По ней ходил Николай II, но это не точно
История под ногами : «БЕРГЕНГЕЙМъ • Харьковъ»
История под ногами : «БЕРГЕНГЕЙМъ • Харьковъ»
Гражданская казнь в Российской империи и других странах — один из видов позорящего наказания, применяемого в XVIII—XIX вв.еков. Осужденного привязывали к позорному столбу и публично ломали шпагу над головой в знак лишения всех прав состояния (чинов, сословных привилегий, прав собственности, родительских и т. д.).
Посмотрим кто еще из известных личностей в истории нашей страны был подвергнут такому позорящему виду наказания.
Николай Чернышевский.
Гражданская казнь русского философа-материалиста и революционера-демократа прошла 31 мая 1864 года в Петербурге на Конной площади, затем он был отправлен в Нерчинскую каторгу в Кадаинскую тюрьму, потом переведён в Александровский Завод Нерчинского округа, а в 1867 году в Акатуйскую тюрьму. По окончании семилетней каторги его переводят в 1871 году в Вилюйск. Спустя три года в 1874 году ему официально предложено освобождение, но он отказывается подать прошение о помиловании. В 1875 году освободить его попытался Ипполит Никитич, но безуспешно. Лишь в 1883 году Чернышевскому дозволено вернутся в европейскую часть России, в Астрахань.
Декабристы.
Согласно приговору Верховного уголовного суда, подсудимые были разделены на 11 разрядов согласно степени их вины и приговорены к смертной казни «отсеченем головы» (1-й разряд), различным срокам каторжных работ (2−7 разряды), ссылке в Сибирь (8-й и 9-й разряды), разжалованию в солдаты (10-й и 11-й разряды). Осужденные с 1−10 разряды приговаривались также гражданской казни, которая произошла в ночь с 12 на 13 июля 1826 года: 97 человек были казнены в Санкт-Петербурге и 15 морских офицеров в Кронштадте. Кроме того, среди подсудимых была выделена особая группа «вне разрядов», в которую вошли П. И. Пестель, К. Ф. Рылеев, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин и П. Г. Каховский, приговоренные к смертной казни четвертованием.
Михаил Илларионович Михайлов.
Гражданская казнь писателя Михаила Ларионовича Михайлова прошла 12 декабря 1861 года. Он был уличен в «злоумышленном распространении сочинения, в составлении коего он принимал участие и которое имело целью возбудить бунт против Верховной власти для потрясения основных учреждений Государства, но осталось без вредных последствий по причинам, от Михайлова не зависящим». Михайлова приговорили тогда к лишению всех прав состояния и шести годам каторги.
В тот день все было так, как обычно и случалось при таких казнях: Михайлова, облаченного в серую арестантскую одежду, на позорной колеснице доставили из Петропавловской крепости на Сытный рынок, возвели на эшафот, поставили на колени, прочли приговор, под барабанный бой переломили над головой шпагу. Поскольку власть, опасаясь демонстраций, сделала все, чтобы число зрителей было по возможности скромным, — даже объявление о предстоящей экзекуции появилось в «Ведомостях С. — Петербургской городской полиции» в тот же день, а саму экзекуцию назначили на 8 часов утра — публичной в полном смысле слова эта казнь не была.
Григорий Потанин.
Летом 1865 года русский географ Потанин был арестован по делу «Общества независимости Сибири» и привлечён к суду по обвинению в стремлении отделить Сибирь от России. 15 мая 1868 года после трёхлетнего пребывания в Омском остроге Потанин был подвергнут гражданской казни, а затем отправлен на каторгу в Свеаборг, где находился до ноября 1871 года, после чего был отправлен в Тотьму.
Иван Прыжов.
1 ноября 1869 года Прижов принимает участие в убийстве студента Иванова, после чего был арестован 3 декабря 1869 года. На суде 1—5 июля 1871 года приговорён к лишению всех прав состояний, двенадцати годам каторжных работ и вечному поселению в Сибири. 15 сентября 1871 года переводится в петербургский тюремный замок.
Гражданская казнь над ним состоялась 21 декабря 1871 года на Конной площади. 14 января 1872 года Прыжов отправлен в виленскую каторжную тюрьму, затем в острог в Иркутске, и по этапу на Петровский железоделательный завод в Забайкальской области. С 1881 года на поселении в Сибири. По словам русской писательницы Рашель Хин, «Пока была жива его жена, одна из тех неведомых русских героинь, жизнь которых представляет сплошное самоотвержение, Прыжов, несмотря на крайнюю нужду, ещё кое-как держался. После её смерти он окончательно пал духом, запил и умер на Петровском заводе в Забайкальской области 27 июля 1885 года, одинокий, больной, озлобленный не только против врагов, но и против друзей. О его кончине Н. И. Стороженко известил управляющий Петровского завода горный инженер Аникин
Фёдор Петрович Гааз — московский врач немецкого происхождения, филантроп, известный под именем «святой доктор». Член Московского тюремного комитета и главный врач московских тюрем. О Гаазе, странном бескорыстном докторе и человеке с золотым сердцем писали Герцен, Чехов, Достоевский. В 2011 г. римско-католическая церковь начала процесс канонизации доктора Гааза. В мае 2018 года причислен к лику блаженных.
