Cezet472

А вы искали когда-нибудь настоящий клад? Не эти детские стёклышки со спрятанными под ними в земляной ямке ромашками и одуванчиками (хотя красиво, конечно, было), а настоящий клад? Я - искал.

Вы же все знаете, где Кутузов окончательно разгромил отступающие войска Наполеона? Правильно - на реке Березина при переправе между деревнями Брили и Студёнка. Вот в деревне Брили моя бабушка и жила. И вот ведь какое дело - до переправы был у Наполеона обоз с золотом, а после переправы - пропал. Какие выводы? То-то и оно. Хаотично и в одиночку клад искали всегда, да и до сих пор ищут, а в то лето за дело решило взяться государство. В колхозе собрали собрание. Выступал какой-то серьёзный дядечка (в галстуке, не мог же быть кто попало!) рассказывал, рисовал схемы и призывал колхозников в помощь. Колхозники к золоту и дополнительной работе были явно равнодушны, председатель раздражался на попытки дядечки отвлечь людей от работы в колхозе. Тогда дядечка привёл последний аргумент:

- Рупь двадцать в день.

Зал заметно оживился,потянулись желающие записываться, председатель совсем скис. Собрание закончилось, все разошлись по своим скамеечным группировкам и до самого темна обсуждали перспективы этого дела. Загнав меня на ночь домой, бабушка сказала:

- Парень ты взрослый, девять лет уже, пойдёшь завтра вместо меня. Я и старая, и в поле мне надо полоть, а ты там за меня... пошурудишь.

Бабушка у меня была суровой. Мужики деревенские её побаивались, да и мать моя тоже, а меня она любила безмерно, баловала всегда, но ослушаться тем не менее я её не мог никогда, поэтому утром, краснея от стеснения, пришёл к колхозному правлению на сбор. Но к своему удивлению и радости заметил, что взрослых там вообще не было: все прислали вместо себя своих детей или внуков. Дядечка, который сегодня был менее солиден, потому что был без галстука, и председатель долго о чём-то спорили, размахивали руками и что-то доказывали друг другу. В итоге дядечка махнул рукой и дал команду грузиться в телеги. Нас отвезли на несколько километров выше по течению реки, где на воде уже стояла невиданная до тех пор нами техника: какие-то плавучие монстры с ковшами и непонятными захватами. Нам раздали специальные лопаты и длинные щупы, и закипела работа: техника шла по реке и вычерпывала со дна реки ил и песок и вываливала эту массу на берег, мы стадом полуголых муравьёв ползли по этой мешанине, тыкая её щупами и ковыряя лопатами. Весело было и интересно, правда! Так прошло недели две, наверное, ничего мы не нашли, конечно, но деньги колхозникам выплатили исправно. Техника ушла, но наш детский азарт только распалился.

Несколько первых дней мы в открытую ходили на раскопки, но потом один мальчик чуть не утонул, и нам строго-настрого было запрещено заниматься этим делом. В нашей компании я был самым младшим, остальным было уже лет по 12-13 (взрослые уже почти дядьки), мы разработали хитроумный план: чтоб нас не вычислили, мы раздевались до гола и так ковырялись в глине, а к вечеру купались, надевали чистую одежду и как ни в чём не бывало шли домой. Каждый приносил с собой на раскопки из дома еду, мальчики постарше уже пробовали попивать ворованный у родителей самогон и курили во всю. Мы много разговаривали, подшучивали друг над дружкой (по поводу размеров мужского достоинства, наличия и количества волос на теле, ловкости в воровстве из дома сигарет и т.д. и т.п.). Было очень весело.

А потом мы нашли его.

Красноармеец Семён Королюк (я потом расскажу, как узнал его имя) лежал под самым обрывом в ракитовых кустах и совсем неглубоко под землёй. Его форма почти сгнила, кости были выбелены, а пустые глазницы равнодушно и совсем не страшно смотрели на нас. Но мы, конечно, всё равно испугались, а потом... испугались ещё больше, что нам влетит за то, что мы ослушались наказа не ходить на раскопки. И мы закопали его обратно.... Смертной клятвой поклялись никогда и никому об этом не рассказывать. Всю ночь я не мог уснуть, лежал и старался сдерживать слёзы. Бабушка всегда спала очень чутко. Мне было жалко красноармейца. Лежал он в тёмном и сыром месте, забытый всеми и одинокий. А представляете, как ему было холодно зимой? (Думал тогда я, потому что искренне верил, что подушку в гроб кладут и одевают покойника, чтоб ему не было холодно, а спрашивать взрослых, зачем это делают, стеснялся). Утром оказалось, что бабушка слышала, что я не спал (мог бы и поплакать), и я не выдержал - рассказал ей всё.

Бабушка меня побила, потом рассказала родителям моих друзей, те побили их, потом мои друзья побили меня (мне тогда первый раз зашивали голову, и с тех пор я перестал уважать моих слаборазвитых деревенских друзей и грубую физическую силу воспринимаю до сих пор только как способ самозащиты), потом моя бабушка бегала по деревне со штакетиной от забора за моими бывшими друзьями и избивала их. А потом подошло первое сентября, и я уехал в город к маме.

