Говорить было невыносимо. Энергия стремительно покидала меня, снова тянуло в бездну беспамятства, но я из последних сил, цепляясь пальцами за холодный край стола, пытался усесться. Мышцы живота взвыли от протеста.
— Вам нужно лежать! — резко, почти сердито бросил тот же усталый врач, положив руку мне на плечо, прижимая обратно.
Он был прав. Даже если бы меня подняли, я бы не удержался на ногах. Я повернул тяжёлую, непослушную голову к двери, где двое чем-то яростно долбили по двери.
— Дверь… — выдавил я, чувствуя, как звук грохота впивается в мозг.

Медик, поправляя пропитанную кровью и гноем повязку на моей руке, мрачно буркнул, не глядя на меня:
— Вскрывают. Тут двое магов, включая того аристократа. Глядишь, боевой мощи хватит, чтоб прорвать эту ловушку и вытащить вас, убогих.

— Питер… — вспомнил я, имя вырвалось само собой, словно обломок кошмара. — Грэйвен…

— Там, — медик кивнул в сторону дальнего угла. — Без сознания. Рука и нога… заменены протезами. Грубо, но функционально. Хуже тем, кого он уже… подключил к системе.

Я перевёл затуманенный взгляд на соседний стол, где под запачканной простыней угадывались неестественные, угловатые контуры тела.
— Жаль… не нашёл его раньше, — прошептал я, и слова утонули в гуле работающей техники. Сознание вновь уплыло, накрывая чёрным тяжёлым, безвоздушным покрывалом.

Сны были рваными, бессвязными обрывками безумия. Все лица вокруг меня имели фасеточные, как у насекомых, глаза, говорили механическими, синти-голосами, а их руки, прикасавшиеся ко мне, были холодным, негнущимся железом.
Я снова очнулся от приступа лающего, горлового кашля и едкой вони гари и расплавленного пластика. Меня несли на жёстких брезентовых носилках по тому же самому, заваленному хламом канализационному туннелю. В мерцающем свете я заметил татуировку на загорелой руке одного из носильщиков — стилизованную, агрессивную синюю птицу с расправленными крыльями. «Синие птицы». Горькая, циничная ирония судьбы.

Мы бежали, носилки подпрыгивали на каждом шагу, отдаваясь болью в каждом разбитом участке тела. Я приподнял тяжёлую, словно булыжник, голову. За нами была… погоня?

В плавающем, двоящемся зрении я видел бегущие, спотыкающиеся фигуры с грубыми протезами вместо конечностей. Вспышки магии — ослепительные молнии Харлана и ещё какого-то второго мага — выхватывали из темноты дергающиеся, не координированные силуэты автоматонов. Без управляющего разума они окончательно обезумели, атакуя всё, что двигалось, включая друг друга, создавая хаотичное, бессмысленное месиво из искр, летящих обломков и выстрелов, от которых мы бежали, пригнув головы.

Рядом несли и других — таких же изувеченных и полубессознательных, их стоны сливались в один протяжный, жуткий хор. У основания массивной, ржавой железной лестницы, ведущей вверх, к спасительному люку, голоса стали нервными, резкими, отрывистыми:
— Всех сразу не поднять! Быстрее! Очередь!

Я снова попытался сесть, издав хриплый, бессильный звук. Кто-то из носильщиков, запыхавшись, помог мне опереться на ватные, подкашивающиеся ноги и грубо подставил плечо. Сердце колотилось в висках неровным, судорожным набатом, выбивая последние силы. Меня снова вырвало — пустым, горьким и судорожным спазмом, сведшим все мышцы живота.
— Мы... никого не бросим, — прохрипел я, почти не осознавая смысла собственных слов, и инстинктивно, дрожащей рукой потянулся к «Ворону», всё ещё болтавшемуся в кобуре на поясе — видно, кто-то вложил его туда. Пальцы были одеревеневшие, плохо слушались, но я пытался нащупать холодную рукоять, хоть как-то проверить оружие. В этом хаосе боли, страха и бегства оно оставалось единственной твёрдой, знакомой опорой, якорем в бушующем море безумия.

Пальцы, одеревенелые и нечувствительные, нащупали в прорезиненном кармане плаща патроны. Движения были мучительно медленны, неловки, словно я управлял чужими конечностями. Я откинул барабан «Ворона», вытряс пустые гильзы, которые с жалким звяканьем покатились по мокрому, залитому грязной водой бетону, и начал впихивать новые, по одному, с трудом попадая в каморы. Наверху, по скрипящей под тяжестью тел железной лестнице, уже поднимали тех, кто не мог двигаться сам — окровавленные, замотанные в тряпьё тела. Правая рука едва слушалась, вывихнутый плечевой сустав пылал ровным, неумолимым огнём, от которого темнело в глазах. Внизу, у подножия лестницы, Харлан и другой маг — тот, что властвовал над огненной стихией, — прикрывали отход, создавая заслон. Но я видел: маг огня был уже на грани истощения, его заклинания — слабеющие огненные всплески — становились всё мельче и тусклей, тогда как молнии Ла Бруньера продолжали разрывать тьму прежним неумолимо-яростным светом, ослепляя и оглушая.

Пока я, потратив долгие, унизительные минуты, снарядил наконец револьвер, наверх подняли первого раненого. Меня грубо подхватили под мышки, и чья-то сильная ручища впилась в мою непослушную плоть.

— Ты вряд ли чем поможешь в таком состоянии, детектив. Двигай, пока есть возможность!

Я сунул «Ворон» в кобуру и, стиснув зубы до хруста, позволил втолкнуть себя на холодные, скользкие ступени лестницы. Выбравшись наверх, я почти сразу рухнул на колени, жадно, судорожно глотая воздух. После удушающей вони канализации, пахнущей смертью и химикатами, он показался мне нектаром, благоуханным и почти вкусным. Над головой проступали редкие, бледные звёзды, пробивающиеся сквозь вечную дымку мегаполиса. Вокруг — скелеты заброшенных фабричных корпусов и наша жалкая кучка людей, выброшенная, словно мусор, прямо из самого ада. Кто-то плакал беззвучно и безнадежно, кто-то сидел в глухом ступоре, уставившись в никуда, кто-то яростно, с надрывом матерился, выкрикивая проклятья в ночь.

Перед глазами всё ещё стояло это лицо-маска, эта вмятина, утыканная механическими глазами, и я физически чувствовал эхо его безумия — эту непостижимую, извращённую идею «совершенства», вплавленную в само нутро. Но в теле… в теле творилось что-то странное и пугающее. Под пропитанными кровью тряпками живот уже не пылал огнём, а лишь глухо ныл, сломанные рёбра потихоньку, с противным щелкающим ощущением, срастались, вывих медленно, но верно вправлялся сам собой, заполняя конечность мурашками и тянущей болью. Я не хотел выдавать свою ускоренную, неестественную регенерацию и с театральным грохотом повалился на землю, делая вид, что всё ещё на грани, издавая хриплые, прерывистые стоны.

Грохот и вспышки снизу постепенно стихли, сменившись звенящей, насторожённой тишиной. Спустя некоторое время на поверхность, тяжело дыша, выбрались оба мага. Харлан — его безупречный костюм превратился в грязную, мокрую тряпку, волосы слиплись от пота и грязи, лицо покрыто подтёками сажи и крови — бросился к Эйдену, всё ещё лежавшему неподвижно на холодном асфальте. Он прижал сына к груди, и его могучие, несгибаемые плечи содрогнулись одним-единственным, беззвучным, но оттого ещё более пронзительным рыданием. Эйден тихо застонал, слабо шевелясь, приходя в себя.

Маг огня, выбравшись, окинул взглядом нашу жалкую, потерпевшую крушение группу — чуть больше двух десятков выживших, разбросанных по земле, словно тряпки. Он выглядел смертельно усталым, плечи сутулились, но в глубоко запавших глазах светилось горькое, тяжёлое, выстраданное облегчение.

Я кое-как, волоча непослушные ноги, дополз до облупившейся стены ближайшего здания и занял полусидящее положение. Дрожащими, негнущимися пальцами достал из внутреннего кармана чудом сохранившуюся сигару. Коробок спичек промок насквозь, бумага размокла. Ни одна спичка не зажигалась, головки отваливались, оставляя на пальцах едкий запах серы. Тихо, смачно и исчерпывающе выругавшись, вложив в проклятие всю накопившуюся ярость, боль и отчаяние, я швырнул коробок в темноту, в сторону зияющего люка.

— Эй! — прохрипел я осипшим голосом. — Подай огонька, чёрт возьми!

Он медленно, устало подошёл, щёлкнул пальцами, и на его большом пальце вспыхнул маленький, но ровный и стабильный огонёк, словно крошечная свеча. Я поднёс к нему сигару. Она была влажной, чадила мерзким дымком и напрочь отказывалась разгораться. Со злостью, граничащей с истерикой, швырнул её прочь, потянулся за второй — та же удручающая история. Все мои заветные сигары пропитались насквозь той самой канализационной вонью, смесью смерти, экскрементов и химикатов.

— Даже если просушить, — пробормотал я, глядя в никуда, — останутся с вечным привкусом дерьма и безумия. Так и сдохну, блять, не накурившись в конце концов.

Маг огня сначала смотрел на меня с немым, усталым непониманием, а потом его лицо исказила гримаса, и он негромко, хрипло рассмеялся. Этот смех, горький и нервный, лишенный всякой радости, подхватил кто-то ещё из сидящих рядом. И ещё один. И вот уже над мрачными руинами, в призрачном свете звёзд и далёких огней чужого города, стоял нестройный, хриплый, но всё же смех — сардонический, надрывный реквием по пережитому кошмару, последний аккорд в симфонии ужаса.

Когда его хриплый смех стих, он вытер ладонь о штаны и протянул её мне. Рука была покрыта мелкими шрамами и следами ожогов.

— Баркет.

Я с трудом поднял свою правую — плечо всё ещё пылало тупым, глубоким огнём — и пожал её, стараясь не поморщиться от боли. Его хватка была крепкой, уверенной.

— Зейн.

Мой взгляд машинально скользнул по его запястью, где из-под манжеты угадывались контуры татуировки — стилизованная синяя птица с когтистыми лапами и агрессивным изгибом клюва. Символика «Синих Птиц». Здесь, наверху, она выглядела почти иронично.

— Так это вы вдвоем с аристократом нас и вытащили, получается? — спросил он, сунув руки в карманы потертых штанов и оглядывая нашу жалкую группу.

— Вроде того, — прохрипел я, чувствуя, как саднит горло.

— И у тебя, значит, есть должок перед нами… — Маг «Птиц» произнес это беззлобно, скорее как констатацию неизбежного факта, вроде смены времени года.

— Ну, — сказал я, делая вид, что всматриваюсь в темноту, — я его вам... великодушно прощаю. Считайте, что мы в расчёте.

