GaykoMitrych

Я проснулся от страшной головной боли. И поташнивало.
Открыв глаза, обнаружил перед собой неровно крашеный белым потолок и оранжевый луч света на нем, по диагонали. Рассвет? Закат?
Попробовал повернуться на диване – все болело. Как один большой синяк. Но особенно – спина.
Не то чтобы ужас, наверное, ничего не сломано, но можно представить как, примерно, чувствует себя отбивная на второй день после молотка. Повертел глазами – маленькая комната, диван, в углу столик с двумя стульями, комод с древней видео-двойкой и три ряда таких же древних кассет на полках над ним. И книжный стеллаж во всю противоположную от окна стену.
Интересно, где я?
У дивана – еще стул, а на нем - пластиковая бутылка воды. И кружка.
У меня аж желудок свело – ужасно, ужасно хочется пить!

Кряхтя, повернулся на бок. Как же все болит, Господи!
Сосредоточился, закрыл глаза, сел на диване. Цветные звезды под веками, “вертолетики” в голове. Что со мной было, интересно? Что я такое пил вчера? Или не вчера? Похоже на страшное похмелье. И еще - как будто, меня переехало грузовиком, но аккуратно, без членовредительства.
Дышу, шевелюсь, крови нигде нет, вроде, конечности и другие органы - в должном количестве.
Руки вот – тянут к себе бутылку и кружку. Глаза наполняются слезами. Черт, больно же как шевелиться!
Пью, проливая воду на грудь. Полную кружку, в один присест.
Хорошо-то как! Господи, как хорошо! Много ли человеку надо для счастья? – еще кружечку.
И еще.

Наверное, я задремал. Когда снова открыл глаза – было темно, а на потолке – уже не солнце, а луч фонаря с улицы. Обстановка не изменилась. Те же, там же. Те же – это кто? Кто я? Там же – это где? Как я тут оказался? И почему никто не приходит? Вопросов больше чем ответов.
Проинспектировал самочувствие. Голова ватная, но не болит. Ручки-ножки, по-прежнему, желают покоя, но как-то уже щадяще. Поднял бутылку и попил, прямо из горлышка.
Пора дойти до окна, пожалуй. Хоть что-то попробовать понять.

Сжав зубы, преодолевая сполохи боли из разных частей меня, встал и выглянул за веселенькую, в голубой цветочек, занавеску. Глухой двор, огороженный деревянным забором, слева кусты, заваленные снегом по горло, справа – гараж, наверное. Деревянный сарай с большими воротами.
Двор аккуратно откопан, но по периметру – сугробы, чуть не в человеческий рост.
Зима, стало быть.
Под окном, такая же деревянная как все вокруг, будка и здоровенный лохматый пес, на цепи. Несколько овчаркообразный, но только мордой. Килограммов на восемьдесят детинушка. Очень возможно, что бабушка его согрешила с водолазом.
Смотрит с интересом в окно. Серьезно. Молчит, ничего не говорит.
- “Привет”- бормочу я со своей стороны стекла и поднимаю руку.
Пес гавкает разок в ответ, суровым басом, и слегка поливает сугроб, приподняв лапу.
Залезает в будку и ложится мордой к калитке. Хозяев ждать, надо полагать.

Мне бы вот, кстати, тоже в туалет не помешало, и еще как!
Пора расширять знакомство с этим миром. Наверное, не такой уж он опасный, если кто-то здесь ставит воду рядом с изголовьем неизвестного путника, прежде чем исчезнуть. Хотя, что мы можем уверенно утверждать? Может, местным жителям оный путник вполне себе знаком?
Выхожу в дверь – большая кухня. Скорее даже – комната с кухней в углу. Поперек – стол, одной стороной прикрепленный к стене, и пара лавок вдоль него. Удобно – ненормированные сидячие места. У стены – ноутбук, экран открыт, но темен. Спит.
За столом, ближе к окну - плита, мойка и шкафчики. “Встроенная кухня”, вспоминается.  Я такое знаю. Холодильник в углу. За окном – через невысокий забор из сетки и, опять, какие-то кусты – соседний дом с темными окнами. И еще фонарь, с параллельной улицы.

