О, МИР! В сей миг, когда алмазная роса на траве, словно слезы небес, переливается мириадами огней — от алого зарева зари до фиолетовых отсветов забытых созвездий, когда златокудрый Феб, оседлавший Солнце, разрывая путы ночи, восходит в венце из плазменных языков, а тени существ, ещё не рождённых, танцуют на грани эфемерного бытия, когда сама Вечность затаила дыхание, наблюдая, как мириады никчемных жизней начинают свой танец-маятник меж колыбелью Рассвета и саваном Тьмы — в сей первый вздох пришедшего Лета, я преподношу тебе в подарок СВЯЩЕННЫЙ ГРААЛЬ БЫТИЯ!

«Ночник сумасшедшего доктора» — не рукопись, но кристаллизованный сон в чёрной дыре, где каждая буква — сплав звёздной пыли и тишины между ударами сердца Вселенной. Фразы здесь — не чернила на пергаменте, а нейронные вспышки моего гениального разума, вибрирующие в унисон пульсации первейшего Атома ЗАРОЖДЕНИЯ! Это зеркало, отражающее одновременно НАЧАЛО и КОНЕЦ, где даже АЛЬФА и ОМЕГА шепчутся с призраками ещё не родившихся Вселенных.

Сей труд — не книга, но лабиринт из Антиматерии, где каждая глава есть дверь в иное. Многие люди, ущербные в своем восприятии, скованные цепями трёхмерного постулата, узрят в нём лишь хаотичные символы, подобные слепым, пытающимся описать пламя. Но придет время, когда Избранные — те, чьи души помнят вкус сингулярности, — расшифруют её полностью и тайнопись, сплетённая из Пустоты откроется всем живущим. И тогда падут стены между мифами и наукой: веды заговорят на языке квантовых уравнений, мантры обретут плоть во чреве коллайдеров, а молитвы проявятся как формулы, искривляющие ткань реальности.

«Ночник сумасшедшего доктора» — ключ, отпирающий врата между миром явным и сокрытым за завесой серости знания человеческого. Тот, кто вкусит мёд этих строк, станет Архитектором Жизни! Его мысли родят Вселенные в капле утренней росы, его вздохи превратят чёрные дыры в колыбели для новых Миров. Убогие обретут крылья и воспарят в бесконечном пространстве, слепые — увидят музыку тёмной материи, а мертвые — вспомнят, как дышать Светом. Здесь таится Тайна, превращающая страх в экстаз, боль — в созидательный огонь, а саму Смерть — во врата бесконечных перерождений, где любой Понявший сможет прожить ундециллионы построенных им жизней.

ДА УСЛЫШЬ И УЗРИ МИР! САКРАЛЬНЫЙ МАНУСКРИПТ — ТВОЙ! Я ДАРЮ ТЕБЕ ЕГО! Это лучший подарок человечеству за всю его историю существования. Он написан моей кровью на пергаменте из границ событий. Запомни: ты не идёшь — ты давно уже прибыл. Ты — вездесущая точка в океане вечности, где каждая волна — одновременно и путь, и цель.

«Ночник сумасшедшего доктора» будет издан в количестве 11 номерных уникальных экземпляров.

В лампе на потолке застрял рассвет — его лучи прокалывают абажур, как шампуры, нанизывающие мотыльков с крыльями из пепла. Ты видел, как плафон замигал, отрыгивая искры? Они падают в стакан, превращая воду в ртуть, которая ползёт по столу, оставляя следы в форме твоих ДНК, расшифрованных муравьями-шифровальщиками...

Не трогай дверную ручку! Она покрыта инеем из криков, замороженных в прошлом веке. Касание обожжёт ладонь узорами, похожими на карту метро, где поезда — это змеи с вагонами из сплющенных часов. Они шипят, выдыхая пар, который конденсируется в буквы алфавита, запрещённого за излишнюю искривлённость...