Он снова коротко, хрипло рассмеялся, и в этом смехе слышалось странное понимание.
— Ладно, ладно, герой. Заходи в любой из наших баров. Двери всегда выкрашены в зелёный. У «Сынов Прогресса» — в красный, чтобы не спутать.

Всплыло в памяти: дверь в «Грехе Теней» у Джимми была именно такого, выцветшего, болотного зелёного оттенка.
— Зайду, — пообещал я, кивая. — Наведаюсь к Джимми. Там меня уже знают и, кажется, даже почти терпят.

Через некоторое время к руинам, разбрасывая гравий, подъехали машины. Среди полицейских фургонов и карет скорой помощи выделялись грубые, покрытые грязью внедорожники «Сынов Прогресса» — видимо, у них тоже кого-то похитили. Мне пообещали, что мою «Грань» доставят к Борги, и я смогу забрать её у него. Самого меня, полуживого, смердящего канализацией и кровью, почти без сознания погрузили в одну из машин и повезли по освещённым улицам в сторону Холмов.

Врачи в безупречно белых, хрустящих халатах, зажимая носы платками или хирургическими масками, с плохо скрываемым отвращением приняли меня в приёмном покое и повели по стерильным, пахнущим хлоркой коридорам. Как только сопровождающие скрылись за углом, я остановился, опершись о стену.

— Мне уже значительно лучше. И мне срочно кое-куда надо.

Они не хотели отпускать, сыпали заученными фразами о сепсисе, риске заражения крови, перитоните и прочих медицинских прелестях. Но я был настойчив, почти агрессивен в своем отказе, и в моих глазах, должно быть, читалось нечто, не оставлявшее места для споров. В конце концов, сдались под напором моего мрачного упрямства, с неодобрением вручили кипу бумаг и выписали под расписку, снимая с себя ответственность.

Я покинул госпиталь, и дверь за мной закрылась с тихим щелчком, отсекая мир стерильности. Прохожие на чистых, ухоженных улицах Холмов шарахались от меня, словно от прокажённого, зажимая носы платками и с отвращением отворачиваясь. Проходившей мимо нарядной парочке в вечерних нарядах я хрипло, с вызовом бросил:

— Что, никогда живого трущобного детектива не видели? Пахнущего правдой жизни?

Они резко отвернулись, дама вскрикнула, и парочка почти побежала прочь, пятясь. Я усмехнулся, свернул в первый же грязный переулок и отправился домой долгим, извилистым путём через задворки, промзоны и тёмные дворы, где мой вид никого не удивлял.

Добрался до дома только ранним утром, уставший до полусмерти, с ногами, ставшими ватными, и испытывая зверский, сосущий под ложечкой голод. Поднимаясь по скрипучей лестнице, встретил миссис Молли. Она ахнула, прижала руку к груди — то ли от ужаса при виде моего измождённого лица и грязной одежды, то ли от волны вони, что от меня исходила.
— Зейн, Господи милосердный! Что с тобой случилось?!
— Всё в порядке, миссис Молли, — буркнул я, пробираясь мимо неё к своей двери и с трудом вставляя ключ в замок. — Обычная работа… Непередаваемые ароматы служебного рвения.

В квартире я с трудом, с глухими стонами стянул с себя одежду — она была пропитана грязью, запекшейся кровью и той невыразимой, едкой канализационной вонью, что, казалось, въелась в самую ткань. Вытряс из карманов патроны, смятый, отсыревший и испачканный блокнот, который теперь был безнадежно испорчен. Всю одежду — в пасть ждущей стиральной машины. Сам — в душ.

Я стоял под почти обжигающей струёй воды, оттирая кожу жёсткой щёткой докрасна, пока та не начала саднить. Но ощущение, будто эта вонь, этот смрад смерти и безумия въелись в самую плоть, глубоко в поры, никак не проходило. Под снятыми бинтами уже не зияли раны — оставались лишь розовые, быстро бледнеющие полосы свежих шрамов, однако память тела, память о боли и пронзивших меня металлических щупальцах, оказалась сильнее любых физических следов.

Наспех, почти не прожёвывая, доел остатки вчерашнего ужина, затем приготовил и съел ещё одну двойную порцию — организму нужны были бешеные дозы калорий для восстановления, он пожирал всё подряд в слепой, животной попытке залатать себя. Запустил машинку на интенсивный режим стирки с двойным полосканием, а затем, неудовлетворённый результатом, включил ещё один цикл.

После, не в силах дольше сопротивляться тяжести, навалившейся на глаза, я рухнул на застеленную кровать и провалился в сон. Тяжёлый, глухой, без сновидений, беспробудный и мёртвый, словно сон утопленника. Проспал неподвижно почти двое суток.

Во сне меня окружили лица, чьи глаза горели пламенем отчаяния, навечно заключённые в хрустальные гробы, заполненные свинцовым туманом забытья. Рты их распахнулись в немом вопле, словно вода впитала горькую боль рассказов, погребённых в ледяной пустоте. Сон казался путешествием в потустороннюю галерею подводных мумий, где каждый сосуд хранил свою печальную истину, постепенно растворяясь в мерцающих бликах и смутных очертаниях мрачного царства молчаливых душ.

Читать далее

Я заставил себя двигаться по коридору, который теперь напоминал свалку механического ада. Повсюду лежали обломки автоматонов и тех самых пауков, тихо потрескивающих, остывая. Я не мог оторвать взгляд от лиц, впаянных в металл. Глаза, лишённые сознания, были пусты и остекленели, но мозг, заточённый в железные темницы… Пока в нём теплилась искра жизни, он испускал волны невыразимой, выворачивающей наизнанку агонии, бесконечного, всепоглощающего кошмара и безумия, сжимающие желудок тугим узлом и вызывающие тошноту в горле.

«Какой же больной, извращённый разум способен на такое? Какая бездна должна зиять в душе создателя этого ужаса?»

Я, прижимаясь к влажным стенам, обошёл груды дымящегося хлама, пока не наткнулся на вентиляционную трубу, уходящую вверх и закрытую прочной, закреплённой на болтах решёткой. Другого пути внутрь не просматривалось.

Я закрыл глаза, отсекая ужас вокруг, и попытался вспомнить. Вспомнить то животный страх, когда я инстинктивно сжимался, становился плоским, безвоздушным, чтобы уместиться в крошечной тени, когда каждый лучик света грозил выхватить меня из единственного убежища. Тогда я действовал на чистом, первобытном страхе.

Теперь же мне приходилось воспроизводить это сознательно, через боль и наркотический туман. Я подошёл к решётке, упираясь ладонями в холодный, шершавый металл, и начал... сжимать себя. Не физически, а как-то иначе — представляя, будто моя сущность, сама моя душа становится меньше, плотнее, текучей, словно ртуть.

Не получалось. С первой попытки, со второй, с десятой… Даже с двадцатой. Я обливался липким, холодным потом, от нечеловеческого напряжения гудело в висках, а в лёгких не хватало воздуха. Не знаю, сколько прошло времени — может, пятнадцать минут, а может, целый час, потерянный в этом аду, — но в какой-то момент, когда отчаяние уже начало подбираться, ко мне вернулось то самое, неуловимое ощущение. Ощущение, будто я не тело из плоти и костей, а лишь тень, которую можно смять, сложить и просунуть в любую, самую узкую щель.

Я начал протискиваться сквозь решётку. Это была пытка, превосходившая любую физическую боль. Каждая клетка моего существа вопила от невыносимого давления, словно меня сдавливали со всех сторон гигантские, неумолимые тиски. В узкой, тесной трубе стало чуть легче дышать, но ужасающее давление никуда не исчезло — оно давило на лёгкие, сжимало сердце, сплющивало кости, грозя раздавить насмерть.

Я не плыл, а медленно, мучительно просачивался вперед, словно густая смола, молясь лишь об одном — чтобы эта пытка скорее закончилась, даже ценой смерти. Через несколько минут, показавшихся вечностью, я наконец оказался по другую сторону.

И замер, цепляясь дрожащими пальцами за холодные прутья решётки изнутри, пытаясь перевести дух.

Передо мной открылся ад, сравнимый разве что с самыми мрачными пророчествами. Грубая, чудовищная лаборатория, залитая мерцающим алым светом. Люди, прикованные к металлическим столам, похожим на жертвенные алтари. К некоторым тянулись трубки, по которым пульсировала мутная зеленоватая жидкость. Все были без сознания, их лица искажала маска застывшей боли. У одного не хватало руки — её заменял грубый, шипящий гидравлический манипулятор. Другого разобрали почти полностью: его ребра были жестоко отогнуты, обнажая сложные механизмы, вплетённые в плоть. А в дальнем углу… огромные прозрачные колбы, опутанные сетью проводов и трубок, содержали лишь головы. Их глаза бешено вращались в орбитах, рты беззвучно раскрывались в немом, непрерывном крике. Эти головы источали волны столь чистого, совершенного в своём ужасе страха и отчаяния, что я едва удержался от собственного крика. Здесь работал конвейер — конвейер производства живого, дышащего ужаса. Где-то среди всего этого, в самом центре кошмара, должны были находиться Эйден и Харлан.

Источник того «голода» оказался чудовищнее самых мрачных пророчеств. Это не было тварью из плоти и крови в привычном смысле. Это был заплывший жиром, аморфный мешок, лишь отдалённо напоминающий человеческий облик. Его кожа, мертвенно бледная и полупрозрачная, была испещрена гнойными язвами, сочившимися мутной сукровицей, от которой исходил сладковато гнилостный запах. По бокам туловища торчало по три скрюченных, хитиново-металлических манипулятора, усеянных пилами, иглами для инъекций и щупальцами с острыми, как скальпель, наконечниками; они судорожно подрагивали в воздухе, издавая сухое, стрекочущее звучание. Лицо отсутствовало вовсе — на его месте зияла вмятина, утыканная десятком механических окулярных сенсоров разных размеров и форм, вращавшихся и фокусировавшихся независимо друг от друга, издававших тихое, назойливое жужжание, похожее на рой разъярённых насекомых. Вместо ног тело покоилось на шести длинных, сегментированных, паучьих конечностях из чёрного, отполированного до блеска хитина, с острыми, как бритва, наконечниками, которые мягко, влажно постукивая, впивались в бетонный пол, оставляя крохотные, дымящиеся отверстия.

Он передвигался по лаборатории с противной, покачивающейся грацией падальщика, его манипуляторы с отвратительной нежностью поглаживали тела несчастных на столах, а механический, синти-голос, похожий на скрежет битого стекла по металлу, приговаривал:

— Скоро, мои деточки... скоро вы станете красивыми-красивыми... самыми лучшими... самыми совершенными...

Харлан лежал в углу, всё ещё без сознания, его дорогой костюм был испачкан грязью и чем-то тёмным. Эйден — на одном из центральных столов, к его груди, как и к груди Харлана, крепились зловещие трубки, по которым пульсировала мутная жидкость. Его руки и ноги пока были на месте — его только начинали готовить к «преображению».