Туалет же!
Нахожу еще одну дверь, в коридор, нащупываю выключатель, лампочка вспыхивает, больно глазам. Щурюсь – слева прихожая, справа – он, родимый. И тут же – ванна.
Ванна – это хорошо. Откуда-то я это знаю. Мы с тобою встретимся! Но не сейчас.
Возвращаясь, выключаю свет. Фонарь за окном подсвечивает изрядно, да и, как выяснилось, в сумерках я прекрасно вижу. Иду на ближайшую лавку.
Присаживаюсь, навалившись на стол. Вздыхаю. Интересно, конечно.
Cпасибо что живой, но!
Дальше-то что? Где все? И – что со мной? Напилася я пьяна, не дойду я до дома…

Под локтем шуршит бумажка какая-то. Поднимаю, поворачиваю к свету - записка: “Митрич, если ты очнулся, бутеры в холодильнике, чай – на плите. Надеюсь, справишься. Слава.”
“Митрич”, надо полагать – я. Ну, хоть что-то. Пойду, поищу бутеры.

Когда на улице загремела цепь и раздался радостный гав, я так и сидел за столом, спиной к окну, лицом ко входу. Решил, что стану ждать хозяев тут. Хоть триста лет.
Бутерброды давно кончились, а чайник кипятку пошел уже второй. Катастрофический сушняк не прекращался, хотя и ослаб. Заварник был вполне подходящих размеров для подобных процедур.
За окном светало, но пока неуверенно.

Через некоторое время в конце коридора появился крепкий мужик, в толстых штанах, валенках, зимнем подшлемнике и с полушубком в руках. Глянул, улыбнулся узкими глазами: “О! Ты таки-ожил! Как самочувствие?”, и обратно исчез в прихожей. Я пробормотал вслед – “Жить буду.”
Слава (это был Слава, но узнал я об этом чуть позже) выглянул опять, переодетый полегче и сказал: “Сейчас я Пирата прогуляю и вернусь. Поставь чайник пока!”
Дверь хлопнула, потом калитка.
Я пополз ставить чайник.

Потом мы сидели на кухне, Слава варил макароны и сосиски и излагал историю моего появления на его диване.
- Я на тебя наткнулся по пути с работы. Тут есть народная тропа с моей автобазы, через снежный полигон… Снежный полигон – это такой здоровенный пустырь на краю города. Тут недалеко. Он на высоком берегу реки. Всю зиму туда свозят снег с улиц и складируют здоровенным грейдером, горою в два этажа. К весне всю поляну, как правило, забивают, а летом она сама тает и стекает в реку. Удобно и экономично.
Так вот, шел я со смены домой. Ну, утра нынче от ночи не отличаются, темно, звезды. Тишина. Иду это я, “Темную ночь” насвистываю. На полигоне два фонаря, да и те по краям. Но ходить удобно, снег там сгребают каждый день. И по времени - быстрее гораздо, чем вокруг, по улице.
И вот, иду это я вдоль этой двухэтажной снежной стены и вижу – торчит из стены голова. В красной, блин, шапочке! Сначала думал – примерещилось. Глаза поднимаю, а там до самого верха стены – зарубка в снегу. Вертикальный след, как от метеорита. Такой, знаешь, сугроб, разваленный пополам. И на нижнем конце этой, так сказать, зарубки – башка в дурацкой вязаной шапочке. В полуметре от земли.
Не знаю откуда ты туда свалился, самолеты у нас тут давно не летают, а вертолет есть, разве что, у спасателей, но вряд ли они так стали бы заморачиваться. Это ж какой травы надо накуриться?
Но, если б ты упал на метр ближе – был бы красный блин, в красной шапочке. Повезло тебе несказанно!
А еще повезло, что я как раз с работы шел. Потому что в этих джинсах и хилой курточке через час был бы ты – филе мороженое, а не живой человек. При нынешней погоде.

