, они сразу теряют голову. Вы поглядите на девчонку, когда она как следует распалится, — дура дурой! Я и сам не знаю, — они говорят «не надо», а я их слушаюсь. Потом жалеешь, когда проводишь ее домой, но все равно я всегда слушаюсь. А тут, пока я менял рубашку, я подумал, что наконец представился случай. Подумал, раз она проститутка, так, может быть, я у нее хоть чему-нибудь научусь — а вдруг мне когда-нибудь придется жениться? Меня это иногда беспокоит.

Также можем обнаружить трогательное размышление о судьбе всех этих девочек, что сейчас счастливы и беззаботны, а потом с ним случится страшное - замужество:

“Вообще смотреть на них было приятно, вы меня понимаете. Приятно и вместе с тем как-то грустно, потому что все время думалось: а что с ними со всеми будет? Ну, окончат они свои колледжи, пансионы. Я подумал, что большинство, наверно, выйдут замуж за каких-нибудь гнусных типов. За таких типов, которые только и знают, что хвастать, сколько миль они могут сделать на своей дурацкой машине, истратив всего галлон горючего. За таких типов, которые обижаются как маленькие, когда их обыгрываешь не только в гольф, но и в какую-нибудь дурацкую игру вроде пинг понга. За очень подлых типов. За типов, которые никогда ни одной книжки не читают. За ужасно нудных типов”

Есть отзвуки того, что время было послевоенное. Сэлинджер сам воевал, участвовал в Хуртгенский мясорубке, бывал в Дахау, где был свидетелем сотни обугленных разлагающихся тел. Это оставило свой след. После войны он даже сам пошел и положил себя в психбольницу для лечения постравматического синдрома.

Писатель отдал Холдену свой голос, а сам предпочел спрятаться за маской его старшего брата, который и на войне был, участвовал во втором фронте и до чёртиков не любил армейскую службу.

Честное слово, если будет война, пусть меня лучше сразу выведут и расстреляют. Я и сопротивляться бы не стал. Но одно меня возмущает в моем старшем брате: ненавидит войну, а сам прошлым летом дал мне прочесть эту книжку — «Прощай, оружие!». Сказал, что книжка потрясающая. Вот чего я никак не понимаю. Там этот герой, этот лейтенант Генри. Считается, что он славный малый. Не понимаю, как это Д.Б. ненавидит войну, ненавидит армию и все-таки восхищается этим ломакой.

Особое место здесь занимают утки и рыбки. Сэлинджер сам жил недалеко от Центрального парка. Он горячо любил его и в романе просто не мог не запечатлеть.

С другой стороны, эти глупые вопросы в духе «Куда деваются утки?» подчёркивают инфантильность героя. Что, несмотря на копну седых волос, желание постоянно пить и курить, он ментально много младше, чем пытается казаться. Его отец правильно подмечает: «Вот тебе скоро семнадцать, а ведешь себя так, словно тебе двенадцать».

Живу я в Нью-Йорке, и думал я про тот пруд, в Центральном парке, у Южного выхода: замерзает он или нет, а если замерзает, куда деваются утки? Я не мог себе представить, куда деваются утки, когда пруд покрывается льдом и промерзает насквозь. Может быть, подъезжает грузовик и увозит их куда-нибудь в зоопарк? А может, они просто улетают?

В конце концов, он тайком навещает младшую сестру Фиби, делится с ней фантазией о том, чтобы быть «ловцом во ржи» — тем, кто спасает детей, бегущих по полю ржи, от падения в пропасть. Он хочет спасать мальчиков, не дать таким же, как маленький Алли, пропасть. Название книги получила благодаря строчке из Бернса.

Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.