Прошло немного времени, наверное, меньше месяца, и прямо на урок зашёл директор школы, который сказал, что меня нужно срочно отпустить домой, потому что я должен ехать к своей бабушке в деревню по срочному делу, но ничего страшного не случилось, и волноваться не о чем. Дома меня ждала мама, отпросившаяся с работы, и рассказала мне, что с Украины приехали родственники того солдатика, и сейчас они у моей бабушки и хотят меня увидеть. Наскоро перекусив, я побежал на ближайший автобус. Мамой солдатика оказалась старенькая бабушка, с ней были взрослые мужчина и женщина, а сама она была монашкой. Я первый раз тогда увидел живую монашку, это было начало 80-х годов, религия была не в почёте, поэтому я сначала был в шоке. А она подошла ко мне и, поддерживаемая своим спутником, опустилась на колени и, взяв мои руки, несколько раз поцеловала их. Всё дальнейшее: разговоры и рассказы - было уже как в тумане.

А потом меня решили чествовать на школьной линейке. Вроде как и не за что было по сути дела, но нужны же были положительные личности для чествования их на школьных линейках!!! Тогда ещё произошёл такой случай смешной. Я уже оделся и заметил, что рубашка несколько помята на груди, а раздеваться было лень, да и некогда, я разогрел утюг, намочил рубашку, и начал отпаривать... прямо на груди. До сих пор ещё можно разглядеть шрам от ожога.

Все мы что-то ищем всю жизнь. Иногда находим, иногда нет, иногда находим не то, что искали, не всегда даже можем оценить то, что нашли, но часто то, что происходит как-бы случайно с нами может быть подарком судьбы пусть даже и не для нас, а для других людей, вовлечённых в круговерти наших жизней.

А клад Наполеона до сих пор ищут.

Автор: Legal Alien

Ну а как вы себе думали? На подводной лодке тоже есть якорь - это же как-бы корабль. А ещё на подводной лодке случаются командиры дивизий со свербящим в жопе шилом, и когда две эти субстанции пересекаются в пространстве и времени, то происходят всякие казусы. Отрабатывали мы как-то задачу с покладкой на грунт. Нашли место себе поприятнее с дном помягче да поровнее, глубина небольшая, метров сто восемьдесят, решили, что тут и будем ложиться. На ста метрах отдифферентовались без хода и начали вниз тихонько опускаться. А снизу у нас из лёгкого корпуса торчит лаг - прибор для измерения скорости. В заведовании он у штурманов находится вместе со всякими гироскопами, карандашами и секстантами, но они же штурмана, они его, как от пирса отчаливаем, откидывают и забывают о нём. Опускаемся. Гидроакустики докладывают глубину под килем: 20 метро, 15, 10...

А у меня на пульте лампочка горит, что прибор лага отвален.

- Антоныч, - шепчу комдиву три, - нога лага же торчит, штурмана забыли её завалить.

-Тихо, - шепчет Антоныч в ответ, - молчи, будь хитрым, поржём хоть.

Восемь метров докладывают, семь, три, один. Один. Один. Ну и как-бы по ощущением понятно, что на дно-то мы не легли, а висим в пучине морской. Командир дивизии с нами тогда старшим на борту ходил, хороший был мужик, грамотный, но это именно у него шило в жопе кто-то забыл.

- Что такое? - спрашивает. - Кто виноват?

Комдив три шепчет механику:

- Штурмана ногу лага завалить забыли.

- Тихо, - шепчет механик и оба хихикают.

- Чё вы ржёте-то, - спрашиваю я, волнуясь за народное добро, а если погнём?

- Не ссы, - шепчет механик, - я её в доке видел, она как хер у слона, только железная. Её земным шаром не согнёшь!

- А мне вот, например, интересно, - решаю уточнить я, - а где Вы хер слона видели?

- Пошёл в жопу, - объяснят механик, где он видел хер слона. Из рубок вылазят штурмана и гидроакустики и коллегиальным решением назначают виноватыми механиков. Тычут в нас троих пальцами и называют криворукими имбецилами, которые даже лодку на грунт нормально уронить не могут. Мы сидим и гордо молчим - накаляем обстановку.

- Механик, - не выдерживает командир дивизии, - немедленно доложить, что за хуйня!

- Эдуард, - пасует мне механик, - доложить, что за хуйня!

- Тащ контр-адмирал, - докладывает Эдуард, то есть я, - нога лага отвалена.

Как он кинул в штурмана дыроколом каким-то:

- Ещё на механиков моих любимых бочку катит! Завалили ногу лага, легли на дно, расслабились, полежали, на касаток в камеры попялились. Надо бы и всплывать.

- А давайте, - неожиданно встрепенулся командир дивизии, - якорь заодно отдадим!!! Потренируемся!!!

- Какой якорь? - искренне удивился комсомолец.

Был у нас такой человек на корабле - замполит электромеханической боевой части. Замполита корабельного называли "замполит", а этого - "комсомолец", типа маленький замполитик. Наш к нам только перевёлся из Феодосии, где служил начальником клуба, ну, то есть, профессиональный подводник. Но даже не считая его, процентов тридцать подводников и не подозревали о наличии у нас устройства под названием "якорь".