Фридрих-Иосиф Гааз (нем .Friedrich-Joseph Haass) родился 24 августа 1780 года в старинном городке Мюнстерайфеле неподалеку от Кельна. Он окончил курс медицинских наук в Вене. Особенное внимание уделял глазным болезням, работая под руководством весьма известного тогда офтальмолога Адама Шмидта. И если б не занемогший престарелый генерал-фельдмаршал Николай Васильевич Репнин, которого молоденький доктор с успехом излечил, как знать, может, жил бы Гааз в Вене и имел бы прибыльную и успешную врачебную практику. Но, поддавшись на уговоры именитого пациента, Фридрих перебрался в Москву, где быстро обрел известность как весьма способный доктор.
Уже тогда можно было предсказать судьбу Гааза: не имея недостатка в доходной частной практике, он охотно и совершенно бесплатно консультировал московские больницы. Более того, в Преображенской богадельне он, с разрешения губернатора, принялся безвозмездно лечить страждущих. Успех его деятельности оказался столь значителен, что у императрицы Марии Федоровны появилось непреодолимое желание определить Гааза на государственную службу. И в 1807 году он становится главным доктором Павловской больницы, несмотря на то даже, что русского языка Фридрих практически не знал. В приказе о назначении это, кстати, оговаривалось: «Что же касается до того, что он российского языка не умеет, то он может оного выучить скоро, столько, сколько нужно будет по его должности, а между тем с нашими штаб-лекарями он может изъясняться по-латыни...»
В 1812 году Гааз оставляет службу и даже, по окончании войны, приезжает домой, однако ж ненадолго. По одному ему понятным причинам, он возвращается в Москву и вновь приступает к частной практике. И опять успех его как доктора столь велик, что на сей раз его приглашают возглавить запасную аптеку московской медицинской конторы, чтобы привести ее в порядок и разобраться со злоупотреблениями. Но… кабы к злоупотреблениям не прилагались люди, хитрые и изворотливые. Честного «иноземца» буквально изживают, и он уходит, чтобы возобновить частные приемы и… продолжить бескорыстно лечить по первому зову.
Фрак, белое жабо и манжеты, короткие, до колен, панталоны, черные шелковые чулки, башмаки с пряжками, напудренные волосы, собранные в широкую косу. Гаазу, теперь уже Федору Петровичу, 47 лет. Он умен, успешен, богат, пользуется уважением. У него дом на Кузнецком мосту, имение в Подмосковье, своя суконная фабрика. Но в любой час дня и ночи он спешил к больному, кто бы и откуда бы ни взывал о помощи. Бедноту и стариков в богадельнях он исцелял бесплатно. Если не мог вылечить, старался облегчить боли, унять жар, утешал добрым словом и загодя говорил родным, чтоб посылали за священником.
Про дом на Кузнецком надо сказать отдельно. Кузнецкий мост, д.20. Именно здесь находилось владение знаменитой Салтычихи, замучившей до полутораста крепостных. По мнению краеведа Рустама Рахматуллина, «эти полы, нечистые от крови, это кровавое белье четверть столетия отбеливал святой доктор. Отбеливал совесть Москвы и всей России, искупал чужое (некогда общее) преступление». Как знать, но явно есть какая-то мистическая связь.
В 1844 году было решено бывшую усадьбу Нарышкиных в Малом Казенном переулке отдать под устройство Полицейской больницы, созданной по предложению Федора Петровича Гааза. Больница находилась в ведении Комитета попечительства о тюрьмах, содержались в ней арестанты, а также «бесприютные больные». Гааз был назначен главным врачом больницы, жил он здесь же, в одном из флигелей.
Однажды Гааз спешил на вызов зимней ночью и решил пойти через Малый Казенный. В переулке на него напали грабители и велели снять старую шубу. Доктор начал ее стягивать и приговаривать: «Голубчики, вы меня только доведите до больного, а то я сейчас озябну. Месяц февраль. Если хотите, приходите потом ко мне в больницу Полицейскую, спросите Гааза, вам шубу отдадут». Те как услышали: «Батюшка, да мы тебя не признали в темноте! Прости!» Разбойники бросились перед доктором на колени, потом не только довели до пациента, чтобы еще кто-нибудь не ограбил, но и сопроводили назад. После этого происшествия нападавшие дали зарок более никогда не делать так. Один из них впоследствии стал истопником в больнице Гааза, а двое других — санитарами.
В 1825 году московский градоначальник князь Дмитрий Владимирович Голицын предложил коллежскому советнику (чиновник VI класса, соответствует званию полковника и дает потомственное дворянство) Гаазу возглавить Главное аптекарское и медицинское управление города. Говоря сегодняшним языком, Гааз стал главным врачом Москвы. Одновременно, губернатор предложил ему войти в состав создаваемого «московского попечительного о тюрьмах комитета». С этого времени, началась вторая, новая жизнь доктора Гааза, сделавшая его имя бессмертным.