В углах лаборатории и под самым потолком, куда свет алых ламп не проникал, царила густая, благословенная тьма. Во второй раз преодолеть преграду оказалось немного проще — адреналин, ярость и отчаяние послужили отмычкой. Я управился всего за несколько мучительных минут и поплыл под потолком словно призрак, неотрывно наблюдая за развернувшейся внизу картиной ада.

Нападать здесь и сейчас было чистейшим безумием. Но ждать, пока этот урод начнёт кромсать новое тело, я не мог — ни физически, ни морально.

Я материализовался в самом тёмном углу, за грудами хлама, «Ворон» уже был в моей руке — холодный и надёжный. Без криков, без предупреждений. Я всадил в аморфное, колышущееся туловище чудовища все семь пуль подряд. Грохот выстрелов, громоподобный в замкнутом пространстве, оглушил лабораторию, заглушив на миг все прочие звуки.

Существо сначала испуганно вскрикнуло — высоким, пронзительным, почти детским голосом, неестественным и жутко контрастирующим с его обликом. Затем крик перешёл в противный, животный визг боли и ярости. Оно забилось, манипуляторы замахали в воздухе, словно отрубленные щупальца, разбивая стеклянные колбы с хлюпающим звуком и сметая инструменты со зловещим лязгом.

Я отпрыгнул за ближайший металлический стол, пахнущий антисептиком и кровью, и, не глядя, судорожно начал перезаряжать револьвер. Руки дрожали, пальцы стали ватными и плохо слушались — навалилось то самое «похмелье» от использования силы, тяжёлое и липкое, словно горячая смола. Делал всё, чему научил меня Джон: на ощупь, полагаясь лишь на мышечную память, заставлял пальцы закладывать каждый патрон. Тем временем с другой стороны раздался тяжёлый, волочащийся звук, потом грохот опрокинутого оборудования.
— Опять… ОПЯТЬ! — взревел синтетический голос, полный нечеловеческой, кипящей ярости. — Кто-то хочет испортить моё совершенство! Моих детей!

Я выглянул из-за укрытия, поймал в прицел колышущуюся массу и всадил в неё ещё две пули. Затем рванул к Харлану, с силой выдернул торчащие из его шеи и рук тонкие трубки, с противным присвистом выпускавшие воздух, и стащил его тяжёлое, безвольное тело на пол, за очередной станок. Мельком отметил про себя, что для своего возраста маг сложён отлично — мышцы были твёрдыми, тело тяжёлым, видимо, сказывались годы изнуряющих магических практик и аристократического спорта.

Но следующее мгновение стало финальным. Один из хитиновых манипуляторов, быстрый как кобра, выхватил меня из-за стола за плечо и с чудовищной силой швырнул в бетонную стену. Мир взорвался ослепительной белой болью. Воздух с хрипом вылетел из лёгких. В глазах заплясали чёрные пятна. Острые, жгучие муки в боку не оставляли сомнений — рёбра сломаны. Правое плечо беспомощно повисло, вывихнутое, не слушалось, пронзительная боль пульсировала с каждым ударом сердца.

Я переложил «Ворона» в левую, трясущуюся руку, с трудом удерживая его скользкими, липкими от пота пальцами.
«Надо бы научиться стрелять и левой...» — пронеслось в голове запоздалой, идиотской мыслью, отдающейся эхом в пустоте надвигающегося шока.

И тут до меня наконец дошло, пробившись сквозь боль и туман. То, что я чувствовал всё это время… это был вовсе не голод. Это было нечто иное, куда более жуткое. Концентрированное, безумное, всепоглощающее желание. Навязчивая, пожирающая саму душу идея. Порочная, извращённая мечта, лишённая всякой эмпатии. Вечная, неутолимая мысль — создать «совершенство». Подобное себе самому. Распространить свою уродливость, свою боль, свою изломанную сущность на весь мир.

Он приближался ко мне, его механические глаза сверкали холодным, бездушным безумием, а манипуляторы сжимались и разжимались в предвкушении.
— Ты… ты тоже станешь совершенным… — просипел он, и в его голосе слышалась не злоба, а почти что… надежда.

Я поддел поля шляпы дрожащим стволом «Ворона», с трудом удерживая его в левой руке. В этот абсурдный, пронизанный болью миг, мне стало почти до истерики смешно. Шаткий, непослушный ствол едва навелся на хаотичное скопление механических глаз, жужжащих и вращающихся передо мной.

— Прости, — хрипло, с кровавым пузырем на губах, выдохнул я, — но даже у моей бывшей это не получилось.

Он занес манипулятор, увенчанный огромным шприцем, заполненным чем-то ядовито-зелёным и пульсирующим. Я спустил курок.

Первый выстрел. Промах. Пуля со звоном отскочила от металлической балки где-то позади. Игла, шипя, прошила воздух в сантиметре от моего виска, обдав лицо ледяным ветерком.

Второй выстрел. Попадание. Стекло одного из окуляров звонко треснуло. Он взвыл — высоким, истерическим визгом, и его манипулятор, дернувшись, с силой вонзил иглу мне в бедро. Адская, жгучая боль, словно раскалённый гвоздь, пронзила ногу, заставив всё тело содрогнуться.

Третий выстрел. Я плюнул ему в «лицо» свинцом. Ещё один глазной сенсор лопнул, брызнув маслянистой жидкостью с запахом озона и гари. В ответ другой манипулятор, с шипящей дрелью на конце, с глухим хрустом прошил мне живот. Мир поплыл, окрасившись в багровые тона, звуки стали приглушёнными, будто из-под толстого слоя воды.

Четвёртый выстрел. Я почти не чувствовал левую руку, она онемела от боли и шока, но каким-то чудом, на чистой ярости, поднял револьвер и выстрелил снова. Он взревел, и два стальных шипа, холодных и острых, с противным хрустом вонзились мне в грудь, ломая рёбра. Ещё один — с резкой, рвущей болью — в ногу.

Пятый, последний выстрел. Я всадил пулю прямо в центр скопления его глаз, в эту жужжащую, мерцающую панель. И в этот самый миг его грудь, спину и часть манипуляторов прожгла ослепительная, концентрированная молния Харлана. Маг, придя в себя, вложил в этот удар всю свою накопившуюся ярость, отчаянье и ужас.

Сквозь угасающее сознание, сквозь пелену крови, пота и невыносимой боли я увидел, как обугленная, дымящаяся груда плоти и металла бесформенно рухнула на пол, издав последний булькающий звук. Среди оплавленных проводов и пластин, в глубине туловища, дымилась и пульсировала, медленно затухая, серая масса мозга. Оказалось, что при попадании в «голову» мозг не был задет. Он надёжно прятался в самой утробе этого чудовища.

«Вот она, ирония… Спрятать разум в самую грязную и уязвимую часть…»

Моё лицо, искажённое гримасой боли, тронула судорога, отдалённо напоминающая улыбку. Рука с «Вороном» безвольно упала на холодный бетон, издав глухой стук. Я почувствовал, как проваливаюсь в чёрную, тёплую и бездонную яму, которая не обещала ничего, кроме забвения. Последняя мысль была почти будничной, отстранённой:
«Кажется, у меня будет чудовищное, адское похмелье… Если, конечно, я вообще проснусь…»

Сквозь густой, вязкий туман кошмарного сна, в котором я метался среди щупалец и вращающихся глаз, удалось разлепить ресницы, слипшиеся от гноя и пота. Попытался прокашляться, прочистить лёгкие от ощущения тяжести, но вместо кашля меня вырвало — горькой жёлчью и тёмной, густой кровью. Кто-то вовремя, резко перевернул меня набок, чтобы не дать захлебнуться собственной рвотой. Голоса доносились сквозь толщу воды, слова казались бессмысленным набором звуков, а голову разрывало, словно по чугунному колоколу внутри черепа били кувалдой. Любой звук, любой луч света отзывались болью в висках, новой волной тошноты. Застонал глухо и безнадежно, меня затрясло в лихорадочной дрожи, будто в ледяной воде.

Мне пытались дать попить. Кто-то поднёс к моим распухшим губам прохладную металлическую чашку. Я сделал крохотный, жалкий глоток воды — и моё тело вновь выгнулось в мучительном, судорожном спазме, исторгая наружу уже пустоту, смешанную со слизью и кровью. Сознание опять уплыло, унося в новые, изощрённые круги ада.

Я видел Элис. Она была ослепительно прекрасна, сидела за огромным, полированным роялем и играла что-то сложное и грустное. Её платье… Оно было таким ярким. Жёлтым? Нет, теперь оно стало алым, как свежая кровь… Оно казалось мутным, переливалось, словно нефтяная плёнка. Из-под шёлкового подола выглядывали длинные, сегментированные, хитиновые паучьи лапы, мерно постукивая по паркету. Элис повернулась ко мне, её губы, алые и влажные, растянулись в ласковую улыбку, но голос, исходивший оттуда, звучал механически, скрежетом синтезатора, резавшим уши:
— Скоро приготовлю тебе ужин, дорогой. Сделаю котлеты… из отборной говядины. Сама нарежу мясо, соберу мясорубку.

Я хотел проснуться, закричать, вырваться, но не мог шевельнуть даже мускулом. Сон перешёл в новый виток безумия: бесконечный, уходящий в темноту коридор, чьи стены состояли из стеклянных колб, заполненных мутной жидкостью, в которой плавали и тихонько били по стеклу человеческие головы. Глаза их — пустые, остекленевшие — смотрели прямо на меня. Головы не издавали звуков, однако от них исходил оглушительный, беззвучный визг, волна чистого, вывернутого наизнанку отчаяния и безумия, давившая на мозг, грозящая превратить его в лепёшку.

Новый, лающий кашель, полный крови и боли, снова вырвал меня из этого ада. Я открыл глаза. Ослепительный белый свет операционных ламп, смутные, расплывчатые лица, склонённые надо мной. Губы шевелились, беззвучно произнося что-то. Снова поднесли к губам чашку. На этот раз с чем-то густым, молочным, пахнущим лекарством. Я попробовал сделать глоток — густая жидкость обожгла горло, и моё тело вновь выгнулось в бесполезном рвотном спазме, выплёвывая назад своё спасение.

А потом снова эти сны… Миссис Молли, добрая, вечно переживающая миссис Молли, вынесла мне на старой деревянной доске тарелку с дымящимися, ароматными пряниками-паукообразными. Вместо их хитиновых тел на тонких, изящных ножках покачивались крошечные морщинистые человеческие головки с беззубыми ртами, беззвучно шевелившими губами, шептавшими моё имя и бесконечно тянувшими его в немом ужасе.