- Ты чё, Вова, матчасть свою не знаешь? - презрительно щурится командир дивизии.

- Да какая у него матчасть? - отмахивается командир. - Рот закрыл, матчасть в исходном. Я против отдачи якоря, в задаче этого нет, к чему эта самодеятельность?

- Йа вам, командир, сейчас же и немедленно ставлю такую задачу :"Встать, блядь, на якорь". Кто тут самый главный? Я - самый главный!

- Тащ, контр-адмирал, - вмешивается механик, - я тоже категорически против. Этот якорь с момента постройки корабля никто не отдавал ни разу. Как там всё получится - неизвестно.

- Да что вы меня, подъёбываете, что ли все тут? Наркоманы, что ли вы, а не солдаты, - командир дивизии начинает кипеть. - Немедленно встать на якорь!!!!

Якорь у нас - это такая железная плита массивная, которая в носу отдаётся и на цепи потом обратно втаскивается, в теории. А в первом отсеке как раз мой старшина команды по боевой тревоге сидит и три доктора. То есть та ещё команда молодцов- удальцов. Подвсплыли немного. Механик в "Лиственницу" командует им:

- Первый

- Есть первый

- Отдать якорь

Минута молчания

- Первый, как поняли

- Не поняли, что сделать?

- Якорь отдать!

Минута молчания. Командир дивизии выхватывает микрофон у механика и орёт в него:

- Первый, блядь, я сейчас приду и вас нахуй с этим якорем за борт отдам!!!

- Есть отдать якорь.

Проходит пять минут в гробовой тишине:

- Центральный первому.

- Есть центральный.

- Якорь отдан.

Командир дивизии радостно потирает ладоши:

- ХаХа, ссыкуны, а я вам говорил, что всё заебись будет!!!

- Ну, во-первых, не говорили, - встревает командир, - а во-вторых, мы боялись за вопрос обратно его затянуть, а не отдать.

Командир дивизии его не слушает:

- Так, там, эта, давайте-ка поманеврируем потихоньку, посмотрим, как держит!!!

Все на него смотрят молча вопрошая "ну ты совсем с катушек слетел?"

-Ай, бля, ну вас в жопу, сипаторщики! - командир дивизии явно обижается. - Ладно, затягивайте обратно.

- Первый.

- Есть первый.

- Втянуть якорь обратно.

- Есть втянуть якорь обратно.

Через пару минут

- Центральный первому.

- Есть центральный.

- Якорь обратно не идёт.

- Как не идёт?

- Как идёт, только наоборот.

Театральная пауза. В центральный входит связист:

- Товарищ командир, через час сеанс связи. А сеанс связи - это такая штука, которую пропускать нельзя. Лодка должна по расписанию выходить на связь со штабом флота и докладывать, что всё, мол, хорошо, продолжаем бороздить просторы и шлём вам пламенный привет. Тогда в штабе продолжают радостно пить водку и хватать за жопы секретчиц. Если лодка на связь не выходит вовремя, то никакой паники ещё не начинается, так как есть запасной сеанс связи, но радостно пить водку прекращают и начинают искать бланки похоронок и думать, как бы подольше не докладывать Главкому ВМФ о чрезвычайном происшествии. То есть сеанс связи - штука обязательная.

- Первый, пробуйте ещё раз!

- Пробуем перманентно - не идёт сука. И тут, вроде как жопа происходит, а на всех веселье какое-то нападает, и все начинают друг над другом юморить.

- Эдуард, - хлопает меня по плечу командир, - надевай гидрокомбинезон и прошвырнись-ка по дну на предмет наличия симпатичных русалок!

Остальные начинают рассуждать, что, в принципе, в реакторных отсеках картошку можно растить, в зоне отдыха - укроп, из минёра сделать живца и ловить на него рыбу через торпедные аппараты, а за блестящие шильдики с приборов можно обменивать у жителей морских глубин морскую капусту и что-нибудь ещё.

Не шутит только командир дивизии:

- Антоныч, - говорит он грустно командиру третьего дивизиона, - бери своих чертей трюмных и пошли все вместе в первый разбираться.

- Есть, тащ контр-адмирал! А можно я без вас пойду?

- Ну я же старший на борту, Антоныч, ну чё ты наглеешь-то?

- Я ж поэтому и спрашиваю, а не ставлю перед фактом.

- Ну вас, удоты, - обижается командир дивизии и уходит грустить в штурманскую рубку.

Что уж они там делали с этим якорем, на коленях его умоляли или в привода механизмов целовали - не знаю. Но медленно-медленно он начал выбираться. Каждые десять сантиметров докладывали. А как мы потом всплывали на сеанс связи за пять минут!!! Это был полнейший восторг, доложу я вам. Дали ход и сразу продули весь балласт на ста пятидесяти метрах. Летели вверх, как на ракете, - из воды выскочили, как ковбои в кино из прерий, но успели. Говорю же вам, - весело было, когда в море ходили, только спать всё время хотелось.