- В общем, протер я в глаза, поначалу, чтоб убедиться, что ты мне не мерещишься и решил проверить твой хладный труп на предмет извлечения. А сам думаю – что я потом ментам скажу, если это мертвяк? Но рою.
Откопал слегка, нашел руку  и стал тащить. Тут ты застонал и я понял, что живой.
Говорю – “Ты откуда тут, мужик? Как звать?”
Ты говоришь: “Митрич“
Я: “А я – Слава!”
Ты такой: “Слава!” И потом только бормотал непонятное, пока я тебя отрыл и до дому вел.
Надо отдать должное – шел ты своими ногами, хоть нести не пришлось.
Но тут – просто сознание потерял и рухнул в прихожей.
И двое суток лежал, в отрубе, пока я на смену не ушел.
Пришлось мне тут, в кухне, на лавках жить, как бомж.
Он улыбнулся.
- Бухлом ты не пах, кто такой – непонятно. Так что ни к ментам, ни в больницу я тебя отправлять не стал, проверял иногда, что дышишь. Ну и интересно же – может, расскажешь, как ты там оказался.

“Это вряд ли,  - говорю, - так далеко я еще не продвинулся. Я, честно сказать, даже не помню имени своего. “Митричем” меня, вроде бы, звал приятель один, в армии. Мы туда вместе попали из Ленинграда. Есть такой город – Ленинград? “
- Нету. Был раньше. Теперь Санкт-Петербург называется. Хотя вон, у нас, до сих пор Ленинградский проспект, вполне себе существует со времен советской власти.

- Ну вот. “Митрич”, соответственно, может быть и фамилией, типа сербской, и отчеством “Дмитриевич”. А может и вообще – прозвище студенческое?
А как я связан с Ленинградом-Санкт-Петербургом – еще один вопрос. Может и Ленинград и армия – это фантомные воспоминания.
Слава кивнул.
- Ладно, добрый молодец Митрич, пойду я поспать, пожалуй. С суток же.
А потом вместе подумаем, как дальше жить. Может, еще вспомнишь чего.
Ты наружу не ходи пока, вдруг потеряешься. Да и холодно там. Надо тебе одежду потеплей подобрать.

Ушел в комнату, повозился там на диване и затих.

Вечером сидели на кухне, доедали сосиски, с каким-то адски острым соусом. Было вкусно. Есть хотелось страшно и я просил добавки. И еще добавки.
Слава улыбался и доставал еще пачку сосисок. Или макарон. И заваривал еще чаю. Не жадничал.
Я давно должен был бы лопнуть, но - нет.
Он рассказал, что находимся мы в маленьком городе на берегу реки и огромного сибирского озера, что кроме большого железнодорожного узла иных заметных достопримечательностей тут нет. А в названиях улиц – следы бывшей цивилизации вполне о себе напоминают – Бамовская, Магистральная, 60 лет СССР…
Что сам он работает на автобазе, механиком, сутки через двое.
Что мама его умерла два года назад и это вот – ее дом, достался по наследству. Не слишком большой и слишком старый, со времен еще комсомольской стройки, но родной.
Что с женой Слава развелся год назад. Она живет с детьми тут недалеко, в пятиэтажке.
Отношения нормальные, дети большие уже.
Что нынешняя его подруга, рыжая веселая Катя, работает проводницей в пассажирских поездах и ездит аж до Санкт-Петербурга, надо же – совпадение. Сейчас как раз в рейсе.
Что пес под окном, по имени Пират, только с виду страшный, а так – залижет до смерти всякого встречного и поперечного, хотя, по специальной просьбе, может делать страшное лицо и пугать людей до полусмерти.
И никто не пытается лезть через забор.
Что отчество у него Жаргалович, не это ваше – Митрич! Жаргал – значит –“счастье”, хотя никакого такого счастья от папы ему не досталось. Да и вообще, отец исчез как-то слишком рано.
Зато достались узкие бурятские глаза, жесткие черные волосы, изрядно уже и седые и бурят-монгольская выносливость, которая часто выручала по сей день.
Что нынешний телевизор он не любит. Если хочется кино – есть интернет или старый видик на комоде с проверенными фильмами. Он рабочий, можно пользоваться.

Мне ему ответить было нечего, ибо прошлое было – сплошной туман. Пока, как я надеялся.
Договорились, что зваться я пока буду “Митрич”.
Ну надо же как-то человека называть.
А там посмотрим.
Потом Слава притащил от соседа матрас и устроил мне постель под книжным шкафом.