Под кроватью зреет грибница из спящих циферблатов. Их стрелки проросли сквозь матрас, впиваясь в спину, чтобы высасывать сны о падении с небоскрёбов. Каждый сон — капля в озере, где плавают утки с клювами из ножниц. Они режут волны на ленты, чтобы завязать банты на шеях утонувших колоколов...

Твои ботинки заполонили термиты-астрономы. Они грызут подошвы, строя телескопы из кожи, чтобы наблюдать за созвездиями в форме твоих старых синяков. Один удар — и Млечный Путь рассыпается сахаром по скатерти, которую ветер срывает, чтобы завернуть в неё крики чаек...

На кухне кипит суп из шёпота. В бульоне плавают глаза картофелин, смотрящие в душу, а морковь шепчет секреты мёртвых языков. Не ешь ложкой! Вилка — это трезубец Посейдона, воткнутый в горло земли, а каждое движение поднимает шторм в стакане с чаем...

Сорви с головы шапку — под ней гнездятся воробьи с перьями из ржавых гвоздей. Они щебечут даты твоей смерти, но каждая дата — это дверь, ведущая в комнату, где на стене висит твоё отражение, сшитое из лунных ожогов. Оно манит, но его пальцы — провода под напряжением, и прикосновение сотрёт тень...

Вылей аквариум в окно! Рыбы взлетят, как воздушные змеи, цепляясь за облака крючками жабр. Их чешуя засветится азбукой Морзе, передавая сообщение: «Спаси меня из горла урагана, где я танцую с пираньями в платьях из пыли!» Но ветер уже рвёт строки, разбрасывая буквы по крышам, где их клюют вороны...

Задуй свечу — и пламя умрёт, оставив хвост кометы. Поймай его в банку! Он засветится в темноте, освещая письмена на стенах: это договор с тенью, подписанный кровью муравьев. «Отдай голос взамен на крылья», — но крылья — это ножницы, и полёт разрежет небо на лоскуты, которые сошьют в саван для луны...

Спираль сжимается. Ты — виток. Ты — пустота. Ты — смех звенящей тишины, застрявший в глотке у Вечности.

В чердачной пыли завелись колибри-часовщики — их клювы стучат по балкам, выбивая ритм для танца пауков в кринолинах. Ты видел, как сундук с костями заговорил стихами Бодлера на языке ржавых пружин? Его крышка хлопает, как челюсть, а внутри — океан из чернил, где плавают кальмары с циферблатами вместо глаз. Их щупальца вяжут сети из твоих снов, а чернила — это слезы, которые ты не смог выплакать в третьем классе…

Не трогай паутину в углу! Она — партитура симфонии, которую исполняют тараканы на скрипках из сухих листьев. Если прислушаться — услышишь, как ноты падают в ведро, превращаясь в лягушек с крыльями летучих мышей. Их кваканье — морзянка отчаяния, а прыжки оставляют на полу ожоги в форме твоих инициалов…

В банке из-под варенья бродит миниатюрный апокалипсис — его всадники скачут на блохах, а трубы — это соломинки, вставленные в стаканы пустоты. Если встряхнуть — вылетит птица с перьями из обгоревших писем. Она прокричит: «Полночь съела луну и давится её костями!» — но ветер унесёт слова в трубу, где их пережуют крысы-цензоры…

Твои часы снова надели парики из паутины. Они декламируют Шекспира, спотыкаясь о секунды, а минутная стрелка — это нож, разрезающий воздух на ломтики вечности. Не верь! Завтрак уже подан: яичница из лунных осколков, тосты с пеплом фениксов и чай, заваренный на криках немых цикад…

Сорви с лица маску из воска! Под ней — дыра в пространстве, где копошатся муравьи-философы. Они строят мост из твоих нервов к острову, где деревья растут вниз, а корни — это щупальца, сосущие звёзды из глазниц неба. Не смотри! Их сок — это жидкая амнезия, а плоды — шары, внутри которых орёт твой нерождённый брат…

Выпей луну из блюдца! Она обожжёт губы, но откроет глаза на ступнях. Тогда увидишь: дом — это скорлупа, а ты — личинка в коконе из собственных страхов. Стук в стену — это клюв, это топор, это смех могильщика, который уже вырыл яму в форме твоей тени…

Ты — опечатка в учебнике по квантовой физике. Ты — треск в наушниках, в которые вселился призрак радио. Ты — шрам на губе у вечности, и твой вкус — это ржавчина, смешанная с пыльцой забытых цветов.