Фиби не дает ему сбежать и уехать в неизвестность. Он очень сильно ее любит и не представляет своей жизни без нее. Она заставляет его бояться смерти: ведь если он заболеет и умрет от заражения крови, что будет с Фиби? Он чувствует себя самым счастливым человеком на свете только тогда, когда Фиби счастлива. А она готова на все ради брата: отдает ему последние деньги, готова покинуть дом вместе с ним. А он даже не смог принести ей пластинку целой — разбил на сотни маленьких кусочков.

Роман заканчивается тем, что Холден после эмоционального срыва попадает в санаторий в Калифорнии и планирует вернуться в школу осенью. Персонаж так до конца и не понял, кем он будет, кем вырастет, но эти два дня стали точкой, которая толкнула парня на написание своей маленькой рождественской истории. Холден не изменился, он остался таким же оголенным нервом, который не знает, что будет дальше.

Казалось бы, что в этой книге может быть такого, что она вдруг становится бестселлером, ее все вокруг любят и боготворят? Сюжета-то почти нет: парень просто блуждает и проходит все стадии отрицания и принятия. Он боится вернуться домой, не знает, что вообще ждет его в будущем, да и не понимает, что вообще делает и зачем живет. Книга затрагивает темы подросткового отчуждения, потери невинности, фальши взрослого мира, идентичности, секса, депрессии и бунта против общества. Холден — икона подросткового мятежа, его голос выражает одиночество и разочарование в конформизме 1950-х годов.

После Второй мировой войны Америка переживала экономический бум. Общество стремилось к стабильности и «американской мечте» — белые заборы пригородов, семейные автомобили, телевизоры в каждом доме, — но под этой идиллией кипели страхи: Холодная война, ядерная угроза — в школах ввели учения по защите от атомной атаки, маккартизм с охотой на «коммунистов» и жесткий консерватизм, где все должны были соответствовать нормам: мужчины — на работу, женщины — дома, молодежь — в строгих рамках.

Книга вышла в 1951 году и сразу попала в нерв времени: она отражала травму послевоенного поколения, где ветераны вроде самого Сэлинджера возвращались в мир, полный фальши, а молодежь пыталась найти себя настоящих в мире потребления и страха.

Произведение повлияло на поколения подростков, став голосом отчуждения и бунта против конформизма послевоенной Америки. Она часто запрещалась в школах США из-за нецензурной лексики, сексуальных намёков и антиобщественных идей. Но вы сами знаете, как молодежь воспринимает такие темы — это просто идеальная реклама для них. Холден стал символом для тех, кто не хотел «быть фальшивкой» в мире, где все притворялись счастливыми.

С 1961 по 1982 год это была самая цензурируемая книга в американских школах и библиотеках: её убирали из списков чтения в более чем 70 округах. В 1960 году учитель в Оклахоме потерял работу за то, что дал её на изучение в классе, а в 1978-м в Вашингтоне запретили, обвинив в «коммунистическом сюжете».

Более того, книга популярна даже сейчас. Роман также печально известен связью с убийством Джона Леннона: его убийца заявил, что книга была его манифестом. Об этом даже сняли фильм «Глава 27», где играет наркозависимый и крайне непривлекательный Джаред Лето. Есть также фильм байопик о карьере Сэлинджера, основанный на романе Кеннета Славенски о нём «Идя через рожь».

Такие вот дела, а как вам история Холдена? Читали книгу подростком или уже взрослыми? Смогли ли проникнуться этим маленьким романом?

Уже месяц у меня дома живут две крыски. Глядя на этих милых малышей с непростой историей,  мне стало интересно, как они вообще оказались в роли домашних питомцев. Моё небольшое исследование меня удивило. Делюсь.

Люди — существа азартные, которым к тому же нравится наблюдать за чем-то кровавым и зрелищным. Вот и получилось, что в XIX веке двуногие пытались стравить друг с другом всё, что только можно, и сделать ставку на того, кто кого порвёт.