Горло саднило невыносимо, словно его начисто выскоблили грубой наждачной бумагой, и каждый глоток воздуха отзывался жгучей болью. Правая рука, туго затянутая в самодельные, пропитанные чем-то едким бинты, лежала неподвижным грузом. Живот был стянут плотными тряпками настолько туго, что любое шевеление вызывало глубокую, пульсирующую боль, исходящую прямо из центра моего тела.
Я снова очнулся в том же аду. Лежал на холодном, липком от пятен непонятного происхождения металлическом столе — том самом, на котором совсем недавно кого-то готовили к чудовищному «преображению».

С трудом повернув голову, скрипящую от напряжения, я увидел суетящихся вокруг людей — не автоматонов, а живых, бывших пленников, но живых. Воздух был густым и тяжёлым, пахнущим антисептиком, кровью, жжёной плотью и озоном. Один из выживших, мужчина с лицом, испещрённым морщинами усталости, подошёл ко мне с жестяной, помятой чашкой в руке.

— Пей, — коротко бросил он, без лишних церемоний приподнимая мою голову. Пальцы его были шершавыми и холодными.

Я инстинктивно попытался отстраниться, но моё тело было бессильно, словно ватный груз. Он просто влил мне в рот что-то густое, мутное и невыносимо горькое. Жидкость обожгла воспалённое горло, и я сглотнул, едва не подавившись, ощущая, как тяжёлый поток стекает в пустой, сведённый спазмами желудок.

— Ого, — равнодушно, с профессиональной отстранённостью констатировал человек, отнимая чашку. — В этот раз не выблевал. Молодец. Прогресс.

— Где… я? — прохрипел я, и собственный голос прозвучал чужим, хриплым и разбитым, будто у старика.

— Всё там же, детектив, — бросил он, уже отходя прочь и вытирая руки грязной тряпкой. — В самом сердце ада. Никуда мы не выезжали.

Я перевел тяжёлый, затуманенный взгляд. Теперь лаборатория, ярко освещённая аварийными лампами, была полна людьми. Люди, сгорбившись, оказывали помощь тем, кого ещё можно было спасти, — их тихие, ободряющие слова смешивались со стонами и приглушёнными рыданиями. Снаружи, за массивной металлической преградой, раздавался оглушительный, безумный грохот, лязг разрываемого металла и яростные, методичные удары по броне. Автоматоны, оставшиеся без хозяина, будто обезумели, с нечеловеческой настойчивостью пытались выбить дверь и добраться до нас.

И тогда мой взгляд пал на него. Харлан Ла Бруньер стоял, выпрямившись во весь рост, у соседнего стола, на котором, под простыней, лежал его сын. Эйден был бледен как полотно, но грудь его медленно, ритмично поднималась и опускалась. Сам Харлан выглядел помятым — его безупречный костюм был испачкан грязью, тёмными пятнами запекшейся крови и ещё чем‑то, но он держался с прежней, несгибаемой аристократической осанкой, словно король, обозревающий руины своего королевства.

Его бас, громоподобный и властный, прозвучал как удар набата, больно отдаваясь в моей раскалывающейся от боли и гула голове:
— Детектив Арчер.

Я медленно, с усилием перевел на него взгляд, чувствуя, как веки наливаются свинцом.

— Как вы очнулись раньше меня? — спросил он, и в его голосе сквозило не просто недоумение, а нечто более острое и тяжёлое — холодное, аналитическое недоумение, смешанное с нежелательным, но настойчиво пробивающимся подозрением. Его пронзительный взгляд изучал меня, выискивая нестыковки.
— Мне вкололи мощнейший магический нейтрализатор. В вас — тоже. И всё же... Вы пришли в себя первым.

Читать далее

Он покачал головой, его лицо в призрачном свете шаровой молнии стало жёстким и решительным.

— Я могу установить сложное охранное заклинание, но для его активации потребуется несколько десятков минут.

— Нет, — отрезал я, поднимаясь. — У нас нет лишнего времени. Я чувствую, мы можем опоздать. Решительно опоздать.

Я достал из багажника тяжёлую монтировку, вставил её стальной клюв в щель люка и, напрягая спину, с громким, оглушительным лязгом сдвинул чугунную крышку в сторону. Бросил инструмент и, не раздумывая, первым ступил на скользкие, покрытые слизью ступени, ведущие в царство вечной сырости и тьмы. Я прижал к лицу скомканный платок, в другой руке сжимая рукоять «Ворона»; холод металла был единственной знакомой точкой в этом хаосе.

Харлан постоял наверху всего пару секунд, затем, сжав волю в кулак и преодолев брезгливость, последовал за мной, освещая путь своим ярким, но столь выдающим нашу позицию шариком. Он нервничал — я чувствовал это по его учащённому, сдавленному дыханию, по тому, как он судорожно зажимал нос шёлковым платком. Его внутренняя буря выливалась в непрерывный поток шепота, который эхом отражался от влажных стен:
— Куда мы идём? Вы уверены, что это правильный путь? Что это за ужасный запах? Он повсюду…

— Возьмите себя в руки, — резко оборвал я его, когда его нервы начали сдавать окончательно. — Прошу вас. Сейчас это важней всего.

Он мгновенно замолчал. От него повеяло не раздражением, а смущением и стыдом, хотя его лицо в свете магии оставалось маской аристократического спокойствия.

— Вы ни в чём не виноваты, — сказал я тише, пробираясь по колено в ледяной, зловонной воде. — Но сейчас мы должны быть тише воды, ниже травы. И сосредоточиться.

Он лишь коротко кивнул в ответ, и я почувствовал, как его подавленное любопытство снова нарастает — ему, видимо, смертельно хотелось спросить, откуда я знаю дорогу.

Вскоре мы вышли на развилку. Три одинаково мрачных, залитых зловонной водой туннеля расходились в разные стороны, уходя в непроглядную тьму. Я остановился, делая вид, что изучаю выбор.

— Мы должны выбрать путь. Идти наобум — плохая идея.

Я хотел дать ему право выбора. Пусть почувствует свою причастность, свою долю ответственности. И, если честно, мне совсем не хотелось потом выслушивать упреки, что «молодой выскочка-детектив обставил даже следователей с многолетним опытом».

Харлан замер, закрыл глаза, его пальцы напряглись. Прислушивался к чему-то внутри себя, к тонким вибрациям магии, недоступным мне. Через мгновение его рука уверенно указала на левый туннель.

— Туда.

— Уверены? — переспросил я, всматриваясь в непроглядную мглу.

— Нет, — честно признался он, и в этом была его сила. — Но именно там я бы и пошел.

— Отлично. Если выйдем в нужном направлении — будет вам особая благодарность от городского управления полиции.

Видимо, поняв, что излишняя нервозность выражается лишними словами, Харлан на этот раз просто молча кивнул, экономя дыхание.

Мы двинулись дальше, вода хлюпала под сапогами. Следующая развилка оказалась сложнее, лабиринт усложнился. Харлан вновь сосредоточился, его лицо исказила гримаса напряжения, и теперь он указал направление уже без тени сомнений.

— Я… чувствую нечто. Чужое присутствие. След.

Я доверился его чутью — тем более, он вёл нас вглубь, оттуда исходил тот самый, давящий «голод». Я шёл чуть впереди, «Ворон» наготове, палец лежал на спусковой скобе.

— Говорите обо всём, что почувствуете. О малейшем изменении в воздухе, в энергии.

— Хорошо, — его голос прозвучал собранно, без прежней дрожи. — Мы близко. Я чувствую.

За границами света его магического шара, в серости тьмы, я начал различать смутные очертания. Не просто трубы и стоки, а какие-то... рукотворные сооружения. Сложённые из обломков бетона и ржавого металла, неестественно ровные и прочные. И тишина. Слишком глубокая, зловещая тишина для бурлящих жизнью канализаций.

И вдруг его магический шар дрогнул, свет замигал, словно в предсмертной агонии светляка.
— Энергия... Чуждая... Впереди...

— В сторону! — заорал я, изо всех сил отшвыривая его плечом в грязную, мокрую нишу стены.

Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки грохот потряс туннель. Длинная очередь крупнокалиберных пуль прошила воздух там, где мы только что стояли, и вгрызлась в противоположную стену, поднимая фонтан бетонной крошки и брызги зловонной воды. Мы прижались к холодной, скользкой стене, а в ушах стоял оглушительный звон, смешанный с яростным стуком собственного сердца. Впереди, в темноте, замерцали кроваво-красные точки — бездушные глаза автоматических турелей.

Я никогда не видел магов в настоящем бою. По крайней мере, таких, как он. Харлан не произнес ни единого заклинания вслух. Он просто... преобразился. Глаза его вспыхнули ослепительным, безжалостным белым светом, крошечные шаровые молнии, словно живые существа, заплясали на кончиках пальцев, и уже через миг его с головы до ног окутал мерцающий, переливающийся купол чистой энергии, похожий на жидкое стекло. Он вышел из укрытия с ледяным спокойствием. Пули, долетавшие до него, не отскакивали рикошетом — они просто плавились, превращаясь в короткоживущие капли раскалённого металла и ядовитый дым, едва коснувшись поверхности щита.

Два сгустка концентрированной энергии сорвались с его ладоней и промчались по туннелю с низким, зловещим гулом, больше похожим на предсмертный вздох. Каждый нашёл свою цель с бездушной точностью. Оглушительный грохот турелей сменился гнетущей тишиной, пахнущей озоном, расплавленной сталью и… холодной, безмолвной яростью оскорблённого аристократа.

Он перестал сверкать. Воздух вокруг на несколько секунд стал кристально чистым, выжженным, но тут же удушающая вонь нечистот и плесени нахлынула с новой, удвоенной силой. Я стоял, слегка ошарашено разглядывая оплавленные, дымящиеся груды металла, еще секунду назад бывшие смертоносными орудиями. «Дерьмо!» — подумал я. — «Прямое столкновение с магом высшего уровня может быть фатальным. Жаль, эльфам не ввели ограничения на магию — у них там, на Сияющих холмах, каждый второй мнит себя божеством».

Харлан с абсолютно невозмутимым видом, словно только что расписался в деловых бумагах, вновь зажёг свой маленький светящийся шар.

— Продолжим? — предложил он тем же ровным, бесстрастным тоном, каким мог бы сказать, что мы просто вышли из лифта в его офисе.

Я прокашлялся, стряхивая с плаща капли грязной воды и металлическую пыль.

— Конечно. Но… Это странно. Зачем здесь автоматические турели?

Я подошёл ближе к обломкам, стараясь не обжечься о тлеющий металл. Конструкция была сильно деформирована и оплавлена до полной неузнаваемости.

— Вид, конечно, ужасный, но это явно не армейское изделие. Скорее всего… кустарный самопал. И крайне опасный самопал.

Харлан коротко хмыкнул, и в его голосе прозвучало мрачное удовлетворение.
— Значит, мы идём в правильном направлении. Крыса почуяла опасность и расставила ловушки.