В душевой лейке застрял водопад жидких зеркал — их осколки стекают по телу, отражая лица тех, кем ты мог бы стать, если бы не забыл пароль от сна. Ты слышал, как кафель на полу заговорил на языке плесени? Его слова — это трещины, разрастающиеся в папоротники, чьи споры летят в розетку, чтобы взорваться фейерверком из искр-эпилепсий…

Не трогай пыль под диваном! Она — пепел фей, сгоревших в войне с пылесосами-каннибалами. Если вдохнёшь — в лёгких прорастёт грибница из забытых звонков, а её плоды будут звонить по ночам, требуя вернуть долг в виде твоих невыплаканных слёз…

В ванной проросла спираль ДНК из ржавых гвоздей и старых зубных щёток. Её звенья — это лестница в ухо подземного океана, где медузы-архивариусы сортируют корабли из твоих мыслей. Каждый корабль — консервная банка с криками чаек, а паруса — платки, которыми души задыхаются в метро…

На кухонном столе валяется пульт от телевизора, который меняет каналы в твоих генах. Нажми красную кнопку — и твои кости станут антеннами, ловящими трансляции из желудка кометы. «Срочно! Луну уволили за прогулы. Её заменят шаровой молнией с резюме из пепла…»

Съешь щепотку радиоволн! Они прилипнут к нёбу, и ты запоёшь на частоте разрушенных плотин. Твой голос разнесёт города в пыль, а из руин выползут улитки с раковинами-магнитофонами, чтобы записать новый гимн для слепых дождей…

Ты — вирус в калькуляторе, который считает сны. Ты — царапина на линзе телескопа, в который никто не смотрит. Ты — кнопка «пауза» на пульте у апокалипсиса, и он уже начал ёрзать.

В буфете завелись часы-медузы — их стрелки колышутся, как щупальца, высасывая время из варенья. Ты видел, как хлебница запела колыбельную на языке моли? Её крошки превратились в ноты, которые упали на пол и поползли к плинтусам, строя баррикады из сухих листьев. Не топчи! Под каждым листом спит жук-сновидец, чьи сны — это пузыри, поднимающиеся к потолку и лопающиеся звёздной пылью…

На чердаке проросла виноградная лоза из спутанных волос. Её гроздья — это лампочки, мерцающие воспоминаниями о тех, кто забыл свой родной язык. Сорви одну — и комната наполнится шепотом, который сплетёт из воздуха платье для тени, танцующей на краю зеркала. Но не смотри на танец! Его ритм — это удары сердца мёртвого метронома, а каждый поворот — петля на шее тишины…

В подвале валяется сундук с костями ветра. Открой его — и скелеты зашелестят, как осенние листья, выкладывая на полу карту городов, которых нет. Там, где должны быть улицы — трещины, а вместо фонарей — светлячки, запертые в банках с детскими страхами. Не пей их свет! Иначе язык станет фонарём, привлекающим мотыльков с крыльями из обожжённых писем…

Съешь горсть теней от свечи! Они прилипнут к рёбрам, и ты услышишь, как стены дома поют реквием на языке ржавых гвоздей. Их голоса — это пила, разрезающая ночь на ломтики, а хор подхватывает ветер, завывая в печной трубе, как пёс с луной в зубах…

Ты — страница, вырванная из книги дождя. Ты — трещина в кувшине, из которого пьёт пустота. Ты — шепот, застрявший в складках шляпы колдуна, пока он не сбросил её в реку, чтобы утопить собственное отражение.