Утром я подружился с Пиратом. Потом мы сходили к месту моего “приземления”, чтобы “может, чего вспомнилось”, но снежная стена была чиста и прекрасна, никаких посторонних следов. За эти несколько дней, ее, конечно, достроили. Снег шел, что ни день и грузовики сюда сновали исправно полными. Так что, если там, где я упал, остались какие-то, например, документы – следовало забыть о них до конца лета, а, скорее – навсегда.
Слава показал мне, в порядке знакомства с местностью, пару ближайших магазинов и выдал две тысячи рублей “на всякий случай, мало ли что”, хоть я и отнекивался.

Я, по мере сил (болело все у меня еще изрядно) помогал грести снег в нашем дворе и это было в радость. Вообще, хотелось как-то размяться. Синяк во всю спину, а это был, реально - один большой синяк, начинал уже скорее не болеть, а чесаться.
Похоже, мой организм справлялся не хуже хваленого бурятского.
А вот ночами на меня накатывало.
Попытки толи вспомнить что-то, толи куда-то прорваться. Неприятно, мучительно и одинаково утомительно. Досыпал днем, отрубаясь минут на пятнадцать, где настигало.
Слава списывал это на процесс восстановления. Я – не спорил.

Перед очередным его выходом на смену я получил пульт от видика и, конечно, воспользовался.
Достал первую попавшуюся кассету и запустил. Это было старое кино про индейцев.
Хочется сказать – “кино из моего детства”, но знать бы – где то детство прошло?
Суровый и благородный Гойко Митич, побеждал злодеев, лихо скакал на коне и, без промаха попадал в цели что из лука, что из винчестера.
Прекрасное.
Я с увлечением посмотрел все фильмы подряд, что были на кассете, отлежал бока и решил поразмяться, погулять Пирата в соседнем лесу. Пират никогда не возражал прогуляться.
Вышли к деревьям, я спустил собаку с поводка и стал бродить вдоль дороги, дожидаясь его возвращения из сугробов, которые он радостно форсировал на пути к важным кустам, подлежащим непременному опрыскиванию.
“Митич. Гойко.  – думал я, - он же серб? Митич-Митрич, это же где-то рядом? Может, надо хотя бы проверить – не знаю ли я, например, сербского языка?” Митрич – это фамилия, отчество или ветром навеяло, пока в сугробе лежал?
Сказано – сделано.
Вернувшись, набрал в поисковике – “видео на сербском языке”. Потыкал. Послушал.
Ну – нет. Ничего, в общем, не понятно. Не родное. Грусть, наверное?
С другой стороны, я могу быть обрусевшим сербом.
Мало ли на большой родине обрусевших-кого-угодно? Немцев, шотландцев… и прочих шведов.
Не довод, в общем.

Еще через неделю такой жизни я затосковал.
Ночами я снился себе разными людьми. И весьма подробно. Мужчинами и женщинами. И детьми. Иногда – даже животными.
Ночью я просто жил чью-то чужую жизнь, вполне в контексте, зная “что было раньше” – про детство, отрочество, юность и так далее – вплоть до текущего момента.
Вот просто – засыпаю и… понеслось. При том, что свой нынешний “контекст” вспомнить мне так и не удавалось.
С утра я ходил задумчивый и по нескольку часов приходил в себя, прокручивая ночные события внутри текущей, Митричевой, жизни, пока они как-то не рассеивались и не теряли осязаемость.

Я напросился работать к Славе в подмастерья.
Во-первых, стыдно было жить за его счет взрослому мужику. (Это хорошо еще, что он один в доме, была б жена – выперла бы меня давно) Он же – не возражал против моего присутствия.
Во-вторых, но не в последних – воспоминания говорили мне, что руки занятые работой сильно помогают расслаблению взволнованной головы.
Отсутствие документов не позволяло устроиться на работу “по-настоящему”, но в мастерской всегда были “шабашки” за наличку и лишние рабочие руки – не лишние.
Оказалось, что эти их железяки, болты и гайки – вполне мне послушны, откуда-то знакомы и, в основном – понятны. Может, я работал механиком “в прошлой жизни”?
И, через некоторое время я, “как взрослый”, приходил на работу и без Славы, и даже начал копить заначку, потихонечку, не зная зачем.