Я не стал менять серебряные патроны на обычные — внутренний инстинкт, натянутый как струна, подсказывал, что они ещё могут пригодиться. Мы двинулись дальше, глубже в сырое чрево лабиринта.

Метров через тридцать, за очередным крутым поворотом, Харлан резко замер, подняв руку.
— Слышите? — прошептал он. — Какие-то... звуки. Электронные попискивания. Прерывистые сигналы.

Я не слышал ничего, кроме вечной капели с потолка и звона в собственных ушах после недавней канонады. Но я чувствовал. Оттуда, из сгущающейся темноты, исходила волна такого концентрированного, вывернутого наизнанку отчаяния, животного страха и безумия, что у меня похолодело в животе. Я осторожно выглянул из-за угла.

В тусклом свете шара Харлана замерла искажённая фигура. Прямоходящая, с громоздким стальным телом, роботизированными конечностями, издававшими тихий шипящий звук. И голова… На стальной, неестественно выгнутой шее была намертво закреплена человеческая голова. Мужчина средних лет. Глаза широко раскрыты, но взгляд пустой, остекленевший, лишённый всякой мысли. Из полуоткрытого рта, обметанного язвами, доносилось слабое, булькающее попискивание, словно от сломанного радиоприёмника.

Харлан не видел жутких деталей — его свет не доставал так далеко. Но он кожей ощущал исходящую от существа угрозу.
— Здесь что-то не так, — прошептал он, и его тело снова окуталось ослепительным сиянием защитного купола. Он сделал шаг вперёд.
Автоматон резко, с механическим щелчком, повернул голову. Голос, лишённый интонаций, прозвучал словно скрежет железа по стеклу:
— Обнаружена угроза. Ликвидация.

Он открыл огонь без малейшего промедления. Среди строчащих очередей обычных пуль раздавались тяжёлые, громовые выстрелы — раз в несколько секунд, и каждый раз щит Харлана вздрагивал, мерцал, но держался, поглощая чудовищную энергию.

И снова магия сделала своё дело. Ослепительная вспышка, на мгновение осветившая всё уродство туннеля, резкий запах гари и озона — и автоматон превратился в груду дымящегося, оплавленного лома.

Я подошёл ближе, стараясь не смотреть на человеческие останки, теперь навсегда искажённые жаром и болью. От турелей исходило нечто похожее, но гораздо слабее, приглушённее. Я чувствовал истинный источник этого кошмара дальше, в самой глубине.

— Что вы ищете в этом хламе? — спросил Харлан, его голос был напряжён, дыхание слегка учащено.

— Например… вот это, — ответил я, ткнув стволом «Ворона» в оплавленную массу внутри вскрытого стального черепа. Среди сплавленных проводов и процессоров угадывались остатки чего-то органического, студенистого. Фрагменты человеческого мозга, вплавленные в схему.

— Как вы думаете, сэр, — тихо, почти беззвучно проговорил я, — каков шанс, что мы ищем не чудовище, а безумца, который их создаёт?

Харлан нахмурился, его лицо, освещенное снизу магическим светом, стало похоже на трагическую маску.

— Тогда мы должны поторопиться. Пока не стало слишком поздно.

— Конечно, — согласился я. — Но постарайтесь в следующий раз обезвредить так, чтобы хоть что-то осталось для изучения.

Я говорил это, но всей душой, каждой клеткой ощущал приближение новой волны. Около пяти одинаковых, синхронных сигналов. Все испускали одни и те же волны слепой, запрограммированной агрессии, перемешанные с тем же леденящим душу, немым отчаянием замкнутого в металлической тюрьме сознания.

Я выпрямился во весь рост и жестом, полным мрачной иронии, пригласил Харлана вперёд, в сгущающуюся тьму.
— После вас, сэр. Раз уж у вас такой… универсальный пропуск.

Я заранее прижался к холодной, покрытой слизью стене, отыскал взглядом нишу. Харлан замер в центре туннеля; его поза выражала ледяную сосредоточенность. Через несколько секунд мышцы на его шее напряглись.
— Идут. Пятеро. С разных сторон.

Когда они вывалились из темноты, он не стал тратить время на церемонии. Единственный, чудовищный разряд, напоминающий сжатую в кулак грозу, пронзил туннель от стены до стены. Воздух затрещал и зашипел, запахло озоном, горелой изоляцией и чем-то сладковато-приторным — палёной органикой. От автоматонов остались лишь бесформенные, дымящиеся остовы, больше похожие на случайные наплывы металла. Изучать было нечего, да сейчас это действительно было последним, о чём следовало думать.

Мы шли дальше, ибо тот самый «голод» стал почти физическим давлением в воздухе, тянущей нитью в этом подземелье. Харлан, ведомый своим магическим чутьём словно кровная ищейка, уверенно вёл вперёд. Скоро сырой туннель упёрся в массивную лишённую всяких опознавательных знаков металлическую дверь, запертую несколькими внушительными явно магическими замками. От них исходило зловещее смертоносное эхо — вибрация, обещающая немедленную расправу всякому, кто посмеет коснуться.

— Не приближайтесь, — предупредил Харлан, его лицо стало маской предельной концентрации. — Защита запредельного уровня. Смерть на расстоянии вытянутой руки.

— Согласен, — кивнул я, ощущая, как по спине бегут ледяные мурашки. — Это ещё цветочки. Наверняка здесь приготовлен целый букет.

Но за дверью… За дверью я чувствовал людей. Живых. Слабые, дрожащие искорки сознания — клубок страха, боли и отчаяния. Среди них было оно. Концентрированный «голод». Оно сияло в моём восприятии словно ослепительная, ядовитая звезда в кромешной тьме, почти физически плотный сгусток ненависти.

Я убрал платок в карман, пытаясь привыкнуть к вони. Казалось, нос окончательно онемел, сдался под натиском этого аммиачного, гнилостного ада.

— Просто так её не взломать, — заключил Харлан, водя ладонью в сантиметре от поверхности двери, ощущая исходящий от неё жар. — В стенах, в полу… заложена взрывчатка. Серьёзного калибра. Разнесёт всё вокруг и вывернет наизнанку пару кварталов наверху.

Я мысленно прикинул наш маршрут, прокручивая в голове карту города.
— Мы где-то под заброшенными фабриками. Но эта ловушка… она не для защиты от тех, кто сверху. Она для нас. Для тех, кто сюда сунется.

Я подошел ближе, ладонью почти физически чувствуя исходящие от стали волны сконцентрированной опасности. Взрывчатку я тоже почуял — ее резкий, химический запах серы и селитры едва пробивался сквозь общую вонь. Хотя в этой мешанине сигналов вычленить что-то конкретное было все равно что услышать шепот в ураган.

И тут я почувствовал это. На самом краю сознания, за гранью обычных ощущений. Приближение. Медленное, методичное, неумолимое, как движение ледника. Холодная, тошная уверенность сковала внутренности.

— Нас просто завели в ловушку, — тихо, но чётко проговорил я, поворачиваясь к Харлану. — И мы, как наивные щенки, с радостью в неё вбежали.

Харлан не слушал, уставившись на дверь с фанатичным, почти безумным упорством.

— У меня очень, очень плохое предчувствие, — настаивал я, и голос стал жёстким, как сталь. — Вернёмся позже. С командой. С сапёрами.

— Нет! — он резко обернулся, глаза горели лихорадочным огнём. — Мы не можем просто развернуться и уйти! Придумаю что-нибудь! Должен!

— Чёрт возьми! — выругался я, хватая его за рукав и чувствуя, как под тканью дрожат его мускулы. — Нас привели сюда, как баранов на убой, а теперь ловушка захлопывается! Идем! Немедленно!

— Нет! — он с силой вырвал руку, его лицо исказили гримаса отчаяния и ярости. — Я никуда не уйду! Мой сын там! Я это чувствую!

И в этот самый миг моё периферическое зрение уловило движение. Медленное, скрежещущее, многоголосое. Из обоих концов коридора, из-за поворотов выползали десятки существ. Длинные, тонкие, словно паучьи, железные ноги несли металлические рамы, а вместо тел… Вместо тел у них были человеческие головы. Лица, застывшие в немом, вечном крике, с пустыми, застывшими глазами, намертво впаяны в холодный металл. Они двигались с жуткой, синхронной плавностью, заполняя туннель сплошной стеной скрежещущего металла и безмолвного ужаса.

— ТВОЮ ЖЕ МАТЬ! — заорал я, отскакивая спиной к стене и выхватывая «Ворон». — ВРУБАЙ СВОИ СВЕТИЛЬНИКИ, СТАРИК, МЫ В ГЛУБОЧАЙШЕЙ ЗАДНИЦЕ!

Он увидел их сам, когда на дрожащей границе света его магического шара зашевелились первые чудовищные силуэты. Лицо его, вместо того чтобы побелеть от ужаса, исказила холодная, безмолвная ярость.
— Мерзости… — прошипел он, и это слово прозвучало тише шелеста, но с силой разорвавшейся бомбы. Руки его вспыхнули ослепляющим, почти слепящим белым светом, заряжая воздух статикой.

Он начал методично, с хирургической точностью выпускать сокрушительные разряды сжатого электричества, целясь в самые плотные скопления «паучков». Воздух трещал и шипел, словно раскалённая сковорода, металл плавился с противным булькающим звуком, а человеческие головы взрывались, разбрызгивая вокруг студёнистую, дымящуюся массу. Вонь горелой плоти, палёного волоса и едкого озона смешалась в невыносимый, удушающий коктейль.

Я судорожно вытряс серебряные пули в карман, и они звякнули о другие патроны, словно насмехаясь надо мной. Проклиная дрожащие, скользкие пальцы, я начал запихивать в барабан «Ворона» обычные патроны. Пятнадцать секунд показались вечностью, каждый щелчок отдавался в висках молотом. Прицелился в ближайшего паука, чьи стальные лапы с шипением пневматики уже сгибались для прыжка. Выстрел. Промах, пуля с визгом отскочила от стены. Второй — рикошетом от стальной груди, осыпавший его лицо снопом искр. Третий... Наконец, одна из голов с хрустом разлетелась, разбрызгивая осколки костей и кровавую кашу.

Я стрелял снова и снова, пятясь к холодной, влажной стене. Из семи выстрелов лишь три оказались точными. Барабан с сухим щелчком опустел, и я вновь погрузился в мучительный, унизительный ритуал перезарядки, роняя на мокрый, зловонный пол две драгоценные медные гильзы, которые с тихим плеском утонули в жиже.

Кажется, за это время Харлан успел выжечь основную массу тварей, превратив туннель в свалку дымящегося лома. Но он, видимо, решил, что со мной надо обращаться как с нерадивым учеником на стрельбище, и оставил мне двоих — «для практики». С глухим проклятием, вырвавшимся хриплым шёпотом, я пристрелил и их, подобрал упавшие патроны и с трудом дозарядил револьвер.

