Святой доктор Гааз
Фёдор Петрович Гааз — московский врач немецкого происхождения, филантроп, известный под именем «святой доктор». Член Московского тюремного комитета и главный врач московских тюрем. О Гаазе, странном бескорыстном докторе и человеке с золотым сердцем писали Герцен, Чехов, Достоевский. В 2011 г. римско-католическая церковь начала процесс канонизации доктора Гааза. В мае 2018 года причислен к лику блаженных.
Фридрих-Иосиф Гааз (нем .Friedrich-Joseph Haass) родился 24 августа 1780 года в старинном городке Мюнстерайфеле неподалеку от Кельна. Он окончил курс медицинских наук в Вене. Особенное внимание уделял глазным болезням, работая под руководством весьма известного тогда офтальмолога Адама Шмидта. И если б не занемогший престарелый генерал-фельдмаршал Николай Васильевич Репнин, которого молоденький доктор с успехом излечил, как знать, может, жил бы Гааз в Вене и имел бы прибыльную и успешную врачебную практику. Но, поддавшись на уговоры именитого пациента, Фридрих перебрался в Москву, где быстро обрел известность как весьма способный доктор.
Уже тогда можно было предсказать судьбу Гааза: не имея недостатка в доходной частной практике, он охотно и совершенно бесплатно консультировал московские больницы. Более того, в Преображенской богадельне он, с разрешения губернатора, принялся безвозмездно лечить страждущих. Успех его деятельности оказался столь значителен, что у императрицы Марии Федоровны появилось непреодолимое желание определить Гааза на государственную службу. И в 1807 году он становится главным доктором Павловской больницы, несмотря на то даже, что русского языка Фридрих практически не знал. В приказе о назначении это, кстати, оговаривалось: «Что же касается до того, что он российского языка не умеет, то он может оного выучить скоро, столько, сколько нужно будет по его должности, а между тем с нашими штаб-лекарями он может изъясняться по-латыни...»
В 1812 году Гааз оставляет службу и даже, по окончании войны, приезжает домой, однако ж ненадолго. По одному ему понятным причинам, он возвращается в Москву и вновь приступает к частной практике. И опять успех его как доктора столь велик, что на сей раз его приглашают возглавить запасную аптеку московской медицинской конторы, чтобы привести ее в порядок и разобраться со злоупотреблениями. Но… кабы к злоупотреблениям не прилагались люди, хитрые и изворотливые. Честного «иноземца» буквально изживают, и он уходит, чтобы возобновить частные приемы и… продолжить бескорыстно лечить по первому зову.
Фрак, белое жабо и манжеты, короткие, до колен, панталоны, черные шелковые чулки, башмаки с пряжками, напудренные волосы, собранные в широкую косу. Гаазу, теперь уже Федору Петровичу, 47 лет. Он умен, успешен, богат, пользуется уважением. У него дом на Кузнецком мосту, имение в Подмосковье, своя суконная фабрика. Но в любой час дня и ночи он спешил к больному, кто бы и откуда бы ни взывал о помощи. Бедноту и стариков в богадельнях он исцелял бесплатно. Если не мог вылечить, старался облегчить боли, унять жар, утешал добрым словом и загодя говорил родным, чтоб посылали за священником.
Про дом на Кузнецком надо сказать отдельно. Кузнецкий мост, д.20. Именно здесь находилось владение знаменитой Салтычихи, замучившей до полутораста крепостных. По мнению краеведа Рустама Рахматуллина, «эти полы, нечистые от крови, это кровавое белье четверть столетия отбеливал святой доктор. Отбеливал совесть Москвы и всей России, искупал чужое (некогда общее) преступление». Как знать, но явно есть какая-то мистическая связь.
В 1844 году было решено бывшую усадьбу Нарышкиных в Малом Казенном переулке отдать под устройство Полицейской больницы, созданной по предложению Федора Петровича Гааза. Больница находилась в ведении Комитета попечительства о тюрьмах, содержались в ней арестанты, а также «бесприютные больные». Гааз был назначен главным врачом больницы, жил он здесь же, в одном из флигелей.
