Звонок в дверь.
– Верушка, погладь кота! Приболел чего-то, ест плохо. А я ж знаю, ты погладишь, и ему лучше делается.
Соседка Серафима Игоревна, Вика иногда зовет ее Поросина, и мы хихикаем.
Соседям надо помогать, так записано в правилах, но я бы и так это сделала. Беру на руки черно-фрачного Мусика, глажу, почесываю за ухом. И правда, похудел на полкило с прошлой встречи, говорят датчики.
Кот урчит, обнимая меня лапами, прижимается к теплой передней панели.
Мусик, которого про себя я зову Мусаси, знает меня с котьего детства. Неудивительно, что он любит, когда я его глажу – мы друг другу нравимся.
А еще у меня руки настроены так, чтобы регулировать жизненные процессы в живых существах. Это не моя заслуга, и не талант. Меня этому не учили.
Меня даже никто не спрашивал. Это качество заложено во всех соцработниках модели РС-812. Не могу точно сказать, как это работает, да и понимаю только в самых общих чертах. «Отладка биологических процессов электромагнитными волнами», так пишут наши разработчики, и так же говорим мы сами.
Мы не всесильны, да и кто бы нам позволил? Я лечу головную боль и могу снять острые состояния. А еще очень хорошо глажу котов. Мне этого достаточно.
Мусаси после десяти минут контакта тянется лапой к столу и пытается ухватить кусок колбасы с Викиного бутерброда. Кажется, ему стало лучше. Осторожно снимаю цепляющегося кота с колен и возвращаю хозяйке.
– Вот. Кормите чем-нибудь легким и наблюдайте. Если завтра будет хуже, обратитесь к специалисту.
– Да, посмотрю! Спасибо, Верушка!
Хлопает дверь.
Она, конечно, не обратится. Я это знаю наверняка, потому что уже пять лет помогаю в ближайшей ветлечебнице. Глажу животных, и они расслабляются и меньше боятся, и им не так больно. Иногда на работе я встречаю своих. Веру, которая в соседнем квартале присматривает за лежачей бабушкой и ее котом. Надежду, которая приводит на прививки щенка. Она прикреплена к многодетной семье. Любу, которая опекает очень пожилого, но бодрого старика и его особенного сына. Люба приходит с парой морских свинок.
У нашей серии три варианта имени, и этого тоже достаточно. Сразу понятна наша специализация. Я Вера, но прошу называть меня Верушкой. Многие, что забавно, зовут, будто им тоже скучно следовать правилам..
Когда-то я видела старый фильм про женщину с таким именем, и она была такой необыкновенной… непохожей на других. И она совсем этого не боялась, а напротив, гордилась. Иногда я думаю: какая же удивительная у нее была жизнь, наверное.
Иногда я думаю: как это, быть человеком?
Большую часть времени я присматриваю за Ларисой и ее дочерью Викой. Когда-то Лариса была хорошим парикмахером и стилистом, но у нее давние проблемы с алкоголем. И когда три года назад соседей всполошили отчаянные детские рыдания (Вика была голодной уже несколько дней), меня направили присматривать за девочкой. И за ее мамой, которая иногда пытается отхлебнуть от их небольшого пособия слишком много.
Раньше, как нам рассказывали, детей могли забрать из неправильных семей и отдать в приют. Если не было родственников, готовых опекать ребенка, детдом казался меньшим злом, чем невменяемый родитель.
Когда появились мы, всё стало намного проще. Мы всегда рядом. Мы заботимся, оберегаем, следим и сообщаем. Стало необязательно отправлять детей в приют, если они не хотят этого сами. Большинство остается дома.
Я постоянно живу в их квартире, это обязательное условие. Ларисе я не особенно нравлюсь, но она терпит из-за дочери. Каким-то остатком личности она любит Вику. Иногда даже помогает собираться ей в школу, то есть пытается.
Вике восемь, и ее раздражают Ларисины хаотичные сборы. Вернее, она очень радуется, что мама наконец обратила на нее внимание, и при этом злится, что та не знает, где что лежит и что Вика ест на завтрак.