Крыс в городе было много, популяцию получалось контролировать плохо, поэтому поймать целую ораву не составляло труда. Так называемые крысиные ямы, обычно находившиеся в подвалах таверн, имевшие площадь около 2.5 м2 и глубину около 1 м, были выстроены так, чтобы грызуны не могли сбежать. И суть забавы заключалась в том, что туда сажали двух собак: чья убьёт больше крыс — та и победит. Но вскоре организаторы решили, что подсчёт убитых грызунов неточен, и начали думать, как модернизировать игру и не терять деньги.

Журналист по имени Деннис Тилден Линч присутствовал на подобных крысиных боях в Нью-Йорке в 1871 году и описал их в ужасающих подробностях. Двое мужчин, не связанных с участниками действа, опускали в яму сотню крыс в холщовых мешках. Затем в течение пяти минут грызуны, вытянув шеи, метались по дну, тщетно пытаясь выбраться. Зрители следили, чтобы все крысы были здоровы. Слабое или раненое животное удаляли щипцами и заменяли другой особью. Специальный человек наблюдал за бешено снующей массой, и в момент команды он бросал собаку на тот участок, где крыс было меньше всего.

Почувствовав, что сбежать невозможно, крысы набрасывались на своего мучителя. По словам Линча, бывали моменты, когда собаку едва было видно: грызуны облепляли её морду, уши, голову, шею и ноги. Ей было это нипочем и она приступала к расправе. Таких собак называли рэт-терьерами. Некоторые были настолько натренированы в этом кровавом деле, что могли опустошить яму от сотни крыс примерно за полчаса. К примеру собака чемпиона однажды справилась с этой задачей за одиннадцать с половиной минут, то есть тратила менее семи секунд на одну убитую крысу. Ходили слухи, что лондонский терьер по кличке Джоко Чудо-пес сделал это за пять минут и двадцать восемь секунд, но мне кажется, что это преувеличение.

Профессия крысолова стала популярной не только из-за кровавых игр, но и потому что крысы были самыми настоящими вредителями. Они обкрадывали хозяев, портили урожай; говорили, что стая крыс могла спокойно съесть мешок ячменя за неделю! Эта работа была довольно опасной: крайне неприятно, если грызун цапнет за палец, — иногда его даже приходилось ампутировать после такого укуса. Люди боялись с ними контактировать из-за опасности чем-нибудь заразиться.

Экспертов по крысам было много, но самым известным из них считают Джека Блэка. Он называл себя «Уничтожителем крыс и кротов Её Величества». Его повозка была украшена изображениями грызунов, а сам он носил красную униформу с огромным кожаным поясом; на бляхе красовалась чугунная крыса. Наш герой обращался с этими грызунами, как со слепыми котятами. Он мог спокойно брать в руки столько, сколько было необходимо, не боясь укусов. Джек постоянно экспериментировал с ядами и ловушками и с гордостью демонстрировал их публике. Поговаривали, что он даже ел крыс. В общем, его боялись, им изумлялись и его уважали. Это был чуть ли не сказочный персонаж, о котором слагали легенды.

Дома у Джека было много всяких зверей, но особенно ценились воробьи и, собственно, наши любимые грызуны. Однажды он увидел на кладбище совершенно белую крысу и тут же ринулся её ловить — уникальный же экземпляр! Посадил дома как питомца, а потом начал брать с собой на выступления. Он заметил, что белая крыса быстро стала звездой шоу и что люди, особенно молодые женщины, часто предлагали купить её.

Тут у Джека рождается идея для нового стартапа: можно не просто продать одну-единственную белую крысу и получить за неё разовый доход, а развести их дома и как можно больше! Мужчина взялся за дело, и у него это получилось.

Вскоре Блэк начал успешно продавать белых, пятнистых и «капюшонных» крыс (с характерными отметинами на голове и спине, формой напоминающих капюшон) молодым леди. Впоследствии держать таких питомцев стало модно среди богачей. Считается, что Беатрикс Поттер, автор серии книг о Питере Кролике, купила крысу у Блэка и на основе своего одноимённого питомца написала в 1908 году книгу «Сказка о Сэмюэле Вискерсе».