Однажды Гааз спешил на вызов зимней ночью и решил пойти через Малый Казенный. В переулке на него напали грабители и велели снять старую шубу. Доктор начал ее стягивать и приговаривать: «Голубчики, вы меня только доведите до больного, а то я сейчас озябну. Месяц февраль. Если хотите, приходите потом ко мне в больницу Полицейскую, спросите Гааза, вам шубу отдадут». Те как услышали: «Батюшка, да мы тебя не признали в темноте! Прости!» Разбойники бросились перед доктором на колени, потом не только довели до пациента, чтобы еще кто-нибудь не ограбил, но и сопроводили назад. После этого происшествия нападавшие дали зарок более никогда не делать так. Один из них впоследствии стал истопником в больнице Гааза, а двое других — санитарами.
В 1825 году московский градоначальник князь Дмитрий Владимирович Голицын предложил коллежскому советнику (чиновник VI класса, соответствует званию полковника и дает потомственное дворянство) Гаазу возглавить Главное аптекарское и медицинское управление города. Говоря сегодняшним языком, Гааз стал главным врачом Москвы. Одновременно, губернатор предложил ему войти в состав создаваемого «московского попечительного о тюрьмах комитета». С этого времени, началась вторая, новая жизнь доктора Гааза, сделавшая его имя бессмертным.
Гааз взялся. И в течение 25 лет регулярно посещал заседания комитета, пропустив из 293-х только одно. Более того, попечение о заключенных стало делом всей его жизни. Увидев, как отправляют ссыльных, Федор Петрович начал обивать пороги. Если государственные преступники шли на каторгу в кандалах, то просто ссыльные (старики, дети, все в куче) шли, нанизанные на жуткий прут. Ключ от наручников (наручниками люди проковывались к пруту) в дороге доставать было нельзя и если, не дай бог, кто умирал на этом пруте, его так и тащили. Ссыльные как о высшем благодеянии просили о кандалах.
По настоянию Гааза московский генерал-губернатор направил письмо министру внутренних дел Закревскому. Тот разослал вопросы тюремным и этапным начальникам, которые, конечно же, не стали очернять самих себя и сообщили, что все отлично, заключенные довольны. И, пожалуй, только самые честные ответили, что пересмотреть систему пересылки надо. Тогда Закревский решил, что замены прута на цепь будет достаточно. Вот только не знал он «святого доктора»: тот сам изобрел конструкцию облегченных кандалов, сам провел испытания (в прямом смысле: надел кандалы на себя и ходил по комнате, чтоб понять, сколько человек может проходить в них без ущерба здоровью) и сам изыскал деньги (сначала свои, потом чужие) на изготовление «гаазов». И начал «переобувать» московских ссыльных. На свои. В 1831 году комитету ничего не оставалось, как приказать начальникам местных этапных команд не препятствовать исправлению кандалов под руководством доктора Гааза.
В средневековой Руси традиционным наказанием за уголовные и административные преступления были телесные истязания. Били кнутом, вырывали ноздри, отрубали пальцы и руки, выжигали каленым железом клеймо на лице. Лишение свободы как наказание не воспринималось, поскольку многие голодные и обездоленные сочли бы крышу над головой и какую-либо кормежку скорее поощрением, нежели карой. Тюрьмы использовались лишь на время следствия.
С XVII века стали ссылать в Сибирь, что обычно шло в дополнение к членовредительству или клеймению. При Екатерине, в период распространения идей Просвещения, уродовать стали меньше, зато чаще стали отправлять на каторгу. Делать это могли даже помещики, если их крепостные проявляли неповиновение. Этапы в Сибирь стали массовыми и почти постоянными, а Москва была одним из пересыльных центров, где эти «караваны» формировались. При этом, средств для кормления и устройства заключенных почти не выделяли, а что было – беззастенчиво разворовывалось.
Пересыльная тюрьма, где заключенные содержались до отправления в Сибирь, находилась тогда на Волхонке, на месте нынешнего Музея Изящных Искусств имени А.С. Пушкина. Люди содержались все вместе, без деления по полам, возрастам и тяжести содеянного. Заключенных не мыли, почти не кормили, отхожие места не убирались. Помещения не отапливались. Антисанитария была жуткая, о человеколюбии даже не помышляли. К тому же заключенные часто становились источником эпидемий, в том числе, холеры.
По настоянию Гааза тюрьму перевели из центра города на Воробьевы горы. Там, на кромке холма в 20-е годы начали строить Храм Христа Спасителя, но вскоре работы свернули. А бараки для строителей остались. Вот и них-то Гааз и предложил устроить новую тюрьму и при ней госпиталь для немощных заключенных. Это спасло город от эпидемии холеры.