Гааз взялся. И в течение 25 лет регулярно посещал заседания комитета, пропустив из 293-х только одно. Более того, попечение о заключенных стало делом всей его жизни. Увидев, как отправляют ссыльных, Федор Петрович начал обивать пороги. Если государственные преступники шли на каторгу в кандалах, то просто ссыльные (старики, дети, все в куче) шли, нанизанные на жуткий прут. Ключ от наручников (наручниками люди проковывались к пруту) в дороге доставать было нельзя и если, не дай бог, кто умирал на этом пруте, его так и тащили. Ссыльные как о высшем благодеянии просили о кандалах.
По настоянию Гааза московский генерал-губернатор направил письмо министру внутренних дел Закревскому. Тот разослал вопросы тюремным и этапным начальникам, которые, конечно же, не стали очернять самих себя и сообщили, что все отлично, заключенные довольны. И, пожалуй, только самые честные ответили, что пересмотреть систему пересылки надо. Тогда Закревский решил, что замены прута на цепь будет достаточно. Вот только не знал он «святого доктора»: тот сам изобрел конструкцию облегченных кандалов, сам провел испытания (в прямом смысле: надел кандалы на себя и ходил по комнате, чтоб понять, сколько человек может проходить в них без ущерба здоровью) и сам изыскал деньги (сначала свои, потом чужие) на изготовление «гаазов». И начал «переобувать» московских ссыльных. На свои. В 1831 году комитету ничего не оставалось, как приказать начальникам местных этапных команд не препятствовать исправлению кандалов под руководством доктора Гааза.
В средневековой Руси традиционным наказанием за уголовные и административные преступления были телесные истязания. Били кнутом, вырывали ноздри, отрубали пальцы и руки, выжигали каленым железом клеймо на лице. Лишение свободы как наказание не воспринималось, поскольку многие голодные и обездоленные сочли бы крышу над головой и какую-либо кормежку скорее поощрением, нежели карой. Тюрьмы использовались лишь на время следствия.
С XVII века стали ссылать в Сибирь, что обычно шло в дополнение к членовредительству или клеймению. При Екатерине, в период распространения идей Просвещения, уродовать стали меньше, зато чаще стали отправлять на каторгу. Делать это могли даже помещики, если их крепостные проявляли неповиновение. Этапы в Сибирь стали массовыми и почти постоянными, а Москва была одним из пересыльных центров, где эти «караваны» формировались. При этом, средств для кормления и устройства заключенных почти не выделяли, а что было – беззастенчиво разворовывалось.
Пересыльная тюрьма, где заключенные содержались до отправления в Сибирь, находилась тогда на Волхонке, на месте нынешнего Музея Изящных Искусств имени А.С. Пушкина. Люди содержались все вместе, без деления по полам, возрастам и тяжести содеянного. Заключенных не мыли, почти не кормили, отхожие места не убирались. Помещения не отапливались. Антисанитария была жуткая, о человеколюбии даже не помышляли. К тому же заключенные часто становились источником эпидемий, в том числе, холеры.
По настоянию Гааза тюрьму перевели из центра города на Воробьевы горы. Там, на кромке холма в 20-е годы начали строить Храм Христа Спасителя, но вскоре работы свернули. А бараки для строителей остались. Вот и них-то Гааз и предложил устроить новую тюрьму и при ней госпиталь для немощных заключенных. Это спасло город от эпидемии холеры.
Уже через год Гааз продал дом, картины, выезд, имение. Все деньги он тратил на помощь несчастным каторжанам, что стало смыслом его жизни. Каждое утро он вставал, молился и отправлялся на прием больных в госпиталь. По окончании приема он ехал в Тюремный замок (Бутырка) или на Воробьевы горы, где беседовал с заключенными. И не только с больными, он старался поддержать всех.
«Воспоминания людей, помнящих Гааза и служивших с ним, дают возможность представить довольно живо его воскресные приезды на Воробьевы горы. Он являлся к обедне и внимательно слушал проповедь, которая, вследствие его просьбы, уваженной митрополитом Филаретом, всегда неизбежно говорилась в этот день для арестантов. Затем он обходил камеры арестантов, задавая те вопросы, в праве предложить которые видел себе — как он писал князю Голицыну — награду. Арестанты ждали его посещения, как праздника, любили его, как бога, верили в него и даже сложили про него поговорку: «У Гааза — нет отказа».
Самые тяжкие и закоренелые преступники относились к нему с чрезвычайным почтением. Он входил всегда один в камеры "опасных" арестантов — с клеймами на лице, наказанных плетьми и приговоренных в рудники без срока, — оставался там подолгу наедине с ними.
Своим бескорыстием и энтузиазмом Гааз заражал людей, благодаря его усилиям многие обеспеченные горожане стали жертвователями. Так, шотландский торговец Арчибальд Мерилиз покупал по его просьбе книги для арестантов, а булочник Филиппов и лесопромышленник Рахманов на свои средства построили «полуэтап» — здание в районе площади Ильича, где заключенные могли передохнуть и согреться перед отправлением их по Владимирскому тракту (сейчас это шоссе Энтузиастов) в Сибирь.