Говорят, что даже королева Виктория держала двух крыс в позолоченных клетках. Многие учёные и любители этих грызунов считают, что практически все домашние крысы так или иначе связаны с тем самым альбиносом, которого Блэк нашёл на кладбище.

Широкое распространение в Англии в качестве домашних животных крысы получили лишь в 1901 году. Молодая женщина по имени Мэри Дуглас написала письмо в Национальный мышиный клуб с вопросом, может ли она присоединиться к нему со своей капюшончатой крысой. Согласились, и Дуглас выставила своего питомца на конкурс, который проводил NMC  в лондонском пригороде Эйлсбери. Она выиграла Best in Show и крысы стали завоевывать людские сердечки. Позже была создана Ассоциация декоративных крыс (Fancy Rats). Крысы стали участвовать в конкурсах, в них же придумали как стандартизировать породы.

В течение следующих нескольких десятилетий крыс в качестве домашних питомцев держали очень немногие, но в 1960-х годах они начали возвращаться в моду. В 1976 году в Англии было создано Национальное общество любителей крыс, а два года спустя в США появилась Ассоциация заводчиков мышей и крыс. С тех пор домашние крысы неуклонно набирают популярность и общественное признание.

Если интересно, то как-нибудь напишу об истории лабораторных крыс, крысиных леди или о том, как эти милые хвостики кошмарили людей со времён Римской Империи.

Эта книга о том, как маленький мальчик смог пережить за одно лето целую жизнь. О старости и детстве, о жизни и смерти, об одиночестве, о принятии себя, об осознании того, что ты живешь и что жизнь эта конечна, что каждый год будет стремительно лететь вперед. Сегодня ты маленькая девочка, а завтра — седая старушка, которой не верят, что она когда-то была молода и красива.

Рэй Дуглас Брэдбери родился 22 августа 1920 года в городе Уокиган, штат Иллинойс. Жизнь в этом маленьком городке оставит неизгладимый след в его памяти — ведь столько историй произошло и могло бы произойти. Он будет с любовью вспоминать их в своих будущих рассказах: «Сезон качелей» («The Season of Sitting», издание «Charm», август 1951), «Лужайки лета» («The Lawns of Summer», журнал «Nation’s Business», май 1952), «Лебедь» («The Swan», журнал «Cosmopolitan», сентябрь 1954) и «Запах лета» («Summer in the Air», вышедший в феврале 1956 года в журнале «Saturday Evening Post»).

Они бы так и остались просто рассказами, если бы не один случай. Дело было в Лос-Анджелесе. Рэй ехал в автобусе, когда его внимание привлёк паренёк с особенной, пружинящей походкой, которую ни с чем не спутаешь. Рэй посмотрел на его ноги — и точно: паренёк был обут в новёхонькие теннисные туфли, белоснежные, чистое совершенство! Такие, что с их помощью можно было бы одним прыжком перемахнуть через самые высокие здания. У Рэя были совсем такие же туфли, и он вспомнил, как сам был таким же мальчишкой.

Люди, которые мастерили теннисные туфли, откуда-то знают, чего хотят мальчишки и что им нужно. Они кладут в подмётки чудо-траву, что делает дыханье лёгким, а под пятку — тугие пружины, а верх ткут из трав, отбеленных и обожжённых солнцем в просторах степей. А где-то глубоко в мягком чреве туфель запрятаны тонкие, твёрдые мышцы оленя. Люди, которые мастерят эти туфли, верно, видели множество ветров, проносящихся в листве деревьев, и сотни рек, что устремляются в озёра. И всё это было в туфлях, и всё это было — лето.

После того как Рэй сошёл с автобуса, он отправился прямиком домой, чтобы записать появившиеся идеи. Так родился рассказ «Отзвук бегущего лета».