Уже через год Гааз продал дом, картины, выезд, имение. Все деньги он тратил на помощь несчастным каторжанам, что стало смыслом его жизни. Каждое утро он вставал, молился и отправлялся на прием больных в госпиталь. По окончании приема он ехал в Тюремный замок (Бутырка) или на Воробьевы горы, где беседовал с заключенными. И не только с больными, он старался поддержать всех.
«Воспоминания людей, помнящих Гааза и служивших с ним, дают возможность представить довольно живо его воскресные приезды на Воробьевы горы. Он являлся к обедне и внимательно слушал проповедь, которая, вследствие его просьбы, уваженной митрополитом Филаретом, всегда неизбежно говорилась в этот день для арестантов. Затем он обходил камеры арестантов, задавая те вопросы, в праве предложить которые видел себе — как он писал князю Голицыну — награду. Арестанты ждали его посещения, как праздника, любили его, как бога, верили в него и даже сложили про него поговорку: «У Гааза — нет отказа».
Самые тяжкие и закоренелые преступники относились к нему с чрезвычайным почтением. Он входил всегда один в камеры "опасных" арестантов — с клеймами на лице, наказанных плетьми и приговоренных в рудники без срока, — оставался там подолгу наедине с ними.
Своим бескорыстием и энтузиазмом Гааз заражал людей, благодаря его усилиям многие обеспеченные горожане стали жертвователями. Так, шотландский торговец Арчибальд Мерилиз покупал по его просьбе книги для арестантов, а булочник Филиппов и лесопромышленник Рахманов на свои средства построили «полуэтап» — здание в районе площади Ильича, где заключенные могли передохнуть и согреться перед отправлением их по Владимирскому тракту (сейчас это шоссе Энтузиастов) в Сибирь.
Часто Гааз и сам шел вместе с заключенными, стараясь утешить их, поддержать и проводить в путь. Порой доктор доходил с этапом до самой Балашихи. Трудно перечислить все, что удалось сделать Гаазу для облегчения участи заключенных. Кроме внедрения более легких кандалов, которые не так ужасно травмировали этапируемых, он добился того, чтобы женщины, дети и старики не шли пешком, а ехали на телегах. Устроил школы для детей заключенных, которые по обыкновению того времени отправлялись на каторгу вслед за родителями. Много сил и средств тратил он на выяснение справедливости приговоров, и благодаря его усилиям не одна сотня невинно осужденных была оправдана.
Благотворительные заботы доктора Гааза не ограничивались лишь помощью заключенным. Большую часть своего времени он тратил на обыкновенных больных людей, которые нуждались в его помощи и участии. И в этом он был не менее самоотвержен.
Уже в 40-е годы иные образованные москвичи подшучивали над его старосветскими манерами, устаревшими лечебными методами; но большинство ему верило, во всяком случае, не меньше, чем знаменитым профессорам, которые жили в роскошных особняках, брали большие гонорары, прописывали дорогие снадобья и напускали на себя таинственный вид «жрецов Эскулапа», высокомерно произнося непонятные слова.
А в Полицейской больнице, которая в 1844 году по инициативе Гааза и на собранные им средства открылась в Москве в Малом Казенном переулке, бесплатно лечили всех обездоленных. В городе ее называли Гаазовской. Сюда доставляли бездомных, обмороженных, беспризорных детей, неизвестных, сбитых экипажами или пострадавших от нападений лихих людей. Их поднимали на ноги, а потом старались помочь устроиться: детей определял в приюты, стариков в богадельни.
Руководил больницей сам доктор Гааз. Здесь же он и жил последние десять лет, в его распоряжении были две маленькие комнатки. Здесь он и скончался в 1853 году, в абсолютной нищете, хоронили его за счет государства. Сбережений у доктора не было, так что погребение организовали за счет полицейского управления. Проститься со «святым доктором» пришли 20 тысяч москвичей! На могиле поставили простой камень с крестом и надписью «Спешите делать добро». Позже, на могильной ограде появились знаменитые «гаазовские» кандалы.
А 1 октября 1909 года во дворе усадьбы собралось множество людей, пришедших на открытие памятника доктору работы выдающегося русского скульптора Н.А. Андреева. «Памятник обошелся всего в 3200 рублей, – сообщала газета "Речь", – причем скульптор Н. А. Андреев ничего не взял за свою работу». На пьедестале памятника высечены те же самые любимые слова Ф.П. Гааза: «Спешите делать добро».