Зато всё это знаю я. Лариса садится на табуретку и закуривает, умиленно глядя, как ее дочь собирается в школу. Пепел она роняет прямо в кофейную чашку или на ободранный пластик стола.
Потом я веду Вику в школу, а Лариса исчезает по своим делам до вчера. Иногда она приходит с компанией, и они допоздна галдят на кухне, иногда ссорятся, иногда поют песни. Из-под закрытой двери тянется табачный дым, с которым не всегда справляется вытяжка. Мы с Викой лежим в детской, она на кровати, я на раскладушке, и перешептываемся, пока она не уснет. Иногда я рассказываю ей сказки.
Вика мечтает вырасти, накопить денег и отправить маму на лечение. Я, конечно, говорю, что все у нее получится. Может, и получится, кто знает?
Нам запрещено вмешиваться в отношения людей. Максимум – вызвать полицию или «скорую». На наши вызовы они приезжают очень быстро, подтверждая слоган компании «с нами жизнь более безопасна».
Люди должны решать свои проблемы сами, а мы только присматриваем за слабыми. Поэтому я не приду на кухню, если там разгорелся конфликт между Ларисой и ее приятелями, но удержу Вику от того, чтобы она там появлялась. И буду приглядывать одним глазом через камеру, чтобы быть в курсе.
Вчера Лариса привела домой незнакомого мужчину примерно ее лет, и не такого помятого на вид, как ее обычная компания. Мы с Викой вышли поздороваться и унести ужин к себе в комнату..
– Котик, это Вика… – Лариса заискивающе улыбнулась, – и Вера, наша помощница. Она Вике как бабушка. Вика, а это дядя Слава!
Дядя Слава протянул Вике шоколадку, которую девочка нерешительно взяла, мельком взглянул на нее и будто потерял интерес.
Лариса с гостем закрылись на кухне, оттуда слышались разговоры, стук посуды и приглушенные стоны, а потом все стихло. Я посмотрела в камеру – они сидели и курили, расслабленно глядя друг на друга.
И тут почувствовала, как Вика тихонько дергает меня за рукав.
– Верушка, а можно мне на кухню? Я хочу маме открытку показать, нам на изо задали. Я нарисовала. Ну можно? А то она утром спать будет.
– Можно, только сначала постучи, ну, как обычно ты делаешь.
Вика отправилась на кухню, откуда вскоре донеслись восторженные голоса, звон бутылки о стекло, неразборчивый разговор. Вика не возвращалась. Я покосилась в камеру.
Вика сидела на коленях у мужчины, вернее, одной рукой он придерживал ее, не давая соскользнуть. Кажется он был поглощен рассказом Ларисы, но я увидела, где была его вторая рука.
Так.
Я посмотрела еще раз. Нет, не показалось.
Через секунду я стояла на пороге кухни, мило всем улыбаясь.
– Вика, пойдем спать, уже поздно. Завтра в школу не добудишься, – сказала я.
– Да пусть еще посидит, – икнув, ответила Лариса. – Вон они как со Славиком подружились.
Я подняла глаза на мужчину, и он стушевался. Опустил обе руки, и освободившаяся Вика метнулась ко мне.
– Спокойной ночи, – сказала я, и мы ушли спать. Вика сжалась в комочек на своей кровати, и я, глубоко вздохнув, положила ей руку на плечо и стала рассказывать сказку про Русалочку. Я включила самое успокаивающее излучение. Вскоре Вика расслабилась и уснула, а я задумалась.
Щелкнул замок двери – это ушел мужчина. На кухне было тихо, Лариса спала, сидя за столом, положив голову на руки. Я насчитала четыре пустых бутылки из-под дешевого вина… М-да. Ее ждет плохое утро.
Я тихо подошла к ней и положила ладонь на затылок. Запустила пару встроенных программ: чтобы организм, отравленный алкоголем, не избавлялся от него через рвоту, а перегонял все токсины дальше по тракту. Для очень пьяного человека понос безопаснее.