А потом, случайно, я нашел и метод борьбы со своим “ночным мороком”.
Однажды утром я откопал старую толстую тетрадь на стеллаже и попросил у Славы ручку.
Сел, и стал писать, не задумываясь, все, что с ночи крутилось в голове и не давало мне жизни, обычно, до середины дня. Через некоторое время, слегка взмокший и чуть-чуть усталый, я был совершенно свободен. Чист аки младенец и пригоден к человеческой жизни.
А в тетрадке с клеенчатой серой обложкой появилось полторы страницы текста.
С тех пор такая тетрадь всегда где-то рядом.
И, кстати, вот это “краткое изложение моего появления в нашем мире” я тоже пишу в своей, последней, на сегодня, тетради.

Пришла весна. На ближайших сопках зацвел багульник, необыкновенно красиво.
Запахло мхом и молодыми лиственничными иголками. Солнце и раньше припекало, с теперь совсем распоясалось. Сугробы днем отекали, а ночью замерзали в ледышки. А потом – опять.
На майские мы со Славой, вместе со всей бригадой, пошли на берег озера, на шашлыки.
Где, под водочку и разные домашние маринады, бригада решила, что пора “нашему сыну полка”, то есть – мне  становиться опять человеком. Что – не дело человеку жить без имени и документов и что – пора пойти в органы и “объявить меня в розыск” или как там это называется.
И оформить как положено.
Жаргалыч мой, надо сказать, не рассказывал никому настоящую историю нашей встречи.
По его официальной версии – я был найден, без памяти, на углу Ленинградского проспекта и проспекта 60 лет СССР, у вокзала. Наверное – избитым и выброшенным из поезда.

Сказано – сделано.
После дня Победы мы со Славой пошли сдаваться в органы правопорядка.
Там были долгие нудные объяснения с хмурой (как сказать – девочкой-сержантом? – сержанткой?) он заполнил примерно тысячу бумажек, меня сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и записали Славин адрес и телефон.
- Ждите, говорят. Это месяца три или даже больше.
Если только не найдется кто-то, пропавший в поездах, на момент его появления у вас.
- И, кстати, если он окажется рецидивист в розыске – не обижайтесь.
Мы обещали не обижаться. И пошли ждать. В дом на уже родной Магистральной улице.

Долго ли, коротко ли, пришел август.
Никто не позвонил.
Слава ржал: “Ну, по крайней мере ты не рецидивист! Иначе бы давно был скручен и нахлобучен!”
Смешно. Да.
В середине месяца мы были у нашей знакомой, сержанта.
Оказалось – зовут ее  - Света, на дверной табличке было написано “Инспектор с-т.Курская Светлана Евгеньевна”, и не такая уж она хмурая.
- По вам ничего не найдено. Ни по уголовной части, ни среди пропавших.
Нет похожих среди разыскиваемых. Надо еще подождать, это может быть долго.
Слава заныл, прямо как второгодник на классном часе: ”Ну Светлана Евгеньевнаа… человек уже полгода живет без документов. Как жить взрослому человеку без бумажки, ну сами посудите!?
Нельзя ли как-то это… - и, понизив голос, - попроще решить?”
- нельзя, к сожалению, - отвечает Светлана Евгеньевна. И прощается.
И смотрит на меня, задумчиво так.

А вечером зазвонил Славин мобильник.
Он поднял, слегка округлил глаза, послушал, сказал – “Да, мы придем.” И дал отбой.
- Загадочно, - говорит.
И, подумав, - любое приключение должно с чего-нибуть начаться.
Вставайте, граф, нас ждут великие дела!
Я изобразил вопросительное лицо.
- Звонила Света-сержант. Говорит, что знает способ решить наш вопрос, но это не телефонный разговор. Пошли, мало времени!

Нынче в каждом городе, от Брюсселя, до Владивостока обязательно есть “Чайхана”. Или “Чайхона”. В зависимости от национальности хозяина и склонностей дизайнеров.
Минут через двадцать мы сидели  рядом, на красном диванчике в “Чайхане”, и, натурально, пили чай без ничего.
“Чай - чтоб не привлекать внимания” пояснил Слава, известный в узких кругах конспиратор.
Сидели в углу,  лицом ко входу, под колонкой, из которой неслось что-то несусветно старинное из группы “Руки вверх!”
Минут через десять вошла Света.
Света сегодня была – ого-го! Не то, что вчерашняя Света.
Каблуки, макияж,  джинсы в облипочку и маечка с хорошим таким декольте – от былого сержанта не осталось и следа.
Покрутила головой и двинулась к нам походкою модели.
Мы встречали ее перекрестием взглядов и одинаково глупыми улыбками, кажется.