Часто Гааз и сам шел вместе с заключенными, стараясь утешить их, поддержать и проводить в путь. Порой доктор доходил с этапом до самой Балашихи. Трудно перечислить все, что удалось сделать Гаазу для облегчения участи заключенных. Кроме внедрения более легких кандалов, которые не так ужасно травмировали этапируемых, он добился того, чтобы женщины, дети и старики не шли пешком, а ехали на телегах. Устроил школы для детей заключенных, которые по обыкновению того времени отправлялись на каторгу вслед за родителями. Много сил и средств тратил он на выяснение справедливости приговоров, и благодаря его усилиям не одна сотня невинно осужденных была оправдана.
Благотворительные заботы доктора Гааза не ограничивались лишь помощью заключенным. Большую часть своего времени он тратил на обыкновенных больных людей, которые нуждались в его помощи и участии. И в этом он был не менее самоотвержен.
Уже в 40-е годы иные образованные москвичи подшучивали над его старосветскими манерами, устаревшими лечебными методами; но большинство ему верило, во всяком случае, не меньше, чем знаменитым профессорам, которые жили в роскошных особняках, брали большие гонорары, прописывали дорогие снадобья и напускали на себя таинственный вид «жрецов Эскулапа», высокомерно произнося непонятные слова.
А в Полицейской больнице, которая в 1844 году по инициативе Гааза и на собранные им средства открылась в Москве в Малом Казенном переулке, бесплатно лечили всех обездоленных. В городе ее называли Гаазовской. Сюда доставляли бездомных, обмороженных, беспризорных детей, неизвестных, сбитых экипажами или пострадавших от нападений лихих людей. Их поднимали на ноги, а потом старались помочь устроиться: детей определял в приюты, стариков в богадельни.
Руководил больницей сам доктор Гааз. Здесь же он и жил последние десять лет, в его распоряжении были две маленькие комнатки. Здесь он и скончался в 1853 году, в абсолютной нищете, хоронили его за счет государства. Сбережений у доктора не было, так что погребение организовали за счет полицейского управления. Проститься со «святым доктором» пришли 20 тысяч москвичей! На могиле поставили простой камень с крестом и надписью «Спешите делать добро». Позже, на могильной ограде появились знаменитые «гаазовские» кандалы.
А 1 октября 1909 года во дворе усадьбы собралось множество людей, пришедших на открытие памятника доктору работы выдающегося русского скульптора Н.А. Андреева. «Памятник обошелся всего в 3200 рублей, – сообщала газета "Речь", – причем скульптор Н. А. Андреев ничего не взял за свою работу». На пьедестале памятника высечены те же самые любимые слова Ф.П. Гааза: «Спешите делать добро».
Удивительные тайны хранят стены Царскосельского лицея, пенаты многих российских прославленных и великих сынов Отечества. Но мало кто знает, что здесь происходили не только невинные, хотя и рисковые шалости молодых и горячих лицеистов, но и более серьезные, леденящие кровь, истории... В том числе - серийные убийства, совершаемые на протяжении нескольких лет подряд маньяком-одиночкой.
Императорский Царскосельский лицей .
Имя преступника - Константин Сазонов. О нем известно немногое, лишь то, что на момент, когда он стал работать дядькой лицеистов (должность, аналогичная должности денщика в армии), ему было не больше 20 лет. Историки указывают дату его рождения - около 1796 года, то есть, он был современником самого знаменитого лицеиста А. С. Пушкина (Л. А. Черейский, "Пушкин и его современники"). Более того, он служил дядькой у самого Пушкина, который был лицеистом как раз в то время, когда Царское село охватила череда загадочных, жестоких и кровавых убийств. У всех у них был один и тот же почерк: жертву находили с перерезанным горлом, причем долгое время полиция не могла определить, что же было орудием убийства...
Возможно, именно поэтому длительное время на след Сазонова не могли выйти сыщики. Его искали и безуспешно, целых два года с 1814 по 1816 гг. Среди очевидных фактов преступлений - совершавший их человек был крайне силен и легко справлялся с любой жертвой. И второе - все убийства совершались ради денег, то есть, с целью грабежа.
Возможно, столь длительные вопиющие факты в царскосельской жизни были связаны с тем, что Лицей находился в ведении министра просвещения Разумовского, который не желал огласки и старался действовать аккуратно. Его поддерживал и директор учебного заведения, профессор Кошанский. Удивительно, что лицеисты, которым грозила смертельная опасность, относились к ней по меньшей мере - с юмором и иронией. Так, А. С. Пушкин, узнав о расследовании и задержании Сазонова, написал эпиграмму Заутра с свечкой грошевою" (1816):
«Заутра с свечкой грошевоa
Явлюсь пред образом святым:
Мой друг! остался я живым,
Но был уж смерти под косою:
Сазонов был моим слугою,
А Пешель — лекарем моим».
Есть упоминания о Сазонове и в известной лицейской коллективной поэме «Сазоновиаде ».
Душегуь погорел на мелочи. Польстившись на полтинник, отобранный у последней жертвы – извозчика, и вскоре потерянный, преступник выдал себя тщетными поисками монеты на глазах у всех... Сгорела на воре шапка.
Следствием было доказано не менее 7 убийств, совершенных Константином Сазоновым. Последней жертвой был извозчик. 18 марта 1816 года преступник был арестован, что было с ним дальше - остается загадкой для историков (С. Попов, редактор военно-исторического журнала «Цейхгауз»).