Вот он якорь, кстати...

Эдуард Овечкин, Акулы из стали.

Баянометр молчал.

Если вы никогда не спали на подводной лодке, то считайте, что вы нормально не спали никогда вообще. Потому что спится на подводной лодке так же сладко, как в маминой утробе. Представьте: полнейшая темнота, шелест вентиляции, приятное гудение электрического тока в проводах и мерный гул механизмов… Вот прямо сейчас пишу, и глаза сами закрываются. А ещё на подводной лодке ты почти всё время заёбан, уставший вусмерть. А какие там снятся сны… Эх.
И вот вы сладко спите после полутора суток вынужденного бодрствования, а вас начинает кто-то грубо хватать руками, трясти и орать прямо в ваши «свит дримсы»:
– Эди-и-ик!!!! Эдии-иикбля-а-аа, вставай! Бля-а-а-а, Эдик, пиздец, просыпайся!!!!
Ага, началось, думаю я себе спросонья. Механизмы гудят, вентиляция шелестит, значит, на лодке всё в порядке. Вот она, значит, как подкралась-то, Третья мировая… Это Игорь так вероломно трясёт меня за плечи – наш турбинист.
– Да встал, Игорь, встал! Хватит меня уже так беспардонно трясти! Что случилось-то?
Но Игорь уже выскочил из каюты и орёт в соседней:
– Борисы-ы-ыч! Борисы-ы-ычбля, вставай!!! Бля-а-ааа, Борисыч, пиздец, просыпайся!!!
Вот же интриган хренов. Через минуту стоим в проходе между каютами: Игорь в РБ и подпрыгивает, мы с Борисычем в трусах и озабоченных лицах.
– Бля, мужики, мне таракан в ухо заполз!! Что делать-то!!! – Игорь, конечно, в панике.
Мы с Борисычем, как знатные тараканологи, сохраняем внешнее спокойствие.
– А точно? – уточняет Борисыч, принюхиваясь.
– Сочно, бля!!! Он лапами в ухе там шевелит!!! Я это чувствую!!!
– Надо что-то делать, – говорю.
– Да неужели!!! – орёт Игорь. – Да вы гении, ёб вашу мать! Так быстро соображаете!!!
– Надо его убить для начала, – рассуждает Борисыч. – Чтоб он дальше в мозг к тебе не полез.
– Вмоск!? Какэтавмоск?!!! – Игорь взрослый, спокойный и очень умный мужчина, но сейчас как малое дитя, право слово.
– Как-как. Через евстахиеву трубу, конечно же, – блистаю я анатомической эрудицией.
– Ну дык давайте убивайте иво уже быстрей!!!
Заглядываем с Борисычем Игорю в ухо.
– У тебя ж пистолет, может, застрелим его? – предлагает Борисыч.
– Не вариант, мозг-то у пациента мы не заденем, наверняка, но вот патрон я потом хуй спишу.
– Бля-а-ааа… Бля-бля-бля, – причитает Игорь.
– О! – догадывается Борисыч. – Надо его утопить! А может, он испугается и обратно вылезет от этого!
Ну всё. Решение принято. Игорь убегает в душ топить или пугать таракана, мы с Борисычем одеваемся, хохоча, и бежим следом. Заглядываем в душ – Игорь льёт воду в ухо максимальным напором.
– Ну что там? – искренне волнуясь, спрашиваем мы.
– Да вроде перестал шевелиться.
– Ну, заебись, ещё пару вёдер влей, на всякий случай!
Влил. Сидим в центральном.
– Ну, что, шевелится?
– Да нет вроде, вода только булькает.
– Чо, надо его достать теперь… как-то.
Ну, нашли шурупчик потоньше с мыслью им тараканий труп проткнуть, навернуть и вытащить. Инженеры же (один ядерщик, другой электромеханик и третий в панике) и всё такое. Борисыч, высунув язык от напряжения, начинает засовывать шурупчик Игорю в ухо.
– Ойбля!! – вскакивает Игорь. – Зашевелился опять!!!
– Не прокатило, – вздыхает Борисыч, – пошли-ка покурим-ка.
Поднимаемся на мостик. Зябко. Четыре часа утра, темно, холодно, сыро и неуютно. Закуриваем.
– А может, его это, дымом травануть? Эдик, дунь-ка мне в ухо дымом, да побольше.
Ну что не сделаешь ради друга? Набираю дыма побольше и начинаю задувать его Игорю в ухо. И тут. На мостик заходят удивлённые глаза командира (он дежурным по дивизии стоял).
– Что это, блядь, тут происходит на моей подводной лодке?!
– Игорю Юрьевичу таракан в ухо заполз, тащ командир, – докладывает Борисыч, потому что у меня-то рот занят, – пытаемся его оттуда вытравить.
– Да ла-а-адно? – улыбается командир такому неожиданно интересному событию в серых буднях береговой жизни. – А чо он туда заполз-то? Этот одесский еврей там сосиски от друзей прячет, небось?
– Товарищ капитан первого ранга!!! – негодует Игорь. – Я попросил бы!!!!
– А ты таракана попроси, может, вылезет. С сосиской. Ладно, не ссы, русские на войне своих не бросают! Хотя ты ж хохол… Тебя вроде как и можно. Чо делали-то, докладывайте.