Сержант присела напротив нас и, без предисловий изложила:
- Можно  сделать паспорт, российский, настоящий. Будет работать всю оставшуюся жизнь, при вашем возрасте. И посмотрела на меня. Интересно?
Мы со Славой молча кивнули в такт. Близнецы-братья.
- Стоить будет вот так. – достала из заднего кармана стикер с цифрой, написанной карандашом и подвинула по столу в нашу сторону.
Я хмыкнул, - это мне полгода не есть.
Слава почесал пальцем переносицу и спросил: “Насколько надежно? Когда получим?”
- Надежно, проверено. Недели через две-три. – серьезно ответила барышня, по пунктам, - если согласны – завтра, здесь же, в такое же время к вам подойдет человек. Скажет – от меня. От вас – деньги, фото  на паспорт, дата и место рождения, фамилия, имя, отчество. Прописка будет Иркутская, тоже настоящая.
Прописка добила окончательно.
Я посмотрел на Славу. Слава, подумав минуту, сказал: “Хорошо, мы согласны.”
- Ок, - сказала Света, и поднялась.
Махнула этак ручкой плавненько, типа попрощалась, и двинулась к выходу, притягивая взгляды этими своими задними карманами.
- Денег я дам. Отдашь потом. – сказал Слава. Я кивнул.
И мы допили чай.

По дороге домой решили, что без бутылки тут не подготовиться. Взяли пару сухого красного, закуски разной, мяса и овощей. Вечер обещал быть долгим.
- Катю надо позвать, - говорит мой товарищ по интригам. – это вам не шутки, вот так сесть и придумать живого человека. Две головы хорошо, а три – лучше. Тем более, что ей одной я рассказал, как, на самом деле, тебя нашел. И она не смеялась.
- Эвона как… - протянул я, - ну, звони!

Еще через час я жарил мясо, Катя резала салат, а Слава открыв разные банки и нарезки, разливал по второму разу в мамины хрустальные бокалы, извлеченные, по такому случаю, с антресолей.
-  Кто ты, человек?!  - пафосно восклицал он, обращаясь ко мне – загадочный марсианин ,или американский шпион?!  Впрочем… был бы ты шпион, документы бы у тебя были такие, что не подкопаешься.  Предлагаю, коллеги, составить краткое описание объекта, коий будет поименован и зарегистрирован! Начну - я! – и потянулся к нам бокалом.
Чокнулись втроем. Отпили.  И он приступил:
- Мужчина. Возраст… около полтинника, плюс-минус… лет пять, в зависимости от сохранности организма, генов и т.п. о чем нам неведомо. Выглядит – ничего, но щетина  седая, когда на морде отрастает.
- И, там где отрастает на башке! – улыбнулась Катя и провела теплой сухой ладошкой по моему бритому черепу.
Слава продолжил:
- Рост – средний, ближе к невысокому. Телосложение… среднее. Возможно даже где-то там, под поверхностью, есть кубики пресса, ибо я сам видел, как в прошлом месяце он перетащил в боксе с места на место двигатель, килограммов на сто, хотя и громко кряхтя. Не спортсмен, но – мог быть раньше. Когда-то очень давно. - Тут он ухмыльнулся.

- Дальше: белый, гетеросексуальный… вероисповедание… поглядел на меня вопросительно.
- Ну, если считать меня сербом, вероятно – православный – задумчиво ответил я, -
но в церкви я, в этой жизни, не был.
- “В этой жизни” – отдает буддизмом каким-то! Буддизм мы тут любим и уважаем, но ты – явно не из наших. Записываю: сочувствующий православию.
- Что еще? – русский? Хорошо – серб русскоязычный? Это оставим пока.
Во владении другими языками  - не замечен.
Я кивнул.
Он: - Не женат… Детей не имеет… родственники за границей?  -  и смотрит, серьезно так.
- Да тьфу на тебя! – говорю.
Ржет и заявляет : Пишем – по родственниками – данных нет! Я – все! Теперь ты, Кать.
И потянулся за тарелкой с истекающим соком поджаристым куском.