18 (30) августа 1842, Царское Село—16 (28) июня 1849, Царское Село)— дочь российского цесаревича (первый ребёнок) Александра Николаевича (будущего императора Александра II) и его супруги Марии Александровны.
После её смерти никто в императорской фамилии не называл дочерей Александрой, так как все княжны с таким именем скоропостижно умирали, не дожив до 20 лет. Похоронена в Петропавловском соборе .
Взятие Гуниба — военная операция Кавказской армии под командованием генерал-адъютанта А.И.Барятинского по блокаде и штурму ставки имама Шамиля в ауле Гуниб на одноимённом горном плато в Дагестане, происходившая 22 августа — 7 сентября 1859 года.
1 апреля 1859 года Кавказской армией была взята штурмом чеченская резиденция Шамиля — селение Ведень(Ведено). Вслед за этим по всей Чечне его сторонники прекратили сопротивление. Самому имаму с небольшим отрядом преданных соратников удалось скрыться из-под Веденя. Вскоре стало известно, что новой ставкой Шамиля стал горный аул Гуниб на территории Внутреннего Дагестана, в междуречье Аварского Койсу и Каракойсу. Это был последний район, подконтрольный Шамилю. Поход Кавказской армии во Внутренний Дагестан должен был начаться в начале лета 1859 года.
Гора Гуниб представляет собой природную крепость. Возвышающаяся над окружающими ущельями на 200—400 метров, она имеет на большей части периметра практически отвесные в верхней своей части склоны. Простирающаяся с востока на запад на 8 километров и с севера на юг до 3 километров, она значительно суживается и понижается к восточной части. Вершина горы представляет собой продольную ложбину, вдоль которой протекает ручей, в восточной части плато падающий вниз, к реке Каракойсу, несколькими водопадами с высоты десятков метров. Во времена кавказской войны в долине на вершине горы были небольшие поля, луга и рощи, в том числе берёзовая, что для Кавказа редкость. Селение Гуниб, где поселился Шамиль, располагалось в самой восточной оконечности горы. Единственный путь к аулу и на вершину плато — крутая тропа, поднимавшаяся от Каракойсу вдоль ручья на восточную наиболее пологую часть горы.
Хотя гора Гуниб и являлась серьёзным природным укреплением, не следует переоценивать её неприступность в условиях, сложившихся к августу 1859 года. При наличии у Шамиля нескольких тысяч воинов и нескольких месяцев на укрепление позиции, он, возможно, сумел бы превратить Гуниб в действительно неприступную цитадель. Но у него не было ни того, ни другого. Тем не менее защитники Гуниба укрепили наиболее удобные для подъёма участки горы завалами из брёвен, приготовили по краям плато груды камней, которые собирались обрушить на штурмующих, и выставили часовых по всему периметру, чтобы не допустить неожиданного нападения. Также предатель показал тайную тропу царским властям для обхода горы.
Периметр вершины горного плато достигал 20 км, для обороны которого у Шамиля было не больше 400 человек с 4 пушками . Среди защитников Гуниба были жители села, преданные Шамилю мюриды из других областей, а также некоторое число дезертиров из русской армии, составлявших, в основном, штат артиллерии.
Окружение Гуниба Кавказской армией началось 9 августа. Прибывавшие войска занимали позиции у подошвы плато и постепенно смыкали кольцо с тем расчётом, чтобы артиллерийский огонь осаждённых не мог достать их позиций. К 18 августа состав осаждающих был следующим:
16 батальонов пехоты,
1 сапёрная рота,
1 кавалерийский драгунский Северский полк,
13 сотен казаков и милиции,
18 орудий
Общая численноть частей Кавказской армии под Гунибом достигала 16 000 человек.
Общий резерв и ставка главнокомандующего находились восточнее Гуниба, в Кегерском ущелье. Главнокомандующий, генерал Барятинский, прибыл к Гунибу 18 августа. Расположение блокирующих войск (по сторонам горы) к этому времени было следующим:
Отряд полковника Кононовича (восток):
1 батальон Самурского полка,
5 сотен Дагестанского Конно-иррегулярного полка
Отряд генерал-майора Тархан-Моуравова (север — северо-восток):
1 батальон Грузинского гренадерского полка,
1 батальон Самурского полка
Отряд полковника Радецкого (запад):
2 батальона Дагестанского полка,
стрелковый 18-й батальон
Отряд полковника Тергукасова (юг):
2 батальона Апшеронского полка,
1 батальон Самурского полка,
стрелковый 21-й батальон
Резерв (Кегерское ущелье):
2 батальона лейб-гренадерского Эриванского полка,
4 батальона Ширванского полка,
1 рота сапёров,
драгунский Северский полк
Защитники Гуниба расставили посты по периметру вершины горы на наиболее опасных участках. Основные же силы с одним орудием заняли оборону в верхней части восточного склона у тропы, ведущей вниз. Здесь же находился командный пункт Шамиля.