Затем началась большая и кропотливая работа: он собрал все свои иллинойские рассказы и объединил их в одну книгу. Но перестарался. Спустя несколько лет эпизодической работы над рассказами о лете 1928 года Рэй находился в шаге от завершения книги.

К августу 1956 года он отослал своему редактору оглавление, перечисляющее истории, которые должны были войти в иллинойскую повесть в рассказах, теперь уже официально озаглавленную «Вино из одуванчиков» — по названию одного из рассказов.

Уолтер Брэдбери увидел рукопись со слабо связанными между собой рассказами, и его осенила идея. Он сказал Рэю, что видит в рукописи две книги:

Если ты возьмешь свою рукопись за уши и хорошенько потянешь в разные стороны, она распадётся на две половины. Каждую вторую главу нужно исключить, тогда оставшиеся встанут так, как надо. Из них получится твоя первая книга, а из всех тех, что мы исключили — её продолжение.

Рэй прислушался к совету и вновь приступил к работе. Он скрупулёзно трудился над ней и шлифовал текст до тех пор, пока все рассказы не стали единым целым. Часть пришлось исключить, но они сформировали своеобразное продолжение книги под названием «Лето, прощай!» («Farewell, Summer»).

История Дугласа Сполдинга наконец-то увидела свет. Главный герой — это сам Рэй Брэдбери, который переживает череду ярких событий лета 1928 года. Дуглас — его второе имя, а Сполдинг — девичья фамилия его бабушки по отцу. Гринтаун, место действия повести, является вымышленной версией города Уокиган, штат Иллинойс. Описание пейзажа во многом совпадает с реальным: тот самый злосчастный овраг, разделяющий город надвое, действительно существует.

История с мадам Таро и мистером Мраком также напрямую отражает семейное предание, в которое сам писатель искренне верил. Прапрапрабабушка писателя, Мэри Брэдбери, была ведьмой, сожжённой на знаменитом процессе салемских ведьм в 1692 году. Доказательств этому нет, но верить Рэю никто не может запретить.

События происходят в 1928 году. Это последние дни перед началом Великой депрессии. Этот экономический спад заставил семью Брэдбери навсегда переехать из Иллинойса в Калифорнию. Также для любого американца, читавшего книгу в 50-е, было очевидно, что писатель пытался воссоздать время, которое осталось в памяти его соотечественников как золотой век перед началом большой беды.

Тёплая семейная традиция собирать одуванчики и готовить из них вино выглядит довольно забавно, если учесть, что мы находимся на пике «сухого закона». Каждая порция солнечного эликсира была закупорена в бутылку из-под кетчупа, снабжена этикеткой с указанием даты и убрана до поры в подвал. Там вино дожидалось далёкого зимнего дня, когда его достанут, чтобы вновь ощутить на губах вкус лета. Это была одна из любимых метафор Рэя Брэдбери: воспоминания, сохранённые на будущее, ждущие момента, когда их откроют.

Вино из одуванчиков — пойманное и закупоренное в бутылки лето. И теперь, когда Дуглас знал, по-настоящему знал, что он живой, что он затем и ходит по земле, чтобы видеть и ощущать мир, он понял еще одно: надо частицу всего, что он узнал, частицу этого особенного дня — дня сбора одуванчиков — тоже закупорить и сохранить; а потом настанет такой зимний январский день, когда валит густой снег, и солнца уже давным-давно никто не видел, и, может быть, это чудо позабылось, и хорошо бы его снова вспомнить, — вот тогда он его откупорит! Ведь это лето непременно будет летом нежданных чудес, и надо все их сберечь и где-то отложить для себя, чтобы после, в любой час, когда вздумаешь, пробраться на цыпочках во влажный сумрак и протянуть руку…

И там, ряд за рядом, будут стоять бутылки с вином из одуванчиков — оно будет мягко мерцать, точно раскрывающиеся на заре цветы, а сквозь тонкий слой пыли будет поблескивать солнце нынешнего июня. Взгляни сквозь это вино на холодный зимний день — и снег растает, из-под него покажется трава, на деревьях оживут птицы, листва и цветы, словно мириады бабочек, затрепещут на ветру. И даже холодное серое небо станет голубым.