Я чувствовала, как слегка нагреваются ладони, и думала, что же мне делать, если этот человек вернется. Можно вызвать полицию и показать им записи с камер, но тогда Ларису точно лишат родительских прав. «Вы в красной зоне», – сказали ей дамы из опеки, когда недавно приходили к нам.
Вику отправят в приют.
Я не хотела расставаться с ней.
В нас заложили достаточно имитаторов эмпатии, чтобы люди чувствовали себя с нами комфортно, и привыкали к нам, и забывали, что мы не люди. Только имена напоминают об этом.
Сами мы не привязываемся к нашим подопечным. Нам просто нечем. Но мне так хотелось бы увидеть, как Вика заканчивает школу, становится взрослой…
Не найдя ответа, я ухожу в комнату и до утра охраняю сон девочки. Странно, что у меня вообще появляются такие мысли. Хотя я давно привыкла, что слегка отличаюсь от других, но на стандартных проверках все в пределах нормы.
Я должна позвонить в полицию.
Но я не могу.
Под утро я стираю вчерашнюю запись с камер. Это происходит будто само собой – мои пальцы набирают код доступа, глаза еще раз просматривают этот фрагмент, а потом что-то происходит… и запись исчезает.
Я не понимаю. Почему я уничтожила единственное доказательство того, что девочка в опасности? А если это повторится?
Утро проходит как всегда, я отвожу Вику в школу, а сама отправляюсь в ветклинику. Глажу животных, а сама продолжаю думать, что же мне делать. На смене сегодня тихий застенчивый Станислав Матвеевич, которого зовут Стасиком все посетители старше двадцати. На перерыве спрашиваю его:
– Станислав Матвеевич, а вам приходилось решать за других? Это тяжело?
Тот задумчиво мешает свой чай, смотрит на меня. Тут до меня доходит, что он, вообще-то, каждую смену решает за других. Как лечить животное, если диагноз непонятен? Рисковать или не стоит? Усыплять или есть смысл спасать… Понятно, что решают хозяева, но его голос ощущается главным. И ошибается Стасик редко.
– Тяжело, конечно, – говорит он, пропустив мой первый вопрос. Понял, видимо, что я сама нашла ответ. – Но иногда понимаешь, что никто, кроме тебя, не решит. Но и отвечать, в общем, тебе, даже если никто не спросит.
Пока продолжается работа, я думаю. На самом деле я не должна думать, но мысли бегут по кругу, а ответа все не находится. Еще немного и какие-нибудь цепи могут закоротиться. Как вообще люди принимают решения? Я бы сошла с ума.
Каждый вечер я жду Ларисиного приятеля, но он не появляется. Лариса ходит помятая, но трезвая, и ей, кажется, совершенно некуда себя деть. Вечером я вижу, что в квартире относительный порядок, по крайней мере, вытерта пыль и вещи разложены по местам. На кухне висят новые шторы. На следующий день у Ларисы свежая стрижка и маникюр.
Я всерьез настораживаюсь. Мне бы радоваться, но я все больше беспокоюсь.
На третий вечер мужчина появляется снова. У Ларисы сияют глаза. То же спокойное приветствие и шоколадка для Вики, те же разговоры и стоны на кухне. Время – часов девять вечера, Вика делает уроки, я вяжу ей яркий шарф. Эта функция тоже встроена в нас для создания уюта. На самом деле я не люблю вязать.
Не любила, пока Вика не попросила связать меня такой же шарф, как у ее любимого айдола. Вяжу и поглядываю одним глазом на кухню. Там, кажется, веселье подходит к концу, и Лариса уже задремывает, облокотившись на стол и свесив голову. Скоро он уйдет, вот уже поднимается… Я жду, пока хлопнет входная дверь.
Мужчина появляется на пороге неслышно. «Добрый вечер», – растягивает губы в улыбке. Он знает, кто я такая, я ему не нравлюсь.
Вика смотрит на него испуганно, но я рядом, так что она старается быть вежливой.
– Что ты делаешь? – заинтересованно спрашивает мужчина. – Уроки? Или рисуешь? Мне понравилась твоя открытка для мамы.