Доложили.
– Ну вы долбоёбы, что ли? – удивляется командир. – Тараканы же назад не ходят, как бы он сам вылез-то, пугатели?
Ну вот, блядь, откуда он это знает?
– Значит, так. Сейчас пошлю машину дежурную за доктором нашим. Надеюсь, что за это время он до мозга не доберётся. Хотя тараканы же кости не грызут вроде бы.
– Ну та-а-ащ командир! – требует уважительного к себе отношения Игорь.
– А будешь пиздеть – не пошлю. Так что попиететнее тут со мной. Тепереча от мине тут всё зависит. Пошли пока чаю попьём.
Сидим в центральном, пьём чай. Командир, Борисыч и я, в смысле, пьём, а Игорь носится кругами вокруг командирского стола.
– Игорь, не мельтеши! – не выдерживает командир. – Что ты, как профурсетка при первом минете матросу… Линолеум мне весь до дыр сотрёшь!
– Да он шевелится там, как не мельтешить-то?
– А вот не будешь больше сосиски от друзей в ушах прятать. Я вот не прячу, ко мне тараканы в ухо и не залезают!
– Ну та-а-аащ командир!
– Не ной! Будь мужиком, блядь!
– Легко вам говорить!
– Конечно, легко. Я сосисками с друзьями делюсь же!
Привозят злого и невыспавшегося доктора Андрюху.
– Что тут у вас опять, аппендицит? – подозрительно косится на меня Андрей.
– Гораздо хуже, товарищ военврач! – торжественно докладывает ему командир. – К Игорю Юрьевичу в ухо заполз таракан и теперь тщетно пытается найти там его мозг!
– Чтобля? Таракан? А как он туда заполз-то?
– И я о том же, – радостно поддерживает его командир, – предлагаю назначить служебное расследование и до его окончания никаких действий с тараканом не производить для сохранения в целостности оперативной обстановки! Да ладно, шучу, не пучь глаза, а то лопнут сейчас. Давай, Андрюха, доставай.
– Да я вам ветеринар, что ли? Меня в академии медицинской этому как-то забыли научить. Пошли в амбулаторию, будем что-то думать.
Всей делегацией двинулись в амбулаторию. Там Андрюха перебирает какие-то пузырьки и думает, а мы просто сидим и делаем вид, что тоже думаем. Игорь бегает из угла в угол.
– А! Во! Придумал! – показывает нам Андрюха какой-то пузырёк. – Ложись, Игорь, на кушетку!
– А что там, в пузырьке этом? – опасливо косится на пузырёк Игорь.
Андрей молча смотрит на него минуту, другую, третью….
– Эпоксидная смола там. Залью её тебе в ухо, а потом сделаю трепанацию черепа и добуду себе брелок с тараканом! Морпехи с пулями на шеях ходят, а я – с тараканом буду. Вот я тебя спрашиваю, что ты там в испарители свои сыпешь, чтоб пресная вода была? Нет? И ты мне мосг не еби! Ложись, я сказал, блядь, сука любопытная, пока я добрый!
Ну, кто в здравом уме, пусть даже и с тараканом в ухе, будет спорить с военным врачом? Правильный ответ – никто. Доктор закапал Игорю в ухо какую-то маслянистую жидкость, обождал минут пять и каким-то хитрым пинцетом аккуратно вытащил таракана на белый свет.
– Ты там это, поглубже загляни, нет ли сосиски?
– Нет, Сан Сеич, видимо, таракан всю съел, видите, какой жирный? Ну вот, дарю тебе, Игорь, этого таракана, носи его на шее и не забывай думать о Смерти!
Доктор у нас добряк, конечно, был и широкой души человек. Мне аппендикс мой пытался подарить в банке с формалином, мол, поставь его дома на полку и не забывай думать о Смерти. Самурай херов.
– Ну что, – потирает руки командир, – дело сделано, полшестого утра, спать всё равно уже не вариант, может, отработочку вахты забабахаем посерьёзнее?
– Ну та-а-аащ командир! – ноем все в унисон, даже доктор, который в отработках и не участвует практически.
– Ладно, лентяи и бездельники. Как вы мхом-то не поросли до сих пор? Но стресс снимать запрещаю категорически!
– Ну тащ командир, ну полшестого же утра, ну что мы, совсем, что ли?
– А что – нет? Рассказывайте мне тут сказки венского леса… А то я не знаю вас! Ладно, пошли ко мне в салон, по чуть-чуть у меня есть.
– Только вы это, мужики, не рассказывайте никому, а то же заподъёбывают потом вусмерть, – попросил нас Игорь в салоне за рюмочкой коньяка.
– Ка-а-анешна-кане-е-ешна! Ну о чём ты, братан, – дружно ответили мы и сдержали своё железное подводное слово. Примерно часа полтора.
Так вот и закончилась эта история всего с одним трупом, после которой я и обладаю, не знаю зачем, знанием, что тараканы назад не ходят.

