EdwardTheHorse

Эй, толстый! 1 сезон в HD качестве

В первые годы своей жизни Маруся училась в обычной школе небольшого городка в Тверской области. В войну здесь был Ржевский выступ, велись ожесточенные бои. Земля была просто нафарширована оружием. И в 1990 году, спустя сорок пять лет после войны, опасные находки все еще совершались.

Когда Марусе было пятнадцать лет, она с тремя подружками пошла в лес. Все люди праздновали 9 мая. Поэтому в лесу было очень много пьяных. Одна компашка опасных парней погналась за девчонками, но тем удалось убежать.

Удрав от преследователей, девчонки (они были уже большими, две из них – вообще попрощались со школой и пошли в ПТУ) разожгли костер, закурили «Родопи» и налили по принесенным с собой стаканам портвейн «777».

Сначала говорили о парнях, много и визгливо ржали. Ирка хвасталась, что с кем-то трахнулась. Людку волновало – можно ли залететь, если парень зашел в пизду сухим хуем, а потом вытащил и передернул.

– Можно, как нехуй срать! – заявила толстая Галка, самая крутая, она училась в торговом училище. – Или с резиной надо. Или в жопу.

– Фу, в жопу! – сказали девчонки.

– А что не так? – спросила Галка. – Не, ну, давай, наяривай в пизду, только потом детей будет целый выводок, и уебан-папаша. А потом дети тебе скажут: «Мамка, жрать давай!» А вы им ответите: «Дети, жрать вам нечего. Потому что ваш папаша – конченый урод, а мамаша любила чесать пизду, когда надо было давать в жопу!»

– У-ха-ха-ха! – засмеялись девчонки.

Вообще-то, они не разделяли мнение Галки. Но с ней было лучше не спорить. Потому что это Галка умела доставать и бухло, и курево. И шмотки дешево подгоняла. Уже по делам вертелась, деньги были, и даже опыт по мужикам. А у подруг – ничего не было. Лохушки они были по сравнению с Галкой.

Маруся напилась очень быстро. Портвейн был гадкий, от него тошнило. И Маруся пошла поблевать. Отбежав в елки, она с ужасом и отвращением извергла из себя и портвейн, и весь обед того рокового дня. Утирая липкую слюну, Маруся думала: «Господи Боже! Я не хочу больше бухать! Сделай так, чтобы это прекратилось!»

И тут Маруся заметила чуть в стороне от произведенной ею лужи какую-то шершавую хуйню. Почему-то Маруся подумала, что это ананас. У хуйни тоже была округлая форма, и она, как и заморский, один раз в жизни попробованный плод, была в бугристых, но равномерных наростах. Как покрышка от КамАЗа. Только это была, конечно, не покрышка, а граната.

Маруся выковыряла ее из земли. Сейчас, знала пьяная девятиклассница, она своей находкой повысит свой авторитет в компании. Сейчас-то Марусина значимость на нуле – денег нет, парня нет, говорит в основном глупости. Но если она принесет гранату – ой, что тогда будет!

– Смотрите, девки, что я нашла! – хвастливо запищала Маруся, размахивая своей находкой.

«Ну, давайте, скажите, какая я крутая, умная и везучая! – думала Маруся. – Я ведь нашла такую интересную хуевину!»

– Ты дура, что ли, гранатой размахиваешь? – сказала ей Галка. – Убери ее нахуй.

– Как убрать? – Марусе казалось, что ей в лицо выплеснули ушат гадких помоев. – Это же такая крутая вещь!

– Взорваться может, – сказала Галка.

– Да ничо она не взорвется! – сказала Ирка. – Старая уже, отсырело там все, как в пизде у библиотекарши Марь Иванны!

– В пизде у Марь Иванны все засохло, не путай! – сказала Людка.

– У-ха-ха-ха! – заржали девки.

А Маруся переваривала горечь обиды и пренебрежения. Никто не сказал ей ни одного хорошего слова. И тогда она решила вновь переключить внимание на себя.

– Хоба, девки, смотрите! – сказала она, выдергивая кольцо и бросая свою находку прямо в подружек.

– Ты ебанулась, тупая су… – воскликнула Галка.

И это были последние слова крутой подружки. Потому что там, где только что сидели девки, вырос шар огня. От Галки отлетела голова. И полетела, как воздушный шарик. Она еще что-то говорила, эта голова. Таращила выпученные глаза. А навстречу голове летела чья-то, по плечо оторванная рука. И пальцы с поросячье розовым маникюром смешно так дали по губам Галкиной голове.

«Блядь! Это же моя рука!» – вдруг поняла Маруся. А потом на край огненного шара вынесло чью-то ногу. И нога тоже была Марусина.

– Мамочки! – запищала Маруся. Но писк этот потонул в реве сильнейшего взрыва.

Она видела, как прямо в жарком воздухе ногу опутали чьи-то кишки. И потерянная конечность полетела куда-то, размахивая кишками, как крыльями.

Маруся с ужасом поняла, что от подруг – ничего не осталось.

«А что же осталось от меня? – думала Маруся. – Вдруг я тоже парящая в воздухе голова? Мамочки!»

На этом сознание оставило Марусю.

***

В беспамятстве Маруся видела много чего. Она носилась по каким-то непонятным вселенным, наблюдала сверху Землю, а потом еще одну землю, но черного цвета. Но на черную землю ее не пустили. И она на дикой скорости полетела к оранжевой земле. И там ее тоже затормозило.

А потом и вовсе понесло назад, к голубой Земле, тут же засосало в туннель и помчало так, что от этого полета Марусю замутило, как от дурного портвейна.

Туннель выплюнул Марусю в белое помещение нечетких очертаний. И там с ней долго разговаривал какой-то бородатый мужик с козлиной бородой. Почти ничего из этого разговора Маруся не помнила. В памяти остался только один момент.

– Я ведь исполняю желания, – говорил бородатый.

– Ты Хоттабыч! – поняла Маруся и даже захихикала.

– Может быть, и Хоттабыч, – вкрадчиво улыбался мужик. – Я ведь все понимаю. Если тебе сильно хочется чего-то, и ты меня об этом попросишь – я ведь это сделаю. Ты вот попросила, я сделал.

– Что я просила?

– Сама знаешь. Пойми один закон – любое твое желание исполняется. Но через боль. Путь боли – это путь твоих желаний, дитя мое.

– Хоттабыч, что ты гонишь? Ты – мой папа? – засмеялась Маруся.

– Можно сказать и так.

А потом мужик растаял. И Маруся вынырнула в реальность. Больно было так, что, если верить словам папы Хоттабыча из беспамятства, должно было исполниться до фига ее желаний.

***

До фига и исполнилось.

Во-первых, Маруся, в отличие от трех своих подруг, выжила. Очень пострадала правая половина ее тела. У нее оторвало руку, ногу, вылетел глаз. Правой груди – тоже не стало. На правой половине тела появились чудовищные ожоги. А вот с левой стороны Маруся уцелела. Осталась, как была. Ей потом объяснили, что взрывной волной ее уронило левой половиной тела в землю.

Но, с другой стороны, Маруся прекрасно помнила, как видела огненный шар, Галкину голову, свою руку, потом ногу, чьи-то кишки. А как она это видела? Неужели тем самым глазом, который вылетел? Значит, он все-таки передавал ей изображение уже в полете? Выходило, что так. Но об этом Маруся никому не рассказывала.

Врачи боролись за жизнь Маруси. Из городка ее на вертолете доставили в Москву, прямо в Склиф. И ей попался лучший хирург. Потом Маруся долго лежала в больнице. За спасенную жизнь она никому не была благодарна. Потому что жизнь оказалась сущим дерьмом.

«Я ведь могу прожить долго! – думала Маруся на больничной койке. – Но что это будет за жизнь?»

Из Тверской области переехала матушка. Притом, похоже, что спаслась бегством. Все в городке были злы и на нее, и на Марусю. Понятно, за что. Особенно лютовала Галкина мать – главная торгашка городка. Маруся не знала, какие гадости делали в городке матушке. И, в общем-то, не хотела об этом знать. Но гадости были.

И матушка переехала в Москву насовсем. Устроилась на завод. Получила комнату в общаге. После смены, уставшая, мчалась к дочке.

Если честно, матушка Марусю заебала. Грех так говорить, но мать вынесла и без того искалеченной дочери весь мозг.

– Ой, доченька, как же ты жить-то будешь? – всхлипывала она. – Вся одноногая, однорукая, одноглазая. Страшная-а-а-а! И ходить ведь не будешь никогда. А как помру я, кто тебя возьмет? Будешь лежать, под себя срать, никто не вытрет.

– Мама, заткнись! – говорила Маруся.

– Ой, нехорошо так матери родной говорить-то! И так тебя Бог покарал, а ты еще нарываешься! Ой, и замуж никто не возьмет! Ой, и ребеночка не родишь! Ой, несчастная!

Вот эти матушкины визиты были, на самом деле, хуже всего. Матушка безнаказанно грузила Марусю всем этим дерьмом. Но зачем?

Маруся жалела, что у нее не было отца. Девушка не имела ни малейшего понятия о том, кто он. Если верить матушке, он был козлом. Но, может, все-таки вот тем размытым бородачом? Вдруг этот Хоттабыч и был ее папой?

Мать ежедневно изводила Марусю. И однажды дочь взорвалась по-настоящему.

– Я не хочу слушать все это дерьмо, мама! – закричала Маруся. – Заткнись нахуй, старая сука! Убирайся отсюда, и не приходи больше ко мне!

– Как смеешь ты говорить так со своей матерью! – закричала мама.

– Уйди нахуй! Сдохни, старая блядища! Родила меня неизвестно от кого, а теперь мозг ебешь?

– Марусенька, откуда ты знаешь такие слова?

За кого мама ее, интересно, считала?

– Нахуй сгинь, старая сволочь!

И мама, вся в слезах, трясясь всем телом, ушла.

А на следующий день – не пришла. Маруся не могла поверить такому счастью. Никто не будет грызть ей мозг, заряжать депрессией? Неужели можно хоть один день прожить без этого негатива?

Но все равно весь день Маруся пролежала как на иголках, вздрагивая при каждом скрипе двери в палате.

Не пришла мама и на следующий день. А вечером медработники со скорбными лицами сообщили Марусе, что ее мама упала под поезд метро на станции «Сухаревская». Тут рядом. Медики бились за ее жизнь, прямо здесь, в Склифе. Но не спасли.

Маруся заплакала. И никто не знал, что это были слезы счастья.

Впрочем, это счастье скоро трансформировалось в горе. Потому что в душе разверзся чан едкого дерьма, который назывался «совесть».

– Ты накаркала смерть своей матери! – булькала гнусными поносными пузырями совесть. – Ты дрянь! Гадина! Обидела мать! Буль-буль!

В одну из ночей Марусе приснился Хоттабыч.

– Я выполнил еще одно твое желание, – сказал он. – Ты довольна?