Возьми лето в руку, налей лето в бокал — в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток; поднеси его к губам — и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…

Брэдбери остро воспринимал стремительно развивающийся технологический прогресс, хоть и сам был фанатом научной фантастики. Так, в повести мальчик расстроился, когда узнал, что медленные, но дорогие сердцу трамваи заменят на быстрые автобусы:

Как же я теперь буду? Нет, нет… Не могут они убрать трамвай! Что ни говори, автобус — это не трамвай! Он и шумит не так, рельсов у него нет, проводов нет, он и искры не разбрасывает, и рельсы песком не посыпает, да и цвет у него не такой, и звонка нет, и подножку он не спускает!

А «машина счастья»… В «Ревущих двадцатых» Лео Ауфман на общей волне пытается создать устройство, которое сделало бы всех счастливыми. Но машины не могут повлиять на счастье. Оно — в другом. Лео совсем забыл о своей семье, перестал жить моментом, всё думал о том, какой должна быть эта машина. Посадив жену в своё творение, он никак не мог взять в толк: чего это она плачет?

— Я тебе скажу, в чем твоя ошибка, Лео: ты забыл главное — рано или поздно всем придется вылезать из этой штуки и опять мыть грязную посуду и стелить постели. Конечно, пока сидишь там внутри, закат длится чуть не целую вечность, и воздух такой душистый, так тепло и хорошо. И все, что хотелось бы продлить, в самом деле длится и длится. А дома дети ждут обеда, и у них оборваны пуговицы. И потом, давай говорить честно: сколько времени можно смотреть на закат? И кому нужно, чтобы закат продолжался целую вечность? И кому нужно вечное тепло? Кому нужен вечный аромат? Ведь ко всему этому привыкаешь и уже просто перестаешь замечать. Закатом хорошо любоваться минуту, ну две. А потом хочется чего-нибудь другого. Уж так устроен человек, Лео. Как ты мог про это забыть?

Автор часто обращается к теме «глобального наступления машин». В «Марсианских хрониках» даже напишет:

Наука развивалась слишком быстро, и люди заблудились в механических джунглях. Они, словно дети, делали и переделывали всякие хитроумные игрушки: техническое оборудование, вертолеты, ракеты; они сосредоточили все внимание на усовершенствовании машин, вместо того, чтобы подумать, как ими управлять. Войны разрастались и разрастались и наконец убили Землю

Вот и получается, что машина счастья, изобретённая Лео Ауфманом, оказывается обманом и сгорает в пожаре, а зелёная машина трёх сестёр сбивает человека.

Даже «автоматизация» газона до добра не доведёт. Когда дедушке предложили посеять новую траву, которую не нужно косить газонокосилкой каждую неделю, он пришёл в неистовое уныние. Как же так? Косилка для него — великое чудо, её пение ознаменовывало наступление нового года.

— В том-то и беда с вашим поколением, — сказал дедушка. — Мне стыдно за вас, Билл, а еще журналист! Вы готовы уничтожить все, что есть на свете хорошего. Только бы тратить поменьше времени, поменьше труда, вот чего вы добиваетесь. — Он непочтительно пнул корзинку ногой. — Вот поживете с мое, тогда поймете, что мелкие радости куда важнее крупных. Рано утром по весне прогуляться пешком не в пример лучше, чем катить восемьдесят миль в самом роскошном автомобиле; а знаете почему? Потому что все вокруг благоухает, все растет и цветет. Когда идешь пешком, есть время оглядеться вокруг, заметить самую малую красоту. Я понимаю, сейчас вам хочется охватить все сразу, и это, наверно, естественно, это свойство молодости. Но газетчику надо уметь видеть и мелкий виноград, а не только огромные арбузы. Вам подавай целый скелет, а с меня довольно и следа пальцев; что ж, тоже понятно. Сейчас мелочи кажутся вам скучными, но, может, вы просто еще не знаете им цены, не умеете находить в них вкус? Дай вам волю, вы бы издали закон об устранении всех мелких дел, всех мелочей. Но тогда вам нечего было бы делать в перерыве между большими делами и пришлось бы до исступления придумывать себе занятие, чтобы не сойти с ума. Так уж лучше поучились бы кое-чему у самой природы. Подстригать траву и выпалывать сорняки — тоже одна из радостей жизни, сынок.