Эдуард Овечкин, Акулы из стали

Нас так называли мелкописечные подводники от зависти. Ну да – была у нас сауна, солярий, зона отдыха и спортзал, а у некоторых даже курилки на борту не было. Курили в выхлопные патрубки дизель-генераторов на перископной глубине.
Но если вы думаете, что мы только в сауне и сидели в автономках и выходах в море, то очень заблуждаетесь. Режим службы в море такой, что самой большой роскошью считалось поспать. За три месяца первой автономки в сауне я был раза два, наверное. И то один раз потому, что было прикольно в забортную воду с температурой минус два градуса на Северном полюсе попрыгать. А ещё пресная вода – один из ресурсов, который подлежал строгому учёту и экономии.
Когда в базе стояли – то да, хоть каждый день ходи здоровье поправляй. А в море в сауну у нас ходила только категория людей, называемых нами «пассажирами», – всякие высокие начальники и флагманские специалисты, желающие приобщиться к загребанию жара чужими руками и совершить подвиг, ничего не делая.
Вот так было и в первой автономке. Пошёл с нами один контр-адмирал абсолютно быдлятской натуры. Разговаривал как извозчик, был отменным хамом и абсолютно наплевательски относился к людям. С нами тогда ходила съёмочная группа ОРТ и фильм сорокаминутный про нас выпустила. Про него ни слова не сказали, и это посторонние люди, которые просто наблюдали за всем со стороны. Представляете, каков был гусь? Я даже интересовался у командира, а есть ли у него высшее образование.
И вот, наверное, через месяц наших мытарств подо льдами Арктики приказывает он истопить себе сауну и набрать в бассейн пресной воды с температурой тридцать шесть и шесть градусов по Цельсию. Дали отбой тревоги, первая смена на вахте, я иду к себе в каюту, по дороге захожу в сауну. На бортике бассейна стоит командир второй трюмной группы Андрей и опухшими красными глазёнками наблюдает за набирающейся туда пресной водой.
– Чё делаешь? – спрашиваю Андрюху.
– Дрочу.
– В бассейн?
– Нет, в душу свою, крайне уставшую.
Я, отупевший от недосыпа, стою рядом и тоже пялюсь на воду. И тут меня посещает гениальная мысль:
– Слушай, – говорю, – Андрюха, а давай в бассейн нассым ему.
– Бля, Эдик, ты же гений, мать твою!
Сказано – сделано. Нассали. Позвали вахтенных из соседних отсеков, те тоже нассали. Прошлись по каютам, опросили желающих, кто хочет приобщиться к прекрасному. Хотели все. Бассейн набрали довольно быстро и литров пятьдесят, наверное, пресной воды сэкономили экипажу.
Третья смена. Сидим на вахте в центральном, заваливается это мурло с распаренной рожей и плюхается своей толстой жопой в командирское кресло (никто никогда в него не садился, традиция такая – в командирском кресле сидит только командир). Один из флагманских лизоблюдов услужливо интересуется:
– Ну как попарились, тащ адмирал?
– Ох, и хорошо же! Бассейн вообще замечательный, плавал там, как дельфин в утробе матери. Водичка тёпленькая, в рот её набирал и струйками по стенам брызгал, как юный китёнок.
Я понимаю, что если сейчас начну смеяться, то мне крайне сложно будет списать это на нервный срыв. Терплю. Чувствую, лицо сейчас сгорит и глаза лопнут от натуги. Вахтенный механик (мой командир дивизиона) жук тёртый, говорит:
– Скокни-ка, Эдуард, в мою каюту, я там блокнотик свой забыл.
Категорически запрещено в море покидать свой боевой пост. Только мёртвым. Я пулей выскакиваю в восьмой отсек и начинаю там кататься по полу. Вахтенный отсека интересуется, не позвать ли мне доктора. Сквозь слёзы рассказываю ему историю. Начинаем кататься вдвоём. Из кают выходят разбуженные подводники и интересуются, что за хрень? Рассказываем. На полу заканчивается место от валяющихся подводников. Отсмеялся, взял себя в руки. В центральном уже только наши остались: командир, замполит, вахтенный механик, боцмана на рулях и штурмана с акустиками по своим рубкам. Скромненько потупив взор, усаживаюсь на своё место и начинаю с умным видом клацать кнопками. Не, ну я вижу, что на меня все внимательно смотрят. Но вдруг просто так, на профессионализм мой любуются? Подходит командир и кэ-э-э-эк даст мне оплеуху:
– Давай рассказывай, сидишь тут, время тянешь!
Рассказал. Командиру врать не принято у моряков. После этого минут пятнадцать лодка была абсолютно неуправляемой на глубине ста двадцати метров. Ржали, брызгаясь слезами и слюной, все – командир, замполит, боцмана на рулях, штурмана и акустики в своих рубках.
– Спасибо, Эдуард, – сказал командир, пожимая мне руку, – от души! Вам с Андрюхой по благодарности от меня с занесением в личное дело за высокий профессионализм и флотскую смекалку!
Никогда не обижайте подводников. Очень уж мстительная фантазия у них развита.