– Нет! – воскликнула Маруся. – У меня внутри поселилось какое-то дерьмо. То, что раньше говорила мне мама, теперь живет внутри меня. И говорит то же самое! Милый Хоттабыч, убери эту срань из меня, пожалуйста!

– Так это понятно, что в тебе, – сказал бородач. – Это твоя мать после смерти вцепилась в тебя. Поселилась в тебе и разговаривает с тобой.

– Убери ее! Пожалуйста! Ради всего на свете!

– Это серьезное желание, – сказал Хоттабыч. – Вообще, совесть – это мутная штука. Ее проектировали для удобства управления биороботами. Это как антивирус.

– Чего? – удивилась Маруся.

– Ах да, – спохватился бородач. – Не изобрели еще антивирусов. Но потом поймешь. Просто эта штука не позволяет никому совершать саморазрушительные и аморальные проступки. Но у этого антивируса есть серьезный баг.

– Бог?

– Ладно, проехали. Есть изъян, благодаря которому в человека могут проникать мертвецы. В общем, это почти не лечится.

– Я очень тебя прошу! – заплакала Маруся. – Папа, пожалуйста!

– Как ты меня назвала?

– Прости, – сказала Маруся.

– Убрать мертвеца – очень трудно, – качал бородой ночной гость. – Это будет стоить много боли.

– Я готова.

Так Маруся убила маму во второй раз.

Продолжение следует…

Эй, толстый! 1 сезон в HD качестве

Джип с логотипами, миновав ворота, подъехал почти что к самой бетонной площадке. У входа в фабричный корпус творилась тревожная неразбериха. Казалось, что заброшенное предприятие вот-вот начнут бомбить, и огромная толпа перепуганных людей с устрашающе разрисованными физиономиями спешили найти укрытие в здании.

– Запоминаем элементарное правило, – носился над двором голос Семена Евгеньевича. – Если вас убили – не встаем, не бродим. Лежим, не шевелимся, молчим, не пиздим, не курим!

Два человека неопределяемого на глаз возраста и самой незаметной внешности, Петров и Баширов, вышли из джипа и направились в самый эпицентр толпы.

На пути у них возник лже-Укупник.

– Ебаный стыд! – кричал этот пухлый человек на Петрова и Баширова. – Куда вы претесь? Почему не накрашены?

Петров и Баширов переглянулись.

– Вот туда, туда идите, где кресла стоят. Да бегом же! Девочки! Накрасьте отставших!

Петрова буквально засунули в кресло, и дородная женщина быстрыми штрихами стала покрывать его лицо угрюмыми зелено-черными тенями. А Баширову в соседнем кресле молодая брюнетка раскрашивала физиономию кровавыми брызгами.

«Тот самый случай, когда один удар кулака меняет внешность вернее, чем долгая возня с кисточками и губками», – подумал Петров.

«Надо было прямо в машине дать друг другу по ебалам», – думал Баширов.

– А вы точно, мальчики, наши? – спросила толстуха. – Эй, Семен Евгеньич! Это точно наши?

Петров и Баширов переглянулись, руки обоих потянулись под куртки, за «стечкиными».

Но Семен Евгеньевич, по счастью, ничего не слышал – он материл кого-то по телефону.

– Мы ваши! – сказал Баширов.

– Да тебе-то, Люда, что? Сказали красить, ты и делай, – сказала молодая. – Сейчас, мальчики, быстро вас изуродуем.

Наконец, их отпустили.

– Настоящие упыри, прямо любуюсь, – сказала толстуха.

Петров и Баширов пошли ко входу в корпус, где все еще кипела невразумительная сутолока.

– Разобрались по секторам! – драл глотку Семен Евгеньевич. – По секторам! Блин, я горло сорвал на хрен!

И действительно – лже-Укупник уже ощутимо хрипел.

– Так! Все встали согласно бейджикам! – доносился надсадный сип. – Ты, зомбак, ты из какого сектора?

– Не помню! – бормотал бомж с зеленой рожей.

– Началось нахуй! – сипло завопил двойник Укупника. – Кто еще не помнит, откуда он?

Баширов вопросительно взглянул на Петрова. Тот еле заметно покачал головой. Баширов кивнул. Действительно, не стоило признаваться.

Они прибились к тощим уголовного вида типам.

– Эй, вас здесь не стояло! – сказали им.

– Тебе не похуй? – буркнул Петров.

– Все! Пошли, пошли! Подлетают! – разносился изнуренный клекот Семена Евгеньевича.

Толпа уродов, во главе с двойником Укупника, двинулась внутрь корпуса. Вдоль строя грациозно двигалась странная, наполовину пластмассовая девушка. Что-то сверяла с блокнотом, забегала вперед, возвращалась назад.

– Сектор А остается здесь! – сипел Семен Евгеньевич. – Кто у нас сектор А?

От толпы отделилось семь или восемь монстров и разбрелись по пространству под металлической лестницей.

– Сектор Б, распределиться по коридору!

Отстало еще с десяток страшилищ.

Все те, кто разбредались по секторам, были знакомы друг с другом. И это смущало Петрова и Баширова, это мешало им прибиться к какой-нибудь стае монстров.

Коридоры становились все угрюмее, а страшилищ делалось все меньше.

– Сектор J , на базу! – просипел лже-Укупник.

Вышел старик с ребристым костяным наростом на груди.

Баширов подал Петрову знак. И они тоже отошли в сторону.

– А это кто такие? – забормотал старик.

Петров запустил руку под куртку и положил на рукоятку пистолета в кобуре под мышкой.

– Этих здесь не было! – бормотал старик. – Это самозванцы!

Ох, как не хотелось начинать стрельбу!

Но, по счастью самозваных монстров, на старика никто не обращал внимания. Все взгляды и органы слуха собравшихся были направлены на Семена Евгеньевича, который в очередной раз крыл кого-то диким матом по телефону.

Старик вздохнул и полез в люк. Перевели дух и Петров с Башировым.

***

Поредевшая процессия монстров и их предводителей подошла к финальной точке игрового пространства. «Девятому кругу», как уже прозвал это место Ромуальд Филиппович.

Гельминтологу предстояло контролировать заброшенный темный цех, а человек-слон, баба в коросте и мужик в язвах остались в прилегающем коридоре.

Семен Евгеньевич отстал где-то по дороге и побежал встречать вертолет.

– Как вы себя чувствуете, Ромуальд Филиппович? – спросила вдруг пластмассовая девушка, когда они остались одни.

– Хорошо, – удивился гельминтолог. И не удержался, спросил: – Вы знаете, как меня зовут?

– Конечно, – сказала девушка. – А я Маруся.

– Я знаю, – застенчиво сказал Айрон Мэйден.

– Сейчас вам будет трудно. Но это только в первый раз.

– Справлюсь, – романтично прохрипел Айрон Мэйден.

Сердце Ромуальда Филипповича грохотало одуревшей бас-бочкой в угаре рок-концерта. По нервам струился розовый сироп.

– Ну, хорошо, – сказал девушка. – Удачи вам!

В ответ смущенный Айрон Мэйден прохрипел что-то невразумительное и нечленораздельное.

И тут произошло нечто вообще невообразимое. Маруся вдруг приблизилась к Ромуальду Филипповичу и быстро поцеловала его в уродливую, со следами чудовищных кислотных ожогов, щеку.

Гельминтолог застыл. Он забыл, как ему было велено, бродить и выть, приволакивая ногу. Он просто оцепенел. Неужели это случилось с ним? Его… поцеловали?

Ромуальд Филиппович огляделся по сторонам. Нет, мир не сдвинулся с места, не обрушился, в нем не воцарился хаос. Но его поцеловали. В голове гельминтолога пестрыми бабочками порхали восторженные мысли, которые никак не могли трансформироваться в слова.

А полупластмассовая девушка, легкая, как попрыгунья-стрекоза, уже упорхнула, оставив влюбленного гельминтолога в девятом круге ада.

По всему подземелью начал доноситься вой. Вся антисоциальная публика, все криминальные элементы завыли и застонали, заулюлюкали. Влюбленному гельминтологу это все нравилось. Он был счастлив.

«Надо на свидание ее позвать, – думал он. – Но как это сделать? Какие есть слова, способы? Как-то ведь это происходит?»

Ромуальд Филиппович мог наизусть сообщить формулу самого сложного органического белка, но в том, что касалось слов любви, он был беспомощен.

Но все равно, не было для ученого сейчас слаще звука, чем этот многоголосый ужасающий вой. В ванной этих жутких криков плавал трогательный утенок его внезапной любви.

Но вдруг среди этого завораживающего многоголосия проклюнулся голос, который был явно обращен к Ромуальду Филипповичу.

– Слышь ты, страшила! – трубил этот голос. – Мы с тобой не договорили. Пообщаемся после игры, если ты не против.

О, конечно, это был человек-слон. Он вырос в проеме цеха и стоял, испепеляя гельминтолога тяжелым взглядом, проистекавшим с обеих сторон хобота.

– Я выбью из тебя все дерьмо, – выдувал угрозы своей уродливой носоглоткой человек-слон. – Тебе пиздец, мужик. Отвечаю – пиздец.

Это проявление внезапной ненависти тоже было неожиданно для Ромуальда Филипповича. И он снова не нашел нужных слов.

***

В бетонном дворике поднялся внезапный ветер, взметая вверх весь, образовавшийся за сегодняшнее утро, мусор – все пластиковые вилки и стаканчики, салфетки и обрывки полиэтилена. На несколько секунд появились даже мусорные вихри, которые разлетались к краям дворика. Казалось, что даже мусор адски ссыт появления VIP-персон и стремится скрыться куда подальше.

Медленно и неуклюже на бетонные плиты садился белый вертолет Гавриила Глебовича. Он совершил тяжелый плюх, и бетон под шасси, казалось, прогнулся.

Утихло вращение лопастей, и из пилотского отсека выпрыгнул на бетон подтянутый мужчина в белом костюме, похожий на актера Машкова. Он опустил трап, поднялся по нему и открыл дверь салона.

Первым грузно и разлаписто спускался олигарх Гавриил Глебович. Со стороны казалось, что ему хотелось срать. Мы же, на правах авторского всеведения, скажем, что так оно и было. Полеты на винтокрылых машинах всегда тревожили перистальтику Гавриила Глебовича. Но была во всем этом и польза. Однажды, когда несколько дней он не мог просраться, то приказал поднять одну из стрекоз в воздух и заставлял пилота нарезать бессмысленные круги над Подмосковьем, пока, наконец, дерьмо не изготовилось на выход. Со стороны казалось, что Гавриил Глебович сосредоточенно думает, но он лишь мысленно подгонял упорное внутреннее говно.

Следом осторожно спустился Николай Николаевич, разглядывал угрюмые окрестности, всем своим видом источая угрюмое недовольство. За ним спустились трое охранников в черных костюмах.

Из корпуса, к ним навстречу, выбежал, размахивая пухлыми ладошками Семен Евгеньевич.