— М-да, — флегматично, с ледяным спокойствием прокомментировал он, его щит мерцал, словно уставший светлячок, от потраченной энергии. — Стрелять вам ещё учиться и учиться. Пальцы будто из теста.

— Это вряд ли всё, — прохрипел я, с силой выдохнув и оглядев заваленный дымящимся хламом и останками туннель. В ушах стоял оглушительный звон. — Они просто...

И тут я увидел: из едва заметных щелей в стенах, из-под обломков, будто выползая прямо из камня, выдвинулось несколько тонких, похожих на ядовитых змей металлических трубок. Они плавно, беззвучно развернулись в нашу сторону.

Я не успел ничего выкрикнуть, не успел предупредить. Горло свело спазмом. Инстинктивно всем телом рванулся в сторону, в грязную нишу.

Но было поздно.

Резкий, шипящий звук, похожий на выдох ядовитой твари. Десятки крошечных, почти невидимых на свету игл впились мне в плечо, шею, незащищённый плащом бок. Точно такое же, с таким же неприятным шелковистым шорохом, случилось и с Харланом. Его магический щит, способный остановить пулемётную очередь, оказался бессилен перед микроскопическими дротиками, легко проникающими сквозь поры.

Я почувствовал укол — не боль, а скорее лёгкое, обманчивое жжение, как от укуса комара. А затем… стремительно нарастающую, свинцовую тяжесть во всём теле. Ноги подкосились, словно их подрубили, мир поплыл перед глазами, краски расплылись в грязное бурое пятно.

Последнее, что я увидел перед тем, как непроглядная, густая тьма поглотила сознание, — Харлан с искажённым немой яростью и шоком лицом пытался поднять руку для нового заклинания, но пальцы лишь беспомощно сомкнулись в пустоте, и он, словно подкошенный, тяжело рухнул вперёд, в грязную, зловонную жижу канализационного пола.

Тишина. Абсолютная, звенящая, нарушаемая лишь тихим бульканьем воды и потрескиванием остывающего металла.

Читать далее

Внезапно телефон взревел, разрывая тишину. Я отложил щетку и барабан, смахнул с пальцев масло и поднял трубку.

— Детектив Зейн Арчер. Слушаю.

Мне не дали договорить. В трубке бушевал голос Харлана Ла Бруньера, искажённый истерикой и отчаянием, граничившим с помешательством:
— Моего сына похитили! Эйдена похитили! Детектив, вы обязаны его найти! Немедленно! Сию же минуту!

Холодная волна пробежала по спине, сковав мышцы.
— Когда? Где он был в последний раз? — Мой голос стал низким и резким, отточенным сталью.

Харлан сыпал фактами, точными, быстрыми, его голос срывался на фальцет, задыхался.
— Сейчас буду, — перебил я его.
— За вами уже выехали!
— Я доеду сам. Так будет быстрее.
— Я уже поднял на ноги всех, кому могу доверять! Всех детективов!
— Хорошо.

Я бросил трубку. Руки, будто обладая собственной волей, продолжили движение — собрали «Ворон» в единое целое, проверили на слух и на ощупь: отточенные щелчки затвора, плавность хода курка, отсутствие малейшего люфта. Всё было идеально. Затем, не раздумывая, зарядил барабан серебряными патронами, холодный блеск которых обещал нечто большее, чем обычная свинцовая месть. Надел плащ, шляпу, сунул в карманы запасные патроны, тяжёлые и звенящие.

На лестничной площадке почти столкнулся с миссис Молли. Она вынесла мне тарелку с ещё тёплым, рассыпчатым печеньем. В последнее время она стала проявлять ко мне почти материнскую заботу; мне казалось, после потери собственного сына её сердце бессознательно искало, на ком бы излить нерастраченную нежность.

— Зейн, дорогой, возьми, хоть немного перекуси…

Я вежливо, но твёрдо отклонил, положив руку на её худенькое плечо:

— Спасибо, миссис Молли, я очень ценю, но сейчас бегу. Срочное дело. Вернусь поздно, не дожидайтесь.

Она что-то обеспокоенно прошептала, пожелала удачи, а я уже летел вниз по лестнице, не касаясь перил.

«Грань» отозвалась на поворот ключа низким, яростным рыком, в котором слышалось нетерпение. Я рванул с места, резина взвыла по мокрому асфальту, игнорируя правила и светофоры. Через несколько минут, резко затормозив, я оказался у кафе «Импрессион» на улице Березовой. У входа клубилась суета: полицейские, несколько патрульных машин с мигалками, ослепляющими в промозглой тьме. Офицеры допрашивали девушку в дорогом, теперь помятом и забрызганном грязью платье — та самая спутница Эйдена из парка.

Я вышел из машины, затушил сигару о подошву ботинка и сунул окурок в карман. Прицепил значок на лацкан плаща и подошел к ближайшему офицеру. Его лицо было бледным и озабоченным под капюшоном плаща.

— Детектив Арчер. По делу о пропаже Эйдена Ла Бруньера.

Он кивнул в сторону плачущей девушки, всхлипывающей в платок.

— Вот эта барышня была с ним. Мы как раз пытаемся понять, что произошло. Она говорит, он… — офицер смущённо кашлянул, — простите, пошёл туда по малой нужде. А там его и похитили.

Я посмотрел в указанном направлении. Тёмный, узкий проход между кирпичными стенами, поглощающий свет и надежду. Слишком уж классически. Слишком банально. Холодный ком встал в горле. Случайностью здесь и не пахло.

Шагнул в переулок, где уже царила организованная суета. Группа экспертов в белых комбинезонах, похожих на призраков в промозглой темноте, методично прочёсывала каждую пядь земли. Их движения были отточены, почти ритуальны. Один из них — мужчина с сединой на висках и усталыми глазами — увидев моё молодое лицо, мягко, но непреклонно преградил дорогу.

— Сынок, здесь работают специалисты. Мы со всем справимся.

Я указал большим пальцем на значок детектива, пришпиленный к мокрому плащу.

— Имею полномочия осмотреть место происшествия.

Эксперты обменялись быстрыми, понимающими взглядами. Мужчина тяжело вздохнул, и его дыхание превратилось в облачко пара в холодном воздухе.

— Понимаете, детектив, мы не сомневаемся в вашем рвении. Но один неосторожный шаг — и микроскопическая улика будет уничтожена. У нас… больше опыта в таком тонком деле.

Спорить было некогда. Из глубины переулка, за грудой разбросанных ящиков, до меня доносилось что-то — не звук, не запах, а смутная вибрация, слабый, но настойчивый зов.

— Мне нужно осмотреть дальнюю часть. Обещаю, не трону ни пылинки.

Они с неохотой расступились, образовав узкий проход.

— Ладно… Но, детектив, умоляю… — его голос звучал как последнее предупреждение перед прыжком в бездну.

— Постараюсь не подвести, — бросил я через плечо, уже пробираясь вглубь, где сгущалась тень.

Мне был нужен не просто формальный осмотр. Нужно было найти источник этого странного импульса. Чтобы не выдать свою способность, я попросил у одного из техников запасной фонарь. Его луч, холодный и резкий, выхватывал из мрака груды мусора, заляпанные граффити стены и блестевший от влаги асфальт. Я шёл, повинуясь внутреннему компасу, и нашёл.

На грязном, потрескавшемся асфальте, в мутной луже, отражавшей свет фонаря, лежала крошечная, не больше ногтя, капля чего-то зеленого и студёнистого. От неё исходила та самая, едва уловимая вибрация. Я не прикоснулся к ней, лишь присел на корточки, чувствуя, как холодная влага просачивается сквозь ткань брюк.

Вернулся к группе экспертов.
— Там, в конце, на асфальте, зеленая капля какого-то вещества. От нее... странно пахнет. Я не трогал.

На меня посмотрели с нескрываемым скепсисом, но профессиональное любопытство перевесило. Вскоре двое из них, двигаясь с предельной осторожностью, приблизились к месту. Они аккуратно, словно хирурги, собрали каплю в крошечную стерильную пробирку, которая тут же исчезла в сумке с доказательствами. Старший эксперт кивнул мне, и в его взгляде мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее уважение:
— Благодарю за бдительность, детектив.

Но в переулке для меня теперь не осталось ничего. Тот «зов» исчез, словно его и не было вовсе. Без их хитроумных приборов я вновь ослеп.

Помочь им больше было нечем, и я направился к девушке, надеясь выжать из её истерзанных нервов хоть крупицу правды. Но к этому времени на месте уже были Ла Бруньеры. Харлан, бледный как мрамор, с глазами, пылающими дикой смесью ярости и бессилия, рвался вперёд; его еле удерживали два офицера.
— Вы не понимаете! Это мой сын! Мне надо его найти самому!

— Господин Ла Бруньер, умоляю вас, успокойтесь! Вы только помешаете работе! — голос офицера дрожал от напряжения.

Харлан заметил меня, вырвался из державших его рук и вцепился мне в рукав, его пальцы сжимали ткань с безумной силой.
— Арчер! Что вы нашли? Говорите же!

Я отвел взгляд, уставившись в промозглую темноту переулка.
— Пока улик недостаточно. Ничего конкретного.

И снова погрузился в пучину размышлений. Все похищены. Всех взяли ночью. Бесшумно. Без криков, следов борьбы, когтей, шерсти. Ничего не выпало. Ничего не услышали. Это была не охота в обычном понимании. Это было… стирание. Исчезновение.

Пока я был в плену у своих мыслей, Харлан что-то говорил, сыпал вопросами, требовал действий, но его голос доносился до меня словно приглушённый гул из-за толстого стекла. Я его не слышал. Мозг лихорадочно работал, пытаясь сложить разрозненные фрагменты в единую картину, в которой не хватало самых главных элементов.

Я резко развернулся и снова зашагал в переулок, на ходу отстраняя цепкую руку Харлана и не слыша умоляющих, полных слез призывов его жены Ирины. Мне нужно было вернуться туда. В эту звенящую пустоту. В эту аномалию, нарушавшую все законы привычного мира. Ответ был там. Я чувствовал его каждой клеткой своего существа.

Пройдя по переулку до самого тупика, я не нашёл ничего, кроме шныряющих в грудах мусора крыс да въевшегося в кирпич запаха мочи и разложения. Что-то висело в воздухе — незримая струна напряжения, звонко натянутая на грани восприятия, но ухватить её, понять её природу я был не в силах. Что ж, здесь эксперты со своим хитроумным оборудованием справятся без меня. Они куда опытнее в осмотре места и выжимании показаний.