Эдуард Овечкин, Акулы из стали.

Решив побороть в себе комплекс задрота,
Сверкающий, новенький модный "Харлей",
Заехав в салон сразу после работы,
В кредит приобрел веб-дизайнер Андрей.

Набив на плече дорогую наколку,
Сходил в барбершоп он, побрить черепок.
Чтоб видели в нем "Одинокого Волка"
И "Храброго Рыцаря Дальних Дорог".

Заправив момон под ремень мото-джинсов,
На пальцы напялив брутальных колец,
Он в зеркало глянул и аж прослезился.
Теперь не "планктон" он, а альфа-самец.

"Теперь все не так! Трепещите, уроды!
Теперь я - Суровый Нордический Зверь!", -
Подумал Андрей и, не глянув погоду,
Довольный собою он вышел за дверь.

Мотор мотоцикла рычит благородно.
Летит покорять он девичьи сердца.
Сквозь плотную стену из тестостерона
Не видит ползущей грозы пиздеца.

А небо меж тем затянуло свинцовой,
Тяжёлой, клубящейся туч пеленой.
Но Дюше насрать. Ему просто кайфово.
Он в мыслях не держит, чтоб ехать домой.

Не слыша грозу из-за мощного саба,
Успел только вскрикнуть: "Да ёбана в рот!"
И вот уже ливень библейских масштабов
Обильным потоком за шиворот льёт.

Накрылся теперь поиск мотоподруги.
На полпути Дюша дал по тормозам.
Неплотная кожа пижонской косухи,
Промокнув, разлезлась по нескольким швам.

Повисли усы, борода - колтунами.
В брутальных ботинках по литру воды.
Домой мчится Дюша, срезая дворами.
И толпы поклонниц ему до пизды.

А мимо машины, "Харлей" обгоняя,
Летят по дороге одна за одной.
Широкими шинами в лужи въезжая,
"ХрустА" обдают мутно-грязной волной.

Рука машинально окно закрыть хочет,
Чтоб дождь не хлестал ни на морду, ни в зад.
И ветер не дул чтоб на "Рыцаря Ночи",
И кончился этот безудержный ад!

И мысль в голове: "Блин, быстрей бы до дома!
В любимое кресло, под клетчатый плед,
И к черту весь имидж "угрозы района",
И весь этот байкерско-рокерский бред!

И этот харлейский предательский дилер,
Который клиентам по-наглому врёт.
Ведь, байк продавая, не предупредили
Про холод, лишения и дискомфорт!"...
...
И вот он, диван. Сериал в полудрёме.
Домашних тепла и уюта восторг.
Открыв свой макбук, пишет Дюша на ДРОМе:
"В продаже. С салона. Гарантия. Торг"...

Вячеслав Овсянников

Однажды к нам в дивизию прилетел на вертолете маршал. Специально для маршалов в дивизии держали образцово-показательный мотострелковый полк, вооруженный относительно новыми боевыми машинами пехоты БМП-2. Только в нем парк боевой техники был асфальтирован и украшен регулярно освежаемыми известкой бордюрчиками. Два других мотострелковых полка ни новых, ни старых БМП не имели, асфальт и бордюрчики в их парках отсутствовали, и выдающихся полководцев потому туда не возили.

Однако на этот раз, ознакомившись с "показухой", военачальник пожелал встретиться со всем имеющимся в наличии офицерским составом дивизии. Поскольку дивизия была кадрированная (или, на армейском жаргоне, "кастрированная"), все наличное офицерское собрание уместилось в актовом зале образцово-показательного полка. Маршал нес из президиума форменную ахинею. Мыслям в его голове было явно тесно. Оратор эклектически перепрыгивал с темы роста агрессивности НАТО на тему недопустимости наличия в полковых библиотеках журнала "Юность" с антиармейской повестью писателя Полякова "Сто дней до приказа", раскрывающей секреты неуставных взаимоотношений.

По мнению маршала, нужно было еще разобраться, что представляло для СССР наибольшую опасность - бундесвер ли с британской Рейнской армией или эта зловредная повесть. Многие из тех офицеров, что занимали, согласно мелкозвездным званиям, задние ряды, начали под речи маршала клевать носом. И я не был исключением.

...Разбудил меня толчок в спину.

- А ну, разбудите его! - бушевал зоркий маршал, а наш комдив менялся в цвете лица. - Ты кто такой?

- Старший лейтенант...

- Можешь не продолжать! И так вижу, что "пиджак"! И те, что рядом спят, - тоже "пиджаки"! Ну, вот, хоть ты мне скажи, "пиджак", что такое "Дана"?

Оказывается, пока я дремал, маршал перешел к вопросу обсуждения тактико-технических характеристик отдельных образцов боевой техники. Но что такое "Дана" из бодрствующих не знал никто. Не было в дивизии никаких "Дан"! И военная звезда Даны Борисовой еще не взошла на телеэкранах. Даже заслуженные кадровые командиры не могли ответить на каверзный вопрос маршала.