– Здравствуйте-здравствуйте! – умело залебезил он. – У нас все готово. Можно начинать хоть сейчас.

«Давай быстрее гони хуйню эту! – подумал олигарх. – Да по домам полетим. Посрать опять же надо».

– Подождите, – вмещался начальник охраны Николая Николаевича, крепкий дядька с седым бобриком жестких волос на голове, состоявшей, казалось, только из острых углов. – Что у вас готово? И что вы можете начинать?

«Еще один мозгоеб», – подумал Гавриил Глебович.

– Игра! – замахал пухлыми ладошками Семка. – Уникальная адаптация игры «Дум». Подвал ужасов!

– Так, – покачал головой охранник. – Никакого подвала ужасов. Я не могу это санкционировать.

– Да послушайте! Это не опасней, чем простая компьютерная игра! Только это все будет вживую, понимаете?

– То есть, Николай Николаевич будет подвергаться опасности? – спросил начальник охраны. – Мы должны осмотреть место.

– Нет! – сказал Сёма.

– Нет? – удивился человек с бобриком.

– Ну, конечно, нет! Своим осмотром вы убьете все удовольствие от игры! Николай Николаевич должен идти первым, и единственным. Потому что это – эксклюзивное развлечение, специально для него!

«Вы оба, кончайте ебать мозги, – думал Гавриил Глебович. – Пусть этот козел идет к чудовищам, а я пойду просрусь тут где-нибудь. Потому что что-то как-то…»

– Но это абсурд. Я запрещаю вам, Николай Николаевич, даже подходить к этому сомнительному месту.

«Что? – с некоторым даже ужасом подумал олигарх. – Все коту под хвост? Уебу Семку, создам ему проблемы».

– Так вот кто, Николай Николаевич, за тебя решения-то принимает! – подъебал гостя Гавриил Глебович. – А я-то все гадал…

– Все нормально, Сергей Иванович, – бледным голосом сказал охраннику гость из администрации. – Я пойду. Я доверяю Гавриилу Глебовичу. Ведь там же безопасно, Гавриил Глебович?

– Как у кота за пазухой фактически.

– Ну, вот. Гавриил Глебович пойдет со мной. Может, кое-какие дела по дороге обсудим.

«Что? Что, блядь? Я же срать хочу!» – возмущенно думал Гавриил Глебович.

– Конечно, пойдем, дорогой Николай Николаевич, – сказал олигарх вслух.

«Уебу Семку!»

– Э… – сказал Семка, потом что-то сообразил и затараторил: – Ну, вот и прекрасно! Сейчас я дам вам оружие.

– Оружие? – настороженно спросил начальник охраны.

– Маркеры! Пейнтбольные. И сумки с шариками. Маруся! Второй комплект, срочно! Должен быть.

Та прикольная пластмассовая телка, которую Гавриил Глебович уже видел у себя в саду, кивнула головой и побежала куда-то на автостоянку.

– Я настаиваю, – сказал начальник охраны, – чтобы Николай Николаевич взял с собой огнестрельное оружие.

– Э… Но ему ничего…

– Иначе игры не будет.

– Да, конечно.

Начальник охраны отстегнул кобуру и протянул ее Николай Николаевичу.

– Здесь 93-я «Беретта». Как пользоваться – помните?

– И никогда не забуду, – сказал чиновник.

– Тогда и мне нужно будет оружие. Эй, Егор! – окликнул олигарх одного из своих охранников. – Дай мне свой ствол.

Здоровенный Егор покорно отстегнул кобуру, заметно меньшую, чем у Николая Николаевича.

– Что за ствол у тебя? – спросил олигарх.

– 17-й «Глок».

Ремни не сходились на пузе. Их долго пытались застегнуть, ничего не вышло. В итоге «Глок» просто положили олигарху в карман, убедившись, что пистолет поставлен на предохранитель. А тут пластмассовая Маруся принесла второй комплект маркера. И тем самым уничтожила возможность отмазаться от спуска.

– Ну, мы пошли! – сказал Николай Николаевич. – Да, Гавриил Глебович?

– Конечно, конечно! – сказал олигарх и тяжело потопал рядом с этим гнусным типом.

Из корпуса доносился заунывный тревожный вой. Олигарх подумал, что там ведь собрались самые отвратительные уебища привокзальных площадей. А два уважаемых человека зачем-то идут к ним. Делать не хер.

«Уебу Семку!» – пообещал себе олигарх, входя под своды заброшенной фабрики.

Игра начиналась.

Продолжение следует...

Эй, толстый! 1 сезон в HD качестве

Будущие чудовища из подвалов перетаптывались на бетоне заунывного, поросшего сорняками из трещин, двора.

«Это же сколько силы надо растению, чтобы пробить такую плиту? – удивлялся Айрон Мэйден. – Конституция растений слабая, мягкая. У них нет костей. Нет костей и у червей. Можно ли вывести такого червя, чтобы пробивал насквозь не человеческое тело (это они иногда могут), а бетон! Вот это будет суперчервь! Опыт растений показывает, что это возможно».

– Уррроды, в колонну по одному стррройся! – рявкнул один из охранников.

– Чо раскомандовался? Не на зоне, чтобы строем ходить, – огрызнулся какой-то криминальный элемент с мятой головой причудливой формы.

– Пасть закрыл! – брызнул слюной охранник. – Сколько в ней зубов? Два? Будет один.

– Вообще-то, четыре!

Нехотя и вяло монстроподобные граждане занимали место в кривом и длинном строю. Над ними нависал обшарпанный серый корпус, утыканный окнами без стекол. Вдоль строя принялся, как Троцкий перед децимацией красноармейцев, носиться Семен Евгеньевич. И полупластмассовая Маруся за ним, с коробкой в руках.

Уродов было много – рож семьдесят. Семен Евгеньевич вглядывался в каждую.

– Так, вы у нас пойдете в массовку сектора B, – говорил он кому-то. – Маруся, пометь!

Пластмассовая девушка ставила коробку на бетон, доставала из нее блокнот делала пометку. Затем разыскивала в коробке нужный бейджик и прикрепляла зажимом-крокодильчиком к одежде.

– Бейджик не теряем, – сказала она.

– Граждане монстры! Запоминаем надписи на бейджике. В день игры их не будет.

Семен Евгеньевич двигался дальше, Маруся снова подхватывала коробку. И все повторялось.

– О! Вас в сектор L! – жизнерадостно вещал толстый двойник Укупника. – А вы тощий-то какой! Маруся, в команду скелетов его запиши.

Ромуальд Филиппович переживал за пластмассовую Марусю. Не тяжело ли ей таскать коробку? Влюбленный гельминтолог не обращал никакого внимания на своих соседей, зато жадно, как похотливая губка, впитывал каждое движение девушки. «Маруся!» – грохотало в его голове, и привычные мысли о кишечной фауне и немудрящем быте расползались прочь перед агрессивным вторжением любви.

– Так, вы будете из люка выскакивать в секторе J, – продолжал распределять Семен Евгеньевич. – Вас – на лестницу. Маруся, не зевай. Ромуальд Филиппович, дорогой мой! Ну, вы у нас – босс. Маруся, вручи!

Сердце затрепыхалось, как нажористый солитер в лабораторных тисках. Маруся смотрела на него. Смотрела! На него! Розовая удушливая волна забурлила в Айрон Мэйдене. Возникло бредовое побуждение встать на одно колено и завопить: «Выходи за меня замуж!» Время замедлилось. Прекрасное мгновение растянулось и проползало еле-еле. Это мгновение было все заполнено Марусей – тем, как она протягивала бейджик с надписью Boss, тем как она улыбалась живой половиной лица, и как эта полуулыбка контрастировала с застывшим бесстрастием второй, пластмассовой, половины.

Но вот, наконец, бейджики были розданы. Семен Евгеньевич еще немного пометался вдоль строя, заставил кого-то с кем-то поменяться местами. Маруся внесла коррективы в таблицу.

Затем лже-Укупник скомандовал монстрам разбиться по группкам. Все пришло в движение, напоминавшее хаос. Кто-то на кого-то наткнулся, кто-то с кем-то подрался.

– А ну, тихо нахуй! Успокоились! – рявкнул охранник.

Айрон Мэйдену выпало стоять рядом с человеком-слоном, бабой в коросте и мужиком с жуткими язвами на физиономии. «Запущенная экзема», определил гельминтолог.

– Теперь, господа монстры, о том, как будет проходить репетиция, – объявил Семен Евгеньевич. – Ваши функции можно описать тремя словами: увидел, зарычал, упал! Все! Больше ничего не надо делать. Вот вы видите: к вам приближается игрок. А вы по своему сектору слоняетесь. И тут раз – из коридора выскакивает игрок. И тут вам надо зарычать. А ну-ка, давайте вместе зарычим? Три – четыре!

Над фабричным двором пронесся неубедительный заунывный вой, перемежающийся хихиканьем.

– И не смеяться! – сказал двойник Укупника. – Кто засмеется на репетиции – сразу может домой валить.

– Слышь, командир! Мы не будем больше! – раздался чей-то приблатненный голос.

– Хорошо! – крикнул Семен Евгеньевич. – Еще раз рычим! Вместе со мной! Ррррр!!!

– РРРРРР!!!! – откликнулись монстры.

– Аррргх!!!

– АРРРГХ!!!

– Гргргргргр!!!

– ГРГРГРГРГР!!!

– Хорошо! Ррррр-арррргх!!!

– РРРРР-АРРРГХ!!!

– Отлично! – сказал Семен Евгеньевич. – У нас все получается. Теперь о падениях. Падать надо не сразу, когда появляется игрок. Падать надо после того, как он в вас попадет!

– А если не попадет? – спросил очень тощий монстр из команды скелетов.

– Попадет, – успокоил его Семен Евгеньеви.

– Ну, а вдруг? Могу я тогда его укусить?

– Нет!

– А уебать?

– Еще раз нет! Господа мутанты! Запомните: ни кусать, ни уебывать игрока нельзя ни в коем случае. Максимум, что дозволено – наносить слабые (подчеркиваю: слабые!) удары по корпусу. У него там будет жилет. На голове будет каска. Но по голове не бить ни в коем случае!

– А если нечаянно?

– Я все узнаю про это нечаянно, – ответил лже-Укупник. – И тот, кто это сделает, уедет отсюда без денег и с ускорением от пинка под зад. Никакого насилия. Рычать и валяться. Все!

– А выпить нам дадут?

– И не мечтайте! Для монстров на все время работы – сухой закон.

– Неинтересно!

– Не нравится – до свидания, – отрезал Семен Евгеньевич. – Еще не поздно.

– А орать можно? – спросил жуткий тип в багровых родинках по всей роже.

Семен Евгеньевич на пару секунд задумался.

– Орать нужно! – сказал он. – И чем громче, чем лучше.

– А что орать?

– Да что хочешь. Кроме экстремистских лозунгов . За них – пинком под зад.