Я вернулся к «Грани», утопился в кожаное сиденье, вставил ключ в зажигание. В тот же миг пассажирская дверь распахнулась, и в салон, словно в спасительное убежище, повалился Харлан Ла Бруньер. Воздух в машине был густым — едкий табачный дым смешивался с оглушительным ревом гитар и низким, нетерпеливым урчанием мотора. Харлан, лицо которого отливало мертвенной бледностью, прижимал к носу шёлковый платок, словно пытаясь отфильтровать саму атмосферу моего мира.

Я молча приоткрыл окно, впуская внутрь влажный, холодный воздух, и тронулся с места, взяв курс на Трущобы. Всё началось именно там, в этих кишащих болезнями и отчаянием улочках. Потом волна перекатилась в Сумерки, а теперь накрыла и сияющие Холмы.

Я резко остановился у входа в «Грех Теней». Харлан, пошатываясь, вывалился вслед за мной, его ноги в лакированных туфлях неуверенно ступали по грязному тротуару. Я повернулся к нему, понизив голос:
— Публика здесь не жалует аристократов с Холмов. Лучше не отходите ни на шаг.

Он лишь отмахнулся изящным жестом, но в его глазах читалась смесь брезгливого отвращения и стальной решимости.
— Я не отстану от вас. Ни при каких обстоятельствах.

Мы вошли в бар. Джимми за стойкой, протиравший бокал грязной тряпкой, замер, увидев моего спутника. Его взгляд, обычно тусклый, зажёгся холодной искрой подозрения, скользнув по безупречному крою дорогого костюма Харлана. Я махнул рукой в его сторону:

— Налей и ему. Того же, что и мне.

Джимми, не сводя с нас тяжёлого взгляда, налил два стакана мутной, маслянистой жидкости и с глухим стуком швырнул в каждый по два кубика грязноватого льда. Я одним движением опрокинул свой стакан, обжигая горло, хлопнул им о стойку и бросил несколько монет.

— Джимми, старина, освежи-ка память. Где именно пропадали самые первые? Самые первые из тех, о ком ты слышал.

Харлан взял свой стакан, снова прижал платок к носу и замер, не в силах заставить себя поднести эту отраву к губам под тяжёлыми, изучающими взглядами завсегдатаев, для которых он был существом с другой планеты.

Джимми отложил бокал, взял какую-то начищенную до зеркального блеска ложку и начал медленно, почти гипнотически, тереть её тряпкой, глядя в пустоту.

— Первую... нашли в переулке за старой скотобойней. Второго — возле канализационного стока на Улице Отчаяния. Третью — старуху Марту, что тряпьё собирала, — за углом фабрики «Ржавый гвоздь»...

Я достал свой блокнот и начал набрасывать карту, соединяя точки. Получалась корявая, но зловещая паутина, медленно расползающаяся по городу.

Харлан в это время сидел неподвижно, уставившись в стакан. Глаза его покраснели не только от едкого воздуха — его явно мутило от концентрировавшейся тут безысходности. Я с горькой усмешкой вспомнил, что и мне в первый раз было нелегко.

В тот момент, когда он, сжав волю в кулак и поборов отвращение, всё же решился поднести стакан к губам, я резко хлопнул его по плечу:
— Мы едем. Немедленно.

Он вздрогнул, и по его лицу пробежала волна явного облегчения. Он отставил напиток, словно тот был наполнен кислотой.

— Сэр, вам нужно сохранять ясную голову, — сказал я и, чтобы не оскорблять Джимми демонстративно, залпом выпил и его стакан, ощущая, как обжигающая влага стекает по пищеводу.

Харлана, кажется, стошнило бы уже от одного этого зрелища, но он лишь с лихорадочным жаром кивнул и почти выбежал из заведения, опережая меня. На улице он судорожно, полной грудью вдохнул воздух, пахнущий гнилью, но всё же казавшийся ему чище барной вони, и убрал платок от лица.

— Как… как тут вообще можно дышать? — прошептал он, оглядывая облупленные фасады и потухшие, пустые глаза редких прохожих.

— Они тут не дышат, — безжалостно ответил я, поворачивая ключ зажигания. — Они задыхаются. Поэтому у детей тут глаза как у стариков, видавших все круги ада.

Мы погрузились в салон, и «Грань», с рычанием тронувшись с места, понесла нас по только что намечённым точкам. По тем самым местам, где всё и началось.

Он устроился на пассажирском сиденье и наконец приоткрыл своё окно. В салон ворвался густой, удушливый воздух Трущоб — коктейль из гари костров, сладковатой вони гниющей органики и чего-то третьего, неосязаемого, но ощутимого: запаха безысходности.

— Что это вообще за… музыка? — спросил он, морщась от оглушительного хаоса перегруженных гитар и яростного вокала. — Никогда такого не слышал. Звучит… варварски. Агрессивно.

— Именно, — согласился я, ладонью скользя по шершавой коже руля, ощущая его вибрацию. — Она говорит начистоту. Без прикрас. Как и эта малышка.
Я похлопал открытой ладонью по приборной панели, и «Грань» в ответ глухо прорычала, чуть прибавив ходу, словно понимая каждый мой жест.

Мы доехали до первого места. Я вышел, и Харлан, неотступно следуя за мной, словно тень, выбрался вслед. В какой-то момент, спотыкаясь о невидимые в темноте неровности, он заметил:
— Вы… довольно уверенно ориентируетесь в этой мгле.
Я отмахнулся, не глядя на него, всматриваясь в грязные стены переулка:
— Любой уважающий себя детектив обязан пройти курс ночного ориентирования. Элементарно.

Не найдя здесь ничего, кроме привычного мрака и въевшегося в кирпич запаха нищеты, мы двинулись дальше. Объехали с десяток мест, отмеченных на моей карте. Я опрашивал местных — они косились на мою «тень» в дорогом костюме, но, видя мой значок, нехотя бормотали обрывочные сведения. Карта обрастала новыми точками, и ужасающая картина проступала всё яснее: это нечто пустило корни где-то здесь, в самом сердце этого зловещего круга.

Харлан осматривал районы с брезгливой гримасой, но сквозь неё пробивалось что-то иное — смутное, тяжёлое понимание. Я улавливал эти едва заметные вибрации, исходившие от него, но внешне он оставался непроницаемым, ледяным аристократом.
«Интересно, способно ли вообще что-нибудь заставить эту маску дрогнуть?» — промелькнуло у меня в голове.

— Вот, — я ткнул пальцем в испещрённый крестиками и линиями лист. — Карта. Тот, кто охотится, обитает где-то здесь, внутри этого периметра.

Он взял блокнот, и его ухоженные брови медленно поползли вверх.

— Почему полиция раньше этим не занималась? Почему никто не бьёт тревогу?

— Никому нет дела до здешних, — холодно констатировал я. — Вон тот ребёнок, — я кивнул на тощего пацана с пустыми глазами, шныряющего по помойкам, — в кармане у него заточка. А вон та девушка в подворотне — в сумке носит самодельный пистолет, спаянный из водопроводных труб.

— Как вы... это узнали? — в его голосе прозвучало неподдельное, почти детское изумление.

— Профессиональное чутье, — соврал я, глядя прямо перед собой. На самом деле, я просто чувствовал от них волны скрытой, отточенной годами выживания агрессии. Никакого другого оружия, кроме кустарного, у них быть не могло. Вот и вся разгадка.

И вдруг я это почувствовал. Резкий, короткий, как удар раскалённой иглой, импульс. Я резко, почти инстинктивно, ударил по тормозам, и Харлан едва не впечатался в лобовое стекло, вскрикнув от неожиданности. Сдал чуть назад и рванул в тёмный, неосвещённый переулок, где тьма сгущалась почти осязаемо.

— Что-то случилось? — Его голос дрогнул от напряжения.

— Показалось, будто что-то услышал, — буркнул я, следуя этому внутреннему компасу, который вёл меня сквозь лабиринт грязных улиц.

— У меня есть магическое чутье, — сказал он, пытаясь взять ситуацию под контроль. — Маги от природы обладают обострёнными чувствами.

— Знаю, — отрезал я, не сводя глаз с дороги. — Но профессиональные навыки следопыта и чтения улик вы вряд ли в себе выработали, сэр.

Он промолчал, молча соглашаясь. Я застыл в глухом тупике, заваленном битым кирпичом и ржавыми останками старой техники. Заглушил мотор. Тишина, густая, тяжёлая и давящая, обрушилась на нас, нарушаемая лишь шорохом чего-то мелкого среди куч мусора.

Харлан вышел и, не говоря ни слова, зажёг в ладони маленькую, ослепительно яркую шаровую молнию. Свет был резким, безжалостным, выхватывая из тьмы каждую трещину в асфальте, каждый клочок грязного граффити и блеск разбитого стекла.

— Спасибо, — сказал я, щурясь. — Без света фар даже у меня глаза не ночные.

— Что мы тут ищем? — спросил он, и его голос прозвучал приглушённо в этой каменной ловушке.

— Ответы, — тихо, почти про себя, произнёс я, медленно оглядываясь по тёмному переулку. — Мы здесь ищем ответы.

И мой взгляд упал на него. Чугунный, тяжёлый, неестественно сдвинутый со своего места канализационный люк. Из-под его чуть приоткрытого края сочился тот самый, едва уловимый до этого момента, запах. Не просто привычная вонь нечистот. Нечто другое. Сладковатый, химический, словно пригоревшая пластмасса, перемешанная с... перезревшими фруктами и чем-то металлическим. От него исходил тот самый «голод», который я ощущал ранее. Но сейчас он был в тысячу раз сильнее, почти осязаемым.

Читать далее

- Я волнуюсь, Себастьян, очень волнуюсь. Этот человек очень подозрительный. – Она набрала воздуха и сказала громче, - По этой дороге давно никто не ездил.

Водитель оглянулся и после некоторого молчания спросил:

- Вы хотите кого-то встретить на дороге или попасть на корабль до Уаттграда?

- Корабли уходят из Нью-Бэйк, все дороги к нему полны людей, - возразила девушка.

- А ещё в Нью-Бэйк приходят косяки рыбацких лодок со всего побережья. Вы сказали, Генри Джонтер хочет вас достать, да? Будьте уверенны, он занимается этим: вас караулят в каждом городе, куда он проводил телеграф. Вчера вечером – ну уж сегодня утром точно! – он потерял терпение и отправил людей проверять дороги. Мы сможем проскользнуть мимо его ищеек.

- Пожалуйста, смотрите вперёд, - попросил парень. – Иначе мы не разминёмся с деревом.

Телега уже начала съезжать с дороги на холм и действительно могла врезаться. Водитель сдвинул рычаг, возвращая её в колею.

Небо светлело, и дым от телеги предательски тянулся к вершинам деревьев. Под красноречивым взглядом девушки, Себастьян решился продолжить разговор с водителем.

- Мистер А́нбач, нам всем было бы проще, если бы вы поделились вашим планом… решения нашего вопроса.

- План должны знать исполнители, остальные могут сболтнуть лишнего, оставить подсказку – и вот уже на всех пара́х под венец мчат вашу невесту, а нас пускают под откос.