По завершении окружения Гуниба командованием Кавказской армии предпринимались попытки путём переговоров склонить Шамиля к сдаче. Первой причиной к тому было желание избежать кровопролития в бою, исход которого был предопределён самой расстановкой сил. Вторая причина была в том (как заметил французский посол Наполеон Огюст Ланн, герцог Монтебелло), что героически погибший в бою Шамиль сделал бы вакантным место вождя Кавказа, напротив же — Шамиль пленённый сохранил бы это место за собой, но был бы уже не опасен. Переговоры, однако, ни к чему не привели и Барятинский не без оснований полагал, что Шамиль ведёт их исключительно с целью выиграть время до осенних холодов, когда лишившаяся припасов русская армия вынуждена будет снять блокаду. Путей к мирной развязке событий практически не оставалось.
Осадные работы вокруг Гуниба были начаты 23 августа под руководством генерала Э.Ф.Кесслера. Устраивались позиции для артиллерии и пехоты, готовились лестницы и верёвки для передовых штурмовых команд. По всей окружности горы разыскивались и при возможности занимались места, наиболее благоприятные для подъёма на гору. В расположении блокирующих войск были сделаны изменения. Из резерва выдвинулись вперёд все четыре батальона Ширванского полка; два из них ещё в ночь с 22 на 23 августа выдвинулись и закрепились на восточном склоне Гуниба; два других, а также 5 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка переместились на северное направление.
Вечером 24 августа части, расположенные у восточной оконечности горы предприняли ложную атаку, сопровождавшуюся барабанным боем, криками «ура» и сильной ружейной и артиллерийской стрельбой. Осаждённые, решившие, что русские пошли на решающий приступ стали стягиваться к восточному склону. Этим воспользовались штурмовые команды на всех других направлениях. Под прикрытием звуков боя с помощью лестниц и верёвок они подобрались как можно ближе к вершине Гуниба. К тому времени, когда всё стихло, нескольким командам осаждающих удалось закрепиться у самой вершины плато.
Перед рассветом 25 августа на южном направлении передовая группа Апшеронского полка в количестве 130 человек поднялась на вершину горы. Осаждённые заметили их тогда только, когда апшеронцам оставалось преодолеть последний скальный уступ. Завязалась перестрелка, но штурмовая команда поднялась на верхнюю площадку, и вскоре сторожевой пост осаждённых оказался окружён. 7 его защитников погибли в бою (среди них оказались три женщины), а 10 были взяты в плен. Произошло это около 6 часов. Через некоторое время на вершине были уже несколько рот наступавших, которые двинулись к селению Гуниб. Практически одновременно с апшеронцами по восточной отвесной стене поднялись на вершину и закрепились на окраине аула части Ширванского полка.
Сторожевые посты осаждённых по всей горе, узнавая о прорыве и опасаясь быть отрезанными от основных сил, начинали отходить к аулу. Те, что оказались отрезанными от своих, пытались скрыться в пещерах вдоль протекающего через Гуниб ручья. Отступил к селению и отряд под командованием Шамиля, защищавший восточный пологий склон. В это время и на северный обрыв горы поднялись передовые части Грузинского гренадёрского и Дагестанского конно-иррегулярного полков.
Защитники Гуниба заняли позиции за завалами в самом селении, на приступ которого шли батальоны Ширванского полка, которых поддерживали занесённые на скалы 4 орудия. Бои на окраинах селения стали наиболее ожесточёнными. Здесь полегла большая часть сторонников Шамиля, и здесь же Кавказская армия понесла самые серьёзные потери за всё время штурма.
К 9 часам с западной стороны на Гуниб поднялись части Дагестанского полка, и практически вся гора была в руках штурмующих. Исключение составляли несколько построек в самом ауле, где укрылись Шамиль и 40 оставшихся в живых мюридов.
К 12 часам на Гуниб поднялись генерал Барятинский и другие военачальники. К Шамилю снова был направлен парламентёр с предложением прекратить сопротивление.
Около 4—5 часов пополудни Шамиль во главе конного отряда в 40—50 мюридов выехал из аула и направился вверх на гору, к берёзовой роще, где его ожидал Барятинский со своей свитой. Путь Шамиля сопровождали крики «ура» русских войск. Недалеко от того места, где находился главнокомандующий, отряд всадников был остановлен и дальше имам проследовал пешком в сопровождении троих приближённых. Барятинский встречал Шамиля сидя на камне, в окружении множества генералов и войск. Командующий упрекнул Шамиля в том, что тот не принял предложений о сдаче ещё до штурма. Имам ответил, что во имя своей цели и своих приверженцев должен был сдаться тогда только, когда не останется никакой надежды на успех. Барятинский подтвердил свои прежние слова о безопасности самого Шамиля и его семьи и сказал, что тому придётся отправиться в Петербург для ожидания дальнейшего решения о его судьбе самого императора. Вся беседа длилась не более нескольких минут. Вслед за этим Шамиль был сопровождён в военный лагерь на Кегерских высотах, откуда вскоре должен был отправиться вглубь России.
Потери русской армии во время штурма по официальным данным:
убитыми — 19 нижних чинов, 2 милиционера;
ранеными — 7 офицеров, 114 нижних чинов, 7 милиционеров;
контуженными — 2 офицера, 19 нижних чинов.