Вопросов больше не было. И монстры стали расходиться по позициям.

***

В первой группе оказался как раз Ромуальд Филиппович, человек с хоботом, баба в коросте и мужик в язвах.

– Так, господа, вы у нас – самые кошмарные, – говорил Семен Евгеньевич. – Поэтому вы у нас будете прятаться дальше и глубже всех.

В бледных электрических сумерках монстры шли по заброшенным фабричным коридорам, вдоль стен с осыпавшимся кафелем, щитков с вырванными огнетушителями и стендов с наглядной агитацией времен СССР.

– Здесь всюду будут монстры! – доверительно сказал Семен Евгеньевич. – Будет апокалипсис. Настоящий «Дум».

Он шел впереди всех, показывая дорогу. Маруся была сзади, замыкая колонну уродов. Ромуальд Филиппович не мог ее видеть и переживал от этого. Душа его странным образом бурлила, напоминая сотрясаемый метеоризмами желудочно-кишечный тракт.

Монстры и сопровождающие спустились по ржавой металлической лестнице и пошли по коридору, зияющему дверными проемами, которые вели в заброшенные цеха.

– Сектор B, – не без странного хвастовства сказал Семен Евгеньевич. – Здесь наши бродяги кишмя кишеть будут. Еще сделаем вам фосфоресцирующий грим, вообще загляденье будет.

Логово Ромуальда Филипповича располагалось в самом дальнем цеху.

– Располагайтесь, чувствуйте себя как дома, Ромуальд Филиппович! – сказал двойник Укупника. – Вы будете свирепствовать в этом печальном месте.

Гельминтолог огляделся: облупленные стены, горы странного мусора, удушливый запах пыли. Место было неприглядное, но и гельминтологическая лаборатория тоже не было такой уж уютной.

– Ваша задача, Ромуальд Филиппович, самая трудная, – сказал двойник Укупника. – Вы тоже должны упасть, но сделать это с седьмого попадания. Не раньше. При этом крайне нежелательно драться со стрелком. Делайте все, что угодно. Но не деритесь. Бегайте, кричите, рожи жуткие стройте. На нервы ему действуйте. Но драться запрещено. Вам все понятно?

– Да, – сказал Айрон Мэйден.

– Ну, отлично. Давайте тогда сразу же устроим прогон. Вы слоняетесь по цеху. Слоняйтесь…

– Это как? – спросил Ромуальд Филиппович.

– Бродите, ногу приволакивайте. И войте! Войте!

– Вууууу!!! – завыл Айрон Мэйден.

– Грандиозно! У вас есть еще две реплики. Выкрикивайте их!

– Я ТЕБЯ СЪЕМ!!!

– Да! Да! – радовался лже-Укупник. – И еще одна есть. Не забывайте о ней!

– НЕНАВИЖУ!!!

– Отлично! Теперь входит Маруся. Вместо маркера у нее будет лазерная указка. Маруся! Твой выход!

Спортивной походкой в цех влетела пластмассовая девушка. Быстрой невесомой тенью он бросилась направо. На груди у Айрон Мэйдена вспыхнула красная вспышка.

– Раз попадание! – воскликнул Семен Евгеньевич. – Но не падайте! У вас семь жизней.

– НЕНАВИЖУ!!! – с плохо понимаемым чувством рявкнул Айрон Мэйден, уклонился от указки и бросился в дальний угол. Красный огонек расплескался по стене, чуть выше гельминтолога.

– Отлично! Браво! Упс! Второе попадание.

Айрон Мэйден получал странное удовольствие от этих игр. Он, как какой-то юнец, носился, уклонялся от луча. А после шестого попадания Ромуальд Филиппович споткнулся о тяжелый ящик, из которого несло плесенью и упал уже по-настоящему. Красная вспышка сверкнула на его обожженном лице.

– Седьмое попадание! И теперь – важно! – предсмертный вопль. Ну?

– НЕНАВИЖУ-У-У-У!!!

– Брависсимо! Так, Ромуальд Филиппович, вы – молодец. Оставайтесь здесь, слоняйтесь, войте. Никуда не уходите. Скоро будет чистовой прогон. А мы пока займемся с остальными монстрами.

Они вышли и оставили Ромуальда Филипповича одного. Выходя из цеха, Маруся оглянулась и, как показалось Айрон Мэйдену, посмотрела на него с неким интересом.

***

Постепенно коридоры заполнялись монстрами. То с одной, то с другой стороны доносился бодрый голос Семена Евгеньевича:

– Ну, кто же так падает! Так! Не кусаться! Вот за такие штучки можно и домой! Так! Орем, орем! Гениально!

В коридорах стоял вой, гулкое эхо носило шершавые отголоски воплей.

– Ебаный в рот! – орал один монстр.

– Дуська сучара! Не спидозный я! Все пиздят! – громыхал второй.

– Ай, спасайте, соколики! – верещала какая-то баба. – Ябуть!

Кто-то хохотал, и именно этот смех был самым тревожным звуком. Помещение заполнялось людьми, как пораженная печень молодыми лямблиями. Нельзя было сказать, чтобы вопли давили на психику. Ромуальд Филиппович получал от процесса подготовки к игре какое-то странное удовольствие.

– Ни хуя я не подпишу! – вопил один из монстров.

– Да в жопу себе засунь свое решение суда! – заливался другой.

– Банду Ельцина под суд! – голосил третий.

– Так, кто это сказал? – вклинился голос лже-Укупника. – Кто орал про Бориса Николаевича? Ты? Больше так не делай!

Айрон Мэйден тоже поддался коллективному неистовству. Он не мог объяснить, что на него так подействовало. Но он принялся бродить, приволакивая ногу, изрыгая из глотки дикий вой.

Он ходил выл, получал совершено необъяснимое удовольствие. В этом вое было горе от смерти Кузьмы Ферапонтовича, боль за попираемую науку, негодование на пошлых американцев, грубых охранников, равнодушных ментов, боль за всю жизнь. И любовь. Странная и безнадежная.

В какой-то момент Айрон Мэйден обратил внимание, что он в цеху уже не один. К нему зашли человек-слон, баба в коросте и мужик в экземе.

– Пиздец ты страшный, фраер, – сказал человек-слон. – К любой жути привыкнуть можно, но к твоей роже – не могу, и все, блядь.

– Что вы хотите? – спросил Айрон Мэйден.

– А вопрос к тебе есть.

– Слушаю.

– Вот ты сколько получаешь? Только не пизди, прямо отвечай.

– Сто долларов, – сказал Ромуальд Филиппович.

– Пиздишь, – ощерился слон.

– О чем вы? – возмутился Айрон Мэйден.

– О пиздеже твоем. Потому что это мы сто баксов получаем. А у тебя больше должно быть.

– Да нет, тоже сто.

– Пиздеть не мешки ворочать.

– А я верю, – сказала короста. – Это же лошара, посмотри на него. Чо, фраер, вылупился?

– Спасибо, что верите, – пробормотал Ромуальд Филиппович.

– В натуре лох, – сказал мужик в язвах.

– Ну, хорошо, братва, убедили, – сказал человек-слон. – Хуй с ним. Но я тебе, страшила, кое-что сказать хочу.

– И что же? – поежился от предчувствия столкновения Айрон Мэйден.

– Бабу платсмассовую в покое оставь. У тебя нет шансов, мужик. Ты слишком уродлив.

– У тебя, что ли, есть? – не выдержал Ромуаль Филиппович, весь пылкий от приступов первой любви.

– А в глаз?

– Без проблем, – оскалился гельминтолог.

– Ну, смотри, мужик. Я предупредил. Пеняй на себя.

С этими словами слон вышел из владений Айрон Мэйдена. Тому даже льстило, что эти монстры решили, будто он как-то подкатывает к инструкторше. Злая ирония состояла в том, что о подкатываниях совершенно неопытный в общении с женщинами Ромуальд Филиппович даже не помышлял.

«Уступи им!» – советовал внутренний голос. Но гельминтолог не собирался этого делать. Да, Маруся ему не достанется, но и этому уроду с хоботом вместо носа, Маруся не достанется тоже.

Айрон Мэйдена терзала безнадежная любовь. Кто бы мог подумать, что она придет вот так, среди обшарпанных стен заброшенного завода.

Продолжение следует…

Эй, толстый! 1 сезон в HD качестве

В особняк вдруг завезли бомжей.

Весь день откуда-то прибывали автобусы, а из открывшихся дверей выходили какие-то неописуемые уроды. Поместье наводнили жуткие типы – кто с волчьей пастью, кто с заячьей губой, кто в каких-то пятнах, кто кривобокий, но быстрый. Горбуны, карлики, сутулые великаны, огромная бабища в коросте, тревожные криминальные блатари, мутноглазые азиатские гастарбайтеры.

«Зачем они здесь? – слегка паникуя, думал Ромуальд Филиппович. – Кто все эти люди?»

Сам гельминтолог уже притерся к здешней обстановке. Ему стало в ней нравиться. Он уже в глубине души считал всю эту красоту в чем-то своей. Но тут прибыли самые отвратительные отродья привокзальных площадей. Для чего?

К прибытию страшилищ, оказывается, все в особняке было готово. Уродов организованно вели в душевые, подбирали им новую одежду, взамен вшивых лохмотьев, кормили в столовке.

– Водки дайте, суки! – ревел урод с волчьей пастью.

– Что за ебаный концлагерь, опохмелиться не дают? – поддерживал смутьяна мужик без носа.

– Никакой водки не будет! – объявил Семен Евгеньевич, выходя в центр столовой.

– Э! Ты чего? Сдохнем на хуй!

– Так, господа алкоголики! Те из вас, что хотят водки, могут покинуть территорию. Извините за беспокойство, но мы вас сюда привезли не пить, а работать.

– А денег дашь? – просипел гундосый блатарь с изрезанным лицом.

– Деньги даются после выполненной работы, – сказал Семен Евгеньевич.

– Ты на толстого Укупника похож, – сказала бабища в коросте. – Сла-адкий!

– Я повторяю еще раз, – задирижировал Семен Евгеньевич пухлыми ладошками. – Кто не хочет работать, тех мы вернем в Москву. Колхоз, господа, дело добровольное. Подготовка к игре и сама игра займут у нас три дня. После этого вы, с чувством выполненного долга едете по домам (которые, как я понимаю, есть здесь не у всех), хорошо выспавшись, отъевшись, протрезвев и разбогатев. Если это кому-то не нравится, попрошу на выход.

Остались все.

– Ну, вот и хорошо, – сказал двойник Укупника. – В таком случае, поднимите руки те, кто здесь впервые.

Поползли, заструились вверх многочисленные уродливые конечности – с недостатком пальцев, с их избытком, а то и вовсе без пальцев. На миг показалось, будто зомби из модного фильма ужасов тянут клешни к Семену Евгеньевичу.

– А теперь – те, кто уже играл в нашу игру.

И снова потянулись вверх руки. Но теперь их было меньше.