- Полагаю, сейчас-то нам разбалтывать некому, - настаивал Себастьян. - Мы выезжали из Алейни́ на север. Я помню карту в Управлении, там Фогшор, но нет пути.

- Хорошо, что мы едем не по карте, да? – развеселился Анбач. - Там поди непроходимая чаща!

Себастьян решил, что теперь может выложить из осколков слово «Замысел».

- То есть, пока люди Джонтера сбиваются с ног, мы по неизвестной им дороге добираемся до Фогшора, оттуда нанимаем лодку, в Нью-Бэйк пересаживаемся на пароход до Уаттграда. Мирелль, я же говорил, что всё будет отлично!

Девушка наконец улыбнулась.

- Одно уточнение, - сказал водитель, снова пачкая край шляпы угольной пылью. – Это вы городские без карты за порог ни шагу. Местные все про эту дорогу знают.

Парень так и не смог подобрать слова, поэтому Анбач продолжил.

- Это ж кратчайший путь между Алейни́ и Фогшором. Конечно, и дорога была: за холмами долина начинается, её пересечёшь, так, считай, добрался. В долине даже посёлок строили, пока однажды по весне дома не нашли брошенными. Ну мало ли бывает помутнений от тоски зимними вечерами, да? А летом в Фогшоре случился бродячий цирк. Я даже пацаном сам афишу видел: «Мусье Кудельман! Невероятный цирк! Исчезновение дома и другие чудеса Старого света!» И вот целый чёртов обоз вышел из города и пропал. Кто бы вспомнил, да? Пока старый клоун сгинет – уже новых дурачков полно. Только за этим цирком стали пропадать обычные люди. Охотники говорят, даже зверь с холмов в долину перестал ходить.

- Может беглые бандиты обосновались? – предположил Себастьян.

- Бандиту навар с продажи краденного нужен и жратва, а вещички пропавших не мелькали, чужаки по лавкам припасы не собирали.

- Так у цирка припасы и забрали. Другие путники поди тоже не с пустыми руками шли.

- Может и взяли – кто ж разбираться будет? Простому человеку и так работы от зари до зари. Шерифы сразу про границы городов заговорили, да про юридиц… короче, мол, не их дело. Только торговля рухнула – боятся все. Подрядили с дюжину залётных при оружии, мол ценный груз доставить за награду хорошую. Один вернулся: глаза что блюдца, моргать разучились, босой, растрёпанный, про цирк лепечет. Говорит, до реки дошли, там шатры сказочные. Представления одно другого краше – во сне не увидишь. Сначала деньги за билеты отдали, оружие заложили, потом стали вещи сдавать, лишь бы ещё чего увидеть. А он вернулся, якобы, из-за обсчёта в кабаке, деньги назад требовал. Его-то поганой метлой выгнали, а место гиблое осталось, и промеж людей прозвано долиной Кудельман.

- И вы ведёте нас туда? – изумилась Мирелль.

Водитель посмотрел на Себастьяна.

- Чувствуешь, почему заказчику надо точно знать желаемый результат, а не детали исполнения, да?

Парень чувствовал, что от его горящих ушей сейчас вспыхнут волосы. Собирая остатки самообладания, он пытался уверить спутницу в правильности выбора организатора побега.

- Мистер А́нбач – человек с пугающими методами, но хорошими рекомендациями.

- Рядом с долиной любой человек не такой уж страшный, - буркнул водитель.

- Кроме Генри Джонтера, - Мирелль поплотнее закуталась в платок. - Он ужасный эгоист и самодур.

Анбач не стал спорить. Он посмотрел по сторонам и сдвинул полу плаща, приоткрывая рукоять револьвера.

Солнце было высоко, когда дорога спрямилась и пошла под уклон.

- Приехали, - объявил Анбач. – Слезайте.

- Приехали куда? – уточнил Себастьян.

Водитель сделал паузу, убирая из ответа слова, неуместные при даме.

- В долину. И лучше бы нам не задерживаться.

Пока пара покидала телегу, он достал из кармана горсть болтов с гайками. Он аккуратно подсыпал их паз рулевого рычага, пока тот не стал надёжно зафиксирован. После подложил в топку побольше брикетов. Ещё раз поправив шляпу, Анбач снял тормоз и спрыгнул. Провожаемая тремя взглядами, телега медленно набирала ход, изредка вздрагивая на кочках и корнях. Когда телега отъехала шагов на сто, он достал револьвер, жестом приказал следовать за ним и пошёл прочь от дороги.

- Мистер А́нбач, потрудитесь-ка объяснить, что всё это значит? – приказала Мирелль.

Водитель остановился и указал левой рукой в сторону Алейни́.

- Там Джонтер, там, - он указал револьвером в след паровой телеге, - долина, что похуже любого Джонтера. Плоховат прикуп, да? Думаю, ваш друг уже тоже считает разумным спасовать круг и разминуться с погоней.

- Хватит этих сказок! – сорвалась Мирелль. – Себастьян, забери у него оружие!

- Это моё оружие! – осадил водитель.

- Мы платим вам деньги!

Анбач направил револьвер на железнодорожника, продолжая смотреть на девушку.

- Которые я могу забрать, да? Назови-ка хотя бы одну причину, по которой я не сделал этого раньше, а?

- Вам лень преодолевать сопротивление, вы хотите, чтобы мы сами пришли в вашу ловушку, - излишне рационально заметил парень.

Анбач на секунду замер, обдумывая его слова, а после нервно расхохотался.

- Простите, чёрт тебя дери, - сказал он, снова взяв себя в руки. – Обожаю работать с людьми, способными давать до-вредного верные ответы.

Он достал из внутреннего кармана пальто небольшой двухзарядный пистолет и бросил его парню. Железнодорожник поймал оружие, повертел его в руках и убедился в наличии патронов.

- Как вы просили: моё оружие у него. Мы можем убраться с дороги?

Себастьян поспешил попросить девушку подчиниться, пока вероятная погоня не застала их здесь.

Троица отошла в глубь леса. Когда дорога скрылась из вида, Анбач свернул в сторону Алейни́.

Мирелль продолжала злиться на их спутника и корни под ногами.

- Не знаю, сколько ты ему заплатил, но пока мне кажется, это слишком много.

- Он не взял денег.

- Что?! Ты же понимаешь, что никто не станет связываться с Генри Джонтером бесплатно! Может быть он хочет лично привести нас к нему?

- Во-первых, он мог сделать это в Алейни́. Во-вторых, я уже выполнил свою часть сделки…

- ЧТО?!

- Он мог просто бросить нас без малейшего риска.

- Что за твоя часть сделки?! Почему ты ничего не рассказал мне?!

Анбач вмешался в разговор:

- Потому, что он избавляет вас от переживаний, а не добавляет их.

Себастьян попытался вернуть внимание девушки к себе.

- Я подделал документы. Не ради денег, нет. Только чтобы в плане строительства появилась дорога через долину.

- Всё так, - подтвердил Анбач, - Джонтеру нечего предложить с его телеграфом. Вот железная дорога - это сила. Что бы ни губило людей, поезда пройдут мимо. Оно больше никому не сможет навредить.

- А рабочие? Их же отправят прямо в долину!

- Рабочим точно ничего не грозит. Они будут приближаться постепенно, шпала за шпалой. Никакая долина не сможет остановить их слаженных действий. Рискуют только топографы, но их я сопровожу лично.

Себастьян подумал о ремонтных бригадах, но решил, что самое время научиться помалкивать в нужный момент.

Ветер донёс до них звуки скоростного дилижанса. Анбач приказал всем запрятаться в траве, а сам из-за дерева наблюдал, как подпрыгивая на неровностях и пружиня рессорами пронёсся транспорт.

- Вот и всё. Выходим на дорогу и спокойненько возвращаемся в город.

Мирелль резкими движениями отряхивала платье.

- Разве, когда найдут телегу, они не поспешат обратно?

Анбач даже не стал реагировать.

- Мы их услышим первыми, - заверил Себастьян.

- Или не услышим, - сказал Анбач.

- Что, по-вашему, им помешает? – спросила Мирелль.

- Они перестанут вас искать. В прочем, это же просто сказки, да?

Анбач снова поправил шляпу и пошёл прочь.

После леса, идти по дороге казалось легко и приятно. Пока не послышался какой-то звук. Сначала парень и девушка подумали, что к ним приближается дилижанс. Но звук не имел ритмичного повторения, характерного для паровых машин, и отдалённо напоминал смех. Смех, который не мог разлететься по лесу далеко. Они посмотрели на водителя: тот стоял с револьвером в руке и пытался разглядеть за деревьями источник звука.

И он появился.

Существо, выходящее из леса, напоминало куклу человеческого роста, сломанную, выброшенную на помойку, а теперь возвращающуюся оттуда. Босые ноги ступали почти как у людей, тучное тело выше пояса колыхалось, будто не имело к ним отношения. Плешивая голова, покрытая остатками грима или следами разложения, болталась на шее, заваливаясь то вперёд, то назад. Хуже всего было, когда её выпученные глаза оказывались напротив людей, цеплялись за добычу, парализуя ужасом.

- М-мистер А́нбач? – выдавил Себастьян.

Водитель не ответил. Существо остановилось в дюжине метров, обхватило руками голову и поставило её вертикально. Фиолетовый рот растянулся в неестественно широкой улыбке.

Себастьян выстрелил. Первая пуля пролетела мимо. Вторая попала в существо, выбив всплеск серой жидкости, заменявшей кровь. Создание долины снова издало смехоподобный звук, но выстрелы вернули Анбача в реальный мир, он выхватил свой револьвер. Пуля более значительного калибра отбросила голову существа за спину. Оно перестало хохотать и побежало вперёд: быстро, собранно, совсем не походя на ходячий студень.

Анбач начал стрелять по ногам чудовища, дрожащие руки никак не могли справиться с оружием, и пули пролетали мимо или задевали ноги по касательной, не сумев перебить опору. Существо сбило водителя на землю, крик жертвы слился с хохотом из простреленной головы. Парень и девушка ощутили отвратительную смесь вони от немытого и загнивающего тела, смешанную с запахом сырой земли.

Себастьян попытался выстрелить и понял, что патронов больше нет. Он двинулся помочь Анбачу, но Мирелль повисла на руке и умоляюще смотрела на жениха. Времени для сомнений не было, как и уверенности в возможности чем-то помочь. Себастьян и Мирелль побежали по дороге к Алейни́. Крики Анбача какое-то время преследовали их, когда беглецы остановились отдышаться, лес вокруг был тих. Они шли к городу, избегая говорить о произошедшем, словно лишнее поминание могло навлечь беду. Лишь сойдя с парохода на причал в Уаттграде они почувствовали себя в достаточной безопасности от долины, которую следующей весной начала резать железная дорога.