Потери защитников Гуниба — 360 убитых. 40—50 человек сдались вместе с Шамилем или были взяты в плен во время боя.
Особо отличившиеся при штурме 1-й батальон Апшеронского пехотного полка получил георгиевское знамя с надписью «За отличие при взятии Гуниба 25 августа 1859 года», а 3-й и 4-й батальоны Ширванского пехотного полка — георгиевские знамёна с надписями «За штурм Гуниб-Дага 25 августа 1859 года».
А. И. Барятинский получил чин генерал-фельдмаршала и был награждён орденами Святого Георгия II класса за кавказскую кампанию 1859 года (см. Кавалеры ордена Святого Георгия II класса) и Святого Андрея Первозванного за взятие Гуниба.
По масонскому преданию, первым русским масоном стал Царь Петр I во время длительной заграничной поездки. Известный масонский историк Т.О. Соколовская приводила в поддержку этого следующие факты: песни в честь Петра I в масонских ложах, распеваемые хорами; учреждение в 1810 г. ложи "Петр к Истине", заявление князя М.П. Баратаева в 1818 г. в ложе "Соединенных друзей", что «Великий Петр первым явил свет масонства России», учредив первые ложи. А также в числе версий и преданий: 1) посвящение Петра I в масоны за границей Христофором Вреном в конце XVII в., по возвращении в Москву учреждение Петром ложи, в которой он стал "вторым надзирателем", а "управляющим мастером" Лефорт; 2) учреждение в 1717 г. Петром ложи в Кронштадте; 3) тайные заседания "Общества Нептунова" в Сухаревой башне в Москве, при участии Петра I, Лефорта, Феофана Прокоповича, адмирала Апраксина, Брюса, князя Меншикова; народные сказания об этом.
Император Александр Первый
В середине XVIII века к масонам принадлежали многие видные российские деятели: А.П. Сумароков, кн. М.М. Щербатов, Херасков, а позже Новиков и Радищев, Баженов. После антихристианской Французской революции, в которой масоны сыграли свою роль, Императрица Екатерина II подвергла их гонениям и запретила масонство в 1792 г., но при Павле I масоны опять стали действовать (видимо, им удалось ввести благочестивого Императора в заблуждение "христианскими" изданиями Новикова, а также утопической концепцией мирного перерождения современного несправедливого мiра в будущее царство всемiрного братства). В 1803 г. Император Александр I разрешил вновь открыть ложи, хотя официально запрет был снят только в 1809 г.
Правда, следует отметить, что в то время в России многие вступали в ложи не только из духа политического вольнодумства, но и как в престижные клубы, следуя моде и совершенно не вникая в духовную суть масонства. Например, такими посетителями масонских лож были М.И. Кутузов, А.С. Пушкин, А.С. Грибоедов, даже А.Х. Бенкендорф и многие видные полицейские и придворные, в чьи обязанности входило раскрывать вольнодумство. В принадлежности лож к различным масонским структурам царил полный разнобой, многие из них были попросту иностранными для иностранцев. То есть большинство российских масонов в сущности не были таковыми и Отечественная война 1812 г. показала тщетность надежд Наполеона (главного масона Европы) на помощь российских "братьев". В результате войны многие разочаровывались в масонстве и порвали с ним.
В 1822 г. поправевший и серьезно обратившийся к Православию Император Александр I окончательно изменил отношение к масонству и запретил его. Причиной, толкнувшей государя на этот шаг, послужил, видимо, так называемый меморандум графа Х.-А. Гаугвица, раскаявшегося масона, предостерегавшего европейских государей от происков своих бывших собратьев по ордену. В представленном на конгрессе "Священного Союза" в Вероне документе Гаугвиц утверждал, что подлинной целью всемiрного масонского ордена является достижение "всемiрного владычества" путем превращения Государей в послушные орудия своих целей.
1 августа последовал Высочайший рескрипт на имя управляющего министерством внутренних дел графа В.П. Кочубея "О уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ": «Все тайные общества, под какими бы они наименованиями ни существовали, как то: масонские ложи или другими – закрыть и учреждения их впредь не дозволять». В качестве причины закрытия лож прямо были выставлены «беспорядки и соблазны, возникшие в других государствах от существования тайных обществ» и желание Царя «дабы твердая преграда полагаема была по всему, что к вреду государства послужить может».
Какие-то тайные ложи продолжали существовать, вылившись в 1825 г. в бунт декабристов, большинство из которых входило в масонские ложи.
Источник ; https://rusidea.org/25081404
Курской «Салтычихой» историки прозвали Ольгу Брискорн (урожденную Маврогени), жену российского сенатора. Она известна тем, что создала нечеловеческие условия труда для своих работников и жестоко обращалась с крепостными крестьянами в Дмитриевском уезде Курской губернии (ныне – территория Хомутовского района).
Эту даму характеризовали как «энергичную и алчную», происходила она из рода бессарабских бояр. Брак с сенатором Федором Максимовичем Брискорном, заключенный в 1808 году, был для Ольги Константиновны вторым. Она являлась вдовой обер-провиантмейстера Анания Струкова, богатого помещика и конезаводчика из Малороссии, носила его фамилию. С Брискорном у них родились две дочери.