– Хорошо, – сказал Семен Евгеньевич. – Тем, кто здесь впервые, я расскажу, а ветеранам – напомню о том, что здесь у нас будет происходить уже чуть меньше, чем через два дня.

Уроды ели и слушали. В столовой повисла тишина, прерываемая лишь эпизодическим чавканьем.

– Многие из вас знают, что есть такое развлечение, как компьютерные игры, – сказал пухлый распорядитель. – Они бывают разные – это и стратегии, и квесты, и симуляторы гонок, и РПГ. Но нас интересуют стрелялки. Игры, в которых игрок ходит по коридорам и убивает монстров. Наша с вами задача, дорогие гости, воплотить эти стрелялки в жизнь.

– О! Нам дадут стволы! – обрадовался совершенно криворожий бандит.

– Исключено! – ответил Семен Евгеньевич. – Стрелять будете не вы. Расстреливать будут вас.

– Да ну нахуй! – прорычал кто-то. – Я на такое не подписываюсь.

Возмутителя спокойствия поддержали хриплые взволнованные голоса.

– Успокойтесь, товарищи бомжи, гастарбайтеры и прочие асоциальные элементы! Естественно, стрельба будет происходить понарошку.

– Холостыми, что ли?

– Нет! Пэйнтбольными маркерами. Шариками с краской. Неприятно, конечно, когда шарик попадает в лоб. Но это – не смертельно, и это хорошо оплачивается. Суть дела: через два дня к нашему хозяину Гавриилу Глебовичу приезжает очень высокопоставленный гость. И специально для него будет организована охота на монстров. То есть на вас, дорогие гости.

Кто-то заржал:

– Ништяк, браток! Я согласен хоть каждый день! А можно у тебя во дворце за это поселиться?

– Во-первых, дворец – не мой и поселиться в нем, наверное, нельзя, – отвечал пухлый двойник Укупника. – Но это – похвальный энтузаизм. А во-вторых, наша стрелялка, возможно, выходит на качественно новый уровень. И в связи с этим игры будут проводиться чаще. В ближайшем будущем, возможно, что и регулярно. А это означает, что заработок ваш может стать стабильным.

– А чо? Здесь будет стрельба-то? – спросил страхолюдный бомж, у которого из груди выпирал устрашающий костяной нарост.

– Недалеко отсюда есть заброшенная фабрика, подвалы которой как нельзя лучше подходят для локаций. Вы, господа бомжи и гастарбайтеры, займете там места, согласно составленному плану. Кто-то перегородит коридоры, кто-то засядет в темных закутках, чтобы потом выпрыгнуть на стрелка со страшным криком. В общем-то, работа – не бей лежачего. Ваша задача – страшно выскочить на игрока, покричать на него, получить заряд краски и свалиться. Все.

– Чего только эти буржуи не придумают, Сталина с Берией на них нет! – заворчала горбатая старуха.

– А кто будет боссом уровня? – спросил угрюмый великан с подобием хобота вместо носа.

– Хороший вопрос, – засмеялся Семен Евгеньевич. – Сейчас вы увидите босса. Но не уровня, поскольку пока уровень у нас будет всего один, но, возможно, мы расширим масштабы нашего интерактивного шоу. Ромуальд Филиппович, покажитесь, пожалуйста!

Сказано это было так буднично, что Айрон Мэйден даже не сразу понял, что обращаются к нему.

– Ромуальд Филиппович! – повторил двойник Укупника.

Айрон Мэйден поспешно поднялся из-за столика.

В столовке сгустилась тишина. Прекратилось даже чавканье. Все рассматривали Ромуальда Филипповича.

– Пиздец, жуткий какой, – сказал кто-то из бомжей.

– Ебать, страшилище!

– Я страшнее! – взревел гигант с хоботом. – Вам не кажется, что я – гораздо кошмарнее, чем этот ваш Бедросович.

– Филиппович, – поправил Укупник.

– Да это фраерюга галимый, а никакой не босс! – возмущался слоноподобный гигант. – Я босс! Меня назначь!

Айрон Мэйден не мог сказать, что подействовало на него в тот момент: то ли случилось внезапное наитие, то ли взыграло возмущение такой наглостью, то ли не хотелось оставлять главенство, но Ромуальд Филиппович ошпарил наглеца своим самым душераздирающим взглядом и неожиданно для себя самого рявкнул:

– Я ТЕБЯ СЪЕМ!!!

– Бля! – испуганно пискнул человек-слон.

А кто-то из уродов даже вскрикнул от внезапного ужаса.

Победа нокаутом в этом раунде осталась за Ромуальдом Филипповичем.

***

После обеда поехали на объект. Отмытые и сытые антисоциальные элементы погрузились в автобусы, которые направились в сторону какого-то подмосковного города.

Уроды теснились на сиденьях. Айрон Мэйден сидел один, на переднем месте. Ему казалось, что его боялись даже уроды. Но, вместе с тем, они вызывали определенный интерес у гельминтолога. Ведь внутри этих асоциальных элементов наверняка скрываются очень интересные разновидности червей. Но как к ним подобраться? Вот вопрос.

И вместе с тем гордое одиночество немного смущало Ромуальда Филипповича. Конечно, он – босс, ему положено сидеть одному. Но создавалось досадное, знакомое еще со средней школы, ощущение, что его избегают.

В автобус, который уже был готов отойти, вдруг стремительной пробкой из-под шампанского ворвался Семен Евгеньевич.

– Стойте! Стойте! – замахал он пухлыми ладошками на водителя. – Инструктора возьмите.

Он вжался в глубину салона, а в автобус вошла полупластмассовая девушка.

– Прошу любить и жаловать, – продолжал лже-Укупник. – Это ваш инструктор. Ее зовут Маруся.

– Кто пошутит про секс-инструктора, получит в дыню, – сказала Маруся.

Айрон Мэйден впервые слышал, как она говорит. Душа гельминтолога внезапно наполнилась необъяснимой и сладкой нежностью. Это было очень странно. И чувство это молодому исследователю вовсе не было знакомо. Это чувство тревожило Ромуальда Филипповича куда больше, чем любые признаки присутствия в организме червя.

«Надо передернуть, – подумал Айрон Мэйден. – Тогда, наверное, отпустит».

Полупластмассовая девушка оглядела салон и вдруг решительно села рядом с Ромуальдом Филипповичем. Она его не боялась. Во всяком случае, абсолютно не показывала вида, что соседство гельминтолога ее тревожит.

К сладкой нежности в душе Айрон Мэйдена неожиданно примешалась терпкая тревога, пряное волнение, дурманящая робость. Такой вот внутренний суп плескался в Ромуальде Филипповиче.

А эта девушка смотрела на него не то, что без ужаса, а вполне равнодушно, как на простого, ничем не примечательного человека. И эта эмоция, это равнодушие поистине лились как бальзамом на душу гельминтологу.

«Надо о чем-то с ней поговорить! – в панике думал он. – Но о чем? Куда мы едем? Сколько времени? Как настроение? О чем, мамочки, о чем ее можно спрашивать?!»

Остаток пути прошел в обескураживающем и трепетном волнении. Ромуальд Филиппович чувствовал себя мальчишкой.

А пластмассовая девушка совершенно не обращала на него внимания.

Колонна автобусов въехала в промзону и, проехав пару километров вдоль унылых бетонных заборов, остановилась около какой-то проходной, за которой виднелись обветшавшие корпуса старого завода.

Пластмассовая девушка встала и направилась к выходу.

«Куда ты уходишь?» – подумал Ромуальд Филиппович и тут же одернул себя за такую слюнявую и совершенно чуждую его суровости мысль. И вдруг шокирующая истина обожгла его как удар лазерного меча.

«Я же влюбился! – понял Ромуальд Филиппович. – Что это за фигня?»

Сейчас он страдал. Но даже страдания были немного приятны.

«Забыть! – думал гельминтолог. – Быстрее забыть. Все равно у этой любви нет шансов. А Маруся на меня даже и не смотрела».

– Выходим, бродяги! – заорал кто-то от входа.

Монстры потянулись наружу.

Продолжение следует...

Эй, толстый! 1 сезон в HD качестве

Ромуальд Филиппович заболел (сразу во всех смыслах) глистами в раннем детстве. Было ему, наверное, лет пять, может, шесть. Но не исключено, что и четыре. Семья будущего гельминтолога жила в то время в жарком кишлаке, затерянном среди хлопковых плантаций советского Узбекистана. Отец, Филипп Рататуевич, был ученым-агрономом. На колхозном поле он пытался культивировать новую разновидность хлопка. Та приживалась плохо в силу множества причин. У Филиппа Рататуевича были постоянные конфликты с председателем колхоза – хитрющим и круглым, как порочный колобок, Ибрагимом Худайбердыевичем.

Председатель очень сильно погряз в криминале. Щедрый на взятки высокопоставленным чинам, он был невероятно скуп со всеми, кто стоял ниже по иерархической лестнице. Рядовых колхозников презирал, обращался с ними как с рабами. Насчет ученого и его жены председатель, видимо, долго не мог понять – выше они его или все-таки ниже. Поэтому Ибрагим Худайбердиевич то заискивал перед ними, то мог вдруг начать хамить. Тяжелый был человек.

Отец целыми днями пропадал в полях. А если поля были совсем уж дальние, выезжал с ночевкой. Мама неимоверно грустила. Не сказать, чтобы по родной Костроме, но по городской жизни вообще. В кишлаке ей все было чуждо. Все ее пугало и казалось диким. И дома из глины, и арыки, и чинары, и еда, и климат, и вполне осязаемая антисанитария.

Председатель Ибрагим Худайбердиевич захаживал к ним в гости, пил теплую водку из пиалы и приговаривал:

– Вах! Хорошие люди москвичи!

Для него все русские были, в общем-то, москвичами.

– Почему грустишь, красавица? – спрашивал председатель у мамы. – Солнечный край, прекрасный Узбекистан!

Мама вымученно улыбалась гостю. Со стороны казалось, что у нее болят зубы. Но председатель словно ничего и не замечал.

Вызнав, что «москвичка» умеет играть на фортепиано, он привез откуда-то из Алмалыка инструмент. Пианино установили в школе, мама даже немного на нем поиграла – известные вещи: «И вновь продолжается бой», «Комсомол моя судьба», «Журавлей» и немного Элвиса Пресли. Крестьяне настороженно молчали.

Впоследствии детей учиться на фортепиано потомственные хлопкоробы отдавали неохотно. Зачем им это баловство, если судьба – всю жизнь проработать в поле? Да и покупать инструмент. Да и ставить его негде.

В общем, мама вскоре снова загрустила. Она стала выпивать. И чем дальше, тем больше. Даже равнодушный ко всему, кроме хлопка, отец иногда начинал тревожиться.

Маленький Ромуальд рос уличным ребенком. Он без труда освоил узбекский язык, бегло и с удовольствием говорил на нем. А вот русский в какой-то момент просто забыл за ненадобностью. В кишлаке по-русски говорили мама, папа, телевизор и иногда председатель (и часто полностью противоположное тому, что только что говорил по-узбекски).