Катя теперь сидела на стуле, между нами, нога на ногу и, побалтывая периодически вино в бокале плавными движениями, иногда отпивала. Закусывала оливками.
Прищурилась на меня, изучающее. Начала:
- Ну что… красавцем его не назовешь, без обид. Мог бы быть шпионом, да. Сливался бы с толпой, если бы не походка. Походка характерная, видна издалека. Но не дает нам никаких сведений.
Характер – толи Швейк, толи Шрек… особенно когда решает включить солдатский юмор, с окончанием на гы-гы-гы. Но это он придуривается… на Шрека ведь даже и похож слегка, да? – повернулась к Славе.
Тот, увлеченный мясом, кивнул: – только не зеленый!
Она продолжила: - речь правильная, богатая. Начитан, наверное… да и сейчас книжку любит полистать, как мы знаем. Образование, наверное, высшее… теоретически.
Пожрать любит, но и приготовить  - весьма способен. Говна всякого, типа Макдака, не ест никогда, хотя может. Может, был поваром?
Помолчала. - Ерундой мы какой-то занимаемся, ребята. Нам надо просто придумать как его звать и дату рождения.

Слава разлил остаток бутылки по бокалам, макнул кусочек мяса в соус, взмахнул вилкой, по-дирижерски, и важно произнес:
- а не выслушать ли нам теперь начальника транспортного цеха?
- Чего? – сказал я, удивленно.
Катя улыбалась.
- Не обращай внимания, - сказал он, - докладывай, какие у тебя-то предложения, по нашей кандидатуре?

Я задумался:
- Полагаю, дату рождения надо выбрать просто рандомазером. Найдем в интернете какой-нибудь…
Место рождения – может, Ленинград? Если я оттуда ушел в армию, значит был прописан.
Родился? Учился? Может, у меня там родня? Жил у них?
Хотя этот вот город мне тоже кажется иногда знакомым. Но тут, вспоминаются, скорее, окрестные сопки, чем, скажем, улицы. Может, не зря я именно здесь… оказался?
Но Ленинград кажется вернее.

Слава подтянул к себе ноутбук, поклацал и заявил:
- Ставлю в рандомайзере годы, чтоб возраст был от 45 до 55. Вот! Сюда жмакни, своя рука – владыка!
Я жмакнул. Получилось – 1969. Вращающиеся цифра 6-9. Ну, хорошо.

- Месяц пусть будет седьмой,  - сказал я, - счастливая цифра.
Они вместе кивнули.
Наш узкоглазый оракул вводил: “выбрать случайную цифру из 1-31”.
- Жмакай опять и – да будешь ты рожден! – говорит – берет мой палец и тычет в кнопку Enter.
- 16

- Шестнадцать, – говорит Катя – это два в четвертой степени, а еще – четыре на четыре…
А ты знаешь, что у японцев “четыре” и “смерть” – один и тот же иероглиф?
- “минус на минус дает плюс”!“смерть на смерть” – дает – “вах, какая жизнь”! – весело смеясь, врывается в этот философский диспут наш задорный друг и тянется долить по бокалам.

Потом, уже серьезно, объявляет:
- Осталось тебе имя выбрать! Самому. Редкая возможность для человека. Обычно люди узнают свое имя от других и сами не помнят – как оно появилось. Или, например, принимая постриг в монахи. Отрекаясь от себя бывшего – получают новое имя.
На твой случай похоже, некоторым образом.

- Знаешь, я, конечно, об этом думал, и не раз. Но без фанатизма, сам понимаешь…
Я привык уже откликаться на “Митрича”. И считать себя сербом – улыбаюсь.
И в первые дни, по прибытии, помнишь, я полюбил кино про индейцев, с Гойко Митичем.
Он там такой… как надо – суров и справедлив.
Тогда еще подумал: - интересно – Митич-Митрич – похожее.
Порылся потом в интернете, есть такое славянское имя – Гайко.  Значит – “воин, защитник” Доброе. “Гайко Митрич”,  -  как думаете, звучит? И будет напоминанием о бесчисленных гайках в мехколонне – улыбаюсь.
Друзья поглядели с уважением:
- Звучит. Заметано! Осталось придумать отчество. Без отчества  - паспорт – не паспорт.
- Так это проще простого, - говорю – Дмитриевич. Чтоб уж не путаться.
Гайко Дмитриевич Митрич.
Гайко Митрич, проще говоря.