Курские деревни Прилепы, Обжи, Дубовицы, Клевень и другие по соседству, связанные с этой историей, император Павел I в марте 1797 года пожаловал принцессе Бирон и ее сыну – гвардии прапорщику Бирону.
Как в свое время писала «Курская правда», в 1817-м эти поселения вместе с крепостными выкупила у Биронов 40-летняя помещица Ольга Брискорн, решившая построить в Прилетах крупную суконную фабрику. Уникальное по тем временам производство вступило в строй через год. На фабрике работала первая в Черноземье паровая машина, приводящая в движение современные ткацкие станки, приобретенные за границей.
В цехах трудились 379 крепостных, эксплуатировались и дети – в цехах работали 90 ребятишек, начиная с 7-летнего возраста. Условия были ужасные. Рабочий день длился 14–15 часов. Крестьяне спали на соломе на полу в этом же помещении. Кормили их плохо – хлеб со жмыхом, постные щи, по ложке каши и 7–8 фунтов червивого мяса на всех (8 граммов на человека!). После еды крепостных обыскивали, чтобы не уносили хлеб. При этом курская «Салтычиха» избивала работников: и детей, и взрослых. Люди стали массово умирать...
Не выдержали притеснений помещицы Брискорн и подневольные куряне. 25 января 1822 года они написали жалобу императору Александру I. В Центральном госархиве России хранится «Дело комиссии Брискорн». Секретное расследование, длившееся три года, повествует о бесчеловечном отношении госпожи Брискорн к прилеповцам. Крестьян, строивших мануфактуру, она заставляла трудиться по праздникам и в «свои дни», отчего те не успевали обрабатывать собственную пашню. Назначая людей на фабрику, помещица отбирала у них имущество, приказывала жить у станка. За 1820 год зарплату на мануфактуре получали дважды, и то крохи – деньги Брискорн удерживала за пищу и одежду. С октября 1820-го по май 1821-го от голода, болезней и травм умер 121 рабочий, из них 44 – моложе 15 лет. 74 человека были погребены священником, остальных зарыли в ямы без гробов.
Как установило следствие, из имения Брискорн бежали 300 человек, вскрылись жульнические операции с продукцией фабрики. В итоге Ольга Константиновна, к тому времени овдовевшая второй раз, была отстранена от владения фабрикой в Прилепах. Курскую фабрику передали под государственную опеку.
Федор Максимович Брискорн скончался в 1824 году и был похоронен в своем имении Пятая Гора под Петербургом. Вдова Брискорн построила в Прилепах как символ одиночества одноглавую Покровскую церковь. По ее же приказу здесь были посажены деревья, выкопан пруд, разбит парк, частично сохранившийся и сегодня. В конце 1820-х годов курская помещица постоянно проживала в Санкт-Петербурге.
Второй храм по тому же проекту, что и в Прилепах, – Крестовоздвиженский – был построен в имении Вышетарасовка Екатеринославской губернии (ныне – Днепропетровская область Украины), третий, уцелевший до сих пор, – в Пятой Горе Царскосельского уезда (ныне – Ленинградская область). Согласно данным Госархива Курской области, за стройкой наблюдал московский архитектор Дмитрий Байков, на чертежах имеются и его подписи – крепостной сенатора Алексея Васильчикова.
В Санкт-Петербурге дом №53 на улице Галерной (№52 на Английской набережной), ведущий свою историю с 1712 года, называют «дом Брискорнов». В 1829-м его купила вышеупомянутая курская помещица Ольга Константиновна Брискорн, которая вскоре стала тещей героя Отечественной войны, генерал-адъютанта Якова Потемкина. На ее старшей дочери – Ольге Федоровне, фрейлине при царском дворе, Яков Алексеевич женился третьим браком. В 1831-м генерал умер. После этого Ольга Брискорн-младшая вышла замуж за другого генерала – барона Егора Мейендорфа.
Они были знакомы с поэтом Александром Пушкиным и его женой Натальей, которым с осени 1831 года до весны 1832-го курская «Салтычиха» Ольга Константиновна Брискорн сдавала «довольно скромную квартиру» в только что отстроенном новом корпусе на Галерной.
В Санкт-Петербурге дом №53 на улице Галерной (№52 на Английской набережной), ведущий свою историю с 1712 года, называют «дом Брискорнов»
Прожив там полгода, Пушкины переехали на улицу Фурштатскую. Но Александр Сергеевич плодотворно провел время в доме Брискорн, из печати вышли его гениальные произведения «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы», 8-я глава «Евгения Онегина» и 3-я часть «Стихотворений Александра Пушкина».
После смерти Ольги Константиновны Брискорн в 1836 году наследникам остался капитал в 110 тысяч рублей и обширные поместья: 54 тысячи десятин земли, 2000 крепостных душ. Ее питерский дом отошел сыновьям от первого брака.
По одной информации, курскую усадьбу Брискорн позднее продали за долги. По другой – имение было передано младшей дочери Елизавете Федоровне, которая вышла замуж за соседского помещика Алексея Левшина, а затем внучке, внуку и правнуку курской «Салтычихи».