Случай, который изменил всю жизнь будущего гельминтолога, произошел на окраине кишлака.

Началось все с того, что толстуха баба Диля развесила на улице белье. Мальчишки тут же утащили с веревки слоновьих размеров трусы. Добычу решено было надеть на корову. Мальчишки развеселились, но осуществить план было не так-то легко. Надо было каким-то образом приподнять корове задние ноги и быстро натянуть трусняк. Но коровы лягались и сопротивлялись.

Все попытки одеть крупных коров кончились неудачей. И тогда мальчишки решили натянуть трусы на самую тощую и больную корову. Сделать это было несравнимо легче. Тем более, что вещи из гардероба бабы Дили были корове явно велики.

Когда сорванцы приблизились, то увидели, что корова странно дергается, словно бы икает. Самые смелые приблизились к ней, схватили за задние ноги, приподняли. Несчастное животное заревело, дернулось. А затем из него пошел червь.

– Фу! – закричали мальчишки и разбежались.

Остался один Ромуальд. Он, как зачарованный смотрел на таинственного, как инопланетянин, паразита, вышедшего из коровьих кишок. Ромуальд не боялся червя. Мальчик погладил его, и червь в страхе съежился и заизвивался.

Это был момент высочайшей истины, когда Ромуальду Филипповичу открылось его предназначение.

Спустя двадцать лет извилистая, как перепуганный цепень, судьба привела тогдашнего мальчика, ставшего грозным Айрон Мэйденом, в очень необычное место.

***

В особняке Ромуальд Филиппович жил уже почти две недели. Он был здесь, несомненно, в плену.

Особняк, хитро скрытый лесопосадками от любопытных глаз со стороны трассы, оказался целым дворцовым комплексом. На участке располагались два дворца, бассейн, сад с беседками и цветомузыкой, две вертолетные площадки. На вертолетах перемещался хозяин Гавриил Глебович. Он был, возможно, олигархом. Но Айрон Мэйдена ничуть не интересовало ни то, чем он занимался, ни куда он летает на своих вертолетах.

Ромуальда Филипповича терзали другие мысли. Он переживал за лабораторию. Сейчас, со смертью Кузьмы Ферапонтовича и исчезновением его помощника, судьба научного учреждения была под угрозой. «Они хоть догадываются кормить червей? – беспокоился Айрон Мэйден. – Понос им свежий хотя бы подливают?» Он просил у охраны дать ему телефон, чтобы позвонить и проинструктировать, но телефонной связью было пользоваться запрещено.

Чуть меньше Ромуальд Филиппович переживал за судьбу своего койкоместа в Доме аспиранта и студента. Жильца нет уже десять дней, и ушлая комендантша может запросто вселить в комнату Айрон Мэйдена кого-нибудь другого. И ладно бы студента, или аспиранта. Нет! Поселит она, скорей всего, торгашей с Черемушкинского рынка. Или с Радужного, что не слаще. Впрочем, к этой проблеме Ромуальд Филиппович был почти равнодушен. Образуется как-нибудь, знал он.

Его поселили в одном из разбросанных по саду флигелей. Кормили Айрон Мэйдена в столовке для прислуги – в общем-то, хорошо и сытно. В столовке Ромуальд Филиппович рассматривал людей – всех этих охранников, официанток, горничных, визажистов, уборщиц, садовников и еще черт-те кого. Все эти люди напоминали Ромуальду Филипповичу бесчисленных лямблий на пораженной печени. Гельминтолог не чувствовал к ним симпатии, и обслуживающий персонал платил ему взаимностью.

Ходить было можно хоть где. Ромуальда Филипповича никто не запирал. Было всего два запрета. Воспрещалось покидать территорию особняка. Но это было и невозможно. Высокие двойные заборы с колючей проволокой, электричеством и злыми собаками, которых на ночь спускали с цепей в межзаборную зону, делали всякую возможность покинуть территорию несбыточной мечтой.

Собаки Ромуальда Филипповича интересовали куда больше людей. Айрон Мэйден хотел узнать, где они срут, и исследовать их кал – вдруг да найдутся хоть маленькие паразиты? Их-то Ромуальд Филиппович тогда и поизучает, чтобы совсем уж зря время не терять.

Также категорически запрещалось заходить в дворцовую зону, приближаться к олигарху Гавриилу Глебовичу и членам его семьи. Откуда-то Ромуальд Филиппович знал, что у их хозяина есть две дочки и супруга с вечно усталым и недовольным лицом. В общем-то, эти признаки не исключали солитера. Правду могла сказать баклаборатория, исследовав кал. Но как убедить эту женщину покакать в коробочку, если Айрон Мэйдену запрещено даже приближаться к ней?

Все оказалось сложно в этом большом мире.

Дочки у олигарха были красивые. Айрон Мэйден часто и вдумчиво на них дрочил. Несколько раз он гонял свой поршень и на грустную жену олигарха с солитером внутри. Дрочил он и на официанток, и на визажисток, и на горничных. И даже на загадочную полупластмассовую девушку, которую несколько раз замечал в столовой.

Девушка эта тоже сидела отдельно от остальных. Как и он. Вряд ли у нее были черви. Но почему-то Айрон Мэйден испытывал к ней жгучий интерес. Одна сторона этой девушки была симпатичной, почти красивой. А вот другая, пластиковая, нагоняла некую жуть. И эта жуть вторгалась на территорию красоты и образовывала неповторимое сочетание. Этакий инь-янь. Что очень интриговало гельминтолога.

Айрон Мэйден мечтал с ней познакомиться, но это было не реальней, чем заполучить кал олигархессы. Поэтому Ромуальд Филиппович возмещал странные томления своей души продолжительными сеансами мастурбации.

Самого олигарха гельминтолог видел всего один раз. В первый же день. Это был безобразно толстый человек, с восемью подбородками, сигарой в зубах. Он был одет в китайский халат на, кажется, голое тело. Выражение лица имел надменное. Спесь пробороздила на его лице траншеи носогубных складок.

– Вот, Гавриил Глебович, смотрите, кого вам привезли, – сказал Семен Евгеньевич, когда Айрон Мэйдена под конвоем двух охранников привели в сад, где невозможно сильно воняло цветами. Настолько сильно, что у непривычного Ромуальда Филипповича стало резать в глазах.

– Ох, ни хрена ж себе! – сказал олигарх. – Молодец, Семка! Знатного монстра добыл.

– Хи-хи, Гавриил Глебович! – осклабился Семен Евгеньевич.

– Значит, возобновляем игру, – сказал хозяин дворцов.

И ушел. И больше Айрон Мэйден с ним не встречался.

Иногда он размышлял: что же это за игра? А на тринадцатый день получил ответ.

Продолжение следует…

1 сезон тут

Милицейский УАЗик петлял где-то в переулках Арбата, потом долго стоял в пробке, предположительно на Новом Арбате. А Ромуальд Филиппович – горевал. Слово «горе», как он понял тогда, в родстве со словом «горечь». В души бурлила едкая горечь, обжигавшая душу, как брызги серной кислоты – лопоухую физиономию юного химика.

Айрон Мэйден понимал, с какого момента началась полоса бед. Ровно с того, как они с покойным Кузьмой Ферапонтовичем пошли на поклон к американцам. И американцы, по сути, убили учителя – своей чванливой надменностью. Эти людишки, возомнившие себя повелителями мира, делегировавшие себе права казнить и миловать! Кузьма Ферапонтович хотел спасти мир, но его казнили. Тогда, сидя на жесткой скамье, в железной клетке на колесах, Ромуальд Филиппович поклялся отомстить. Он еще не знал, как это сделает, но это будет. Притом, неминуемо.

Изнуренный горем Ромуальд Филиппович был, наверное, действительно ужасен. От него шарахнулся – да так, что ударился ногой об угол стоявшего в коридоре стола – случайный мент. А немолодая женщина, выходившая с папками из какого-то кабинета, даже уронила свою ношу и вскрикнула.

Айрон Мэйдена затолкали в клетку, где уже сидел лысоватый дядька в спортивном костюме. При появлении Ромуальда Филипповича, тот забился в угол и забормотал:

– Мужик, слышь, мужик! Я тебе ничего не делал. Не приближайся ко мне, ну его на фиг!

К прутьям клетки подходили менты, осторожно разглядывали своего пленника, переговаривались:

– Ну, не пиз..ец ли? Вот так всем уродам урод!

Странное равнодушие овладело Ромуальдом Филипповичем. Ему вдруг оказалось все равно, что станет с ним. Будут ли его мучить? Упекут ли за решетку? Все отошло на второй план. Эти мелочи были как вспышки хлопушек на фоне рушащейся крепости.

Странным было и то, что никто не составлял никаких протоколов. Айрон Мэйдена никто не допрашивал, не заставлял ничего подписывать. Все эти действия должны были происходить, однако – не происходили.

Зато осмелел сосед по камере. Видя, что Ромуальд Филиппович на него не нападает и ничего не требует, мужик чуть приобнаглел и завел разговор:

– Э, уважаемый! За что тебя закрыли?

– Во-первых, меня обвинили в том, что я бомж, – сказал Ромуальд Филиппович. – Я не знаю, достаточное ли основание отсутствие жилья для лишения человека свободы. Это полный вздор.

– Ну, да, уважаемый. Нет такого закона, – согласился сосед. – А ты тертый бродяга.

– Я не бродяга! – возмутился Айрон Мэйден. – Я – ученый.

– Кот ученый, куй дроченый! – принялся гоготать сосед. – Ну, ты, мастак, бродяга, заливать! Гагага!

– Вы мне не верите? – сверкнул глазами гельминтолог.

– Ясен куй, братан! Но артист ты пиз..атый. Тут базару нет.

– Я не бомж!

– Да что ты, уважаемый? Знаешь, сколько я видел бичей, накуй, которые так говорят? Э! Заепешься считать. Некоторые получше тебя артисты были.

– Я – ученый! Ученый! Человек науки!

– А я, бл..дь, испанская балерина! Гагага! Что ты там изучаешь, ученый? Содержание металла в помойках? Или месторождения пустых бутылок разведываешь? Гагага!

– Я изучаю гельминтов!

– Оба-на! А чо это за куйня такая гей-менты?

– Гель-мин-ты! – рявкнул Ромуальд Филиппович на этого тупицу.

– Это чего такое, братан?

– Глисты, проще говоря!

– Аааааа!!! – закричал от смеха сокамерник. – Ой, не могу, бл..дь! Аааааа!!! Я щас, сука, лопну, накуй, от смеха! Ыыыыыыы!!! Да ты пиз..ец, братан, бомжара тертый!

Неизвестно, сколько времени продолжался бы этот идиотский диалог, но тут в коридоре загрохотали шаги. Оглушительно залязгал замок.

– Так, ты, с рожей, на выход, – сказал мент.