Зато я знал про "Дану" все или почти все. Регулярно знакомясь в полковой библиотеке с содержанием журнала "За рулем", я прочитал там в разделе "Беседы с призывниками" о самоходной гаубице "Дана" чехословацкого производства. От прочих самоходок она отличалась тем, что была не гусеничной, а колесной - чехи этим изрядно изумили мир (вскоре их примеру последовали в ЮАР). О чем я и сообщил маршалу. И только это меня спасло от верной гауптвахты. Полководец сразу подобрел - мне показалось, что у него даже вот-вот навернется отеческая слеза:

- Ну, вот... А ты спишь, сынок. А ведь ваш замкомдива по вооружению не знает, что такое "Дана". Вообще он ни хрена не знает! Нет, целый подполковник, а хуже "пиджака"!

Замкомдива вскочил с места и тоже поменял естественный цвет лица на неопределенный пятнистый окрас застигнутого врасплох хамелеона. Задние ряды хихикали, а передние, в погонах с двумя просветами и большими звездами, обернулись и уставились на меня как инквизиторы на Джордано Бруно. Они готовы были испепелить меня взглядами!

- Слышь, комдив! Я снимаю со старшего лейтенанта еще не наложенное тобою взыскание, - продолжил маршал. - А твоему заместителю делаю предупреждение о неполном служебном соответствии. Надо изучать технику братьев по оружию из Варшавского Договора, а не только о рыбалке думать!

Что было после убытия маршала восвояси, вспоминать как-то не очень приятно. В общем, как мне доходчиво объяснили обозленные отцы-командиры, в армии тем, кто знает что-либо, выходящее за круг собственных должностных обязанностей, служить не рекомендуется. Ну, а установки "Дана", развернув стволы на Восток, ныне служат могучему блоку НАТО, куда приняты их хозяева. Где теперь тот маршал, не знаю. Может, мемуары пишет. Про ту самую непобедимую и легендарную.

Мой отец был военным, командовал подводными диверсантами. Мы с братом часто бывали, а иногда и жили в его войсковой части на острове Русский (город Владивосток). Тогда мне нередко перепадало простое мальчишеское счастье — держать в руках боевое оружие: пистолет Макарова, АПС, а иногда и автомат Калашникова. Не было недостатка и в «дворовой валюте» — гильзах от ПМ и АК, которые можно было обменять на японскую жвачку, сувенирную импортную ручку (в 70-е годы это было престижно) или еще что-нибудь заманчивое. Гильзы переделывались в брелоки, перетачивались в блесны для зимней рыбалки. Ими даже играли в солдатиков. Но самым ценным было то, что в них сохранялся запах пороха, так будораживший нюх десятилетнего пацана.

Еще мой отец был охотником. Меня он по малолетству с собой не брал, ходил со старшим братом. Охота, лес, ружье «Зауэр» ассоциировались с чем-то недоступным, настоящим, взрослым. Я мечтал поскорее вырасти. Брату на шестнадцать лет справили охотничий билет, и отец подарил ему одностволку ИЖ-18 шестнадцатого калибра. Умение отличать шестнадцатый калибр от двенадцатого сделало меня представителем дворовой элиты.

Отец заряжал патроны на лестничной площадке на ящиках, где хранилась картошка. Этот процесс всегда меня привлекал. Расставляли пустые гильзы, весы для пороха, настраивали мерку для дроби, привинчивали машинку для закатки. И начиналось таинство...

Пять лет назад я был во Владивостоке. На нашей площадке все еще стоят ящики для картошки. Они простояли там тридцать пять лет и пережили отца. Я плакал, вспоминая его руки, слишком большие для маленьких капсюлей «жевело» (их всегда вставлял я), батальоны гильз, манящий вороненый ствол «Зауэра»...

Я стою на стрелковой площадке стенда «Сосновка». Вдоль дороги тянется высоченная чугунная ограда, почти такая же красивая, как в Летнем саду. За оградой, протиснув головы между прутьями решетки, несколько пацанов семи-восьми лет с восхищением наблюдают за стрельбой. Сюда им не попасть, мешает забор.

— Дяденька, дайте патрончик!

Набираю две коробки разноцветных стреляных гильз и просовываю им через ограду. Мальчишки с восторгом отбегают и начинают делить «богатство», рассовывая гильзы по карманам. Они счастливы, а я при этом чувствую себя отвратительно. Когда я собирал гильзы у отца на стрельбище, там не было чугунного забора...

Говорят, что проблема отцов заключается в их сильном желании сделать детей похожими на себя. У меня трое детей, двое из которых сыновья. Я тоже болен таким желанием, но не до фанатизма. Если они не захотят заниматься охотой или стендовой стрельбой, как я, — это их право. Пусть хоть в керлинг играют. Но научить их стрелять я обязан как мужчина.

Этот рассказ — обращение ко всем стрелкам России. Откройте калитки в заборах. Пустите детей на стенды! Пускай собирают гильзы сами, пускай нюхают порох и не жмурятся от выстрела. Возьмите их с собой на охоту. Научите их стрелять, наконец! Это ваша память. Это важнее, чем медали и нормативы, это — Жизнь.