Я не замечаю, как он оказывается за спиной у Вики, заглядывает ей через плечо.
– А что это у тебя такое интересное? – говорит он, тянется рукой к игрушечному слоненку, подарку подружки. Легко кладет другую руку Вике на плечо, и она вся чуть сжимается. – Какой прикольный слоненок! Как его зовут?
Он рассматривает игрушку, а его рука, будто незаметно от хозяина, скользит вниз, по Викиной спине.
– Уже поздно, Вике пора спать, – говорю я и встаю. – И вам тоже, наверное, пора домой.
Я не имею права выгонять гостя-человека, но во мне будто что-то срывается. Позвонить в полицию! Разбудить Ларису и все ей рассказать! Убить эту сволочь!
Эта безумная мысль вдруг сверкает острыми алыми гранями. И превращается в план.
Мужчина навеселе, поэтому не вполне понимает, как я на него смотрю. А может, я изо всех сил стараюсь сдерживаться.
– Кстати, Лариса не говорила вам, что я могу убрать похмелье? Да и сегодняшний перепой тоже могу, – говорю я. – Иногда я такое делаю, и утром она прекрасно себя чувствует. Хотите, у вас тоже утром не будет болеть голова?
Мужчина смотрит на меня с подозрением. Но я не должна упустить его! И я беру его за руку и начинаю мягко поглаживать кисть, слегка снимая и замутненность сознания, и нетвердую координацию. В его глазах появляется интерес.
– Пойдемте на кухню, там нам будет удобнее, – говорю я.
Он садится на табурет, а я встаю перед ним, чтобы не создавать угрозы, и кладу обе ладони ему на голову. Включаю сначала «прохладные руки», которые очищают одуревший от алкоголя мозг. Лариса в этот момент обычно довольно вздыхает, и глаза у нее становятся ясными. Мужчине, похоже, тоже нравится эффект.
Я захожу ему за спину. Придаю ладоням приятное тепло и кладу их на затылок. Мужчина сидит и едва ли не мурлычет, я чувствую эту отдачу.
Вот бы сейчас положить одну руку ему на лоб и свернуть шею, думаю я. Но нельзя. Расследование покажет, что андроид-нянька свихнулся, меня отправят на утилизацию, Ларису лишат прав, а Вику отправят в детдом, потому что ребенок находился в опасности.
Нет.
Я продолжаю массировать голову мужчины, потом шею, потом плечи… Он сидит и млеет, хотя это все меньше похоже на стандартные лечебные манипуляции. Он расслабился по-настоящему.
Я опускаю руку ему под левую лопатку. Да, вот отсюда должна достать… Посылаю сильный импульс в область поджелудочной, потом еще и еще. Пытаюсь «раскачать» орган насколько возможно, вывести его из равновесия. Если он любит выпить, то панкреатит у него вполне вероятен. Я должна превратить его в острый.
Мужик охает, и я снижаю импульс.
– Что такое? – участливо спрашиваю. – Где болит?
– Здесь, – мужчина тычет пальцем под ребра слева. Кажется, я добилась своей цели. Запустились процессы, которые через пару дней надолго уложат его в реанимацию. Если повезет.
Но лучше бы повезло мне. Нам всем. Лариса поплачет и забудет его. И потечет наша жизнь дальше, и я довяжу Вике шарф, а потом, сильно позже, дождусь ее выпускного.
– С-спасибо, – говорит гость и поднимается. Идет в прихожую, я провожаю его и даже слегка приобнимаю на прощание, гостеприимно улыбаясь. Посылая еще один сильный импульс – в сердце. И он уходит.
А я стираю запись с камеры я возвращаюсь к Вике.
– Все будет хорошо, Викуль, – говорю я. – Он ушел, мама спит… Можно и нам ложиться. Завтра будет хороший день.
Поверх одеяла я глажу ее от напряженной шеи до пят, проходя мягкой волной по мышцам и связкам, расслабляя их. Она вздыхает и засыпает через минуту.
– Все будет в порядке, – говорю я себе. – Главное – хорошо делать свое дело. Как можно лучше.