– Э, начальник! Зачем веселого человека забираешь? – с наглецой сказал сокамерник. – Мы только разговорились, накуй. А тут сразу – на выход.

– Е..альник завалил, – сказал, словно гавкнул, мент.

А Ромуальд Филиппович с облегчением пошел следом за милиционером. «Наконец-то разобрались, – думал он. – И справедливость восторжествовала. Не станут держать в застенках ученого!»

Они вышли в убогий казенный коридор.

– Сюда! – сказал мент и отшатнулся, пропуская Ромуальда Филипповича.

Видимо, путь к свободе лежал через этот кабинет. Что ж, так тому и быть! Гельминтолог решительно шагнул внутрь.

Интерьер кабинета поражал убожеством даже больше, чем родная лаборатория. Голые обшарпанные стены, шаткий стол, на котором стояла пишущая машинка и пепельница-юла, стулья, чья матерчатая обивка была вытерта до черноты.

В кабинете было сильно накурено.

За столом сидели двое. Один – мрачный тощий дядька в милицейской форме с капитанскими погонами. Он был похож на зловещего Чингачгука. А вот второй человек за столом был в штатском. Добродушный на вид, пухлощекий и румяный крепыш с длинными вьющимися волосами, как у популярного певца Аркадия Укупника.

Ромуальд Филиппович не мог не заметить, как жадно разглядывает его Укупник. С ужасом, но и азартом.

– По-тря-са-ю-ще! – сказал пухлый штатский. – Игорь Лаврентьевич, я, признаюсь, сначала вам не поверил. Но все мои ожидания превзойдены.

– То есть, вас устраивает? – спросил мент-Чингачгук.

– Более, чем, дорогой Игорь Лаврентьевич! Это – совершенный восторг. Это – настолько точное попадание в требуемый нам образ, что у меня просто нет слов.

– Ну, чем богаты, – деревянно усмехнулся капитан. – Значит, по рукам?

– О да! Конечно-конечно! – замахал ладошками пухлый.

– Желательно в долларах.

– Ну, конечно! Конечно, дорогой Игорь Лаврентьевич! Платить в рублях по нынешним временам – полное неуважение. Только в долларах.

Он раскрыл портмоне и стал отсчитывать менту стодолларовые зеленые бумажки.

Айрон Мэйден прочистил горло и сказал:

– Господа! Ничего, что я вмешаюсь? Что все это значит, весь этот торг? Почему я наблюдаю ваши сомнительные расчеты? По какому праву я вообще здесь нахожусь?

– Заткни е..альник, – сказал Чингачгук.

– Нет-нет! – замахал ладошками пухлый человек. – Говорите, уважаемый, я вас прошу! У вас потрясающе страшный голос.

– Что все это значит?! – проревел Айрон Мэйден. – Что это за гнусная работорговля? Мы живем в XXI веке, в демократической стране!

– Белиссимо! – с восторгом прошептал Укупник. – Какой феерически роскошный типаж! А можно вас попросить? Скажите, пожалуйста, вот этим своим голосом одну простую фразу. Вот всего одну!

– Какую? – поддался малодушному любопытству Ромуальд Филиппович.

– Очень простую, – ответил штатский. – Скажите: «Я тебя съем!»

– Я ТЕБЯ СЪЕМ!!! – совершенно искренне заревел Айрон Мэйден.

Чингачгук икнул и вжался в стул.

– Да! – с восторгом прошептал Укупник. – Это полный восторг.

Он отсчитал менту еще две стодолларовых бумажки.

– Это премия, дорогой Игорь Лаврентьевич! Не вздумайте отказываться. Я забираю человека?

– Конечно.

– Пойдемте, – кивнул гельминтологу Укупник.

– Куда? – набычился Айрон Мэйден.

– У меня к вам есть очень интересное предложение, от которого просто невозможно отказаться.

– Я не хочу выслушивать никакие предложения!

– Боюсь, вам придется.

– Иди и не выежывайся! – сказал капитан.

Пухлый вроде бы не представлял угрозы. Да и гельминтологу хотелось побыстрее вырваться из этих унылых застенков. Поэтому он пошел вслед за пухлощеким штатским.

«Кажется, – думал гельминтолог, – мне повезло».

Пухлощекий направлялся к огромному черному джипу припаркованному прямо на территории отделения. Около автомобиля перетаптывались два жлоба в черных костюмах. Чуть позади курил хмурый немолодой водитель.

– Так, орлы и соколы, выезжаем! – провозгласил Укупник. – Этот господин с нами.

– Бл..дь, – высказался водитель. – Я чего-то побаиваюсь такого к себе в салон садить, Семен Евгеньич! Вон, Димана давайте вызовем. У него багажник большой, человек поместится.

– Что за фантазии, Петя? – Айрон Мэйден думал по первому впечатлению, что Укупник – человек мягкий и добрый. Но, судя по тому, что тот начал довольно жестко разговаривать с водилой, стало понятно, что впечатление мягкости было обманчиво. – Ты не борзей, дорогой. И приказы руководства не обсуждай.

– Вы мне не руководство, Семен Евгеньевич, – сплюнул водила.

– Хорошо. Но твое, Петя, начальство делегировало мне некоторые полномочия. Переводя с русского на долбо..бский – ты меня слушаешься, на..уй, как босса своего. А если ты пиз..ишь и выделываешься, то твой босс выкидывает тебя на..уй метким подсрачником на просторы кризисной России. Если ты этого хочешь, то пи..ди еще, твои проблемы.

– Да я только… Семен Евгеньич! Ну, зачем вы так воспринимаете? – сказал водила. – Я просто боюсь, что этот товарищ – он заразный. Придется полную дезинфекцию салона делать. Хлоркой поливать на..уй!

– Так и сделай! – рявкнул Семен Евгеньич. – И полей! Только не пи..ди мне тут.

– Пусть сзади едет! – все еще пытался взбунтоваться водитель.

– Ясно, что сзади! – огрызнулся пухлощекий.

Айрон Мэйден сел в центре заднего сиденья. По бокам расположились здоровенные парни в костюмах – явно охранники. Они были огромны и занимали много места. Но они тоже старались не прикасаться к Ромуальду Филипповичу. Семен Евгеньевич расположился на переднем пассажирском.

Джип мягко тронулся с места.

– Что все это значит? – трубно прогремел Айрон Мэйден. – Куда меня везут?

– Скажу вам так, – отозвался Семен Евгеньевич, – что везут вас в особняк одного очень состоятельного человека.

– А нельзя отвезти меня домой? – протрубил гельминтолог.

Один из охранников гнусно ухмыльнулся.

– Выпустите меня! – потребовал Айрон Мэйден и потянулся к двери справа.

– Сел спокойно, а то больно сделаю, – сказал охранник, который сидел с той стороны.

– Больно эти ребята действительно могут сделать, – сказал пухлощекий. – Не советую вам их злить.

– Я должен знать, куда еду!

– В ближнее, даже ближайшее Подмосковье. Вас ждет работа.

– Работа? – удивился Айрон Мэйден. – Какая еще работа? Я – ученый по специальности!

– Боюсь, работы по специальности мы вам предоставить не сможем, – развеселился Семен Евгеньевич. – Но у вас будет интересная и оплачиваемая работа. Как вы относитесь к актерскому ремеслу?

– Ненавижу! – прорычал Айрон Мэйден.

– О! Как вы хорошо это говорите! Давайте запомним эту фразу. Это будет вашей второй репликой.

– Какой еще репликой?

– Второй! А первой будет «Я тебя съем!»

– Что за бред? Освободите меня!

– Вам предлагается творческая работа. Поймите! Тво-рче-ская! Фактически ничего делать не надо. Просто исполнять некую роль в частном театральном представлении. Две фразы: «Я тебя съем» и «Ненавижу!» Вы их произносите как раз так, как надо. Сто долларов за выход. Актеры в ТЮЗах столько не получают за месяц, сколько вы возьмете за один только выход.

В общем-то, деньги Айрон Мэйдену были нужны. И он немного успокоился.

Остаток пути прошел в нервном молчании, которое лишь один раз пытался нарушить водитель, включив радио с блатными песнями.

– Выключи на..уй, – сказал Семен Евгеньевич.

И водитель, ворча, подчинился.

Сквозь одно из боковых окон Ромуальд Филиппович заметил, что автомобиль въехал в частный коттеджный поселок, миновал пост охраны и остановился у солидного и огромного особняка.

– Ну, вот и приехали! – сказал пухлощекий.

Продолжение следует…

1 сезон тут

Сказать, что роскошь этого здания поразила Ромуальда Филипповича – нельзя. Он от нее застыл. В подвижном и извивающемся мире червей такого состояния не существовало в принципе. И тем удивительнее было Ромуальду Филипповичу. Стены блестели. Хоть они были из стекла, но по громадному атриуму разливался золотой блеск. Сияли и стеклянные лифты, которые сновали вверх вниз вдоль стен, без всяких там шахт. Апофеозом же был фонтан, который журчал в большой и, возможно, золотой чаше.

В этой роскоши обитали девушки в коротких юбках. Эти феи ходили по этому парадизу роскоши туда-сюда, хихикали, ведя неведомую праздную жизнь. У Айрон Мэйдена встал. Пришлось ссутулиться, словно у него внезапно разболелась спина и идти вслед за Кузьмой Феропонтовичем, согнувшись буквой «Г». Но полноценного «Г» не получалось. Восставший х..й тоже было видно. И поэтому среди этой роскоши Ромуальд Филиппович напоминал собою скорее латинскую букву «F». А вот академик был бесспорно похож на латинскую «I». А вместе с Айрон Мэйденом они составляли слово «IF» (если»).

– Пусть не обольщает тебя роскошь этого места, – печально сказал Грязской Айрон Мэйдену. – Это, дорогой мой ученик, преддверие ада. В наши времена на этих вратах уже не пишут «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Старикан, безусловно, брюзжал. А у юного Айрон Мэйдена в голове съезжались и разъезжались тектонические пласты, геологические плиты. Он вдруг понял, что бывает и другая жизнь – блестящая, озорная. «Почему же у меня только серость и червяки?» – подумал он. Ромуальд Филиппович вдруг понял, что живет, на самом деле, в очень маленьком мире. Ночевал он в комнате Дома аспиранта и студента. А от него пешком, никуда не сворачивая, за двадцать с небольшим минут можно было дотопать среди нерадостных жилых пейзажей до лаборатории. И Арбат. Который, в общем-то, примелькался и не воспринимался как место праздника. Больше никакого мира у Айрон Мэйдена не было. И сейчас то, что он испытывал, можно было смело назвать шоком.

– То, что мы делаем – это худшее из низкопадений, – печально вещал Кузьма Ферапонтович. – Мне всегда было горько смотреть, как столпы, светила нашей науки, ходят на поклон вот к этим…

Академик принялся потрясать крючковатым пальцем. «Да он же похож на бомжа!» – с внезапной тоской осознал Ромуальд Филиппович. Да и сам Айрон Мэйден тоже не блистал внешним видом – потрепанный и совершенно неуместный темный плащ смотрелся рубищем. У обитателей этого места ботинки сияли чистотой настолько, что включались в игру золотого блеска. А у ученых обувь была грязна и просто чудовищна.