Писатель очень рано столкнулся со смертью в своём детстве, поэтому и герой книги также размышляет об этом, потеряв прабабушку, которую горячо любил. Никак не мог он понять, почему вот человек живёт, радуется, улыбается, а в какой-то момент просто идёт в свою комнату, ложится в постель и умирает.

Дуглас глубоко вздохнул и медленно, шумно выдохнул, опять набрал полную грудь воздуха и опять, стиснув зубы, выдохнул его. ЗНАЧИТ, он дописал огромными, жирными буквами: ЗНАЧИТ, ЕСЛИ ТРАМВАИ, И БРОДЯГИ, И ПРИЯТЕЛИ, И САМЫЕ ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ МОГУТ УЙТИ НА ВРЕМЯ ИЛИ НАВСЕГДА, ИЛИ ЗАРЖАВЕТЬ, ИЛИ РАЗВАЛИТЬСЯ, ИЛИ УМЕРЕТЬ, И ЕСЛИ ЛЮДЕЙ МОГУТ УБИТЬ, И ЕСЛИ ТАКИЕ ЛЮДИ, КАК ПРАБАБУШКА, КОТОРЫЕ ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ВЕЧНО, ТОЖЕ МОГУТ УМЕРЕТЬ… ЕСЛИ ВСЕ ЭТО ПРАВДА… ЗНАЧИТ, Я, ДУГЛАС СПОЛДИНГ, КОГДА-НИБУДЬ… ДОЛЖЕН… Вот тут светлячки, точно придавленные его мрачными мыслями, мигнули в последний раз и погасли.

Но смерть может быть не только одного лишь человека, но и целой эпохи, заключённой в нем. Полковник Фрилей — настоящая машина времени: он очень стар, помнит Гражданскую войну и даже сам в ней воевал. Действия разворачиваются спустя примерно 63 года после её окончания. Если предположить, что полковнику в 1928 году около 80–90 лет, он мог быть молодым солдатом (15–20 лет) во время войны. Возрастной ценз для солдат был низким, особенно в последние годы конфликта, поэтому попасть на поле боя могли даже подростки. Этот собирательный образ знаменует прощание с Гражданской войной.

Вчера умер Чин Линсу. Вчера, прямо здесь, в нашем городе, навсегда кончилась Гражданская война. Вчера, прямо здесь, умер президент Линкольн, и генерал Ли, и генерал Грант, и сто тысяч других, кто лицом к югу, а кто — к северу. И вчера днем в доме полковника Фрилея ухнуло со скалы в самую что ни на есть бездонную пропасть целое стадо бизонов и буйволов, огромное, как весь Гринтаун, штат Иллинойс. Вчера целые тучи пыли улеглись навеки. А я-то сначала ничего и не понял! Ужасно, Том, просто ужасно! Как же нам теперь быть? Что будем делать? Больше не будет никаких буйволов… И никаких не будет солдат и генерала Гранта, и генерала Ли, и Честного Эйба, и Чин Линсу не будет! Вот уж не думал, что сразу может умереть столько народу! А ведь они все умерли, Том, это уж точно.