– Я не могу, Ромуальд, показать тебе миг торжества, – продолжил учитель. – Увы, жизнь человека науки в наши дни состоит из разочарований и попрошайничества.

– Забыли науку, не выделяют средства, – поддакнул Айрон Мэйден.

– Науку не забыли, ее прокляли. Несчастное государство, за что ты с нами так?!

Хуй, наконец, перестал стоять. И Айрон Мэйден осторожно выпрямился. Осторожно потому, что руки у него не были свободны. В них молодой ученый держал блюдо, обмотанное полотенцем с красивым орнаментом. Полотенца были нужны, чтобы сохранить тепло того, что лежало на блюде. Для сохранения тепла ученые обмотали свое угощение еще и полиэтиленом. Получилось не то, чтобы красиво, но приемлемо. Айрон Мэйден тащил блюдо всю дорогу от лаборатории до Смоленской площади. Со всеми пересадками. Сказать по правде, ноша его уже утомила.

– По-моему, вы драматизируете, Кузьма Ферапонтович, – сказал молодой ученый. – Нам, может быть, деньги выделят. Разве плохо?

– Плохо?! – ощерился старик. – Это не просто плохо! Это чудовищно! Мы идем продавать душу дьяволу, как ты не понимаешь? Мы держались дольше всех, Ромуальд. А все физики, биохимики, кибернетики, биологи, математики – все они уже там. Эти дьяволы покупают всех тех, кто чего-то стоит. Некоторые сами мечтают продаться. И если тебя купили дьяволы, ты считаешься счастливчиком! А ведь это, на самом деле, катастрофа. А на Родине остаются мошенники, пустомели. И совсем малое количество тех, кто не решился продаться. Наше время – время великой трагедии, Ромуальд!

Юный Айрон Мэйден не мог согласиться с Кузьмой Ферапонтовичем. Учитель очевидно сгущал краски. Ведь здесь, в мире роскоши, было так уютно, так приятно. Но его учитель, погрязший в червях угрюмый и чудаковатый старик, дичился этого прекрасного, райского мира.

Сияющий лифт понял ученых на третий этаж. Сквозь стеклянную стену элеватора Айрон Мэйден, парень из преисподней, любовался картинами неведомого прежде рая. Он вдруг понял, что влюбился в этот хрупкий и прекрасный мир. И как жаль, что Ромуальд Филиппович здесь – чужой!

***

Ученые вошли в блистающий роскошью коридор. Здесь стояли кресла, на великолепных стенах висели картины в дорогих рамах. На гельминтологов подозрительно косилась вышколенная охрана в строгих костюмах, с рациями. Конечно, охранникам было интересно, что за сверток несет один из подозрительных оборванцев?

И действительно, что же такое, завернутое в полотенца и полиэтилен, нес Айрон Мэйден? Что это за таинственный груз?

Это бычий цепень. Великолепный экземпляр, недавно поступивший в лабораторию. Сегодня утром лаборатория превратилась в большую кухню. Готовкой руководила баба Катя, ей помогали баба Нюра и Светлана Игоревна. Они промыли червя проточной водой, окатили кипятком, смыли с него всю заразу, выпотрошили, нашинковали и пожарили на маслице с лучком. По лаборатории расплылся невероятно аппетитный запах, который приманил охранника дядю Витю. Он так сладострастно смотрел на то, как женщины раскладывают на блюде зажаренные до золотистой корочки кусочки червя, обкладывали его зеленью и помидорчиками, так жадно сглатывал слюну, что кадык ходил как поршень в хорошо смазанном механизме. Женщины смилостивились и угостили дядю Витю кусочком. Блюдо накрыли большим фарфоровым куполом с гжельской россыпью, замотали в узорчатые полотенца.

– Да, мы совершим низкопадение, – вещал Кузьма Ферапонтович. – Но, может быть, решим проблему голода в государствах третьего мира, в пучину которого, совершенно гнусным образом, вдруг рухнула и наша страна. Гельминты – не так страшны, как о них принято думать. Их вполне можно употреблять в пищу. Ведь едим же мы грибы? Разумеется! Но знаем ли мы, что в них собирается гораздо больше ядов и шлаков, чем в гельминтах? Естественно, не все грибы годятся в пищу. Так же и черви. Глупо, съев поганку, считать ядовитыми все грибы. На борьбу с голодом тратятся миллиарды долларов! Но воз и ныне там! Люди как голодали, так и голодают. Мое открытие, конечно, не решит этой проблемы полностью, но поможет сдвинуть ее с места.

Академик репетировал речь, наблюдал за реакцией ученика.

– Мы внесем блюдо, – говорил Грязской. – Откроем его перед американцем. А оно – с пылу, с жару! Аппетитное! «Угощайтесь!» – скажем мы. Он попробует и воскликнет: «О-ля-ля! Что я только что съел!» Мы объясним. И заодно растолкуем ему наш способ решения проблемы голода. Как тебе план?

– Безукоризненный, – признал Айрон Мэйден.

***

Однако сейчас безукоризненный план начинал терпеть позорное фиаско.

У входа в кабинет американца ученых остановили охранники.

– Так, граждане, что несем?

– Это наша научная разработка, – заявил Кузьма Ферапонтович.

– Показываем разработку сначала нам, – сказал охранник.

– Вы можете ее повредить.

– Правила есть правила, – настаивал это держиморда. – Иначе вы просто никуда не пойдете.

– Мы подчиняемся вашему произволу, – ядовито сказал академик.

Айрон Мэйден принялся развязывать полиэтиленовые узлы, держа блюдо на весу одной рукой. Было неудобно. Однако удалось. Он развернул полотенца, открылся купол гжельского фарфора. Айрон Мэйден поднял его.

– Хм! И что это? – сказал старший охранник, вглядываясь в кусочки червя. – Рыба, что ли?

– Нет.

– А что?

– Об этом я скажу господину американцу, – занервничал академик.

– Если мы не будем знать, что вы несете, мы вас не пустим, – заявил держиморда.

– Ф чиом теело? – раздался новый голос.

Из кабинета вышел опрятный американец в вельветовом пиджаке, с ежиком седых волос на голове и в тонких очках на носу.

– Эти граждане несут вам что-то непонятное, – пояснил охранник. – Самсинг стрейндж.

– Чтоо эттоо? – спросил американец.

– Бычий цепень, – сказал академик. Он, несомненно, чувствовал, что сценарий дал сбой. – Жареный. В масле и с луком.

– Но… саатшем?

– Мы знаем, как решить проблему голода в странах третьего…

– Саатшем вы принесли этту меэрсость? – кривился американец. Его потряхивало. Он странно икал.

– Это вкусно, вы попробуйте! – сказал Кузьма Ферапонтович.

– Вон! Убирайтесс вон! Идитте наккуй! – закричал американец. – Охрана! Звоните милицийа. Уппериттэ отт меня эттих мэдменс.

– Так, граждане, выходим, выходим! – Охранники уже и близко не проявляли никакой деликатности.

***

В гробовом молчании ученые шли по направлению к Арбату.

– Теперь ты видел жизнь ученого, как она есть, без всяких прикрас, – сказал академик.

Айрон Мэйден тем временем переваривал горькую обиду. Их вышвырнули из рая. Как так? И всему виной этот вздорный старик. А ведь молодому ученому так хотелось вернуться туда.

– Купи-ка водки, – сказал академик, когда они оказались у магазина на углу Смоленской и Арбата.

– Вы уверены, Кузьма Ферапонтович? – осторожно переспросил Айрон Мэйден.

– Да. Дай мне червя. Сам иди. И два пластиковых стакана возьми.

Айрон Мэйден купил бутылку недорогой «Гжелки», стаканы. Они пошли в один из переулочков, сели там на скамейку.

– Так проходит слава земная, дорогой мой ученик! – сказал академик после первой. – Это самое глубокое низкопадение, какое мне довелось испытывать. Я пришел продаваться, а меня выгнали взашей. Да! Теперь ты видишь, как горек плод жизни. Давай закусим, такая вкуснятина пропадает.

Айрон Мэйден поднял фарфоровый колпак с блюда. Надо сказать, что кусочки глиста, потеряв зажаристость визуально чуть приосклизли и обрели немного подозрительный вид.

– Ух! Объедение! Дурак американец!

Мясо действительно было нежным, таяло во рту. Но горчило.

– Специй надо побольше, – сказал академик. – Запомни на будущее. Меня не будет, ты продолжишь.

– Куда это вы собрались, Кузьма Ферапонтович? – спросил Айрон Мэйден.

– На тот свет, Ромуальд. Уже пора. Труба, так сказать, зовет. Я покидаю тебя в минуту самого постыдного своего позора. Одних великих мужей судьба возносит на вершины. Других – ввергает в бездну. Я, к сожалению, из вторых.

Выпили еще по одной.

Подошла тощая собака с умной мордой. Академик бросил ей кусок глиста. Псина принюхалась, взвизгнула, отскочила.

– Обещай мне, что не бросишь это дело, – сказал академик.

– Да что вы, Кузьма Ферапонтович! Это же вся моя жизнь!

– А я в тебе не ошибся, – сказал академик. – Дерзай, парень. Пробуй себя в этой безнадежной борьбе. В проигранной войне сопротивляйся до конца. Ты знаешь, я верю, что гельминтология воскреснет.

Это были последние слова академика Грязского. После них он выронил пластиковый стаканчик, стал задыхаться, потом захрипел, упал на землю.

– Кузьма Ферапонтович, что с вами?! – завопил Айрон Мэйден.

Ужасная правда обрушилась на молодого гельминтолога. Он бросился к учителю, стал бить его по щекам. Кузьма Ферапонтович не дышал. Айрон Мэйден стал пробовать искусственное дыхание. Давить на грудь, вдувать воздух в легкие.

Откуда-то появились менты. Айрон Мэйдена схватили за плечи оттащили от учителя.

– Мля, совсем бомжи охерели, – сказал один из ментов. – Гомосечат среди бела дня. Херню какую-то жрут. Э, страшила, чо это у тебя в тарелке?

– Бычий цепень, – машинально ответил ученый, не зная, что соврать.

– Во твари, еще и глистами закусывают.

– Пи..дец! – сказал другой мент.

– Сейчас блевану нахер, – сказал третий.

– Так, этого пассажира давай в отдел, а этого в труповозку. Не надо нам дохлых бомжей на участке.

Айрон Мэйдена куда-то поволокли.

– Пошел, падаль! Вперед, сука! – пихали его в спину.

Ромуальд Филиппович заливался слезами. Горе его затапливало весь мир. И ему, в общем-то, было все равно, что с ним станет дальше.

Продолжение следует...