Ещё один момент, на который хотелось бы обратить внимание, — Душегуб. Таинственная фигура, маньяк, который, по слухам, бродит по ночным улицам Гринтауна и убивает женщин. Был ли на самом деле такой маньяк — неизвестно, но есть несколько теорий. В 1920-е годы в США действительно происходили громкие дела, связанные с серийными убийцами, которые могли косвенно повлиять на создание этого образа. Например, дело Альберта Фиша, серийного убийцы, действовавшего в 1920-х годах, получило широкую огласку, хотя его преступления были раскрыты позже, в 1930-х.

Однако в оригинале Душегуб — The Lonely One — имеет некоторое сходство с Орвелом Вейантом (Orvel Weyant), которого задержали в 1928 году. Он участвовал в кражах со взломом, его поймали его с поличным. Лавиния его никакими ножницами не протыкала, да и сам мужчина с похожим псевдонимом не особо участвовал в убийстве несчастных женщин.

Диалог мальчишек здесь очень важен. Когда они увидели тело Душегуба, то заявили, что настоящий преступник не пойман. Маньяк не может выглядеть как самый обычный человек. А ведь мы тоже зачастую представляем себе маньяков людьми совсем на обычных не похожих.

— В последний раз говорю тебе, Чарли: Душегуб не умер. Я видел его лицо, и ты тоже видел. И Дуг видел его, верно, Дуг?

— Что? Да, кажется. Да.

— Все его видели. Так вот, вы мне скажите: похож он, по-вашему, на Душегуба?

— Я… — начал Дуглас и умолк. Прошло секунд пять.

— Бог ты мой, — прошептал наконец Чарли. Том ждал и улыбался. — Он ни капельки не похож на Душегуба, — ахнул Чарли. — Он похож просто на человека!

— Вот то-то и оно! Сразу видно — самый обыкновенный человек, который даже мухи не обидит! Уж если ты Душегуб, так должен быть и похож на Душегуба, верно? А этот похож на лотошника — знаешь, который вечером перед кино торгует конфетами.

— Что ж, по-твоему, это был просто какой-нибудь бродяга? Шел по городу, увидал пустой дом и забрался туда, а мисс Неббс взяла да там его и убила?

— Ясно.

— Постой-ка! Мы ведь не знаем, какой Душегуб с виду. Никаких его карточек мы не видали. А кто его видел, те ничего сказать не могут, потому что они уже мертвые.

— Ты отлично знаешь, какой Душегуб с виду, и я знаю, и Дуг тоже. Он обязательно высокий, да?

— Ясно…

— И обязательно бледный, да?

— Правильно, бледный.

— И костлявый, как скелет, и волосы длинные, черные, да?

— Ну да, я всегда так и говорил. — И глазищи вылупленные и зеленые, как у кошки?

— Правильно, весь тут, тютелька в тютельку.

— Ну вот.

— Том фыркнул.

— Вы же видели этого беднягу, которого выволокли из дома мисс Неббс. Какой он, по-вашему?

— Маленький, лицо красное и даже вроде толстый, волос — кот наплакал и те какие-то рыжеватые… Ай да Том, попал в самую точку! Пошли! Зови ребят! Ты им тоже все растолкуешь. Ясно, Душегуб живой! Он сегодня ночью опять будет всюду рыскать и искать себе жертву.

Сама история сентиментальна, местами фантастична и пропитана этим самым одуванчиковым вином. Мир предстаёт перед Дугласом в своём магическом значении. Атмосфера «большой семьи», в которой он растёт, окружение любящими и заботливыми родственниками способствуют восприятию детских лет как зелёной весны счастья, а сплочённый круг близких кажется ему одной из высших ценностей жизни. Дети свободно пересекают границу между фантазией и реальностью. Они растут и познают этот мир.

Лето проходит, а воспоминания о нём сохраняются: у кого-то в дневниках, фотоальбомах, памяти, соленьях и высушенных травах, а у кого-то — в подвале, в виде вина из одуванчиков, чья горечь наполнена жарким летним днём.